О «Школе», и не только о ней
Я прошу прощения, но я опять о «Школе». И о ней, и не о ней. Несколько соображений по следам вроде бы угасшего скандала.
Первые серии «Школы» меня не впечатлили. Я не ждал ни художественного прорыва, ни набухшей гроздьями гнева правды факта, но то, что увидел, всё равно разочаровало. И что только возмутило коммунистов и бюрократов, и что взывало интеллигентную тревогу у милейшего Евгения Бунимовича ( Много раз описанная психологами особенность подросткового возраста - это стремление к прямому подражанию, копированию)? Что такого могут взять для подражания из фильма современные школьники, чего они и так не делают в охотку? Пить пиво? Драться? Хамить учителям? Говорить неправду? Обсуждать симпатичные мордашки одноклассников и разглядывать телесные стати одноклассниц? Да бывают ли где-нибудь другие школьники! Даже в моем матшкольном, почти идиллическом отрочестве это всё было. А те «язвы», которые появились в последние полтора-два десятилетия, вроде взяточничества учителей и наркотиков в школе, давно уже вошли в пословицу и стали на охаянных создателями и поклонниками сериала «карамельных» телеканалах темой для скетчей и пародий.
Между тем, шок есть, и отрицать его было бы нелепо. Ближе всего к правильному диагнозу, на мой взгляд, оказался блоггер sapojnik: На самом деле, если б в картине с самого начала появился бы некий очередной "учитель Макаренко", желательно похожий на В.Тихонова в расцвете актерской карьеры, то есть времен "Доживем до понедельника" - никакого ора бы не случилось. Простых зрителей пугает ведь вовсе не мат, сигареты и намеки на наркотики - их пугает безысходность, которой веет от фильма.
Не разделяя выводов блоггера, спешу заметить, что с диагнозом я согласен. Если что и шокирует в сериале, так это человеческая заурядность героев. Они пусты и невыразительны (даже главный герой, если сравнить его, к примеру, с явным предшественником из шахназаровского «Курьера»), и собственно, таковы и в свойственных им пороках. Их тягучее подростковое хамство с легкостью парируется любым остроумным собеседником, их предсказуемые проступки тщательно продуманы (как бы чего не вышло), их наивная наглость быстро сменяется трусоватой уступчивостью. Это-то и пугает зрителей - безысходность.
То же самое, впрочем, можно повернуть и положительной стороной. Сценарист Александр Молчанов в интервью интернет-изданию «Взгляд» призывает именно в этой примитивности видеть естественные и нормальные устремления юношества, правдиво показанные в сериале: А чего хотят настоящие подростки? Только трех вещей - покурить, выпить и переспать с симпатичной девчонкой. Может быть, вы хотели чего-то другого, когда были подростком? Тогда я вам сочувствую. Я наткнулся на этот материал благодаря maryxmas, которая справедливо указывает на андроцентризм этого взгляда, объективацию «девчонки», превращающую ее в предмет сексуального вожделения. Я полувозразил: да, безусловно, но в контексте более широкого проекта, подразумевающего объективацию подростка, да и человека вообще.
Современные стратегии власти, контроля, манипулирования людьми тяготеют именно к этому - в каждом человеке видеть набор нехитрых потребностей, склонностей, аффектов и рассматривать именно их как норму, всё же остальное выносить за скобки, третировать как случайное, нетипичное, маргинальное, не заслуживающее общественного участия. Не следует стигматизировать то, что объединяет людей: иначе окажется, что на стороне молодежного бунтаря все, кто хотят секса и травку покурить, а на стороне борца за гражданские права - все, кто хотят, чтобы от них отвязались и дали им возделывать свой сад. А вот пускай Макмёрфи попробует в одиночку...
Школа - это то место, где происходит становление индивида. Но это заодно и то место, где индивид впервые втягивается в манипулятивные игры хозяев дискурса. И здесь ключевое значение приобретают культурные механизмы взросления, возрастного посвящения (инициации). Эти механизмы в значительной мере неподконтрольны «взрослым», но именно они дают человеку первый опыт вовлечения во что-то большее, чем он сам; первую потребность изменить себя (или изменить себе?) во имя этого большего; первое чувство верности чему-то по собственному выбору. Они вводят подростка в курс коллективного подчинения, унификации поведенческих стереотипов. Кто в девятом классе заботится о том, чтобы быть как все: поскорее выкурить первую сигаретку, выпить первый стакан, лишиться невинности, - тот и в дальнейшем будет стараться следовать стереотипам.
Разумеется, эти механизмы болезненны для участников, порой сопряжены с грязью, с выполнением действий, которые им самим кажутся неправильными. Но тем крепче их уверенность, что они увидели изнанку жизни и сделали шаг к подлинному, взрослому существованию. Поэтому рассказы на тему «знали б вы, что творится в нашей школе» не имеют никакого отношения к критике существующего порядка. Так дембель, вернувшись домой, в окружении восхищенного молодняка травит байки об армейских порядках, уставных и неуставных, и эта эстафета поколений - залог того, что порядок останется незыблемым.
Всё это касается в значительной степени мальчиков. Девочки не зря игнорируются г-ном Молчановым - они всегда только портили картинку: хотели не только пить, но и петь, не только курить, но и разговаривать, не только трахаться, но и целоваться, нежничать, выяснять отношения и вешаться на шею. Им было можно, они в меньшей степени были зациклены на этапах «посвящения»: первая сигарета, первый стакан, первый секс; в меньшей степени подчинены гендерным табу (гораздо проще девочке строить из себя парня, чем парню - вести себя как девчонка). Поэтому именно девочки чаще являются протагонистами нравственного конфликта в школьном кино. Так, в частности, обстоит дело и в знаменитом и не раз к месту и не к месту склонявшемся в связи со «Школой» «Доживем до понедельника». Учитель Мельников обозначает этический центр картины, но конфликт крутится вокруг девочек: вчерашней ученицы, отвергнувшей успешного и расчетливого одноклассника ради любимого учителя; классной примы, разрывающейся между невзрачным поэтом и смазливым прагматиком; девчонки, открыто заявляющей о своем желании посвятить себя материнству (а не дозволенному начальством «труду» или «служению людям»). И во многих, если не во всех последующих «школьных» фильмах, вплоть до «Чучела» и «Шута», имеются такие девочки. И в этом их убедительность, а вовсе не в Мельникове, как он ни прекрасен в исполнении покойного Тихонова.
А в «Школе», кстати, нет, хотя девочки в ней не менее самостоятельны и активны, чем мальчики. Гендерный паритет соблюден в полной мере. И парни, и девушки стремятся к одному и тому же - не опоздать, вовремя пройти все ступени посвящения. Это взросление никак не связано с обретением своего собственного пути, своего мышления; вместо этого - страх оказаться не как все, не пройти очередной инициации, сойти с дистанции, которая подтверждала бы твое соответствие шаблону. В этом мире не может быть подлинного конфликта, поскольку для этого необходима воля к тому, чтобы выпасть из этой возрастной архаики (как трагический герой знаменитого романа Уильяма Голдинга), соотнести себя с каким-то своим внутренним мерилом. Нужно бы разорвать эту пелену стереотипа: нет, мне нужно не то, что всем... Нестройный хор: нет, нет! Всё правильно, всем нужно одних и тех же вещей. Никаких возражений. Почти физическая радость того, что настает «наше» время. Правда, старшие мешаются, занимают пространство. Ну ничего, ничего - они умрут, а мы останемся.
Первые серии «Школы» меня не впечатлили. Я не ждал ни художественного прорыва, ни набухшей гроздьями гнева правды факта, но то, что увидел, всё равно разочаровало. И что только возмутило коммунистов и бюрократов, и что взывало интеллигентную тревогу у милейшего Евгения Бунимовича ( Много раз описанная психологами особенность подросткового возраста - это стремление к прямому подражанию, копированию)? Что такого могут взять для подражания из фильма современные школьники, чего они и так не делают в охотку? Пить пиво? Драться? Хамить учителям? Говорить неправду? Обсуждать симпатичные мордашки одноклассников и разглядывать телесные стати одноклассниц? Да бывают ли где-нибудь другие школьники! Даже в моем матшкольном, почти идиллическом отрочестве это всё было. А те «язвы», которые появились в последние полтора-два десятилетия, вроде взяточничества учителей и наркотиков в школе, давно уже вошли в пословицу и стали на охаянных создателями и поклонниками сериала «карамельных» телеканалах темой для скетчей и пародий.
Между тем, шок есть, и отрицать его было бы нелепо. Ближе всего к правильному диагнозу, на мой взгляд, оказался блоггер sapojnik: На самом деле, если б в картине с самого начала появился бы некий очередной "учитель Макаренко", желательно похожий на В.Тихонова в расцвете актерской карьеры, то есть времен "Доживем до понедельника" - никакого ора бы не случилось. Простых зрителей пугает ведь вовсе не мат, сигареты и намеки на наркотики - их пугает безысходность, которой веет от фильма.
Не разделяя выводов блоггера, спешу заметить, что с диагнозом я согласен. Если что и шокирует в сериале, так это человеческая заурядность героев. Они пусты и невыразительны (даже главный герой, если сравнить его, к примеру, с явным предшественником из шахназаровского «Курьера»), и собственно, таковы и в свойственных им пороках. Их тягучее подростковое хамство с легкостью парируется любым остроумным собеседником, их предсказуемые проступки тщательно продуманы (как бы чего не вышло), их наивная наглость быстро сменяется трусоватой уступчивостью. Это-то и пугает зрителей - безысходность.
То же самое, впрочем, можно повернуть и положительной стороной. Сценарист Александр Молчанов в интервью интернет-изданию «Взгляд» призывает именно в этой примитивности видеть естественные и нормальные устремления юношества, правдиво показанные в сериале: А чего хотят настоящие подростки? Только трех вещей - покурить, выпить и переспать с симпатичной девчонкой. Может быть, вы хотели чего-то другого, когда были подростком? Тогда я вам сочувствую. Я наткнулся на этот материал благодаря maryxmas, которая справедливо указывает на андроцентризм этого взгляда, объективацию «девчонки», превращающую ее в предмет сексуального вожделения. Я полувозразил: да, безусловно, но в контексте более широкого проекта, подразумевающего объективацию подростка, да и человека вообще.
Современные стратегии власти, контроля, манипулирования людьми тяготеют именно к этому - в каждом человеке видеть набор нехитрых потребностей, склонностей, аффектов и рассматривать именно их как норму, всё же остальное выносить за скобки, третировать как случайное, нетипичное, маргинальное, не заслуживающее общественного участия. Не следует стигматизировать то, что объединяет людей: иначе окажется, что на стороне молодежного бунтаря все, кто хотят секса и травку покурить, а на стороне борца за гражданские права - все, кто хотят, чтобы от них отвязались и дали им возделывать свой сад. А вот пускай Макмёрфи попробует в одиночку...
Школа - это то место, где происходит становление индивида. Но это заодно и то место, где индивид впервые втягивается в манипулятивные игры хозяев дискурса. И здесь ключевое значение приобретают культурные механизмы взросления, возрастного посвящения (инициации). Эти механизмы в значительной мере неподконтрольны «взрослым», но именно они дают человеку первый опыт вовлечения во что-то большее, чем он сам; первую потребность изменить себя (или изменить себе?) во имя этого большего; первое чувство верности чему-то по собственному выбору. Они вводят подростка в курс коллективного подчинения, унификации поведенческих стереотипов. Кто в девятом классе заботится о том, чтобы быть как все: поскорее выкурить первую сигаретку, выпить первый стакан, лишиться невинности, - тот и в дальнейшем будет стараться следовать стереотипам.
Разумеется, эти механизмы болезненны для участников, порой сопряжены с грязью, с выполнением действий, которые им самим кажутся неправильными. Но тем крепче их уверенность, что они увидели изнанку жизни и сделали шаг к подлинному, взрослому существованию. Поэтому рассказы на тему «знали б вы, что творится в нашей школе» не имеют никакого отношения к критике существующего порядка. Так дембель, вернувшись домой, в окружении восхищенного молодняка травит байки об армейских порядках, уставных и неуставных, и эта эстафета поколений - залог того, что порядок останется незыблемым.
Всё это касается в значительной степени мальчиков. Девочки не зря игнорируются г-ном Молчановым - они всегда только портили картинку: хотели не только пить, но и петь, не только курить, но и разговаривать, не только трахаться, но и целоваться, нежничать, выяснять отношения и вешаться на шею. Им было можно, они в меньшей степени были зациклены на этапах «посвящения»: первая сигарета, первый стакан, первый секс; в меньшей степени подчинены гендерным табу (гораздо проще девочке строить из себя парня, чем парню - вести себя как девчонка). Поэтому именно девочки чаще являются протагонистами нравственного конфликта в школьном кино. Так, в частности, обстоит дело и в знаменитом и не раз к месту и не к месту склонявшемся в связи со «Школой» «Доживем до понедельника». Учитель Мельников обозначает этический центр картины, но конфликт крутится вокруг девочек: вчерашней ученицы, отвергнувшей успешного и расчетливого одноклассника ради любимого учителя; классной примы, разрывающейся между невзрачным поэтом и смазливым прагматиком; девчонки, открыто заявляющей о своем желании посвятить себя материнству (а не дозволенному начальством «труду» или «служению людям»). И во многих, если не во всех последующих «школьных» фильмах, вплоть до «Чучела» и «Шута», имеются такие девочки. И в этом их убедительность, а вовсе не в Мельникове, как он ни прекрасен в исполнении покойного Тихонова.
А в «Школе», кстати, нет, хотя девочки в ней не менее самостоятельны и активны, чем мальчики. Гендерный паритет соблюден в полной мере. И парни, и девушки стремятся к одному и тому же - не опоздать, вовремя пройти все ступени посвящения. Это взросление никак не связано с обретением своего собственного пути, своего мышления; вместо этого - страх оказаться не как все, не пройти очередной инициации, сойти с дистанции, которая подтверждала бы твое соответствие шаблону. В этом мире не может быть подлинного конфликта, поскольку для этого необходима воля к тому, чтобы выпасть из этой возрастной архаики (как трагический герой знаменитого романа Уильяма Голдинга), соотнести себя с каким-то своим внутренним мерилом. Нужно бы разорвать эту пелену стереотипа: нет, мне нужно не то, что всем... Нестройный хор: нет, нет! Всё правильно, всем нужно одних и тех же вещей. Никаких возражений. Почти физическая радость того, что настает «наше» время. Правда, старшие мешаются, занимают пространство. Ну ничего, ничего - они умрут, а мы останемся.