1860 - 1904 - 2010
Я должен с печалью сознаться в том, что лучшие годы своей жизни (они, разумеется, позади, как же иначе) я был абсолютно глух к чеховского литературному наследию. Нет, нет, я, конечно, с удовольствием цитировал и «Письмо ученому соседу», и «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.», и многие другие образчики своеобразного полуабсурдистского юмора. Но в основной массе проза Чехова оставалась совершенно мне чужой, сколько бы я ее не перечитывал.
Это не очень удивительно. Вообще мало удивительного в том, чтобы чего-то не понимать. Мы ведь всё время чего-то не понимаем, а часто еще и гордимся этим, как бы усматриваем в этом особую доблесть. Чудо наступает, когда мы вдруг понимаем. Как это нам удалось, спрашиваем мы себя. Иногда и в этом тоже видим свою заслугу. Хотя, конечно, если заслуга и есть, то она совсем не наша.
Все юбилейные речи уже прозвучали, все эссе написаны. Мне, в общем-то, нечего возразить - на праздничном торжестве высказываются те, кто давно накоротке с писателем, кого его книги всю жизнь сопровождают и в горе, и в радости; мое же место новичка где-то в задних рядах, рядом с проффесором Януковичем. Одно только хочу сказать: для меня настоящее чтение Чехова началось с рассказа «Жена» (1891). Если он у вас не на слуху, перечитайте его, пожалуйста, он длинный и очень важный для понимания того, что с нами со всеми до сих пор происходит.
Я получил такое письмо:
«Милостивый государь, Павел Андреевич! Недалеко от вас, а именно в деревне Пестрове, происходят прискорбные факты, о которых считаю долгом сообщить. Все крестьяне этой деревни продали избы и всё свое имущество и переселились в Томскую губернию, но не доехали и возвратились назад. Здесь, понятно, у них ничего уже нет, всё теперь чужое; поселились они по три и четыре семьи в одной избе, так что население каждой избы не менее 15 человек обоего пола, не считая малых детей, и в конце концов есть нечего, голод, поголовная эпидемия голодного или сыпного тифа: все буквально больны. Фельдшерица говорит: придешь в избу и что видишь? Все больны, все бредят, кто хохочет, кто на стену лезет; в избах смрад, ни воды подать, ни принести ее некому, а пищей служит один мёрзлый картофель. Фельдшерица и Соболь (наш земский врач) что могут сделать, когда им прежде лекарства надо хлеба, которого они не имеют? Управа земская отказывается тем, что они уже выписаны из этого земства и числятся в Томской губернии, да и денег нет. Сообщая об этом вам и зная вашу гуманность, прошу, не откажите в скорейшей помощи. Ваш доброжелатель».
Очевидно, писала сама фельдшерица или этот доктор, имеющий звериную фамилию. Земские врачи и фельдшерицы в продолжение многих лет изо дня в день убеждаются, что они ничего не могут сделать, и всё-таки получают жалованье с людей, которые питаются одним мёрзлым картофелем, и всё-таки почему-то считают себя вправе судить, гуманен я или нет.
Обеспокоенный анонимным письмом и тем, что каждое утро какие-то мужики приходили в людскую кухню и становились там на колени, и тем, что ночью из амбара вытащили двадцать кулей ржи, сломав предварительно стену, и общим тяжелым настроением, которое поддерживалось разговорами, газетами и дурною погодой, - обеспокоенный всем этим, я работал вяло и неуспешно .
Это не очень удивительно. Вообще мало удивительного в том, чтобы чего-то не понимать. Мы ведь всё время чего-то не понимаем, а часто еще и гордимся этим, как бы усматриваем в этом особую доблесть. Чудо наступает, когда мы вдруг понимаем. Как это нам удалось, спрашиваем мы себя. Иногда и в этом тоже видим свою заслугу. Хотя, конечно, если заслуга и есть, то она совсем не наша.
Все юбилейные речи уже прозвучали, все эссе написаны. Мне, в общем-то, нечего возразить - на праздничном торжестве высказываются те, кто давно накоротке с писателем, кого его книги всю жизнь сопровождают и в горе, и в радости; мое же место новичка где-то в задних рядах, рядом с проффесором Януковичем. Одно только хочу сказать: для меня настоящее чтение Чехова началось с рассказа «Жена» (1891). Если он у вас не на слуху, перечитайте его, пожалуйста, он длинный и очень важный для понимания того, что с нами со всеми до сих пор происходит.
Я получил такое письмо:
«Милостивый государь, Павел Андреевич! Недалеко от вас, а именно в деревне Пестрове, происходят прискорбные факты, о которых считаю долгом сообщить. Все крестьяне этой деревни продали избы и всё свое имущество и переселились в Томскую губернию, но не доехали и возвратились назад. Здесь, понятно, у них ничего уже нет, всё теперь чужое; поселились они по три и четыре семьи в одной избе, так что население каждой избы не менее 15 человек обоего пола, не считая малых детей, и в конце концов есть нечего, голод, поголовная эпидемия голодного или сыпного тифа: все буквально больны. Фельдшерица говорит: придешь в избу и что видишь? Все больны, все бредят, кто хохочет, кто на стену лезет; в избах смрад, ни воды подать, ни принести ее некому, а пищей служит один мёрзлый картофель. Фельдшерица и Соболь (наш земский врач) что могут сделать, когда им прежде лекарства надо хлеба, которого они не имеют? Управа земская отказывается тем, что они уже выписаны из этого земства и числятся в Томской губернии, да и денег нет. Сообщая об этом вам и зная вашу гуманность, прошу, не откажите в скорейшей помощи. Ваш доброжелатель».
Очевидно, писала сама фельдшерица или этот доктор, имеющий звериную фамилию. Земские врачи и фельдшерицы в продолжение многих лет изо дня в день убеждаются, что они ничего не могут сделать, и всё-таки получают жалованье с людей, которые питаются одним мёрзлым картофелем, и всё-таки почему-то считают себя вправе судить, гуманен я или нет.
Обеспокоенный анонимным письмом и тем, что каждое утро какие-то мужики приходили в людскую кухню и становились там на колени, и тем, что ночью из амбара вытащили двадцать кулей ржи, сломав предварительно стену, и общим тяжелым настроением, которое поддерживалось разговорами, газетами и дурною погодой, - обеспокоенный всем этим, я работал вяло и неуспешно .