Дорога на запад
Каретников своими тёплыми короткими пальцами ощупывал её грудь, а Галина сидела на кушетке и старалась смотреть прямо перед собой. Голубоватый сияющий кафель неприятно напоминал об операционной. Врач был ещё нестарым, не отталкивающим, каким-то рыхловато-розовым, сосредоточенным, как шеф-повар, который изучает лежащий на доске кусок говядины. Она попыталась представить в его действиях хоть что-то эротическое, но так и не смогла.
Потом была маммография.
- Ну, что ж, - сказал Каретников, разглядывая снимок и барабаня пальцем по нижней губе, - биопсия нам ни к чему. Опухоль, скорее всего доброкачественная, волноваться не о чем. Волноваться не о чем. Но и рисковать не будем. Я запишу вас на пятницу. Ляжете к нам в палату, сдадите все необходимые анализы.
- Я не могу, я сдаю номер, - Галина застёгивала блузку.
Голос у неё был низким, хрипловатым.
- Ну, так определитесь с приоритетами, - сухо сказал Каретников. - Что для вас важнее: журнал или ваше здоровье?
Договорились, что операцию он сделает через неделю. Она заперлась в туалете: вымыла руки, прополоскала рот и… замерла, увидев своё отражение в зеркале. А ведь она ещё ничего. Её даже немного задело, что Каретников с таким равнодушным видом трогал её тело. Он врач, конечно, профессиональная этика и всё такое, но всё же… А может он из этих, «нетрадиционалов»? Галина ещё раз осмотрела себя, произвела, как она выражалась, «ревизию хозяйства». Скуластое моложавое, спасибо ботоксу и пластической хирургии, лицо. Бледно-голубые, а на самом деле серые глаза за цветными линзами. Интересная зрелая блондинка с тёмными корнями волос. Улыбка на миллион долларов и пятьдесят центов, как говорил ей когда-то второй муж. Зубы… зубы, да… надо записаться на отбеливание. Шея. А вот шея была предательницей и выдавала возраст. Что делать с такой шеей было решительно непонятно.
Грудь.
Она вспомнила строки из «Тхеригатхи» - индийских «Песен монахинь», которые когда-то зубрила на филфаке МГУ:
«Всё это тело, что было когда-то прекрасным, стало теперь вместилищем многих болезней. Неприглядным, как дом с обвалившейся штукатуркой…»
Где-то внутри этой ещё красивой, но уже слегка увядающей груди, как маленький хищный паук в невесомом облаке паутины затаилась болезнь, болезнь с латинским, слегка металлическим на вкус, словно монета на кончике языка, именем…
Галина зябко передёрнула плечами и, сбросив морок, повязала пёстрый шейный платок.
Водитель забрал её из клиники и повёз на «летучку». Очень скоро встали в пробке: кто-то из них опять ехал в Кремль, или возвращался в Барвиху, непонятно.
- Опять курил в машине, - с раздражением, глядя на затылок водителя, думала Галина. - Скотина нечистоплотная. Уволю к чёрту.
Затылок был чёрным, упитанным и сальным.
- Алексей, - сказала Галина, - если вы ещё раз включите в машине «Радио « Дачу», вам придётся искать другого работодателя.
- Ах, извините, - спохватился шофёр и тут же поменял радиостанцию. В салоне заиграл Моцарт.
На «летучке» она была рассеяна. Говорила редактор отдела красоты - молодая, амбициозная девица из Обнинска, с мелкими хищными чертами лица, с мелкими острыми, как у горностая, зубами…
- На моё место метит, - думала Галина, с улыбкой уставившись на её острую агрессивную грудь. - Спит и видит. Маленькая потаскушка. Вчера только из деревни, а уже брэндовые тряпки нацепила, дешёвка. Совершенно отсутствует «софистикетед». Как перевести это на русский? Утончённый? Изощрённый? Усложнённый, вводящий в заблуждение?.. Хм, у этой-то точно, - подумала с горечью, - никаких проблем со здоровьем.
Оставшись одна, закурила.
«Будто чёрные пчёлы, такого цвета, были волосы у меня когда-то. В старости стали они на пеньку похожи…»
Ей вдруг стало казаться, что с каждой затяжкой где-то там внутри её тела, в паучьем коконе, болезнь становилась всё сильнее: рубиновым цветом наливаются её маленькие глазки, шевелятся гадкие мохнатые лапки, дрожат прозрачные железы, исторгая из себя липкую паутину, всё больше и больше, всё длиннее и длиннее…
Она в ужасе затушила сигарету в пепельнице.
До конца рабочего дня она уже не могла думать ни о чём другом, и тем же вечером, заказав через секретаршу электронный билет, Галина вылетела из Домодедово на восток, на родину, в Сибирь, где не была уже без малого шесть лет.
…Она была дочерью астрофизика и врача-рентгенолога. После того, как молодая карьеристка закончила школу с золотой медалью, ей вдруг стало тесно в родном городе, и она подалась в столицу. Там же в первый раз вышла замуж, но неудачно: муж-студент оказался маменькиным сынком, и жизнь втроём с матёрой еврейской свекровью вскоре стала совершенно невыносима. Выходя замуж второй раз, она уже понимала, что не имеет права на ошибку: второй муж был сиротой и экспатом с приставкой «ван», за которой следовала длинная голландская фамилия. Она пять лет прожила в ЮАР, экстерном получила диплом юриста, который котировался заграницей, поработала пиар-менеджером в компании по торговле алмазами, потом развелась с мужем и отсудила у него трёхкомнатную квартиру на Чистых прудах. В начале нулевых вернувшись в Россию, она уже семь лет успешно руководила русскоязычной версией известного модного журнала входящего в крупнейший международный издательский холдинг.
- Я, конечно, Галку, люблю-не могу, - говаривал за рюмкой водки её первый муж, с которым Галина сумела сохранить дружеские отношения, - но ведь сука же редкая… таких сук ещё днём с фонарём поискать!
Бывший начальник Галины называл её «габонской гадюкой в шоколаде».
- Зато шоколад бельгийский, - с улыбкой отвечала ему Галина, слезая со стола и надевая трусы.
Второй африканский муж отзывался о Галине исключительно русским матом. Он периодически напоминал «бывшей» о своём существовании повестками в суд.
Галина пила в самолёте охлаждённое мюскаде и думала, что поступила опрометчиво, бросив журнал в конце месяца. Могли возникнуть накладки. Она видела, как хищно загорелись глаза у «отдела красоты», когда она сообщила всем о своей внезапной командировке. Стальным спинным хребтом она почувствовала затевающуюся интригу.
- Ничего, девочка, тебе не обломится, - говорила себе главный редактор, - даже не думай. И не такие укусить пытались. И где они теперь? «Иных уж нет, а те далече…»
Но всё равно было ужасно неприятно…
- Надо будет по возвращению с ней разобраться…
Такси подъезжало к ночному городу. По бокам федеральной трассы, после Москвы неестественно пустынной и тёмной, тянулись холмы мягких очертаний, затуманенные по низинам, а по верхам отороченные чёрными щёточками деревьев: совсем как в Тоскане, все на фоне светлеющего неба и звёзд, крупных, как яблоки. Что-то тёплое шевельнулось у Галины внутри, робко, даже застенчиво. В этих местах прошло её детство. Тоскана испарилась, как только появились окраины: чёрные, безлюдные, грязные, с бетонными коробками гаражей, с прокопчёнными прямоугольниками рекламных щитов. Обыкновенный сибирский промышленный город с плохой экологией.
В подъезде, как и много лет назад удушливо пахло тёплой сыростью. Пока Галина с грохотом тащила на третий этаж свой «самсонайт», Лидия Робертовна сама сбежала вниз - маленькая, растрёпанная, в пёстром фланелевом халате.
- Мамочка, ты же мне сейчас шею свернёшь, - картинно отбиваясь от поцелуев и объятий Лидии Робертовны, говорила Галина, хотя сама была ужасно растрогана.
Мать сильно постарела. В ней появилась какая-то ранее не свойственная ей бабья суетливость.
В редакторше проснулись угрызения совести:
- Я тебя тоже люблю, дорогая.
- А я не сплю, слышу: дверь хлопнула. Ну, думаю, Галичка приехала, кто ж ещё? Я так рада тебе, просто глазам не верю, - и изменившимся тоном. - Почему ты сама несёшь багаж, надо было попросить таксиста…
- Я его просила, он не захотел.
- Надо было дать ему денег.
- Мамочка, даже если бы я ему просто дала, - сказала Галина, сдувая чёлку со лба, - он бы и то не оторвал задницу от кресла.
- Галина!
- Принципиальный попался таксист: ненавидит физический труд.
- Откуда в тебе эта вульгарность?! Это всё Москва! Дай мне чемодан.
- Спасибо, я сама.
- Нет, ну какое скотство! - неожиданно воскликнула мать, заметив пакет с мусором, стоящий у чьей-то двери. Я им сейчас позвоню!
- Мама, пять утра, оставь соседей в покое! У вас что, опять прорвало трубу?
- «Опять»! А когда она у нас была целой? Нет, ты видишь, а?
- Напиши жалобу Путину.
В её комнате, кажется, мало что изменилось. Батареи, не смотря на подвальную катастрофу, были так жарко, по-сибирски натоплены, что Галина сразу пошла к окну, одёрнула тюлевую занавеску и отрыла форточку. В морозном воздухе явственно чувствовался почти уже забытый запах сажи. На неё разом нахлынули воспоминания...
- Совсем как у Пруста с его печеньем…
Под окнами находилась автобусная остановка. На ней, как стая чёрных грачей, переминались мужики, все в одинаковых вязаных шапках «петушком», с одинаковыми чёрными тряпичными сумками. Потом приехал автобус с надписью «ТЭЦ-2», и работяги, толкаясь и балагуря, залезли в него и остановка опустела.
Галина, задумавшись, засунула руку под свитер и стала ощупывать то, что ребята в их школе, когда-то называли «классными дойками».
- Галя, у тебя что-то случилось? - спросила Лидия Робертовна, входя в комнату и вытирая о фартук руки.
С нею ворвался резкий запах жареных котлет.
- Нет, мам, с чего ты взяла? - Галина резко одёрнула руку от груди.
- Ну… я не знаю… закрой - продует! - мать закрыла окно. - Как-то ты неожиданно…
У матери было повышенное давление, и Галина вовсе не собиралась рассказывать ей о своей беде, но тут она неожиданно села на диван и тихо, жалобно, совсем по-детски расплакалась.
Встревоженная Лидия Робертовна, забыв про котлеты, села рядом и с состраданием посмотрела на старшую дочь.
- Ну, ребёнок… выкладывай…
(продожение следует)
Потом была маммография.
- Ну, что ж, - сказал Каретников, разглядывая снимок и барабаня пальцем по нижней губе, - биопсия нам ни к чему. Опухоль, скорее всего доброкачественная, волноваться не о чем. Волноваться не о чем. Но и рисковать не будем. Я запишу вас на пятницу. Ляжете к нам в палату, сдадите все необходимые анализы.
- Я не могу, я сдаю номер, - Галина застёгивала блузку.
Голос у неё был низким, хрипловатым.
- Ну, так определитесь с приоритетами, - сухо сказал Каретников. - Что для вас важнее: журнал или ваше здоровье?
Договорились, что операцию он сделает через неделю. Она заперлась в туалете: вымыла руки, прополоскала рот и… замерла, увидев своё отражение в зеркале. А ведь она ещё ничего. Её даже немного задело, что Каретников с таким равнодушным видом трогал её тело. Он врач, конечно, профессиональная этика и всё такое, но всё же… А может он из этих, «нетрадиционалов»? Галина ещё раз осмотрела себя, произвела, как она выражалась, «ревизию хозяйства». Скуластое моложавое, спасибо ботоксу и пластической хирургии, лицо. Бледно-голубые, а на самом деле серые глаза за цветными линзами. Интересная зрелая блондинка с тёмными корнями волос. Улыбка на миллион долларов и пятьдесят центов, как говорил ей когда-то второй муж. Зубы… зубы, да… надо записаться на отбеливание. Шея. А вот шея была предательницей и выдавала возраст. Что делать с такой шеей было решительно непонятно.
Грудь.
Она вспомнила строки из «Тхеригатхи» - индийских «Песен монахинь», которые когда-то зубрила на филфаке МГУ:
«Всё это тело, что было когда-то прекрасным, стало теперь вместилищем многих болезней. Неприглядным, как дом с обвалившейся штукатуркой…»
Где-то внутри этой ещё красивой, но уже слегка увядающей груди, как маленький хищный паук в невесомом облаке паутины затаилась болезнь, болезнь с латинским, слегка металлическим на вкус, словно монета на кончике языка, именем…
Галина зябко передёрнула плечами и, сбросив морок, повязала пёстрый шейный платок.
Водитель забрал её из клиники и повёз на «летучку». Очень скоро встали в пробке: кто-то из них опять ехал в Кремль, или возвращался в Барвиху, непонятно.
- Опять курил в машине, - с раздражением, глядя на затылок водителя, думала Галина. - Скотина нечистоплотная. Уволю к чёрту.
Затылок был чёрным, упитанным и сальным.
- Алексей, - сказала Галина, - если вы ещё раз включите в машине «Радио « Дачу», вам придётся искать другого работодателя.
- Ах, извините, - спохватился шофёр и тут же поменял радиостанцию. В салоне заиграл Моцарт.
На «летучке» она была рассеяна. Говорила редактор отдела красоты - молодая, амбициозная девица из Обнинска, с мелкими хищными чертами лица, с мелкими острыми, как у горностая, зубами…
- На моё место метит, - думала Галина, с улыбкой уставившись на её острую агрессивную грудь. - Спит и видит. Маленькая потаскушка. Вчера только из деревни, а уже брэндовые тряпки нацепила, дешёвка. Совершенно отсутствует «софистикетед». Как перевести это на русский? Утончённый? Изощрённый? Усложнённый, вводящий в заблуждение?.. Хм, у этой-то точно, - подумала с горечью, - никаких проблем со здоровьем.
Оставшись одна, закурила.
«Будто чёрные пчёлы, такого цвета, были волосы у меня когда-то. В старости стали они на пеньку похожи…»
Ей вдруг стало казаться, что с каждой затяжкой где-то там внутри её тела, в паучьем коконе, болезнь становилась всё сильнее: рубиновым цветом наливаются её маленькие глазки, шевелятся гадкие мохнатые лапки, дрожат прозрачные железы, исторгая из себя липкую паутину, всё больше и больше, всё длиннее и длиннее…
Она в ужасе затушила сигарету в пепельнице.
До конца рабочего дня она уже не могла думать ни о чём другом, и тем же вечером, заказав через секретаршу электронный билет, Галина вылетела из Домодедово на восток, на родину, в Сибирь, где не была уже без малого шесть лет.
…Она была дочерью астрофизика и врача-рентгенолога. После того, как молодая карьеристка закончила школу с золотой медалью, ей вдруг стало тесно в родном городе, и она подалась в столицу. Там же в первый раз вышла замуж, но неудачно: муж-студент оказался маменькиным сынком, и жизнь втроём с матёрой еврейской свекровью вскоре стала совершенно невыносима. Выходя замуж второй раз, она уже понимала, что не имеет права на ошибку: второй муж был сиротой и экспатом с приставкой «ван», за которой следовала длинная голландская фамилия. Она пять лет прожила в ЮАР, экстерном получила диплом юриста, который котировался заграницей, поработала пиар-менеджером в компании по торговле алмазами, потом развелась с мужем и отсудила у него трёхкомнатную квартиру на Чистых прудах. В начале нулевых вернувшись в Россию, она уже семь лет успешно руководила русскоязычной версией известного модного журнала входящего в крупнейший международный издательский холдинг.
- Я, конечно, Галку, люблю-не могу, - говаривал за рюмкой водки её первый муж, с которым Галина сумела сохранить дружеские отношения, - но ведь сука же редкая… таких сук ещё днём с фонарём поискать!
Бывший начальник Галины называл её «габонской гадюкой в шоколаде».
- Зато шоколад бельгийский, - с улыбкой отвечала ему Галина, слезая со стола и надевая трусы.
Второй африканский муж отзывался о Галине исключительно русским матом. Он периодически напоминал «бывшей» о своём существовании повестками в суд.
Галина пила в самолёте охлаждённое мюскаде и думала, что поступила опрометчиво, бросив журнал в конце месяца. Могли возникнуть накладки. Она видела, как хищно загорелись глаза у «отдела красоты», когда она сообщила всем о своей внезапной командировке. Стальным спинным хребтом она почувствовала затевающуюся интригу.
- Ничего, девочка, тебе не обломится, - говорила себе главный редактор, - даже не думай. И не такие укусить пытались. И где они теперь? «Иных уж нет, а те далече…»
Но всё равно было ужасно неприятно…
- Надо будет по возвращению с ней разобраться…
Такси подъезжало к ночному городу. По бокам федеральной трассы, после Москвы неестественно пустынной и тёмной, тянулись холмы мягких очертаний, затуманенные по низинам, а по верхам отороченные чёрными щёточками деревьев: совсем как в Тоскане, все на фоне светлеющего неба и звёзд, крупных, как яблоки. Что-то тёплое шевельнулось у Галины внутри, робко, даже застенчиво. В этих местах прошло её детство. Тоскана испарилась, как только появились окраины: чёрные, безлюдные, грязные, с бетонными коробками гаражей, с прокопчёнными прямоугольниками рекламных щитов. Обыкновенный сибирский промышленный город с плохой экологией.
В подъезде, как и много лет назад удушливо пахло тёплой сыростью. Пока Галина с грохотом тащила на третий этаж свой «самсонайт», Лидия Робертовна сама сбежала вниз - маленькая, растрёпанная, в пёстром фланелевом халате.
- Мамочка, ты же мне сейчас шею свернёшь, - картинно отбиваясь от поцелуев и объятий Лидии Робертовны, говорила Галина, хотя сама была ужасно растрогана.
Мать сильно постарела. В ней появилась какая-то ранее не свойственная ей бабья суетливость.
В редакторше проснулись угрызения совести:
- Я тебя тоже люблю, дорогая.
- А я не сплю, слышу: дверь хлопнула. Ну, думаю, Галичка приехала, кто ж ещё? Я так рада тебе, просто глазам не верю, - и изменившимся тоном. - Почему ты сама несёшь багаж, надо было попросить таксиста…
- Я его просила, он не захотел.
- Надо было дать ему денег.
- Мамочка, даже если бы я ему просто дала, - сказала Галина, сдувая чёлку со лба, - он бы и то не оторвал задницу от кресла.
- Галина!
- Принципиальный попался таксист: ненавидит физический труд.
- Откуда в тебе эта вульгарность?! Это всё Москва! Дай мне чемодан.
- Спасибо, я сама.
- Нет, ну какое скотство! - неожиданно воскликнула мать, заметив пакет с мусором, стоящий у чьей-то двери. Я им сейчас позвоню!
- Мама, пять утра, оставь соседей в покое! У вас что, опять прорвало трубу?
- «Опять»! А когда она у нас была целой? Нет, ты видишь, а?
- Напиши жалобу Путину.
В её комнате, кажется, мало что изменилось. Батареи, не смотря на подвальную катастрофу, были так жарко, по-сибирски натоплены, что Галина сразу пошла к окну, одёрнула тюлевую занавеску и отрыла форточку. В морозном воздухе явственно чувствовался почти уже забытый запах сажи. На неё разом нахлынули воспоминания...
- Совсем как у Пруста с его печеньем…
Под окнами находилась автобусная остановка. На ней, как стая чёрных грачей, переминались мужики, все в одинаковых вязаных шапках «петушком», с одинаковыми чёрными тряпичными сумками. Потом приехал автобус с надписью «ТЭЦ-2», и работяги, толкаясь и балагуря, залезли в него и остановка опустела.
Галина, задумавшись, засунула руку под свитер и стала ощупывать то, что ребята в их школе, когда-то называли «классными дойками».
- Галя, у тебя что-то случилось? - спросила Лидия Робертовна, входя в комнату и вытирая о фартук руки.
С нею ворвался резкий запах жареных котлет.
- Нет, мам, с чего ты взяла? - Галина резко одёрнула руку от груди.
- Ну… я не знаю… закрой - продует! - мать закрыла окно. - Как-то ты неожиданно…
У матери было повышенное давление, и Галина вовсе не собиралась рассказывать ей о своей беде, но тут она неожиданно села на диван и тихо, жалобно, совсем по-детски расплакалась.
Встревоженная Лидия Робертовна, забыв про котлеты, села рядом и с состраданием посмотрела на старшую дочь.
- Ну, ребёнок… выкладывай…
(продожение следует)