Appendix B (MMIX)
Оригинал взят у oohoo в Appendix B (MMIX)
Основания Истории
1. Навстречу неизбежному
Ровно в тот момент, когда мы через сравнение с «Фаустом» разоблачили тайный замысел Булгакова описать будущую историю как Науку, стала неизбежной еще одна очная ставка писателей. Дело в том, то в мировой литературе есть еще один шедевр, посвященный описанию судьбы будущей фундаментальной науки о человеке и человечестве. Речь идет о трилогии великого фантаста Айзека Азимова «Foundation».
Как и в основном тексте «MMIX», начнем с краткого экскурса в психологию писателя, творящего в особом жанре «научной фантастики». Азимов потому и стал великим фантастом всех новейших времен и народов, что был при этом настоящим писателем в обычном смысле. Ведь что такое «научная фантастика» вообще? В широком смысле - это популярное (упрощенно-схематическое) представление сложных научно-технических идей в привычной для массы дилетантов повествовательной форме.
Даже в советской системе, для которой научно-технический прогресс был «священной коровой», основой идеологии, жанр научной фантастики не считался «большой литературой» и развивался в собственных автономных рамках. Что уж говорить о европейской культурной традиции. Зато в Северной Америке, где любая литература и культура вообще обязана быть популярной, жанр «science fiction» получил наибольшее развитие. В том числе в лице Исаака Азимова, которому в числе немногих фантастов удалось прорваться в ряды больших писателей мировой литературы.
Как это ему удалось? Возможно, все-таки сказалось происхождение из Восточной Европы, остаточное влияние великой русской литературы, пусть даже преломленное через единственную призму книг на идиш Шолома Алейхема. Потому что в самой Америке с ее культом материального научно-технического прогресса, трудно было приобрести вторую часть этого впечатляющего и гармоничного баланса в книгах Азимова между внешним и внутренним, естественнонаучным и психологическим.
Признак настоящей литературы - это именно психологическая достоверность, позволяющая читателю отождествить себя и своих ближних с героями произведениями. Автор по-настоящему художественной книги умозрительно исследует - реконструирует или прогнозирует - возможное поведение людей в тех или иных условиях, например, при столкновении с последствиями научно-технического прогресса. И тем самым целое поколение читателей исподволь готовится к своему будущему. Читатели Беляева и Ефремова сами становятся конструкторами и испытателями космической техники, пользователями ядерной энергетики. А чуть позже читатели Стругацких так же исподволь готовятся к тому, что технический прогресс не решает, а скорее усугубляет социально-психологические проблемы общества, вынужденного сосуществовать рядом с Зоной.
Тем не менее, Азимов выделяется как писатель даже на фоне наиболее выдающихся фантастов ХХ века, ставящих психологические и философские проблемы научно-технического прогресса. Чтобы быть на уровне ХХ века, было бы достаточно и такого вклада в футуристическую философию в виде большой серии книг о роботах и о социальных заповедях роботехники. Но Азимов идет гораздо дальше и пишет свою эпохальную трилогию об Основании (оно же - Академия, Фонд, Фундамент, Установление). Казалось бы, маленький шаг для фантаста - ввести в естественную канву научной фантастики понятие о гипотетической фундаментальной науке «психоистории». Но этот маленький шаг был сделан от края пропасти, которая и поныне разделяет науки естественные и гуманитарные. Поэтому независимо от намерений автора, его полет фантазии оказался затяжным прыжком в неизвестность, который продлится десятилетия и закончится «приземлением», абсолютно неожиданным и для автора, и для разочарованных читателей.
Можно даже утверждать, что Азимов в своем развитии от фантаста через писателя к философу незаметно для читателя произвел инверсию цели и средства. Научные фантасты используют психологический интерес молодежи к приключенческой литературе для популяризации естественно-научного прогресса и укоренения соответствующего мировоззрения. Азимов использует общий интерес к естественно-научному прогрессу и популярный жанр фантастики для постановки и исследования социально-психологических вопросов развития общества.
Необходимо заметить, что интерес А.Азимова к психологии имеет весьма прочное основание в культуре североамериканских мегаполисов ХХ века, где психоанализ стал фактически формой религиозного исповедания, скрепляющего мозаичную элиту. Причем американская психологическая традиция вырастает через венскую школу Фрейда из таких же восточноевропейских еврейских корней. Это тоже один из вариантов ответа, откуда в Изе Озимове эта «грусть». Этот глубинный интерес к психологии, превращающий все эти ядерные двигатели, защитные поля, «гиперволновые реле» и так далее - всего лишь в условный футуристический фон, декорацию для эпической трагедии в трех действиях, 9 частях и 96 сценах.
Теперь, имея психологический портрет двух свидетелей - Булгакова и Азимова, мы можем приступить к «очной ставке» и перекрестному допросу на предмет их общего глубокого интереса - будущей фундаментальной науки о человеке, соединяющей в себе эмпирические законы истории и психологии.
2. Три ветви психологии и истории
Сразу предупредим читателя, что не стоит искать в тексте трилогии Азимова такой же глубины и силы как в булгаковском Романе. Азимов велик на фоне выдающихся фантастов и даже на фоне всей североамериканской культуры. И все же даже самые высокие холмы популярной литературы не сравнимы с хребтами и наивысшими пиками великой русской литературы, как «Мастер и Маргарита».
Используя метафоры из самого Азимова, можно сравнить глубину тайного смысла булгаковского Романа с глубинным психологическим знанием тайной «Второй Аккадемии». Никто, включая автора Трилогии, не знает до поры, где скрывается это тайное знание, а скрывается оно, как и положено, на самом видном месте - в библиотеке университета старой Империи, в которой к новейшей психологии относились как к опасной лженауке.
В то же время на другом краю Цивилизации, Терминусе, психология в ее упрощенном, догматическом варианте является почти национальной религией, объединяющей разношерстную элиту, призванную из различных королевств и систем. Аналогия с элитой США и ее верой в психоанализ вполне прозрачная. При этом психологи «Первой Академии», ознакомленные по воле Селдона лишь с догматическим, упрощенным вариантом психоистории, пытаются по мере сил в периоды «селдоновских кризисов» развивать свое понимание.
Американская ветвь современной психологии основана на сугубо фрейдистском, то есть картезианском воззрении на человека как социальный «атом», наделенный априорными свойствами - «архетипами», определяющими взаимодействие между «атомами». Гипотетическая «психоистория» Азимова в начале его Трилогии также строится на сугубо материалистическом, картезианском фундаменте. Отражением этого мировоззрения является само определение «психоистории» как раздела математики. Эта позиция вполне отражает мировоззрение научной элиты ХХ века, считавшей, что постижение устройства атома дает ключ ко всей Вселенной, состоящей из атомов, а потому осталось лишь подобрать набор дифференциальных уравнений для каждого из более сложных объектов или процессов в природе, включая социальную. От этой исходной позиции и отталкивается художественное исследование Азимова, попытка представить условия и способы применения математических моделей социального развития.
В то же время в бывшем «имперском центре», противостоящем заокеанскому «Терминусу», современная психология, потыкавшись в догматические тупики фрейдизма, возвращается к докартезианскому духовному наследию. Карл Густав Юнг фактически возрождает и переводит на язык аналитической психологии психологические идеи изначального христианского учения апостола Павла. Но сам Юнг не решается открыто выйти за рамки естественнонаучного мировоззрения, поскольку дорожит своим социальным статусом в научной корпорации.
Парадоксальным образом, наиболее свободной от социальных условий и условностей становится историческая и психологическая мысль там, где картезианское мировоззрение стало абсолютно господствующим и даже подавляющим. Там, где шаг влево или вправо от картезианских догм считался попыткой к бегству и карался реальным расстрелом. Там, где даже родственный фрейдизм считался ересью для официального экономического детерминизма. В таких условиях мыслящим личностям ничего не оставалось как уходить в подполье, в глухие катакомбы, писать не для современников, а для потомков, зашифровывая свои открытия древним шифром. Однако именно в этом самом подполье, так похожем на существование «Второй Академии», и возникает абсолютная свобода для полета теоретической фантазии, как и свобода интуитивного общения с коллективным опытом человечества.
Именно поэтому в итоге оказалось, что гипотетическая модель и методология будущей гуманитарной науки, созданная художественным методом Булгакова в жесточайших условиях советской России, имеет на порядок большую глубину и сложность, чем такая же модель у Азимова, созданная вроде бы в условиях полной внешней свободы. Разница хотя бы в том, что Булгакову принудительно оборвали или максимально осложнили почти все внешние связи с творческой средой, а Азимов был полностью включен в среду и зависим от нее и материально, и психологически. Именно поэтому он решился на окончательный разрыв с картезианством лишь в самом конце последней трилогии-продолжения.
Таким образом, мы уже начали сопоставлять позиции двух авторов, зависящие от условий их работы. И в процессе сопоставления обнаружили наиболее подходящие прототипы самого Терминуса и Имперского центра. В самом деле, 1942 год - время начала работы Азимова над первой трилогией «Foundation» - это разгар Второй мировой войны, в которой США с их генетически антиимперской идеологией, находящиеся на другом «конце» Земного шара, вступают в борьбу с бывшим Имперским центром. При этом где-то на «другом краю» Империи находится «второй» (для США), а на самом деле - «первый фронт» борьбы с имперской Европой. При том, что это «Второе Основание» находится географически в самом что ни на есть бывшем центре европейских империй.
Более того, при сопоставлении с расшифровкой автобиографического слоя булгаковского Романа, его тесных связей с тайным обществом «Атон» во главе с таинственным Роберто Бартини, являвшимся ближайшим подручным самого «красного императора», догадка или интуиция Азимова о местонахождении и роли «Второй Академии» становится едва ли не провидческой. Если, разумеется, речь не идет о банальной утечке неясных слухов из околомасонских источников.
Впрочем, при совпадении антиимперской роли заокеанского Терминуса, его описание не вполне подходит для благодатной и богатой ресурсами Северной Америки. Зато в военные и послевоенные годы, то есть в период написания Трилогии, случился еще один геополитический проект, который должен был быть близок Азимову. Созданное общими усилиями двух антиимперских центров Государство Израиль как раз и находится на земле «обетованной», но лишенной при этом практически любых ископаемых, включая самый простой и самый нужный из минералов - пресную воду.
Поэтому первую Трилогию Азимова можно рассматривать не только как отражение и осмысление нового мира, вырастающего на руинах большой имперской эпохи, но и как попытку воздействовать на элиты, направить развитие важнейших проектов новой, послевоенной эпохи по некоему разумному руслу. Вполне достойная и единственно верная позиция для писателя. А как же еще иначе должен поступать умный и честный человек, обладающий к тому же определенным влиянием на читателей?
Представим себе на минуту, что Израиль и в самом деле стал научным и образовательным центром для соседних стран, и преимущественно через такие связи влиял бы на развитие всего Ближнего Востока. Разве плоха сама идея? Даже если ее в реальных условиях глобальной холодной можно было осуществить лишь частично. Все-таки Израиль своим существованием послужил стимулом к модернизации своих неспешных соседей. В реальной послевоенной политике это «третье основание» предпочло роль глобального игрока на противоречиях двух «антиимперий», сложившихся из соколков прежнего «имперского центра». Хотя в связи с окончательным кризисом прежнего мироустройства, у ближневосточного «терминуса» есть все шансы исправить ошибки и последовать советам Азимова.
Романтические ожидания начального послевоенного периода быстро проходят, а груз новых проблем только накапливается. Соответственно меняется и настроение Трилогии в середине второй книги, где и сама «Первая Академия» превращается в реакционный аналог своего бывшего антагониста - Империи.
И все-таки при неизбежности и необходимости современных проекций сюжета азимовской Трилогии, главным ее содержанием является отвлеченное, умозрительное построение модели социального развития и политических процессов на глобальном уровне, что совпадает с одним из слоев скрытого смысла в булгаковском Романе. Поэтому мы попытаемся просто обнаружить и провести эти необходимые параллели между Трилогией и Романом. Тем самым мы обнаружим или более полно вскроем историософский смысл Трилогии, а заодно взглянем на Роман с противоположной стороны азимовской «Галактики».
3. Опять «беспокойный старик»
Начнем с очевидных параллелей между Трилогией и Романом, точнее - с нашим истолкованием скрытых смыслов Романа. Проводить эти параллели будет тем легче, что у Азимова в начале Трилогии отсутствуют «коллективные образы» и речь идет не о глубинных, а о внешних проявлениях неких закономерностей в развитии больших сообществ.
Например, идея так называемых «селдоновских кризисов» как необходимых этапов на пути построения новой, более гармоничной и устойчивой глобальной цивилизации. Разбирая первую главу булгаковского Романа мы уже находили первоисточник этой идеи - программную статью Канта о движении к «всемирному гражданско-правовому состоянию». Кант предполагает это необходимое движение в виде цепи последовательных революций, то есть кризисов. Нет ни малейших сомнений в том, что доктор философии Азимов был знаком с этой статьей Канта, и именно эти философские воззрения излагает в популярной форме, рассчитанной на американского читателя.
В отличие от Азимова Булгакову не нужно было показывать своему читателю, что такое настоящий «кризис», настоящая революция. Там была задача самоопределения по отношению к самой революции как социально-политическому явлению, а значит выявление глубинных факторов и движущих сил. Азимову приходится объяснять себе и читателю другое - необходимость выхода из счастливой изоляции заокеанского «Терминуса» и посильного участия в глобальных кризисах. При этом на начальных этапах это участие само по себе, почти автоматически - в силу изначальных геополитических условий, ведет к усилению влияния «Первой Академии». И тем не менее для вовлечения элиты и народа Терминуса необходимо фактически религиозное обоснование особой роли «Первой Академии» в истории, в сокрушении прежнего «плохого» империализма и построении «хорошего» неоимпериализма. Сложно не увидеть в этом аллегорическом описании не только мотивов, но и методов американской политики ХХ века.
Тем сильнее оказывается шок наследственной олигархической элиты Терминуса во время очередного - не то пятого, не то шестого «селдоновского кризиса», описанного во второй части второй книги. В этот момент сам святой Селдон, образ которого возникает в Склепе Селдона, фактически сообщает об окончании прежней благодати для «Первой Академии». То есть налицо не просто очередной кризис, а настоящая революция со сменой мировоззренческих основ. Еще пару лет назад эту часть Трилогии можно было трактовать только как умозрительное, отвлеченное построение. Но сейчас, в разгар мирового финансового кризиса прежняя «благодать» действительно отнимается у элиты США и начинается совсем иная эпоха в отношениях двух антиимперских «Оснований».
Если уж называть своим именем источник божественной благодати заокеанского «Основания», то это - сама экспансивная природа капитализма, основанного на сочетании нескольких факторов - прежде всего, экономических ресурсов прежнего аграрно-ремесленного уклада, технологических инноваций, индустриальной организации, финансовых технологий и имперской военно-пропагандистской машины государства. Однако нынче пределы экспансии достигнуты, все прежние и даже вновь созданные в рамках советской «антиимперии» поделены и проедены. А значит исчерпаны все прежние механизмы властвования элит, которые автоматически вели к усилению самого географически удаленного от центров культуры местообитания.
И кстати, развитие глобального капитализма как системы, в ядре которой доминирует обратная связь в лице финансовой олигархии, прошло на настоящий момент именно шесть стадий, а значит, соответственно, шесть политических кризисов, не считая начального момента, когда «великий Селдон» в кабинетной тиши провозгласил свои программные принципы. Если рассмотреть такую проекцию сюжета первой половины Трилогии на новейшую историю, то в роли «Селдона» оказывается сам Иммануил Кант, создавший свою теорию буквально накануне первого кризиса эпохи империализма - наполеоновских войн.
Именно в этот момент истории на противоположном краю Атлантики основана (founded) первая «антиимперская» федерация государств, построенная по кантовским принципам. И само слово «федерация» (Federation) даже ближе к Foundation, чем любая «академия» или «фонд». А вот вторая антиимперская федерация была образована в 1917 году в бывшем центре имперского Союза. Но только нужно иметь в виду, что греческий префикс «анти-» означает «вместо», а не только «против». Поэтому две «антиимперии», поделившие мир в итоге третьего кризиса, вполне заменили прежний имперский порядок.
Заметим, что первые три из шести политических стадий капитализма протекали на фоне двух последних политических стадий прежнего имперского порядка. В этот период заокеанский «Терминус» развивается автономно и ускоренно, вовлекая в свою сферу влияния соседние «королевства». Первая стадия заканчивается кризисом сначала внутриевропейской Крымской войны, а затем североамериканской гражданской войны, во время которой северная Федерация выстояла против ближайших морских держав - Англии и Франции только благодаря расколу в бывшем имперском Союзе, когда отдельные колониальные державы не желали усиления других. Похожий сценарий описывает и Азимов для первого «селдоновского кризиса».
Второй кризис у Азимова так же, как и в истории капитализма, связан с резкой милитаризацией соседних держав, угрожающей все еще изоляционистской и потому не слишком вооруженной «Первой Академии». Однако есть существенное и очень любопытное различие в сценариях - историческом и психоисторическом. У Азимова распространение новейших технологий в отсталом окружении сопровождается насаждением «псевдорелигии», карго-культа. С одной стороны, это различие подчеркивает, что Азимов (как и Булгаков) описывает некую универсальную схему, опираясь на конкретный исторический прототип или, скорее, прототипы. Мы видим спроецированный в далекое будущее сценарий, элементы которого заимствованы и из ближайшего, и из далекого прошлого. С другой стороны, эта вполне удачная проекция на предысторию американского центра глобального капитализма имеет некоторый привкус памфлета. На первый взгляд, этот памфлет, описывающий «религиозный» период в политике «Первой Академии» кажется просто антиклерикальным, пародирующим историю христианства. Но на самом деле эта проекция высвечивает религиозную природу самой идеологии «либерализма», активно насаждаемой из американского центра с конца 19-го века.
Сначала отцы-основатели некритически усваивают высшие достижения европейской критической философии, выстраивают на этой основе вполне рациональную систему политического устройства и долгосрочные стратегии внешней политики. Затем эти новейшие схемы становятся догмой новейшей «веры в Разум», на которой строится активность проводников внешней экспансии. Однако либеральный догматизм вовсе не означает, что в основании этой «новейшей религии» нет объективного знания. Есть, и эта философская модель носит имя Иммануила Канта. Однако объективное знание всегда несовершенно, и отсюда есть, как минимум, два разных пути. Первый - воплощать на практике несовершенное знание, второй - совершенствовать саму систему знания. Совместить эти два пути на практике трудно, поскольку индустриальная организация масс требует не научной теории, а основанной на известном уровне знаний практической дисциплины, то есть научной догмы.
В первых главах булгаковского Романа в символическом виде описан процесс рождения догмы. Это когда голова прежней гуманитарной науки отделяется от тела. Тело без головы ведет за собой весь Массолит, то есть массу последователей догмы. А голова продолжает тайно жить своей собственной жизнью до тех пор, пока не воплотится в «магическую чашу» новой, более совершенной теории. На этом примере можно почувствовать разницу между символическим языком Булгакова, оперирующим глубинными идеями, и шершавым языком памфлета, который использует Азимов для описания внешней стороны кризисных перипетий в абстрактной политической вселенной.
Тем не менее, оба писателя пытаются выстроить некоторую универсальную схему развития, в которой можно выделить эволюционные стадии и кризисные моменты или «узлы». И отталкиваются оба философа от одного и того же первоисточника - Канта.
Продолжение следует.
[Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. + оЗадачник:
Плацебо - постоянно иметь иммунитет в активном состоянии дорогого стоит
Кто, когда и как собирается лететь на Марc
Коллективность - не от хорошей жизни
Учиться играя: центры занимательной науки и детские города профессий
7 самых оптимистичных сценариев развития человечества
невеселая задачка
Основания Истории
1. Навстречу неизбежному
Ровно в тот момент, когда мы через сравнение с «Фаустом» разоблачили тайный замысел Булгакова описать будущую историю как Науку, стала неизбежной еще одна очная ставка писателей. Дело в том, то в мировой литературе есть еще один шедевр, посвященный описанию судьбы будущей фундаментальной науки о человеке и человечестве. Речь идет о трилогии великого фантаста Айзека Азимова «Foundation».
Как и в основном тексте «MMIX», начнем с краткого экскурса в психологию писателя, творящего в особом жанре «научной фантастики». Азимов потому и стал великим фантастом всех новейших времен и народов, что был при этом настоящим писателем в обычном смысле. Ведь что такое «научная фантастика» вообще? В широком смысле - это популярное (упрощенно-схематическое) представление сложных научно-технических идей в привычной для массы дилетантов повествовательной форме.
Даже в советской системе, для которой научно-технический прогресс был «священной коровой», основой идеологии, жанр научной фантастики не считался «большой литературой» и развивался в собственных автономных рамках. Что уж говорить о европейской культурной традиции. Зато в Северной Америке, где любая литература и культура вообще обязана быть популярной, жанр «science fiction» получил наибольшее развитие. В том числе в лице Исаака Азимова, которому в числе немногих фантастов удалось прорваться в ряды больших писателей мировой литературы.
Как это ему удалось? Возможно, все-таки сказалось происхождение из Восточной Европы, остаточное влияние великой русской литературы, пусть даже преломленное через единственную призму книг на идиш Шолома Алейхема. Потому что в самой Америке с ее культом материального научно-технического прогресса, трудно было приобрести вторую часть этого впечатляющего и гармоничного баланса в книгах Азимова между внешним и внутренним, естественнонаучным и психологическим.
Признак настоящей литературы - это именно психологическая достоверность, позволяющая читателю отождествить себя и своих ближних с героями произведениями. Автор по-настоящему художественной книги умозрительно исследует - реконструирует или прогнозирует - возможное поведение людей в тех или иных условиях, например, при столкновении с последствиями научно-технического прогресса. И тем самым целое поколение читателей исподволь готовится к своему будущему. Читатели Беляева и Ефремова сами становятся конструкторами и испытателями космической техники, пользователями ядерной энергетики. А чуть позже читатели Стругацких так же исподволь готовятся к тому, что технический прогресс не решает, а скорее усугубляет социально-психологические проблемы общества, вынужденного сосуществовать рядом с Зоной.
Тем не менее, Азимов выделяется как писатель даже на фоне наиболее выдающихся фантастов ХХ века, ставящих психологические и философские проблемы научно-технического прогресса. Чтобы быть на уровне ХХ века, было бы достаточно и такого вклада в футуристическую философию в виде большой серии книг о роботах и о социальных заповедях роботехники. Но Азимов идет гораздо дальше и пишет свою эпохальную трилогию об Основании (оно же - Академия, Фонд, Фундамент, Установление). Казалось бы, маленький шаг для фантаста - ввести в естественную канву научной фантастики понятие о гипотетической фундаментальной науке «психоистории». Но этот маленький шаг был сделан от края пропасти, которая и поныне разделяет науки естественные и гуманитарные. Поэтому независимо от намерений автора, его полет фантазии оказался затяжным прыжком в неизвестность, который продлится десятилетия и закончится «приземлением», абсолютно неожиданным и для автора, и для разочарованных читателей.
Можно даже утверждать, что Азимов в своем развитии от фантаста через писателя к философу незаметно для читателя произвел инверсию цели и средства. Научные фантасты используют психологический интерес молодежи к приключенческой литературе для популяризации естественно-научного прогресса и укоренения соответствующего мировоззрения. Азимов использует общий интерес к естественно-научному прогрессу и популярный жанр фантастики для постановки и исследования социально-психологических вопросов развития общества.
Необходимо заметить, что интерес А.Азимова к психологии имеет весьма прочное основание в культуре североамериканских мегаполисов ХХ века, где психоанализ стал фактически формой религиозного исповедания, скрепляющего мозаичную элиту. Причем американская психологическая традиция вырастает через венскую школу Фрейда из таких же восточноевропейских еврейских корней. Это тоже один из вариантов ответа, откуда в Изе Озимове эта «грусть». Этот глубинный интерес к психологии, превращающий все эти ядерные двигатели, защитные поля, «гиперволновые реле» и так далее - всего лишь в условный футуристический фон, декорацию для эпической трагедии в трех действиях, 9 частях и 96 сценах.
Теперь, имея психологический портрет двух свидетелей - Булгакова и Азимова, мы можем приступить к «очной ставке» и перекрестному допросу на предмет их общего глубокого интереса - будущей фундаментальной науки о человеке, соединяющей в себе эмпирические законы истории и психологии.
2. Три ветви психологии и истории
Сразу предупредим читателя, что не стоит искать в тексте трилогии Азимова такой же глубины и силы как в булгаковском Романе. Азимов велик на фоне выдающихся фантастов и даже на фоне всей североамериканской культуры. И все же даже самые высокие холмы популярной литературы не сравнимы с хребтами и наивысшими пиками великой русской литературы, как «Мастер и Маргарита».
Используя метафоры из самого Азимова, можно сравнить глубину тайного смысла булгаковского Романа с глубинным психологическим знанием тайной «Второй Аккадемии». Никто, включая автора Трилогии, не знает до поры, где скрывается это тайное знание, а скрывается оно, как и положено, на самом видном месте - в библиотеке университета старой Империи, в которой к новейшей психологии относились как к опасной лженауке.
В то же время на другом краю Цивилизации, Терминусе, психология в ее упрощенном, догматическом варианте является почти национальной религией, объединяющей разношерстную элиту, призванную из различных королевств и систем. Аналогия с элитой США и ее верой в психоанализ вполне прозрачная. При этом психологи «Первой Академии», ознакомленные по воле Селдона лишь с догматическим, упрощенным вариантом психоистории, пытаются по мере сил в периоды «селдоновских кризисов» развивать свое понимание.
Американская ветвь современной психологии основана на сугубо фрейдистском, то есть картезианском воззрении на человека как социальный «атом», наделенный априорными свойствами - «архетипами», определяющими взаимодействие между «атомами». Гипотетическая «психоистория» Азимова в начале его Трилогии также строится на сугубо материалистическом, картезианском фундаменте. Отражением этого мировоззрения является само определение «психоистории» как раздела математики. Эта позиция вполне отражает мировоззрение научной элиты ХХ века, считавшей, что постижение устройства атома дает ключ ко всей Вселенной, состоящей из атомов, а потому осталось лишь подобрать набор дифференциальных уравнений для каждого из более сложных объектов или процессов в природе, включая социальную. От этой исходной позиции и отталкивается художественное исследование Азимова, попытка представить условия и способы применения математических моделей социального развития.
В то же время в бывшем «имперском центре», противостоящем заокеанскому «Терминусу», современная психология, потыкавшись в догматические тупики фрейдизма, возвращается к докартезианскому духовному наследию. Карл Густав Юнг фактически возрождает и переводит на язык аналитической психологии психологические идеи изначального христианского учения апостола Павла. Но сам Юнг не решается открыто выйти за рамки естественнонаучного мировоззрения, поскольку дорожит своим социальным статусом в научной корпорации.
Парадоксальным образом, наиболее свободной от социальных условий и условностей становится историческая и психологическая мысль там, где картезианское мировоззрение стало абсолютно господствующим и даже подавляющим. Там, где шаг влево или вправо от картезианских догм считался попыткой к бегству и карался реальным расстрелом. Там, где даже родственный фрейдизм считался ересью для официального экономического детерминизма. В таких условиях мыслящим личностям ничего не оставалось как уходить в подполье, в глухие катакомбы, писать не для современников, а для потомков, зашифровывая свои открытия древним шифром. Однако именно в этом самом подполье, так похожем на существование «Второй Академии», и возникает абсолютная свобода для полета теоретической фантазии, как и свобода интуитивного общения с коллективным опытом человечества.
Именно поэтому в итоге оказалось, что гипотетическая модель и методология будущей гуманитарной науки, созданная художественным методом Булгакова в жесточайших условиях советской России, имеет на порядок большую глубину и сложность, чем такая же модель у Азимова, созданная вроде бы в условиях полной внешней свободы. Разница хотя бы в том, что Булгакову принудительно оборвали или максимально осложнили почти все внешние связи с творческой средой, а Азимов был полностью включен в среду и зависим от нее и материально, и психологически. Именно поэтому он решился на окончательный разрыв с картезианством лишь в самом конце последней трилогии-продолжения.
Таким образом, мы уже начали сопоставлять позиции двух авторов, зависящие от условий их работы. И в процессе сопоставления обнаружили наиболее подходящие прототипы самого Терминуса и Имперского центра. В самом деле, 1942 год - время начала работы Азимова над первой трилогией «Foundation» - это разгар Второй мировой войны, в которой США с их генетически антиимперской идеологией, находящиеся на другом «конце» Земного шара, вступают в борьбу с бывшим Имперским центром. При этом где-то на «другом краю» Империи находится «второй» (для США), а на самом деле - «первый фронт» борьбы с имперской Европой. При том, что это «Второе Основание» находится географически в самом что ни на есть бывшем центре европейских империй.
Более того, при сопоставлении с расшифровкой автобиографического слоя булгаковского Романа, его тесных связей с тайным обществом «Атон» во главе с таинственным Роберто Бартини, являвшимся ближайшим подручным самого «красного императора», догадка или интуиция Азимова о местонахождении и роли «Второй Академии» становится едва ли не провидческой. Если, разумеется, речь не идет о банальной утечке неясных слухов из околомасонских источников.
Впрочем, при совпадении антиимперской роли заокеанского Терминуса, его описание не вполне подходит для благодатной и богатой ресурсами Северной Америки. Зато в военные и послевоенные годы, то есть в период написания Трилогии, случился еще один геополитический проект, который должен был быть близок Азимову. Созданное общими усилиями двух антиимперских центров Государство Израиль как раз и находится на земле «обетованной», но лишенной при этом практически любых ископаемых, включая самый простой и самый нужный из минералов - пресную воду.
Поэтому первую Трилогию Азимова можно рассматривать не только как отражение и осмысление нового мира, вырастающего на руинах большой имперской эпохи, но и как попытку воздействовать на элиты, направить развитие важнейших проектов новой, послевоенной эпохи по некоему разумному руслу. Вполне достойная и единственно верная позиция для писателя. А как же еще иначе должен поступать умный и честный человек, обладающий к тому же определенным влиянием на читателей?
Представим себе на минуту, что Израиль и в самом деле стал научным и образовательным центром для соседних стран, и преимущественно через такие связи влиял бы на развитие всего Ближнего Востока. Разве плоха сама идея? Даже если ее в реальных условиях глобальной холодной можно было осуществить лишь частично. Все-таки Израиль своим существованием послужил стимулом к модернизации своих неспешных соседей. В реальной послевоенной политике это «третье основание» предпочло роль глобального игрока на противоречиях двух «антиимперий», сложившихся из соколков прежнего «имперского центра». Хотя в связи с окончательным кризисом прежнего мироустройства, у ближневосточного «терминуса» есть все шансы исправить ошибки и последовать советам Азимова.
Романтические ожидания начального послевоенного периода быстро проходят, а груз новых проблем только накапливается. Соответственно меняется и настроение Трилогии в середине второй книги, где и сама «Первая Академия» превращается в реакционный аналог своего бывшего антагониста - Империи.
И все-таки при неизбежности и необходимости современных проекций сюжета азимовской Трилогии, главным ее содержанием является отвлеченное, умозрительное построение модели социального развития и политических процессов на глобальном уровне, что совпадает с одним из слоев скрытого смысла в булгаковском Романе. Поэтому мы попытаемся просто обнаружить и провести эти необходимые параллели между Трилогией и Романом. Тем самым мы обнаружим или более полно вскроем историософский смысл Трилогии, а заодно взглянем на Роман с противоположной стороны азимовской «Галактики».
3. Опять «беспокойный старик»
Начнем с очевидных параллелей между Трилогией и Романом, точнее - с нашим истолкованием скрытых смыслов Романа. Проводить эти параллели будет тем легче, что у Азимова в начале Трилогии отсутствуют «коллективные образы» и речь идет не о глубинных, а о внешних проявлениях неких закономерностей в развитии больших сообществ.
Например, идея так называемых «селдоновских кризисов» как необходимых этапов на пути построения новой, более гармоничной и устойчивой глобальной цивилизации. Разбирая первую главу булгаковского Романа мы уже находили первоисточник этой идеи - программную статью Канта о движении к «всемирному гражданско-правовому состоянию». Кант предполагает это необходимое движение в виде цепи последовательных революций, то есть кризисов. Нет ни малейших сомнений в том, что доктор философии Азимов был знаком с этой статьей Канта, и именно эти философские воззрения излагает в популярной форме, рассчитанной на американского читателя.
В отличие от Азимова Булгакову не нужно было показывать своему читателю, что такое настоящий «кризис», настоящая революция. Там была задача самоопределения по отношению к самой революции как социально-политическому явлению, а значит выявление глубинных факторов и движущих сил. Азимову приходится объяснять себе и читателю другое - необходимость выхода из счастливой изоляции заокеанского «Терминуса» и посильного участия в глобальных кризисах. При этом на начальных этапах это участие само по себе, почти автоматически - в силу изначальных геополитических условий, ведет к усилению влияния «Первой Академии». И тем не менее для вовлечения элиты и народа Терминуса необходимо фактически религиозное обоснование особой роли «Первой Академии» в истории, в сокрушении прежнего «плохого» империализма и построении «хорошего» неоимпериализма. Сложно не увидеть в этом аллегорическом описании не только мотивов, но и методов американской политики ХХ века.
Тем сильнее оказывается шок наследственной олигархической элиты Терминуса во время очередного - не то пятого, не то шестого «селдоновского кризиса», описанного во второй части второй книги. В этот момент сам святой Селдон, образ которого возникает в Склепе Селдона, фактически сообщает об окончании прежней благодати для «Первой Академии». То есть налицо не просто очередной кризис, а настоящая революция со сменой мировоззренческих основ. Еще пару лет назад эту часть Трилогии можно было трактовать только как умозрительное, отвлеченное построение. Но сейчас, в разгар мирового финансового кризиса прежняя «благодать» действительно отнимается у элиты США и начинается совсем иная эпоха в отношениях двух антиимперских «Оснований».
Если уж называть своим именем источник божественной благодати заокеанского «Основания», то это - сама экспансивная природа капитализма, основанного на сочетании нескольких факторов - прежде всего, экономических ресурсов прежнего аграрно-ремесленного уклада, технологических инноваций, индустриальной организации, финансовых технологий и имперской военно-пропагандистской машины государства. Однако нынче пределы экспансии достигнуты, все прежние и даже вновь созданные в рамках советской «антиимперии» поделены и проедены. А значит исчерпаны все прежние механизмы властвования элит, которые автоматически вели к усилению самого географически удаленного от центров культуры местообитания.
И кстати, развитие глобального капитализма как системы, в ядре которой доминирует обратная связь в лице финансовой олигархии, прошло на настоящий момент именно шесть стадий, а значит, соответственно, шесть политических кризисов, не считая начального момента, когда «великий Селдон» в кабинетной тиши провозгласил свои программные принципы. Если рассмотреть такую проекцию сюжета первой половины Трилогии на новейшую историю, то в роли «Селдона» оказывается сам Иммануил Кант, создавший свою теорию буквально накануне первого кризиса эпохи империализма - наполеоновских войн.
Именно в этот момент истории на противоположном краю Атлантики основана (founded) первая «антиимперская» федерация государств, построенная по кантовским принципам. И само слово «федерация» (Federation) даже ближе к Foundation, чем любая «академия» или «фонд». А вот вторая антиимперская федерация была образована в 1917 году в бывшем центре имперского Союза. Но только нужно иметь в виду, что греческий префикс «анти-» означает «вместо», а не только «против». Поэтому две «антиимперии», поделившие мир в итоге третьего кризиса, вполне заменили прежний имперский порядок.
Заметим, что первые три из шести политических стадий капитализма протекали на фоне двух последних политических стадий прежнего имперского порядка. В этот период заокеанский «Терминус» развивается автономно и ускоренно, вовлекая в свою сферу влияния соседние «королевства». Первая стадия заканчивается кризисом сначала внутриевропейской Крымской войны, а затем североамериканской гражданской войны, во время которой северная Федерация выстояла против ближайших морских держав - Англии и Франции только благодаря расколу в бывшем имперском Союзе, когда отдельные колониальные державы не желали усиления других. Похожий сценарий описывает и Азимов для первого «селдоновского кризиса».
Второй кризис у Азимова так же, как и в истории капитализма, связан с резкой милитаризацией соседних держав, угрожающей все еще изоляционистской и потому не слишком вооруженной «Первой Академии». Однако есть существенное и очень любопытное различие в сценариях - историческом и психоисторическом. У Азимова распространение новейших технологий в отсталом окружении сопровождается насаждением «псевдорелигии», карго-культа. С одной стороны, это различие подчеркивает, что Азимов (как и Булгаков) описывает некую универсальную схему, опираясь на конкретный исторический прототип или, скорее, прототипы. Мы видим спроецированный в далекое будущее сценарий, элементы которого заимствованы и из ближайшего, и из далекого прошлого. С другой стороны, эта вполне удачная проекция на предысторию американского центра глобального капитализма имеет некоторый привкус памфлета. На первый взгляд, этот памфлет, описывающий «религиозный» период в политике «Первой Академии» кажется просто антиклерикальным, пародирующим историю христианства. Но на самом деле эта проекция высвечивает религиозную природу самой идеологии «либерализма», активно насаждаемой из американского центра с конца 19-го века.
Сначала отцы-основатели некритически усваивают высшие достижения европейской критической философии, выстраивают на этой основе вполне рациональную систему политического устройства и долгосрочные стратегии внешней политики. Затем эти новейшие схемы становятся догмой новейшей «веры в Разум», на которой строится активность проводников внешней экспансии. Однако либеральный догматизм вовсе не означает, что в основании этой «новейшей религии» нет объективного знания. Есть, и эта философская модель носит имя Иммануила Канта. Однако объективное знание всегда несовершенно, и отсюда есть, как минимум, два разных пути. Первый - воплощать на практике несовершенное знание, второй - совершенствовать саму систему знания. Совместить эти два пути на практике трудно, поскольку индустриальная организация масс требует не научной теории, а основанной на известном уровне знаний практической дисциплины, то есть научной догмы.
В первых главах булгаковского Романа в символическом виде описан процесс рождения догмы. Это когда голова прежней гуманитарной науки отделяется от тела. Тело без головы ведет за собой весь Массолит, то есть массу последователей догмы. А голова продолжает тайно жить своей собственной жизнью до тех пор, пока не воплотится в «магическую чашу» новой, более совершенной теории. На этом примере можно почувствовать разницу между символическим языком Булгакова, оперирующим глубинными идеями, и шершавым языком памфлета, который использует Азимов для описания внешней стороны кризисных перипетий в абстрактной политической вселенной.
Тем не менее, оба писателя пытаются выстроить некоторую универсальную схему развития, в которой можно выделить эволюционные стадии и кризисные моменты или «узлы». И отталкиваются оба философа от одного и того же первоисточника - Канта.
Продолжение следует.
[Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:]_____________________________________________
Что ещё интересного в СО-сообществах 3-го круга:
2 Академия, Марсианский трактор, Мир Полдня, Школа Полдня, ЗОНА СИНГУЛЯРНОСТИ. + оЗадачник:
Плацебо - постоянно иметь иммунитет в активном состоянии дорогого стоит
Кто, когда и как собирается лететь на Марc
Коллективность - не от хорошей жизни
Учиться играя: центры занимательной науки и детские города профессий
7 самых оптимистичных сценариев развития человечества
невеселая задачка