Вырваться за собственные пределы. Выход из тупика экзистенциализма - I
Прошлый цикл статей я посвятил рассмотрению экзистенциализма как западного (альтернативного коммунизму) ответа на вызов фашизма и того состояния общества, которое привело к фашизму. На самом же деле, мне был интересен не экзистенциализм сам по себе, а те крепко сидящие в голове у людей представления, которые - скажем так - тянут его на дно. Ещё раз обратимся к общей схеме, построенной из рассуждений Ролло Мэя.
Сами экзистенциалисты постоянно смакуют свою непобедительность, обречённость, неспособность к настоящей борьбе. Они - постепенно - даже начинают заигрывать со смертью. Однако, необходимо прояснить и проговорить до конца: что же в самой модели обеспечивает такое сокрушительно положение человека - которого, казалось бы, экзистенциалисты взялись возвеличивать?
Первое, что бросается в глаза - несоразмерность сил отдельного человека и зажимающих его в тиски Системы и природной стихии. Второе - что экзистенция не является, вообще говоря, творческим началом. Т.е. человек обладает свободой воли в том смысле, что он может занимать какую-то позицию, как-то что-то оценивать; может быть, даже как-то направлять свои переживания. Однако, не только вся энергия, но и возможность создавать и изменять мир отнимается у экзистенции и передаётся, например, природному началу - в терминах Мэя, «демоническому».
Хотя это нигде не говорится явно, но понятно, почему творчество оказывается в руках «демонов». Потому, что совершенно не ясно, на что же ещё должна опираться экзистенция, кроме законов природы. Законы Системы - механистичны и деспотичны, они не подразумевают ничего творческого. Скорее, они сковывают человека, превращают его в робота, выполняющего стандартный алгоритм. А продуцирование новизны из какой-то неясной точки, ни с чем не связанной - означает просто случайность и хаос. Именно постольку, поскольку она ни с чем не связана. Кстати, можно пойти дальше и спросить: вот эта позиция, которую должен занять человек - она чем определяется? Она что, абсолютно случайна и произвольна? Сегодня я против фашизма, а завтра - за? Разницы вообще никакой нет - лишь бы позиция была как таковая? Виктор Франкл по этому поводу напишет: «Сам Сократ не скрывал, что наряду с другими возможностями в нем была заложена возможность стать преступником».
Творчество же не может быть случайным, хаотичным, произвольным - оно включает в себя идею, направленность, значимость и т.п. Поэтому оно передаётся в руки природы, в которой есть некие - пусть и циклические, и аморальные, и бессмысленные - но законы, схемы, архетипы.
К слову, одним из базовых мифов, описывающих возникновение цивилизации, является следующим: верховный мужской Бог, соотносимый с Духом, Мардук убеждает других богов идти на битву с Тиамат - природным, земным, женским началом. Чтобы подтвердить своё право на власть, он с помощью слова уничтожает принесённые ему одежды, и с помощью слова же создаёт их снова. Таким образом, он показывает, что Тиамат - не единственное начало, способное уничтожать и творить. Более того, для творчества он прибегает не к естественному рождению, а к слову - связанному с замыслом, духом, волей. Учитывая, что Мэй прекрасно знает религиозный и культурный контекст проблемы - надо заметить, что, завязывая столько всего на «демоническое» и Танатос (сферы Тиамат) - он играет с огнём…
Остаётся третий элемент, который описывается у Мэя - но и не только у него - очень странным образом. Это некие «другие люди», не соотносящиеся с обезличенной общественной Системой (The Machine). Конкретно Мэй уходит здесь в лукавые рассуждения про язык, как некое спасительное средство от природного хаоса, в котором человек тонет. Лукавы они потому, что адресуются к постструктурализму, где язык - уже не человеческое изобретение, обусловленное историей, а некий надчеловеческий механизм, функционирующий по своим, нечеловеческим законам, и определяющий человеческое мышление. Нередко это уходит и в банальный оккультизм, где язык играет роль Бога (демиурга), высшей сущности, использующей человека. И, вообще говоря, не нуждающейся конкретно в нём («человек - лишь случайный носитель мышления»)…
В любом случае, остаётся ещё понятие диалога как обмена неким ощущением бытия, чувствам, переживанием «не одиночества». Мэй пишет об этом максимально туманно, однако…
Однако, как писал английский романтик Томас Мур:
«Пускай наслаждений полны его вежды,
Он жаждет избыть беспредельную боль, -
Оставь песнопевцу хоть проблеск надежды,
Во мраке скитаться ему не позволь!»
Я говорил, что Мэй - как человек талантливый - чувствовал границы экзистенциализма и пытался их проломить. Так вот, это стремление связано как раз-таки с этим «не одиночеством».
Дело в том, что из картины мира, где атомизированные, одинокие индивиды плавают по морю предвечного природного хаоса - есть один, даже не логичный, а эмоциональный выход: единение с другими людьми. Именно боль и отчаяние отчуждения, невозможности соединиться с чем-то вне себя, жаждут избыть экзистенциалисты.
Рисуя все эти картины, я умолчал о самом главном - и самом, в известном смысле, комичном: главная тема Ролло Мэя - это… Любовь. Да-да, при всём отсутствии этой самой любви в модели, предложенной экзистенциализмом, - именно этот вопрос занимал Мэя. Я не буду сейчас описывать, как он пытался впихнуть в экзистенциальную модель невпихуемое. В итоге, он завязывает любовь на демоническое и Танатос, однако - по дороге - раскрывает очень много важного, которое можно интерпретировать и совсем иным образом, нежели это сделал сам Мэй.
Далее, помимо Мэя, я введу в рассмотрение другого, уже упомянутого мною психолога, - Виктора Франкла. Находясь под сильным влиянием всего экзистенциального дискурса, он называет своё направление психотерапии «логотерапией» - «смыслотерапией». И многое делает для преодоления ограниченности идеи экзистенции.
Но о нём - в следующей статье…