Герберт Хан. О гении Европы. Дания. Впечатления от датского быта (начало)
( источник)
В небольшой пьесе, сочиненной по «Свинопасу» Г.К.Андерсена, есть несколько стихов Каммы Лоуренс. Они относятся к стране и к народу принца, который выступает под видом свинопаса, дабы в таком виде завоевать высокомерную принцессу. Однако прототипом для всего сказанного Каммой Лоуренс в ее стихотворении послужила, видимо, Дания. В стихе говорится:
А люди, с которыми жил я,
Любезны и так веселы…
De folk, jeg foerdes sammen med
Er venlige og ler sa tit…
Это веселье встречает тебя почти что каскадами, едва только приедешь в Копенгаген, потому что в нескольких шагах от главного вокзала этого мирового города находится парк развлечений «Тиволи». А в этом парке многозначительно стоит памятник Люмбуе, сочинившему «Галоп-шампанское». «Мелодия «Галопа-шампанского, - пишет Кьелд Абелл в своей небольшой зарисовке, - стала отличительной и главной мелодией «Тиволи», хотя само по себе шампанское как напиток реже всего увидишь на маленьких круглых столиках, прячущихся в листве перед ресторанами. Однако настроение, похожее на шампанское, разливается в воздухе, когда медленно опускается темнота, появляются все эти маленькие подвижные разноцветные огоньки, которые очерчивают своими светящимися линиями контуры зданий, когда они взбираются ввысь по острым минаретам, окружают миловидными дугами озеро, отражаясь в нем, в то время как вдали темная башня ратуши злится, что ей приходится вновь лицезреть, как ее налогоплательщики опять стали детьми, не имеющими, кажется, ни малейшего понятия о маленьких заботах повседневности.
…И вновь звучит «Галоп-шампанское», он источается и брызжет по всем дорожкам и тропинкам. И впрямь забываешь, что живешь в настоящем времени, с таким же успехом это могли бы быть и прежние времена. Здесь все времена в вихре «Тиволи», все слои общества перемешались, весь Копенгаген кажется вышедшим на свидание в атмосфере довольной, окруженной зеленью демократии, при которой, правда, немногие в состоянии стрелять пробками от шампанского, но у всех есть уши и чувства, чтобы разделить настроение, в котором и впрямь немало от искусства настоящей жизни."
Можно ли после такого описания не вспомнить о стихах, которые мы приводили при характеристике Парижа?
О, мэтр Любе,
Мой милый друг, привет тебе!
Париж прекрасен сам собой.
Иностранец, впервые оказавшийся в «Тиволи», быть может, скажет, что и в других местах видел верчение каруселей, пальбу в тирах, мчащиеся и громыхающие аттракционы-горки, мягко сталкивающихся под раскаты смеха пассажиров игрушечные автомобили, клейкие сладости и дымящиеся колбаски. Скажет, что здесь просто проводится ярмарка каждое воскресенье и каждый божий день летом. Однако такого театра марионеток, как под большим павлиньим хвостом, он не часто увидит. И так же не часто услышит в каком-то другом месте столь замечательные концерты рядом с местом такого оживленного, сумасшедшего хождения и брожения.
Если же он будет почаще окунаться в разноцветный водоворот «Тиволи», и его ухо станет различать тонкие побочные тональности, то он почувствует, что свои нюансы есть и в тех, кто в этом месте ходит и бродит. Тона сами по себе филистерские и неприятно сентиментальные здесь сведены к минимуму. Все здесь делается гораздо легче, чем мы привыкли, и все проникнуто сухим, но щекочущим юмором, свойственным душе датского народа.
Вместо среды филистерской здесь, посреди большого города, среда народная, даже сельская. Например, в большом объеме предлагаются такие услуги, что даже менее состоятельные жители могут сделать выходы в «Тиволи» регулярными. Тут небольшие ресторанчики и кафе извещают своими плакатами, что посетители, приносящие закуски с собой, приветствуются. А там, за зелеными ветвями, посетитель со своим невинным бутербродом не буравится гневным взором официанта, а может совершенно беспрепятственно предаваться своему пикнику. Здесь это не терпят, а принимают доброжелательно, как нечто само собой разумеющееся.
Изначально, как мы знаем, Дания была страной преимущественно аграрной. И, невзирая на происшедшее с тех пор развитие индустрии, на здешней жизни все еще какой-то сельский оттенок. Хозяин земли, крестьянин чувствуется повсюду, и рыбак тоже на своем месте.
С сельским характером страны явно связано то, что столь большую роль играет здесь хлеб и блюда с хлебом. Во всем мире известен датский “smorrebrod”, бутерброт в его бесчисленных восхитительных вариантах. На кухнях больших ресторанов и в специальных магазинах развилось такое искусство накладывания чего-либо на хлеб, которое по степени прилежания и вкуса достигло, кажется, японского искусства составления букетов цветов.
Так что поедание бутербродов в «Тиволи» не ограничено вышеупомянутыми пикниковыми уголками или ресторанчиками. И в больших ресторанах можно заказать один из датских бутербродов, пропечатанных в самом начале, в бутербродном меню. К великому своему удивлению иностранец видит в списке до сотни видов чем-то сервированных хлебцев. У него широко раскрываются глаза, и ему требуется какой-нибудь переводчик из местных, чтобы ориентироваться в этом пестром лабиринте, даже если рядом все будет напечатано по-английски или по-французски, как это бывает в совсем больших ресторанах. Как только он, наконец, сделал выбор и отметил количество и сорта желанных хлебцев, - тут же особенно хорошо обученный, внимательный и дружелюбный персонал позаботится о том, чтобы заказ был каким-то колдовским образом извлечен из бутербродной кухни, работающей со скоростью итальянского эспрессо-автомата. В такой кухне особенно квалифицированные сотрудники и свои ремесленники, а прежде всего ремесленницы - “smorrebrodsjomfruer”. Всем руководит настоящий художник своего дела или даже несколько специалистов.
Если в Швеции ее “smorgasbrord” - шведский стол, происшедший, видимо, от жертвенных обрядов, теперь по крайней мере в своем большом виде встречается только на пассажирских судах, паромах и в элегантных отелях, то датский бутерброд является делом всенародным. Каким образом употребление его получило права гражданства? Размышляя об этом, вспоминаешь опять-таки о деловитости, о динамизме датчан. Были причины питаться такими закусками, когда дни напролет, а в некоторых профессиях и ночи напролет приходилось бывать вдали от теплой родной плиты. И потому в перерывах употреблялась и употребляется еда, которая быстро попадает из свертка в руки, а из рук в рот, которая подкрепляет и не перегружает, а вместе с надлежащим ей напитком представляет собой законченный обед. Однако нужно еще иметь и законченную крестьянскую конституцию организма, чтобы с такой регулярностью и в таком объеме потреблять невареную пищу. Она требует от организма активности и рассчитана на наличие у него резервов. Французу с его вдохновением и изяществом, привыкшему к урбанизации, то есть к городской жизни, таковых «бутербродных обедов» не хватило бы ни в маленьком городе, ни в селе. Англичанин с его немалым потреблением сэндвичей занимает место между этими двумя противоположностями, а голландец в этом отношении ближе к датчанину, чем к французу, однако и у него потребление хлеба заметно «раскрестьянено».
Кружочек хлеба, являющийся в конечном итоге основой бутерброда, в прежние времена выполнял, между прочим, и функцию тарелки. Например, вплоть до позднего средневековья и до нового времени нарезанные куски жаркого клались на подобного рода хлебную основу. Однако именно такое употребление кусков хлеба в качестве тарелок и напоминает нам о том, что в случае с бутербродом был весьма важен и соответствующий «наполнитель» или то, что клалось на хлеб. Датчанин, - сказал однажды Рудольф Штейнер, - обнаруживает столь же тесную связь с миром животных, как швед природную связь с растениями, а норвежец с минералами. Страна производит большое количество продовольствия, которое по происхождению из животного мира. Помимо большого объема молочных продуктов вроде масла и сыра речь издавна шла еще и о производстве в больших объемах яиц, а также всех тех продуктов, которые всегда сопутствуют сельскохозяйственной культуре и происходят от скотоводства и овцеводства. Особенно сильно развито свиноводство. С этой точки зрения Данию опять же можно было бы сопоставить с Голландией. Но в Дании еще больше было акцентов на рыболовстве, вносящем столь существенный вклад в питание человека. Это было связано с тем, что значительная часть нидерландско-голландской жизни обратилась, как мы видели, к мореплаванию, которое, собственно, и породило особую миссию голландского духа. Когда перед нидерландским торговым и колониальным флотом духом времени были четко поставлены задачи «меркурийные», тогда гораздо более воинственные, связанные с эпохой викингов морские походы датчан уже отошли в прошлое. То, что было направлено на водную стихию, ограничилось больше внутренним миром в пределах своего архипелага. Это пошло на пользу еще большему развитию рыболовства, повлияло с течением времени на внутренний рынок и обогатило его.
Однако человек ест не только для пропитания, но при хороших условиях и при достатке еще и для удовольствия. Это опять же относится к датчанину в особенной степени. Если француз, как мы видели, торжественно отмечает каждый прием пищи, то датчанин угощается всем до крошки хлеба. Он действительно не просто ест, а угощается. Ведь слово «есть» в смысле принимать пищу безупречно в немецком, нидерландском, английском языках, оно вполне ко двору и в Швеции, однако в датском и в норвежском языках оно опущено на целый уровень. Главным образом оно применяется в отношении животных, и таким образом равнозначно немецкому “fressen”. О процедуре завтрака или другом приеме пищи, принятом в центральной Европе, датчанин говорит “spise frokost”. В отцовском или же материнском наставлении ребенку это звучит “Du skal spise paent, ikke oede som et svin”. Дословно это значит: «Ты должен (прилично) кушать, а не есть, как свинья». Норвежец в своих языковых вкусах следует за датчанином. “Eter” для него не тот, кто ест, а тот, кто пожирает. И в переносном смысле он употребляет слово “ete” как немецкое “fressen” - жрать. Например, он может сказать: “ilden eter seg videre pa alle kanter” - «огонь пожирает все вокруг».
Если употребление бутербродов мы можем увязать с удаленностью от домашней плиты, с подвижностью и даже с рабочей суетой, то есть в датском быту и другой момент, почти столь же характерный, но явно связанный с удовольствием от пищи. Это встречающееся по всей стране нежное печенье, которое называется “winerbrod”. Ни большие, ни маленькие кафе не обходятся без того, чтобы выставить значительное количество этого вкусного угощенья к кофе, и оно пользуется спросом. В средней Европе это называется то “Plundergeback”, то «копенгагенским печеньем». Последнее название правильно указывает на то, что в Копенгагене, в Дании и вообще на севере оно распространено еще больше, чем в Вене, откуда могло появиться. Когда лакомишься «винербродом» с непременно относящимся к нему кофе в одном из старых копенгагенских кафе вроде «А Порта» близ королевского театра, когда непредвзято впитываешь в себя всю окружающую атмосферу, то каждый раз немного вспоминаешь Вену. Та же подвижная легкость, та же уютная душевная теплота и то же приятное безвременье посреди бешено мчащегося времени. И это не единственное сходство между Копенгагеном и Веной, которые все же находятся в странах, весьма разных по своему облику.
Метки: Дания, Европа, антропософия, национальная психология
В небольшой пьесе, сочиненной по «Свинопасу» Г.К.Андерсена, есть несколько стихов Каммы Лоуренс. Они относятся к стране и к народу принца, который выступает под видом свинопаса, дабы в таком виде завоевать высокомерную принцессу. Однако прототипом для всего сказанного Каммой Лоуренс в ее стихотворении послужила, видимо, Дания. В стихе говорится:
А люди, с которыми жил я,
Любезны и так веселы…
De folk, jeg foerdes sammen med
Er venlige og ler sa tit…
Это веселье встречает тебя почти что каскадами, едва только приедешь в Копенгаген, потому что в нескольких шагах от главного вокзала этого мирового города находится парк развлечений «Тиволи». А в этом парке многозначительно стоит памятник Люмбуе, сочинившему «Галоп-шампанское». «Мелодия «Галопа-шампанского, - пишет Кьелд Абелл в своей небольшой зарисовке, - стала отличительной и главной мелодией «Тиволи», хотя само по себе шампанское как напиток реже всего увидишь на маленьких круглых столиках, прячущихся в листве перед ресторанами. Однако настроение, похожее на шампанское, разливается в воздухе, когда медленно опускается темнота, появляются все эти маленькие подвижные разноцветные огоньки, которые очерчивают своими светящимися линиями контуры зданий, когда они взбираются ввысь по острым минаретам, окружают миловидными дугами озеро, отражаясь в нем, в то время как вдали темная башня ратуши злится, что ей приходится вновь лицезреть, как ее налогоплательщики опять стали детьми, не имеющими, кажется, ни малейшего понятия о маленьких заботах повседневности.
…И вновь звучит «Галоп-шампанское», он источается и брызжет по всем дорожкам и тропинкам. И впрямь забываешь, что живешь в настоящем времени, с таким же успехом это могли бы быть и прежние времена. Здесь все времена в вихре «Тиволи», все слои общества перемешались, весь Копенгаген кажется вышедшим на свидание в атмосфере довольной, окруженной зеленью демократии, при которой, правда, немногие в состоянии стрелять пробками от шампанского, но у всех есть уши и чувства, чтобы разделить настроение, в котором и впрямь немало от искусства настоящей жизни."
Можно ли после такого описания не вспомнить о стихах, которые мы приводили при характеристике Парижа?
О, мэтр Любе,
Мой милый друг, привет тебе!
Париж прекрасен сам собой.
Иностранец, впервые оказавшийся в «Тиволи», быть может, скажет, что и в других местах видел верчение каруселей, пальбу в тирах, мчащиеся и громыхающие аттракционы-горки, мягко сталкивающихся под раскаты смеха пассажиров игрушечные автомобили, клейкие сладости и дымящиеся колбаски. Скажет, что здесь просто проводится ярмарка каждое воскресенье и каждый божий день летом. Однако такого театра марионеток, как под большим павлиньим хвостом, он не часто увидит. И так же не часто услышит в каком-то другом месте столь замечательные концерты рядом с местом такого оживленного, сумасшедшего хождения и брожения.
Если же он будет почаще окунаться в разноцветный водоворот «Тиволи», и его ухо станет различать тонкие побочные тональности, то он почувствует, что свои нюансы есть и в тех, кто в этом месте ходит и бродит. Тона сами по себе филистерские и неприятно сентиментальные здесь сведены к минимуму. Все здесь делается гораздо легче, чем мы привыкли, и все проникнуто сухим, но щекочущим юмором, свойственным душе датского народа.
Вместо среды филистерской здесь, посреди большого города, среда народная, даже сельская. Например, в большом объеме предлагаются такие услуги, что даже менее состоятельные жители могут сделать выходы в «Тиволи» регулярными. Тут небольшие ресторанчики и кафе извещают своими плакатами, что посетители, приносящие закуски с собой, приветствуются. А там, за зелеными ветвями, посетитель со своим невинным бутербродом не буравится гневным взором официанта, а может совершенно беспрепятственно предаваться своему пикнику. Здесь это не терпят, а принимают доброжелательно, как нечто само собой разумеющееся.
Изначально, как мы знаем, Дания была страной преимущественно аграрной. И, невзирая на происшедшее с тех пор развитие индустрии, на здешней жизни все еще какой-то сельский оттенок. Хозяин земли, крестьянин чувствуется повсюду, и рыбак тоже на своем месте.
С сельским характером страны явно связано то, что столь большую роль играет здесь хлеб и блюда с хлебом. Во всем мире известен датский “smorrebrod”, бутерброт в его бесчисленных восхитительных вариантах. На кухнях больших ресторанов и в специальных магазинах развилось такое искусство накладывания чего-либо на хлеб, которое по степени прилежания и вкуса достигло, кажется, японского искусства составления букетов цветов.
Так что поедание бутербродов в «Тиволи» не ограничено вышеупомянутыми пикниковыми уголками или ресторанчиками. И в больших ресторанах можно заказать один из датских бутербродов, пропечатанных в самом начале, в бутербродном меню. К великому своему удивлению иностранец видит в списке до сотни видов чем-то сервированных хлебцев. У него широко раскрываются глаза, и ему требуется какой-нибудь переводчик из местных, чтобы ориентироваться в этом пестром лабиринте, даже если рядом все будет напечатано по-английски или по-французски, как это бывает в совсем больших ресторанах. Как только он, наконец, сделал выбор и отметил количество и сорта желанных хлебцев, - тут же особенно хорошо обученный, внимательный и дружелюбный персонал позаботится о том, чтобы заказ был каким-то колдовским образом извлечен из бутербродной кухни, работающей со скоростью итальянского эспрессо-автомата. В такой кухне особенно квалифицированные сотрудники и свои ремесленники, а прежде всего ремесленницы - “smorrebrodsjomfruer”. Всем руководит настоящий художник своего дела или даже несколько специалистов.
Если в Швеции ее “smorgasbrord” - шведский стол, происшедший, видимо, от жертвенных обрядов, теперь по крайней мере в своем большом виде встречается только на пассажирских судах, паромах и в элегантных отелях, то датский бутерброд является делом всенародным. Каким образом употребление его получило права гражданства? Размышляя об этом, вспоминаешь опять-таки о деловитости, о динамизме датчан. Были причины питаться такими закусками, когда дни напролет, а в некоторых профессиях и ночи напролет приходилось бывать вдали от теплой родной плиты. И потому в перерывах употреблялась и употребляется еда, которая быстро попадает из свертка в руки, а из рук в рот, которая подкрепляет и не перегружает, а вместе с надлежащим ей напитком представляет собой законченный обед. Однако нужно еще иметь и законченную крестьянскую конституцию организма, чтобы с такой регулярностью и в таком объеме потреблять невареную пищу. Она требует от организма активности и рассчитана на наличие у него резервов. Французу с его вдохновением и изяществом, привыкшему к урбанизации, то есть к городской жизни, таковых «бутербродных обедов» не хватило бы ни в маленьком городе, ни в селе. Англичанин с его немалым потреблением сэндвичей занимает место между этими двумя противоположностями, а голландец в этом отношении ближе к датчанину, чем к французу, однако и у него потребление хлеба заметно «раскрестьянено».
Кружочек хлеба, являющийся в конечном итоге основой бутерброда, в прежние времена выполнял, между прочим, и функцию тарелки. Например, вплоть до позднего средневековья и до нового времени нарезанные куски жаркого клались на подобного рода хлебную основу. Однако именно такое употребление кусков хлеба в качестве тарелок и напоминает нам о том, что в случае с бутербродом был весьма важен и соответствующий «наполнитель» или то, что клалось на хлеб. Датчанин, - сказал однажды Рудольф Штейнер, - обнаруживает столь же тесную связь с миром животных, как швед природную связь с растениями, а норвежец с минералами. Страна производит большое количество продовольствия, которое по происхождению из животного мира. Помимо большого объема молочных продуктов вроде масла и сыра речь издавна шла еще и о производстве в больших объемах яиц, а также всех тех продуктов, которые всегда сопутствуют сельскохозяйственной культуре и происходят от скотоводства и овцеводства. Особенно сильно развито свиноводство. С этой точки зрения Данию опять же можно было бы сопоставить с Голландией. Но в Дании еще больше было акцентов на рыболовстве, вносящем столь существенный вклад в питание человека. Это было связано с тем, что значительная часть нидерландско-голландской жизни обратилась, как мы видели, к мореплаванию, которое, собственно, и породило особую миссию голландского духа. Когда перед нидерландским торговым и колониальным флотом духом времени были четко поставлены задачи «меркурийные», тогда гораздо более воинственные, связанные с эпохой викингов морские походы датчан уже отошли в прошлое. То, что было направлено на водную стихию, ограничилось больше внутренним миром в пределах своего архипелага. Это пошло на пользу еще большему развитию рыболовства, повлияло с течением времени на внутренний рынок и обогатило его.
Однако человек ест не только для пропитания, но при хороших условиях и при достатке еще и для удовольствия. Это опять же относится к датчанину в особенной степени. Если француз, как мы видели, торжественно отмечает каждый прием пищи, то датчанин угощается всем до крошки хлеба. Он действительно не просто ест, а угощается. Ведь слово «есть» в смысле принимать пищу безупречно в немецком, нидерландском, английском языках, оно вполне ко двору и в Швеции, однако в датском и в норвежском языках оно опущено на целый уровень. Главным образом оно применяется в отношении животных, и таким образом равнозначно немецкому “fressen”. О процедуре завтрака или другом приеме пищи, принятом в центральной Европе, датчанин говорит “spise frokost”. В отцовском или же материнском наставлении ребенку это звучит “Du skal spise paent, ikke oede som et svin”. Дословно это значит: «Ты должен (прилично) кушать, а не есть, как свинья». Норвежец в своих языковых вкусах следует за датчанином. “Eter” для него не тот, кто ест, а тот, кто пожирает. И в переносном смысле он употребляет слово “ete” как немецкое “fressen” - жрать. Например, он может сказать: “ilden eter seg videre pa alle kanter” - «огонь пожирает все вокруг».
Если употребление бутербродов мы можем увязать с удаленностью от домашней плиты, с подвижностью и даже с рабочей суетой, то есть в датском быту и другой момент, почти столь же характерный, но явно связанный с удовольствием от пищи. Это встречающееся по всей стране нежное печенье, которое называется “winerbrod”. Ни большие, ни маленькие кафе не обходятся без того, чтобы выставить значительное количество этого вкусного угощенья к кофе, и оно пользуется спросом. В средней Европе это называется то “Plundergeback”, то «копенгагенским печеньем». Последнее название правильно указывает на то, что в Копенгагене, в Дании и вообще на севере оно распространено еще больше, чем в Вене, откуда могло появиться. Когда лакомишься «винербродом» с непременно относящимся к нему кофе в одном из старых копенгагенских кафе вроде «А Порта» близ королевского театра, когда непредвзято впитываешь в себя всю окружающую атмосферу, то каждый раз немного вспоминаешь Вену. Та же подвижная легкость, та же уютная душевная теплота и то же приятное безвременье посреди бешено мчащегося времени. И это не единственное сходство между Копенгагеном и Веной, которые все же находятся в странах, весьма разных по своему облику.
Метки: Дания, Европа, антропософия, национальная психология