Дорога на запад (часть вторая)
На следующий день Галина первым делом подключилась к мобильному интернету, переговорила с редакторами, а потом поехала в центр или, как здесь говорили, «выбралась в город». Она шла по центральной городской улице и не узнавала её. Всё вокруг, с детства знакомое, вдруг стало каким-то маленьким, бедным и неухоженным. Из репродукторов доносился «Наш сосед» Эдиты Пьехи. Встречные женщины в китайских пуховиках с любопытством разглядывали её «лук». На ней был белый приталенный тренчкот, высокие сапоги и сумка от Жиль Зандер (Галина считала, что «Биркин» - это слишком избито).
Лицо скрывали большие тёмные очки от Ларри Ли.
- Я всё больше привыкаю и поверьте мне друзья, никогда не засыпаю, если не услышу я. Пап-пап, папарапа пап-пап, - пела из репродуктора молодая Пьеха.
Выглянуло солнце. Громко стучали по мостовой каблуки. Изо рта шёл пар.
Она зашла в полупустое кафе, чтобы согреться.
- Молока нет, только сливки, - сказала ей девушка в немного засаленной униформе, равнодушно вытаращив на Галину свои красивые чёрные бараньи глаза.
В кафе пахло блинами. Галина обратила внимание на то, что любой мужчина здесь, моложе пятидесяти и прилично одетый, привлекает всеобщее женское внимание. И какими были эти женские взгляды! Призывными, доступными, почти отчаянными…
- Какое счастье, что я отсюда уехала, - подумала редакторша, отпивая тёплый невкусный кофе.
Недалеко от своего дома она потеряла сознание. Пришла в себя от того, что кто-то бил её по щекам. Она открыла глаза и увидела перед собой размытое тёмное неподвижное пятно. Парень был в ярко-красной пуховой куртке. Он что-то монотонно говорил ей, скаля ровные белые зубы. Она напрягла слух:
- Эй?! Чо с вами? Эй?! Ау?! Вы чо?!
- Во-первых, не «чо», а «что», - машинально поправила Галина. Она сидела на грязном холодном асфальте рядом с автобусной остановкой. - Что это было?
- Вы упали, - он смотрел на неё своими яркими, как берлинская лазурь, глазами, так не вязавшимися с их азиатским степным бандитским разрезом, и улыбался:
- Какие у него пухлые губы. И брови прямые, почти светлые, выгоревшие на летнем солнце. И ухмылка похабная. Половец, кочевник…
- Всё нормуль? Руки-ноги-голова?
В остальном лицо, впрочем, было вполне европейским, загорелым.
- «Нормуль». Помогите мне, - и он помог ей подняться.
- Спасибо, дальше я сама.
- Уверены? - продолжая всё так же нагло улыбаться, спросил он.
- Я живу здесь рядом.
- Может к дверям доставить?
- Да нет уж. Благодарю.
И оглушённая, на ватных ногах она поковыляла к подъезду. А он смотрел ей вслед.
Мать пекла на кухне пирог с рыбой. Галина с трудом стащила с себя сапоги.
- Галичка, Катечка звонила, завтра поедем в Зелёную Рощу, на Бореньку посмотрим, а то ведь я его сама ещё не видела, - говорила Лидия Робертовна, когда вошла в прихожую и увидела дочь:
- Господи, Галя, что с тобой!
- Ничего, мама, я упала, всё прекрасно, - устало отбивалась Галина, снимая грязный тренч.
- Господи, господи! - переполошилась Лидия Робертовна. - Да где ты… Я его сейчас замочу, - она вырвала у дочери плащ. - Тебе что, плохо? Давай измерим давление.
- Мамочка, не надо…
Они сидели на кухне, и мать сжимала грушу тонометра. Давление оказалось пониженным.
- У тебя проблемы с железом, - безапелляционным тоном заявила мать.
- У меня кругом проблемы, - вяло сдирая с руки манжету, ответила Галина.
На следующий день поехали в Зелёную Рощу к младшей Галиной сестре, Кате, которая недавно стала бабушкой. Младенцу исполнился месяц, и теперь его было можно показывать посторонним. Но женская суета вокруг орущего Бори, крошечного и ужасно некрасивого, окончательно обабившаяся племянница Кристина, грубая, неумная и слишком открыто заискивающая перед известной тётей из Москвы, поседевшая и поглупевшая младшая сестра, её неухоженные руки домохозяйки, изрезанные ножом и покрытые пятнами ожогов, пустые разговоры за столом и пошлые шутки Валериана - мужа Кати, который открыто пожирал глазами свояченицу, - всё это таким неприятным образом подействовало на Галину, что сославшись на нездоровье, она вызвала такси и уехала с матерью домой.
Ночью она не могла заснуть, и долго сидела на кровати, поджав колени и привычным уже жестом прижимая руку к левой груди. Через два месяца ей должно было исполниться пятьдесят. Детей у неё никогда не было: поначалу сама не хотела, потом казалось, что уже поздно. Предстояла операция. Галине стало так страшно, так жалко себя, что она расплакалась. Сидя на разобранной постели, глядя на свои худые ноги, она чувствовала себя старой, больной и никому не нужной.
Уже светало, когда, услышав шум машин на дороге перед домом, она подошла к окну и одёрнула штору. Бледный свет захлестнул комнату. На остановке толпились рабочие в своих нелепых шапочках-петушках. Один из них, повернувшись к окну спиной, был в ярко-красной пуховой куртке.
Она нащупала на секретере очки. Он стоял с непокрытой головой, демонстрируя миру свой коричневый гладкий идеальный как деревянный орех затылок. Красная трапеция, широко расставленные ноги в джинсах, чёрные ботинки, наверное, с тупыми носами: здесь все носили с тупыми носами. Иногда он поворачивался в профиль и что-то говорил пожилому мужчине справа. Наверное, рассказывал какой-нибудь сальный анекдот. Рабочие скалились, кто-то смеялся, заходясь в надсадном, раздирающем лёгкие, кашле.
А потом подъехал служебный автобус с табличкой «ТЭЦ-2», и ореховый затылок, сплюнув на тротуар, вместе со всеми уехал. Остановка опустела.
Измученная Галина опустила штору, легла на кровать и, как саван, натянула на лицо пододеяльник. Спустя минуту её накрыла горячая влажная волна. Затем ещё одна. Потом ещё. Ей снилось тёплое южное море…
… она не разглядела его лица, но, как фотографическая вспышка, брызнул ей в глаза оскал неестественно белых ровных зубов…
Галина проснулась, когда за окном уже горели фонари. Простыни были мокрыми, мятыми, она сама взмыленной, как беговая лошадь-призёр. Ей было жарко, во рту пересохло, крашеные волосы висели безжизненно, словно спящие змеи. За окном шумел вечерний, абсолютно чужой город. Но белозубая бесстыдная мужская улыбка половца с остановки всё ещё мерещилась ей в темноте комнаты. Так, когда быстро опускаешь веки, на мгновение остаётся перед глазами яркий узор на обоях.
Она задумалась…
На следующий день он появился в пять: видимо ехал во вторую смену. Она достала с антресолей старый отцовский бинокль и долго разглядывать ореховый затылок в объектив. В комнату неожиданно, постучав, но, не дождавшись ответа, вошла мать. Галина, как школьница, быстро спрятала бинокль за спину.
- Ты что это делаешь? - подозрительно спросила Лидия Робертовна.
- Ничего, - ответила Галина и покраснела.
Она почти перестала выходить из квартиры, отвечать на звонки, не снимала халат. Сутками валялась на кровати, спала, слушала Рода Стюарта или смотрела старые голливудские фильмы. Мать начала беспокоиться.
- Ты бы хоть на улицу вышла. Или хотя бы приняла душ, - выговаривала она дочери, то ли за ужином, то ли за поздним обедом. - Ходишь целыми днями полуголая, в одном и том же. Неряха. Всю комнату уже прокурила. Давай я постираю твою… твой… как это называется? Комбидресс?
- Это называется пеньюар, - отвечала Галина, жадно поглощая холодную яичницу. - Хочешь я тебе такой же куплю?
- Этого ещё не хватало. Чем ты там занимаешься целыми днями у себя в комнате? Стала запираться на ключ. Я не понимаю, - не унималась Лидия Робертовна.
- Я работаю. А «полуголой», по твоему меткому выражению я хожу, потому что мне всё время жарко. У нас в Москве так не топят.
- Больше не кури дома. Я это даже твоему отцу не позволяла. Вот что, дорогая, я давно уже хотела с тобой поговорить, - мать явно настроилась на серьёзный разговор. - Я думаю, что это женская физиология.
- Что именно?
- Твоё поведение. Состояние. Не знаю! Ты ведёшь себя странно. И часто тебя бросает в жар?
- Ну, бывает.
- Скажи-ка мне, ребёнок, а когда у тебя в последний раз… были месячные?
Галина ответила не сразу.
- Два месяца назад. Но, мамочка, - тут она перешла на свой особый задушевный тон, который, как знали люди близко с ней знакомые, не сулил собеседнику ничего хорошего, - мы с тобой этот разговор продолжать не будем, окей?
- Хорошо, - ответила мать, но уже через секунду с тревогой - А может, ты беременна?
Галина раздражённо отшвырнула приборы и выбежала из кухни. Было слышно, как дважды повернулся ключ в её двери.
Обиженная Лидия Робертовна, поджала губы и зазвенела ложечкой в стакане с жидким чаем:
- А что я такого сказала?
- С ума я схожу что ли? - спрашивала себя Галина, разглядывая его в бинокль.
Наконец, однажды утром она решилась.
Накинув на пеньюар свой белый тренч, она выскочила на улицу, добежала до газетного киоска и купила первую попавшуюся газету. Он стоял на остановке. Возвращаясь назад, она почти поравнялась с ним, замедлила шаг, пошатнулась и… очень удачно упала на землю.
Он довёл её до подъезда, а потом проводил до квартиры. Мать в это время была у своей двоюродной сестры. На лестничной площадке он всё окончательно понял. Они почти не разговаривали. В том, как он молча, смотря в упор своими весёлыми, преступно синими глазами, стаскивал с неё сапоги в неубранной прихожей, задирал полы плаща, лапал своими тёмными загрубевшими пальцами в самых недоступных чувствительных местах, во всём этом было что-то настолько неприличное, бесстыдное, животное, что всё вместе доводило её до исступления. Она жадно ловила его полные губы, покрывала поцелуями его смуглую от загара крепкую шею, безволосую грудь, мускулистые руки. Она дошла до того, что, встав на колени, как преданная собака стала лизать мозоли на его ладонях. Её поразило то, какой нежной, особенно для мужчины, было его кожа, даже запах из его рта, был ей приятен: от него пахло анисом, сиропом от кашля.
В первый раз они закончили прямо у стены в прихожей, потом пошли в её комнату…
Он лежал на животе, обняв подушку, а она, едва прикрывшись, курила в сторону и смотрела на его мускулистую тёмную спину, на его гладкий, словно отполированный мрамор, крестец, на который так и хотелось поставить пепельницу.
- Картина маслом: Амур и Психея, - с усмешкой подумала вслух Галина.
- Чего?
- Ничего. Говорю, у тебя кожа, как у вегетарианца.
- А у тебя в ванной бачок протекает, - сказал он, нежась на кровати всем своим крупным совершенным телом. - Надо манжету менять.
Она промолчала.
- Меня Костяном зовут. А тебя?
- Ему двадцать семь - двадцать восемь, не больше…
- Ау? Есть кто на подлодке?
- Костян, а не пора ли тебе на работу? - наконец ответила Галя и потушила сигарету.
- Понял, - добродушно буркнул он и безропотно стал натягивать джинсы. - Телефон дашь?
В этот момент хлопнула входная дверь: неожиданно скоро вернулась мать.
- Чёрт! - сказала Галина.
Без всякого телефона она незаметно вытолкала его из квартиры.
- Галичка, ты дома? - спросила Лидия Робертовна. - У тебя самолёт послезавтра, может, съездим к Семечевым? Я у них давно не была, а он твой крёстный, как-никак… Что у тебя с лицом?
- А что с ним? - испугалась Галина и обернулась к зеркалу. Она тихо ахнула. В зеркале на неё смотрела неправдоподобно молодая женщина тридцати пяти лет, с сияющими глазами, порозовевшей кожей и пунцовыми, просто горящими непристойным красным, как бубновая масть, губами.
Галина тихо изумлённо рассмеялась.
Весь день перед вылетом она чувствовала себя превосходно. Переговорила с Москвой, сходила на зубное отбеливание и маникюр, купила матери сумку из итальянской кожи и духи, а потом в последний раз прогулялась по городу. Она шла по проспекту Мира, как победительница. Случайная связь сделала её спину прямой, а походку лёгкой. В голову лезли разные глупости. Всё, что ещё вчера раздражало её, теперь вызывало почти умиление. Она села на лавку у старой багрово-кирпичной, ещё дореволюционной постройки аптеки и с наслаждением вдыхала морозный воздух, смотрела на проезжающие переполненные автобусы, фонтан, забитый осенними листьями, пешеходов. Рядом присела располневшая после родов, очень спокойная, довольная собой молодая женщина с маленьким ребёнком. Годовалый русый мальчик в съехавшей на бок шапочке с помпоном, махал красной лопаткой и что-то настойчиво объяснял матери на своём тарабарском языке, пока она вытирала ему нос, а потом вдруг с внезапной доверчивостью прижался к её обтянутым синими колготами коленям и заулыбался. Галина засмотрелась на его нежные персикового цвета щёки, порозовевшие от холода.
Когда она вернулась, Лидия Робертовна сказала, что у них сидит сантехник.
- Поменял манжету у сливного бачка, а заодно кран починил на кухне. Деньги не берёт. Только что рассказал мне ужасно неприличный анекдот. Но такой смешной, я чуть, прости, я чуть не описалась!
Он сидел на кухне и, как ни в чём не бывало, пил чай.
- Здрассте, - всё так же бесстыдно ухмыляясь, сказал он. Удивлённая Галина опёрлась локтём о дверной косяк, и прикрыла ладонью нижнюю часть лица. Она хотела скрыть свою улыбку.
- Наглый, как танк, - наконец, выдавила она из себя.
(окончание следует)
Лицо скрывали большие тёмные очки от Ларри Ли.
- Я всё больше привыкаю и поверьте мне друзья, никогда не засыпаю, если не услышу я. Пап-пап, папарапа пап-пап, - пела из репродуктора молодая Пьеха.
Выглянуло солнце. Громко стучали по мостовой каблуки. Изо рта шёл пар.
Она зашла в полупустое кафе, чтобы согреться.
- Молока нет, только сливки, - сказала ей девушка в немного засаленной униформе, равнодушно вытаращив на Галину свои красивые чёрные бараньи глаза.
В кафе пахло блинами. Галина обратила внимание на то, что любой мужчина здесь, моложе пятидесяти и прилично одетый, привлекает всеобщее женское внимание. И какими были эти женские взгляды! Призывными, доступными, почти отчаянными…
- Какое счастье, что я отсюда уехала, - подумала редакторша, отпивая тёплый невкусный кофе.
Недалеко от своего дома она потеряла сознание. Пришла в себя от того, что кто-то бил её по щекам. Она открыла глаза и увидела перед собой размытое тёмное неподвижное пятно. Парень был в ярко-красной пуховой куртке. Он что-то монотонно говорил ей, скаля ровные белые зубы. Она напрягла слух:
- Эй?! Чо с вами? Эй?! Ау?! Вы чо?!
- Во-первых, не «чо», а «что», - машинально поправила Галина. Она сидела на грязном холодном асфальте рядом с автобусной остановкой. - Что это было?
- Вы упали, - он смотрел на неё своими яркими, как берлинская лазурь, глазами, так не вязавшимися с их азиатским степным бандитским разрезом, и улыбался:
- Какие у него пухлые губы. И брови прямые, почти светлые, выгоревшие на летнем солнце. И ухмылка похабная. Половец, кочевник…
- Всё нормуль? Руки-ноги-голова?
В остальном лицо, впрочем, было вполне европейским, загорелым.
- «Нормуль». Помогите мне, - и он помог ей подняться.
- Спасибо, дальше я сама.
- Уверены? - продолжая всё так же нагло улыбаться, спросил он.
- Я живу здесь рядом.
- Может к дверям доставить?
- Да нет уж. Благодарю.
И оглушённая, на ватных ногах она поковыляла к подъезду. А он смотрел ей вслед.
Мать пекла на кухне пирог с рыбой. Галина с трудом стащила с себя сапоги.
- Галичка, Катечка звонила, завтра поедем в Зелёную Рощу, на Бореньку посмотрим, а то ведь я его сама ещё не видела, - говорила Лидия Робертовна, когда вошла в прихожую и увидела дочь:
- Господи, Галя, что с тобой!
- Ничего, мама, я упала, всё прекрасно, - устало отбивалась Галина, снимая грязный тренч.
- Господи, господи! - переполошилась Лидия Робертовна. - Да где ты… Я его сейчас замочу, - она вырвала у дочери плащ. - Тебе что, плохо? Давай измерим давление.
- Мамочка, не надо…
Они сидели на кухне, и мать сжимала грушу тонометра. Давление оказалось пониженным.
- У тебя проблемы с железом, - безапелляционным тоном заявила мать.
- У меня кругом проблемы, - вяло сдирая с руки манжету, ответила Галина.
На следующий день поехали в Зелёную Рощу к младшей Галиной сестре, Кате, которая недавно стала бабушкой. Младенцу исполнился месяц, и теперь его было можно показывать посторонним. Но женская суета вокруг орущего Бори, крошечного и ужасно некрасивого, окончательно обабившаяся племянница Кристина, грубая, неумная и слишком открыто заискивающая перед известной тётей из Москвы, поседевшая и поглупевшая младшая сестра, её неухоженные руки домохозяйки, изрезанные ножом и покрытые пятнами ожогов, пустые разговоры за столом и пошлые шутки Валериана - мужа Кати, который открыто пожирал глазами свояченицу, - всё это таким неприятным образом подействовало на Галину, что сославшись на нездоровье, она вызвала такси и уехала с матерью домой.
Ночью она не могла заснуть, и долго сидела на кровати, поджав колени и привычным уже жестом прижимая руку к левой груди. Через два месяца ей должно было исполниться пятьдесят. Детей у неё никогда не было: поначалу сама не хотела, потом казалось, что уже поздно. Предстояла операция. Галине стало так страшно, так жалко себя, что она расплакалась. Сидя на разобранной постели, глядя на свои худые ноги, она чувствовала себя старой, больной и никому не нужной.
Уже светало, когда, услышав шум машин на дороге перед домом, она подошла к окну и одёрнула штору. Бледный свет захлестнул комнату. На остановке толпились рабочие в своих нелепых шапочках-петушках. Один из них, повернувшись к окну спиной, был в ярко-красной пуховой куртке.
Она нащупала на секретере очки. Он стоял с непокрытой головой, демонстрируя миру свой коричневый гладкий идеальный как деревянный орех затылок. Красная трапеция, широко расставленные ноги в джинсах, чёрные ботинки, наверное, с тупыми носами: здесь все носили с тупыми носами. Иногда он поворачивался в профиль и что-то говорил пожилому мужчине справа. Наверное, рассказывал какой-нибудь сальный анекдот. Рабочие скалились, кто-то смеялся, заходясь в надсадном, раздирающем лёгкие, кашле.
А потом подъехал служебный автобус с табличкой «ТЭЦ-2», и ореховый затылок, сплюнув на тротуар, вместе со всеми уехал. Остановка опустела.
Измученная Галина опустила штору, легла на кровать и, как саван, натянула на лицо пододеяльник. Спустя минуту её накрыла горячая влажная волна. Затем ещё одна. Потом ещё. Ей снилось тёплое южное море…
… она не разглядела его лица, но, как фотографическая вспышка, брызнул ей в глаза оскал неестественно белых ровных зубов…
Галина проснулась, когда за окном уже горели фонари. Простыни были мокрыми, мятыми, она сама взмыленной, как беговая лошадь-призёр. Ей было жарко, во рту пересохло, крашеные волосы висели безжизненно, словно спящие змеи. За окном шумел вечерний, абсолютно чужой город. Но белозубая бесстыдная мужская улыбка половца с остановки всё ещё мерещилась ей в темноте комнаты. Так, когда быстро опускаешь веки, на мгновение остаётся перед глазами яркий узор на обоях.
Она задумалась…
На следующий день он появился в пять: видимо ехал во вторую смену. Она достала с антресолей старый отцовский бинокль и долго разглядывать ореховый затылок в объектив. В комнату неожиданно, постучав, но, не дождавшись ответа, вошла мать. Галина, как школьница, быстро спрятала бинокль за спину.
- Ты что это делаешь? - подозрительно спросила Лидия Робертовна.
- Ничего, - ответила Галина и покраснела.
Она почти перестала выходить из квартиры, отвечать на звонки, не снимала халат. Сутками валялась на кровати, спала, слушала Рода Стюарта или смотрела старые голливудские фильмы. Мать начала беспокоиться.
- Ты бы хоть на улицу вышла. Или хотя бы приняла душ, - выговаривала она дочери, то ли за ужином, то ли за поздним обедом. - Ходишь целыми днями полуголая, в одном и том же. Неряха. Всю комнату уже прокурила. Давай я постираю твою… твой… как это называется? Комбидресс?
- Это называется пеньюар, - отвечала Галина, жадно поглощая холодную яичницу. - Хочешь я тебе такой же куплю?
- Этого ещё не хватало. Чем ты там занимаешься целыми днями у себя в комнате? Стала запираться на ключ. Я не понимаю, - не унималась Лидия Робертовна.
- Я работаю. А «полуголой», по твоему меткому выражению я хожу, потому что мне всё время жарко. У нас в Москве так не топят.
- Больше не кури дома. Я это даже твоему отцу не позволяла. Вот что, дорогая, я давно уже хотела с тобой поговорить, - мать явно настроилась на серьёзный разговор. - Я думаю, что это женская физиология.
- Что именно?
- Твоё поведение. Состояние. Не знаю! Ты ведёшь себя странно. И часто тебя бросает в жар?
- Ну, бывает.
- Скажи-ка мне, ребёнок, а когда у тебя в последний раз… были месячные?
Галина ответила не сразу.
- Два месяца назад. Но, мамочка, - тут она перешла на свой особый задушевный тон, который, как знали люди близко с ней знакомые, не сулил собеседнику ничего хорошего, - мы с тобой этот разговор продолжать не будем, окей?
- Хорошо, - ответила мать, но уже через секунду с тревогой - А может, ты беременна?
Галина раздражённо отшвырнула приборы и выбежала из кухни. Было слышно, как дважды повернулся ключ в её двери.
Обиженная Лидия Робертовна, поджала губы и зазвенела ложечкой в стакане с жидким чаем:
- А что я такого сказала?
- С ума я схожу что ли? - спрашивала себя Галина, разглядывая его в бинокль.
Наконец, однажды утром она решилась.
Накинув на пеньюар свой белый тренч, она выскочила на улицу, добежала до газетного киоска и купила первую попавшуюся газету. Он стоял на остановке. Возвращаясь назад, она почти поравнялась с ним, замедлила шаг, пошатнулась и… очень удачно упала на землю.
Он довёл её до подъезда, а потом проводил до квартиры. Мать в это время была у своей двоюродной сестры. На лестничной площадке он всё окончательно понял. Они почти не разговаривали. В том, как он молча, смотря в упор своими весёлыми, преступно синими глазами, стаскивал с неё сапоги в неубранной прихожей, задирал полы плаща, лапал своими тёмными загрубевшими пальцами в самых недоступных чувствительных местах, во всём этом было что-то настолько неприличное, бесстыдное, животное, что всё вместе доводило её до исступления. Она жадно ловила его полные губы, покрывала поцелуями его смуглую от загара крепкую шею, безволосую грудь, мускулистые руки. Она дошла до того, что, встав на колени, как преданная собака стала лизать мозоли на его ладонях. Её поразило то, какой нежной, особенно для мужчины, было его кожа, даже запах из его рта, был ей приятен: от него пахло анисом, сиропом от кашля.
В первый раз они закончили прямо у стены в прихожей, потом пошли в её комнату…
Он лежал на животе, обняв подушку, а она, едва прикрывшись, курила в сторону и смотрела на его мускулистую тёмную спину, на его гладкий, словно отполированный мрамор, крестец, на который так и хотелось поставить пепельницу.
- Картина маслом: Амур и Психея, - с усмешкой подумала вслух Галина.
- Чего?
- Ничего. Говорю, у тебя кожа, как у вегетарианца.
- А у тебя в ванной бачок протекает, - сказал он, нежась на кровати всем своим крупным совершенным телом. - Надо манжету менять.
Она промолчала.
- Меня Костяном зовут. А тебя?
- Ему двадцать семь - двадцать восемь, не больше…
- Ау? Есть кто на подлодке?
- Костян, а не пора ли тебе на работу? - наконец ответила Галя и потушила сигарету.
- Понял, - добродушно буркнул он и безропотно стал натягивать джинсы. - Телефон дашь?
В этот момент хлопнула входная дверь: неожиданно скоро вернулась мать.
- Чёрт! - сказала Галина.
Без всякого телефона она незаметно вытолкала его из квартиры.
- Галичка, ты дома? - спросила Лидия Робертовна. - У тебя самолёт послезавтра, может, съездим к Семечевым? Я у них давно не была, а он твой крёстный, как-никак… Что у тебя с лицом?
- А что с ним? - испугалась Галина и обернулась к зеркалу. Она тихо ахнула. В зеркале на неё смотрела неправдоподобно молодая женщина тридцати пяти лет, с сияющими глазами, порозовевшей кожей и пунцовыми, просто горящими непристойным красным, как бубновая масть, губами.
Галина тихо изумлённо рассмеялась.
Весь день перед вылетом она чувствовала себя превосходно. Переговорила с Москвой, сходила на зубное отбеливание и маникюр, купила матери сумку из итальянской кожи и духи, а потом в последний раз прогулялась по городу. Она шла по проспекту Мира, как победительница. Случайная связь сделала её спину прямой, а походку лёгкой. В голову лезли разные глупости. Всё, что ещё вчера раздражало её, теперь вызывало почти умиление. Она села на лавку у старой багрово-кирпичной, ещё дореволюционной постройки аптеки и с наслаждением вдыхала морозный воздух, смотрела на проезжающие переполненные автобусы, фонтан, забитый осенними листьями, пешеходов. Рядом присела располневшая после родов, очень спокойная, довольная собой молодая женщина с маленьким ребёнком. Годовалый русый мальчик в съехавшей на бок шапочке с помпоном, махал красной лопаткой и что-то настойчиво объяснял матери на своём тарабарском языке, пока она вытирала ему нос, а потом вдруг с внезапной доверчивостью прижался к её обтянутым синими колготами коленям и заулыбался. Галина засмотрелась на его нежные персикового цвета щёки, порозовевшие от холода.
Когда она вернулась, Лидия Робертовна сказала, что у них сидит сантехник.
- Поменял манжету у сливного бачка, а заодно кран починил на кухне. Деньги не берёт. Только что рассказал мне ужасно неприличный анекдот. Но такой смешной, я чуть, прости, я чуть не описалась!
Он сидел на кухне и, как ни в чём не бывало, пил чай.
- Здрассте, - всё так же бесстыдно ухмыляясь, сказал он. Удивлённая Галина опёрлась локтём о дверной косяк, и прикрыла ладонью нижнюю часть лица. Она хотела скрыть свою улыбку.
- Наглый, как танк, - наконец, выдавила она из себя.
(окончание следует)