Психология экзистенциализма. IV
Итак, в прошлой статье я остановился на возвеличивании экзистенциалистами смерти и страданий, как на попытке компенсировать некий недостающий в их системе компонент. И вычленить его я обещался на сравнении экзистенциализма с, в общем-то, близким ему по духу (о чём пишет сам Мэй) течением - романтизмом.
Приведу уже использованный мной (в другом цикле статей) отрывок из лорда Байрона, на ту же тему:
Был твой божественный порыв
Преступно добрым - плод желанья
Людские уменьшить страданья,
Наш дух и волю укрепив.
И, свергнут с горней высоты,
Сумел так мужественно ты,
Так гордо пронести свой жребий,
Противоборствуя судьбе, -
Ни на Земле, ни даже в Небе
Никем не сломленный в борьбе, -
Что смертным ты пример явил
И символ их судеб и сил.
Как ты, в тоске, в мечтах упорных
И человек отчасти бог.
Он мутно мчащийся поток,
Рожденный чистым в недрах горных.
Он также свой предвидит путь,
Пускай не весь, пускай лишь суть:
Мрак отчужденья, непокорство,
Беде и злу противоборство,
Когда, силен одним собой,
Всем черным силам даст он бой.
Бесстрашье чувства, сила воли
И в бездне мук сильней всего.
Он счастлив этим в горькой доле.
Чем бунт его - не торжество?
Чем не Победа - смерть его?
Здесь - как бы - есть все необходимые слагаемые: божественность человека проявляется в тоске и «упорных» мечтах, он «силён одним собой» (западный индивидуализм, об этом - далее). Счастье - в бесстрашье чувства и силе воли - т.е. в занятой позиции. Торжество - сам факт бунта («сказать нет»), а победа - смерть («…и умереть»).
И всё же надо быть совсем нечестным, чтобы даже в этом отрывке не уловить той силы, которой лишены экзистенциалисты ХХ века. Страдания здесь не самоцель - их, вообще говоря, надо уменьшить. Цель же - борьба с мировым злом, которая возводит слабого человека в ранг сильнейшего Бога - Титана, Прометея (давнего символа борьбы, «самого благородного и святого мученика в философском календаре», как скажет про него Маркс). Мужественное претерпевание Прометеем страданий дополняется его «несломленностью в борьбе». Этот - последний - компонент изъят из экзистенциализма. Он заменён возвеличиванием страданий, приводящих к одам смерти и разговорам о её благой роли. Так невротизированный человек, отчаявшийся спастись, начинает расхваливать своего пленителя и мучителя.
В конце жизни Байрон не выбежит на площадь, бунтуя против любой власти и порядка, не понимая, что именно в этот момент им и манипулируют - он поедет в Грецию, помогать в национально-освободительной борьбе. И напишет строки, которые должны шокировать экзистенциалистов, но являющиеся логичным выводом из его творчества (по крайней мере, одной из его сторон):
Встревожен мертвых сон, - могу ли спать?
Тираны давят мир, - я ль уступлю?
Созрела жатва, - мне ли медлить жать?
На ложе - колкий терн; я не дремлю;
В моих ушах, что день, поет труба,
Ей вторит сердце...
Здесь человек - не жертва сил природы - демонических или нет. Здесь человек - борец, субъект, нацеленный на победу, а не на красивую смерть. Мир - в его руках.
И это не специфика Байрона - это органическая составляющая романтизма. Воспевается не слабый, замученный жизнью, оторванный от всего и всех клерк - а сильный человек, переживающий трагизм и несовершенство мира. Романтики, как бы, говорят: да, шанс на «усовершенствования» невелик. Да, жизнь - особенно если проводить её в борьбе - горька, тяжела, и результат любых усилий не гарантирован. Но задача человека - совершить подвиг, стать героем. «Всё сущее увековечить, безличное вочеловечить, несбывшееся - воплотить,» - как напишет потом Александр Блок.
В пример можно привести популярность у романтиков темы борьбы за права трудящихся и национально-освободительных войн.
И звезды не вечны, и света лучи
Исчезнут в хаосе, утонут в ночи,
Обрушатся замки, разверзнется твердь,
Но дух твой, о Эрин, сильнее, чем смерть.
Это - строки Биши Шелли, не самого оптимистичного из романтиков, посвящённые Ирландии (здесь - Эрин). Смерть побеждается благодаря наличию большой исторической сущности - Родины, объединяющей живущих и мёртвых. Он выходит на важную идею - спасение через общество, историю - то, что выходит за пределы индивидуального существования человека.
Об этой же необходимости «зацепиться» за нечто, лежащее за пределами индивидуального человеческого существования; нечто, большее по объёму и продолжительности (вообще говоря - вечное), твердит и Виктор Франкл. То же - в виде чувства истории, задачи рода человеческого - мы видим и у Байрона. Образ Прометея - сущности, находящейся у самых истоков мира и человечества, - а также образ рождения потока в чистоте - указывают на то, что описанные поэтом стремления не являются чем-то случайным, приобретённым - а составляют суть человека от начала времён. У него есть и этот масштаб, и встревоженные мёртвые, и беды мира - здесь нет места индивиду, замкнутому на своё собственное «Я» и упивающемуся страданиями.
Мэй пытается что-то сказать о роли общества в рисуемой им картине мира. Однако максимум, что он может предложить - это организацию обществом «диалога» - т.е. возможности для человека понять, что он «не один» перед лицом зловещей пустоты. Но это - лишь некое невнятное ощущение, обмен эмоциями, случайными прикосновениями: «Тот факт, что диалог вообще возможен - то, что при благоприятных обстоятельствах мы все-таки можем понять друг друга, понять позицию другого - сам по себе является замечательным моментом». Мэй говорит о магических свойствах языка - который, как бы, заковывает окружающий хаос в некий знаковый каркас. Но этим и ограничивается вся разумная деятельность общества.
Это не большая коммуна, подчиняющая природный хаос и переплавляющая материю в сверхматерию, как о том писал Маркс. Это человеческая общность, лишённая разума, духа, культуры - что, надо отметить, есть явление очень специфическое. Мэй приводит в пример танец, который, используя силы демонического, сплачивает общину - в противоположность одержимости демоном, которая делает человека изолированным. Танец, по его словам, «Интегрированное демоническое толкает человека к некоей универсальной структуре смыслов, что демонстрирует диалог. Одержимость демоном, в противоположность этому, требует, чтобы демоническое оставалось безличным. Первое является трансрациональным, последнее - одержимость демоном - является иррациональным и одерживает верх благодаря блокированию рациональных процессов». Что же это за «универсальная структура смыслов», которая ещё и «трансрациональна»? Если не возвращаться опять к «Материнским» схемам - ответ не ясен…
Да, экзистенциализм - это логичное развитие западной культуры. Если изъять из неё всё коммунистическое, то сила у человека остаётся только если он обращается к «воле к власти», играющему сверхчеловеку, дохристианским культам и т.п. Т.е. на поле, захваченном фашистами. Если отринуть ещё и его - то мы получает романтизм, лишённый борьбы и победительности. Мы не «страдаем, но боремся», а просто страдаем.
На мой взгляд, не стоит в этом так уж винить конкретным авторов - мир без коммунистического, коллективистски-революционного заряда действительно мёртв. Индивид, лишённый продуктивных связей с миром, с другими людьми - трясущийся за каждый осколок своей личности (одна из главных тем Мэя - боязнь человека потерять себя при близком контакте с другим индивидом) - живущий в сильно несовершенном мире, в условиях конкуренции, отчуждения и расчеловечивания, без ясных перспектив - и не может прийти ни к чему иному.
При всех своих призывах к мужественности, экзистенциалисты - боятся. Боятся живых людей, контактов, государства, идей и идеологий (зовущих к действию, а не к смакованию страданий, сидя на диване с чашкой кофе). Это - тупик, выкидывание белого флага в борьбе рода человеческого - и следующее за ним опустошение. Оно понятно и на западе, и - теперь уже - на востоке (только лишь упомяну, что в той же послевоенной Японии экзистенциализм цвёл и пахнул).
Однако эта идеология подразумевает закрытость человека для внешнего мира, его сконцентрированность на себе, оторванность от общества, от культуры, от высших смыслов. Предельную суженность его жизни. Экзистенциализм - не фатум, это просто неверный путь. И то, сколь популярен он в мире - показывает уровень отчаяния и конформизма, владеющего людьми.