_vz_
in
zanzibarovy
"VERBATIM"
- "британская история с русской предысторией и русским продолжением" - "Октябрь", №10, 2005 - http://magazines.russ.ru/october/2005/10/za7.html
Среди многочисленных драматургических техник, предложенных российской аудитории за последние десятилетия, одна получила наибольший резонанс. А именно - вербатим/verbatim. Слово “verbatim” - латинского происхождения, в переводе на русский означает “дословно”. Суть жанра состоит в том, что драматург или группа драматургов записывают на диктофон интервью у представителей определенной социальной группы, расшифровывают записи и затем, сокращая и монтируя, создают связный драматургический текст.
В конце 90-х годов прошлого века современные драматурги, объединенные вокруг фестиваля молодой драматургии “Любимовка”, начали сотрудничать с британским театром “Ройал Корт”. ФМД “Любимовка” был основан в 1990 году усилиями успешных драматургов Виктора Славкина, Михаила Рощина, Алексея Казанцева и известных критиков Инны Громовой, Юрия Рыбакова, Марии Медведевой, Маргариты Светлаковой. Фестиваль изначально был ориентирован на поддержку и активное участие драматургической молодежи, и к концу 90-х годов ведущие роли в нем играли драматурги Елена Гремина, Михаил Угаров, Ольга Михайлова, Максим Курочкин, Ксения Драгунская, Елена Исаева, критик Светлана Новикова и другие. Что касается “Ройал Корта”, то этот лондонский театр на рубеже веков был (да и остается) единственным в мире театральным учреждением, занимающимся поддержкой и развитием новой драмы не только у себя в стране, но и в мире.
Сами британцы задним числом указывали, что не являются изобретателями жанра, и вербатим пришел к ним из Америки, куда в первой четверти прошлого, ХХ века был принесен…. откуда? Разумеется, из России! Отечественная критика вспоминала российский революционный театр 1920-х годов, “синюю блузу”, “живые газеты”. Всплеск интереса к документальному театру был отмечен и в 1980-е годы - достаточно вспомнить спектакли по “ленинскому циклу” пьес Михаила Шатрова и расцвет жанра агитбригад в провинциальных советских вузах.
Сами англичане, несколько удивленные триумфальным шествием вербатима в России, неоднократно подчеркивали: в Великобритании этот жанр носит подчиненный характер и среди новых пьес, которые проходят через “Ройал Корт”, вербатим составляет не более пяти процентов. Напротив, в Москве специально под формат вербатима был создан театр документальной драмы - “Театр.doc” в Трехпрудном переулке, ставший на наш, и не только на наш взгляд одним из самых значительных явлений российской театральной жизни начала второго тысячелетия.
Тот вербатим, который утвердился на российской почве, коренным образом отличается от документальной драмы традиционного типа. Старая, классическая документальная драма строилась по следующей схеме: авторы формулировали умозрительную, чаще всего - идеологически ангажированную задачу (например, “показать Ленина как великого государственного деятеля, но с “человечинкой”), а под эту идею подбирался вспомогательный документальный материал. (В Западной Европе советской власти не было, но, насколько можно судить, идущие там спектакли по вербатимным текстам выдержаны в том же жестко идеологизированном, умозрительном ключе).
В России современной возобладала другая производственная схема: авторы определяют интересную им социальную группу, погружаются в эту среду, а затем уже из собранного материала рождается конфликт, сюжет и собственно художественная идея. Грубо говоря, старый документальный театр подгонял жизнь под идеологему, новый является прямым порождением жизни и ее частью. В современной России, где коммунистическая идеология разрушена, либеральная до сих пор не освоена, а какая-либо третья не родилась, вербатим стал не просто техникой, а целым направлением развития драматургии и театра в целом.
Российский вербатим, при всей его внешней социальной заряженности - жанр, который ближе всех стоит к формуле “искусство ради искусства”. С той разницей, что вместо умозрительного совершенствования уже существующего и фактически изжившего себя постаристотелевского художественного инструментария он с нуля, на пустом месте, в темноте и на ощупь создает новую эстетику.
Кто-то из критиков сказал, что сегодня единственно возможная политическая позиция - это позиция эстетическая. Нам кажется, что все гораздо серьезнее и заново формирующаяся сегодня эстетика заменяет и покрывает собой всё - политику, религию, идеологию, мораль, философию…
А коль скоро речь идет об эстетике, так чему же посвятить вербатим, как не одной из двух основных категорий любой эстетики - Красоте? В данном случае красоте, носителями которой является реальная, жестко очерченная социальная группа - красавицы. В результате из интервью, взятых у восемнадцати красавиц, и родилась пьеса, спектакль по которой с весны 2005 года идет в Театре.doc.
Правда, жанр пьесы по объективным причинам не мог вместить даже малой части того, собранного в ходе опросов материала. Нам показалось, что новая художественная техника и рождающаяся из нее новая эстетика выходят за рамки собственно театра и способны стать инструментом радикального обновления литературы.
Так сложилась книга “КРАСАВИЦЫ. Verbatim” - совершенно самостоятельное произведение, основанное на материале тех же интервью, но существующее по иным, собственным законам.
Между искусством и масс-медиа
Владимир Забалуев: Новый документальный театр подается и интерпретируется критикой как театр социальный. И это понятно, поскольку первая серия пьес и спектаклей была посвящена маргинальным группам общества и освещала неприглядные, с точки зрения традиционной российской театральной эстетики, события - жизнь женщин-убийц в исправительной колонии, быт раненных солдат-участников чеченской войны, проблемы девочек, переживших инцест с отцами, конфликты в среде московских бомжей-молдаван. Театр.doc в русле российской и советской гуманистической традиции позиционировался в этой связи либо как прикладная, не вполне художественная отрасль искусства, призванная “милость к падшим призывать”, либо как полужурналистский репортаж в традициях американских “разгребателей грязи”.
Алексей Зензинов: Насколько это сходно с тем продуктом, что производят масс-медиа? Думаю, очень далеко отстоит от них. Масс-медиа в конечном счете озабочены только одним: не прервать бесконечную цепь метемпсихоза. Когда политик перерождается в уголовника, уголовник - в банкира, банкир - снова в политика, когда на ленте новостей ищут все новых и новых подробностей, исключающих одна другую. Это иллюзия документальности, иллюзия ответа на то, что волнует людей. Вербатим - возвращение к документу, который самоценен в силу своего существования, а не потому, что призван что-то подтвердить или опровергнуть.
В.З.: И первый же спектакль, посвященный собственно деятелям масс-медиа - “Большая жрачка” Александра Вартанова, Татьяны Копыловой и Руслана Маликова - тому подтверждение! Драматурги, режиссеры и исполнители сами были создателями одного известного скандал-шоу, историю которого показали на сцене. С магнитофонами за пазухой, фактически занимаясь, по их словам, “промышленным шпионажем”, они записывали рабочие и рутинные моменты создания этого сверхпопулярного телепродукта.
Казалось, спектакль должен был и сам стать очередным скандал-шоу - только в сценическом формате. На это, по идее, работали такие шокирующие моменты пьесы и спектакля, как сверхизобилие обсценной лексики, натуралистическая имитация “офисного секса”, неприглядное раскрытие технологий манипуляции зрительским сознанием и т. д., и т. п. А в итоге получился невероятно смешной и одновременно трагический спектакль о невозможности жизненной самореализации с финалом-катарсисом, которому позавидовали бы авторы античных трагедий.
И вместо быдловатого “среднего класса” потребителей ТВ-продукта аудиторию “Большой жрачки” составили эстеты, креативщики, художественно притязательные представители поднимающейся российской элиты.
А.З.: Вербатим, впрочем, сам по себе не гарантирует художественного успеха. Удачных спектаклей в Театре.doc гораздо больше, чем неудач, но вовсе не в силу безупречности метода. Просто с помощью этой техники многие драматурги совершают погружение в такие социальные и психологические глубины, куда традиционная драматургия не смеет или неспособна заглянуть по той простой причине, что технологически не обновлялась уже полсотни лет (а в широком смысле - со времен Аристотеля). Элемент телевизионных ток-шоу в этих спектаклях не есть что-то имманентное, изначально-врожденно-присутствующее. Просто таким приемом легче спровоцировать зрителя на узнавание. А через узнавание зритель приходит к катарсису - надо же, а ведь действительно, от судеб защиты нет, управляй ты общественным сознанием, как политтехнологи в “Трезвом PR” Ольги Дарфи и Екатерины Нарши, или броди по самому дну мегаполиса, как герои “Войны молдаван за картонную коробку” Александра Родионова.
В.З.: Пьеса в жанре “вербатим”, как уже говорилось, создается на основе магнитофонных расшифровок. А магнитофон фиксирует живую речь совсем иначе, чем самая опытная стенографистка. Многие особенности реального говорения, которые в силу господства литературной нормы отсеиваются как брак - повторы, оговорки, избыточные междометия, неправильное управление словами, - при расшифровке могут быть воспроизведены и использованы в художественных целях. И оказалось вдруг, что из этого литературного сора на глазах и начинает рождаться новая живая художественная речь.
А.З.: Ряд театральных критиков поспешил назвать метод вербатима архаичным. Просто в силу того, что фиксировать высказывания твоих героев на диктофон, а потом их резать и монтировать - это якобы признак эпохи, уставшей от вымыслов. А наша эпоха - другая, она не только не устала от разнообразных поигрушек, а, напротив, как раз ищет новых упоительных обманов. На мой взгляд, это чушь! Вербатим, конечно, обнаженно технологичен, за ним не спрячешься с пресловутой “авторской позицией”. Хотите морализировать по поводу распущенности нравов и грубости языка - милости просим, пишите свои ХСП (хорошо сделанные пьесы), а здесь - другая территория. Ее надо обживать, осваивать, возделывать, но не пытаться засадить ее какой-то одной культурой. Ни картофелем классической литературы, ни коноплей молодежного сленга.
В.З.: И действительно - понятие литературной нормы на сегодняшний момент тоже дискредитировано. Потому, что тот язык, которому мы научены и которым пытаемся пользоваться в письменной и устной речи, не имеет, как оказалось, никакого отношения к реальности и эту реальность не отражает. Литературные языки нового времени с их жесткой грамматической структурой, ограничительным отбором лексики, принудительным регулированием семантической нагрузки слов, фонетическим насилием были орудием формирования национальных государств и по большому счету обслуживали две социальных страты - бюрократию и работников умственных профессий. Сегодня, в эпоху информационного общества, глобализации и очередного великого переселения народов, бюрократия теряет национальный характер, круг людей умственной профессии слишком широк и дифференцирован, а возможности языковой сепарации отдельных социальных групп и субкультур слишком велики. Плотины литературного языка прорваны, как дамбы в Новом Орлеане, и вода прибывает на глазах.
Точно так же перестает отражать реальность деление литературы на жанры, в частности, на поэзию, прозу, драматургию и т.д. Одна из причин - уход прозы и драмы от повествовательности, нарративности, а также от таких отличительных элементов жанра, как сюжет, фабула, коллизия, характеры и проч. Все эти элементы стали таким же архаизмом, как перспектива, анатомическая верность и прочие рудименты реализма и натурализма в живописи. В литературе, как в музыке, утверждается одно-единственное действующее лицо - ритм. И один закон - закон смены ритма, именуемый в других терминах сломом темы и переменой участи.
Что касается вербатима, то внимательная расшифровка магнитофонных текстов позволяет выявить в них ритмическую структуру, которая, на самом деле, несет в себе больший художественный и информационный заряд, чем смысл произносимого: в речи старушек, рассуждающих о сексе, ответработника с Лубянки, “работающего” с засланным драматургом, в манере говорения творцов телевизионных “скандал-шоу” и прочих откровением является именно форма. А смысл выполняет вспомогательную роль.
Лучшие произведения новой драмы прежде всего выстроены ритмически: запинания и обрывы речи у Гришковца, рэперская и частушечная ритмика у Вырыпаева, верлибры у Дурненковых, уникальная в каждом случае ритмика речи в вербатимных спектаклях Театра.doc.
Возвращение к Книге
В.З.: Расшифровывая интервью для “Красавиц”, мы с изумлением обнаружили, что они идеально записываются в виде верлибра, причем в роли разделителя строки выступают паузы, запинки, восклицания… При этом в каждом случае структура и звучание этого верлибра были различны и на них наложился отпечаток личности.
А.З.: Больше всего удивило, насколько охотно шли на этот разговор сами красавицы! Если бы не ограничение во времени (на проект ушло чуть меньше года) и в пространстве (мы опрашивали респондентов только в Москве и в Костроме), “Красавицы” могли бы разрастись до масштабов немереных… Нам приходилось постоянно корректировать какие-то правила, уже выработанные предшественниками. К примеру, нужно было не разрушить то ощущение хрупкости и даже некой незаконности собственной красоты, которая несла в себе каждая из собеседниц. Метод перекрестного допроса (нас двое, она - одна) дал результат только единожды. В процессе всех остальных интервью мы действовали поодиночке и предельно осторожно, как скалолазы: неверный шаг - и все, нет алых роз и траурных лент!
В.З.: И если мольеровский мещанин был повергнут в изумление, узнав, что он говорит прозой, то мы были поражены не меньше, поняв, что на самом деле мы все говорим… стихами! Этот закон скорее всего был известен авторам древнейших записанных текстов - древнеегипетской “Книги мертвых”, шумерско-аккадской книги “О все видавшем”, “Вед”, древнееврейско-древнеарамейско-древнегреческих “Книг” (более известных как Библия), древнекитайской “Книги перемен” (“И Цзын”). Ведь эти произведения были именно стихотворными произведениями.
Если древнейшие тексты не разделялись на слова, предложения и абзацы, то сегодня мы можем пользоваться таким относительно поздним изобретением человечества, как элементарная стихотворная форма записи.
А.З.: Разрушить клетки жанров - роман, эссе, новелла, исповедь - и немедленно создать новые, еще не обжитые, не пахнущие духом неволи. Ради этого мы и придумали создать своих “Красавиц” - Книги красоты.
Вернуться к до-жанровому состоянию литературы - утопия, конечно. Но, вспоминая какие-то взволновавшие (и продолжающие волновать) строчки, хотелось найти такую форму, которая способна вместить в себя высокое и низкое, бытовое и поэтическое, диалог и монолог. И тут, помимо Библии, приходили на ум книги из детства.
Те, что нравились больше всего.
Где проза вдруг останавливала течение своих многобуквенных, во всю ширину страницы строчек и начинались стихи - песенка одного из героев, что-то вроде:
Улыбнись, малютка Нелли,
От меня не прячь лица.
Чтоб глаза грустить не смели,
Выпьем доброго винца…
…так, кажется?
Книги с множеством персонажей, с отступлениями (но не описаниями природы - нуднятина, как тогда казалось), и чтобы у каждой главы было свое название, а еще лучше, чтобы эпиграф стоял! И картинки! Но только, чтобы они или чуть отставали от тех эпизодов в тексте, которые изобразил художник, или чуть опережали текст. В асинхронности был дополнительный кайф. Книги, в которых можно было все это найти, попадались не так уж редко. И когда мы складывали, одну к другой, Книги красоты, - именно такой эйдос нам представлялся.
В.З.: Из не столь уж далекого советского прошлого в качестве аналогии на ум приходит “Книга о вкусной и здоровой пище” или гигантский сборник для детского чтения “Живые страницы”, в котором собраны произведения нескольких сотен (!) авторов.
Разумеется, это - метафора… Но лишь отчасти.
Прежняя система внутренней иерархичности искусства сейчас напоминает развалины античной цивилизации посреди средневековой христианской пустыни. Как когда-то старой Европе, человечеству предстоит заново пройти весь путь, вырабатывая новое, развернутое отношение к миру. И сегодня, как в канун возникновения античной драмы, когда человек выяснял, чего он сто2ит перед лицом всесильного Рока, эстетический взгляд на мир, новое действенное определение прекрасного и безобразного - это и есть тот синкретизм, из которого разовьется дерево новой культуры.
В литературе приходит время возврата к исходной форме - форме Книги.
Не той книги, которая классифицирована по жанрам и поджанрам, как блюда в сети ресторанов быстрого питания, с маркером “для домохозяек”, “для лифтеров”, “для славистов”, “для детей среднего школьного возраста”, “для гениев с IQ выше 140 пунктов”.
Не той книги, которая, утолив мимолетную скуку, полетит в ближайшую урну или спрячется в дальнем ряду книжной полки, потому что сыграла свою краткую роль.
А будет это -
…Книга для развлечения, научения, устрашения и справки.
…Книга, в которой сведено воедино художественное чтение, моральные предписания, кулинарные рецепты, логарифмические таблицы.
…Книга, которая будет формировать и развивать отношение к жизни.
…Книга, которую будут читать и перечитывать, год за годом, в произвольном и прихотливом порядке, десятки раз открывая одни и те же разделы, долго не обращаясь к другим и так и никогда, возможно, не прочтя третьи.
Спор на троих
Внутренний Оппонент: Не кажется ли вам, любезные друзья, что вы претендуете на нечто вроде манифеста, но позитивная программа как-то не слишком проглядывает. Исключительно отрицание, причем, - как бы это сказать? - поверхностное!
В.З.: Что может быть позитивней и увлекательней, чем задача построения здания культуры с нуля. Нуля не в том смысле, что вся предшествующая культура сожжена и развеяна по ветру. Вавилонская башня культуры, единая общечеловеческая вертикаль, устремленная к небу, на глазах рассыпается под собственной тяжестью. Все прежние предписания и заповеди теряют силу закона, старая система отношений человека с миром не действует. Мы - как первые строители на равнине Сенаар, только богаче, потому что в качестве строительного материала можем использовать не только глину и древесную смолу, но и обломки предыдущих башен. А раз так, новое конструкторское решение, поиск которого только-только начинается, не может быть точно таким, как прежде. Чем не креативная задача?
А.З.: Любой манифест несет в себе энергетику жертвоприношения. “Поклониться всему, что сжигал”, да? Но прежде - “сжечь все, чему поклонялся”. Очень важный момент, который не обойти. Принести в жертву дорогие когда-то твоему сердцу идеи, представления, образы - это вовсе не тотальное разрушение. Происходит очищение огнем: то, что ценно по-настоящему, выйдет преображенным, изменившимся. Мне кажется, плачи по высокой культуре, которой мы якобы лишились или вот вот-вот лишимся, - это все от лукавого. Просто многим творцам (произношу это слово без иронии) страшно расстаться с нажитыми годами пристрастиями и привычками, с “культурным багажом”, вот! Хотя на самом деле это давно уже не багаж, а чемодан без ручки.
Поддавшись логике героев этой публикации Владимира Забалуева и Алексея Зензинова - соблюдать верность документу, - вслед за их коллективным монологом, мы публикуем фрагменты тех самых “Красавиц”, показавшиеся говорящими за себя громче прочих. Некоторые из них наши драматурги согласились прокомментировать. Без строгости - а словно это космонавты вспоминают самое забавное и человеческое из собственных надземных кругосветок, оставляя пафос научных исследований для молчания земных специалистов.
Далее - публикация фрагментов книги "Красавицы. Verbatim" с комментариями к ним, см. полный текст - http://magazines.russ.ru/october/2005/10/za7.html
Среди многочисленных драматургических техник, предложенных российской аудитории за последние десятилетия, одна получила наибольший резонанс. А именно - вербатим/verbatim. Слово “verbatim” - латинского происхождения, в переводе на русский означает “дословно”. Суть жанра состоит в том, что драматург или группа драматургов записывают на диктофон интервью у представителей определенной социальной группы, расшифровывают записи и затем, сокращая и монтируя, создают связный драматургический текст.
В конце 90-х годов прошлого века современные драматурги, объединенные вокруг фестиваля молодой драматургии “Любимовка”, начали сотрудничать с британским театром “Ройал Корт”. ФМД “Любимовка” был основан в 1990 году усилиями успешных драматургов Виктора Славкина, Михаила Рощина, Алексея Казанцева и известных критиков Инны Громовой, Юрия Рыбакова, Марии Медведевой, Маргариты Светлаковой. Фестиваль изначально был ориентирован на поддержку и активное участие драматургической молодежи, и к концу 90-х годов ведущие роли в нем играли драматурги Елена Гремина, Михаил Угаров, Ольга Михайлова, Максим Курочкин, Ксения Драгунская, Елена Исаева, критик Светлана Новикова и другие. Что касается “Ройал Корта”, то этот лондонский театр на рубеже веков был (да и остается) единственным в мире театральным учреждением, занимающимся поддержкой и развитием новой драмы не только у себя в стране, но и в мире.
Сами британцы задним числом указывали, что не являются изобретателями жанра, и вербатим пришел к ним из Америки, куда в первой четверти прошлого, ХХ века был принесен…. откуда? Разумеется, из России! Отечественная критика вспоминала российский революционный театр 1920-х годов, “синюю блузу”, “живые газеты”. Всплеск интереса к документальному театру был отмечен и в 1980-е годы - достаточно вспомнить спектакли по “ленинскому циклу” пьес Михаила Шатрова и расцвет жанра агитбригад в провинциальных советских вузах.
Сами англичане, несколько удивленные триумфальным шествием вербатима в России, неоднократно подчеркивали: в Великобритании этот жанр носит подчиненный характер и среди новых пьес, которые проходят через “Ройал Корт”, вербатим составляет не более пяти процентов. Напротив, в Москве специально под формат вербатима был создан театр документальной драмы - “Театр.doc” в Трехпрудном переулке, ставший на наш, и не только на наш взгляд одним из самых значительных явлений российской театральной жизни начала второго тысячелетия.
Тот вербатим, который утвердился на российской почве, коренным образом отличается от документальной драмы традиционного типа. Старая, классическая документальная драма строилась по следующей схеме: авторы формулировали умозрительную, чаще всего - идеологически ангажированную задачу (например, “показать Ленина как великого государственного деятеля, но с “человечинкой”), а под эту идею подбирался вспомогательный документальный материал. (В Западной Европе советской власти не было, но, насколько можно судить, идущие там спектакли по вербатимным текстам выдержаны в том же жестко идеологизированном, умозрительном ключе).
В России современной возобладала другая производственная схема: авторы определяют интересную им социальную группу, погружаются в эту среду, а затем уже из собранного материала рождается конфликт, сюжет и собственно художественная идея. Грубо говоря, старый документальный театр подгонял жизнь под идеологему, новый является прямым порождением жизни и ее частью. В современной России, где коммунистическая идеология разрушена, либеральная до сих пор не освоена, а какая-либо третья не родилась, вербатим стал не просто техникой, а целым направлением развития драматургии и театра в целом.
Российский вербатим, при всей его внешней социальной заряженности - жанр, который ближе всех стоит к формуле “искусство ради искусства”. С той разницей, что вместо умозрительного совершенствования уже существующего и фактически изжившего себя постаристотелевского художественного инструментария он с нуля, на пустом месте, в темноте и на ощупь создает новую эстетику.
Кто-то из критиков сказал, что сегодня единственно возможная политическая позиция - это позиция эстетическая. Нам кажется, что все гораздо серьезнее и заново формирующаяся сегодня эстетика заменяет и покрывает собой всё - политику, религию, идеологию, мораль, философию…
А коль скоро речь идет об эстетике, так чему же посвятить вербатим, как не одной из двух основных категорий любой эстетики - Красоте? В данном случае красоте, носителями которой является реальная, жестко очерченная социальная группа - красавицы. В результате из интервью, взятых у восемнадцати красавиц, и родилась пьеса, спектакль по которой с весны 2005 года идет в Театре.doc.
Правда, жанр пьесы по объективным причинам не мог вместить даже малой части того, собранного в ходе опросов материала. Нам показалось, что новая художественная техника и рождающаяся из нее новая эстетика выходят за рамки собственно театра и способны стать инструментом радикального обновления литературы.
Так сложилась книга “КРАСАВИЦЫ. Verbatim” - совершенно самостоятельное произведение, основанное на материале тех же интервью, но существующее по иным, собственным законам.
Между искусством и масс-медиа
Владимир Забалуев: Новый документальный театр подается и интерпретируется критикой как театр социальный. И это понятно, поскольку первая серия пьес и спектаклей была посвящена маргинальным группам общества и освещала неприглядные, с точки зрения традиционной российской театральной эстетики, события - жизнь женщин-убийц в исправительной колонии, быт раненных солдат-участников чеченской войны, проблемы девочек, переживших инцест с отцами, конфликты в среде московских бомжей-молдаван. Театр.doc в русле российской и советской гуманистической традиции позиционировался в этой связи либо как прикладная, не вполне художественная отрасль искусства, призванная “милость к падшим призывать”, либо как полужурналистский репортаж в традициях американских “разгребателей грязи”.
Алексей Зензинов: Насколько это сходно с тем продуктом, что производят масс-медиа? Думаю, очень далеко отстоит от них. Масс-медиа в конечном счете озабочены только одним: не прервать бесконечную цепь метемпсихоза. Когда политик перерождается в уголовника, уголовник - в банкира, банкир - снова в политика, когда на ленте новостей ищут все новых и новых подробностей, исключающих одна другую. Это иллюзия документальности, иллюзия ответа на то, что волнует людей. Вербатим - возвращение к документу, который самоценен в силу своего существования, а не потому, что призван что-то подтвердить или опровергнуть.
В.З.: И первый же спектакль, посвященный собственно деятелям масс-медиа - “Большая жрачка” Александра Вартанова, Татьяны Копыловой и Руслана Маликова - тому подтверждение! Драматурги, режиссеры и исполнители сами были создателями одного известного скандал-шоу, историю которого показали на сцене. С магнитофонами за пазухой, фактически занимаясь, по их словам, “промышленным шпионажем”, они записывали рабочие и рутинные моменты создания этого сверхпопулярного телепродукта.
Казалось, спектакль должен был и сам стать очередным скандал-шоу - только в сценическом формате. На это, по идее, работали такие шокирующие моменты пьесы и спектакля, как сверхизобилие обсценной лексики, натуралистическая имитация “офисного секса”, неприглядное раскрытие технологий манипуляции зрительским сознанием и т. д., и т. п. А в итоге получился невероятно смешной и одновременно трагический спектакль о невозможности жизненной самореализации с финалом-катарсисом, которому позавидовали бы авторы античных трагедий.
И вместо быдловатого “среднего класса” потребителей ТВ-продукта аудиторию “Большой жрачки” составили эстеты, креативщики, художественно притязательные представители поднимающейся российской элиты.
А.З.: Вербатим, впрочем, сам по себе не гарантирует художественного успеха. Удачных спектаклей в Театре.doc гораздо больше, чем неудач, но вовсе не в силу безупречности метода. Просто с помощью этой техники многие драматурги совершают погружение в такие социальные и психологические глубины, куда традиционная драматургия не смеет или неспособна заглянуть по той простой причине, что технологически не обновлялась уже полсотни лет (а в широком смысле - со времен Аристотеля). Элемент телевизионных ток-шоу в этих спектаклях не есть что-то имманентное, изначально-врожденно-присутствующее. Просто таким приемом легче спровоцировать зрителя на узнавание. А через узнавание зритель приходит к катарсису - надо же, а ведь действительно, от судеб защиты нет, управляй ты общественным сознанием, как политтехнологи в “Трезвом PR” Ольги Дарфи и Екатерины Нарши, или броди по самому дну мегаполиса, как герои “Войны молдаван за картонную коробку” Александра Родионова.
В.З.: Пьеса в жанре “вербатим”, как уже говорилось, создается на основе магнитофонных расшифровок. А магнитофон фиксирует живую речь совсем иначе, чем самая опытная стенографистка. Многие особенности реального говорения, которые в силу господства литературной нормы отсеиваются как брак - повторы, оговорки, избыточные междометия, неправильное управление словами, - при расшифровке могут быть воспроизведены и использованы в художественных целях. И оказалось вдруг, что из этого литературного сора на глазах и начинает рождаться новая живая художественная речь.
А.З.: Ряд театральных критиков поспешил назвать метод вербатима архаичным. Просто в силу того, что фиксировать высказывания твоих героев на диктофон, а потом их резать и монтировать - это якобы признак эпохи, уставшей от вымыслов. А наша эпоха - другая, она не только не устала от разнообразных поигрушек, а, напротив, как раз ищет новых упоительных обманов. На мой взгляд, это чушь! Вербатим, конечно, обнаженно технологичен, за ним не спрячешься с пресловутой “авторской позицией”. Хотите морализировать по поводу распущенности нравов и грубости языка - милости просим, пишите свои ХСП (хорошо сделанные пьесы), а здесь - другая территория. Ее надо обживать, осваивать, возделывать, но не пытаться засадить ее какой-то одной культурой. Ни картофелем классической литературы, ни коноплей молодежного сленга.
В.З.: И действительно - понятие литературной нормы на сегодняшний момент тоже дискредитировано. Потому, что тот язык, которому мы научены и которым пытаемся пользоваться в письменной и устной речи, не имеет, как оказалось, никакого отношения к реальности и эту реальность не отражает. Литературные языки нового времени с их жесткой грамматической структурой, ограничительным отбором лексики, принудительным регулированием семантической нагрузки слов, фонетическим насилием были орудием формирования национальных государств и по большому счету обслуживали две социальных страты - бюрократию и работников умственных профессий. Сегодня, в эпоху информационного общества, глобализации и очередного великого переселения народов, бюрократия теряет национальный характер, круг людей умственной профессии слишком широк и дифференцирован, а возможности языковой сепарации отдельных социальных групп и субкультур слишком велики. Плотины литературного языка прорваны, как дамбы в Новом Орлеане, и вода прибывает на глазах.
Точно так же перестает отражать реальность деление литературы на жанры, в частности, на поэзию, прозу, драматургию и т.д. Одна из причин - уход прозы и драмы от повествовательности, нарративности, а также от таких отличительных элементов жанра, как сюжет, фабула, коллизия, характеры и проч. Все эти элементы стали таким же архаизмом, как перспектива, анатомическая верность и прочие рудименты реализма и натурализма в живописи. В литературе, как в музыке, утверждается одно-единственное действующее лицо - ритм. И один закон - закон смены ритма, именуемый в других терминах сломом темы и переменой участи.
Что касается вербатима, то внимательная расшифровка магнитофонных текстов позволяет выявить в них ритмическую структуру, которая, на самом деле, несет в себе больший художественный и информационный заряд, чем смысл произносимого: в речи старушек, рассуждающих о сексе, ответработника с Лубянки, “работающего” с засланным драматургом, в манере говорения творцов телевизионных “скандал-шоу” и прочих откровением является именно форма. А смысл выполняет вспомогательную роль.
Лучшие произведения новой драмы прежде всего выстроены ритмически: запинания и обрывы речи у Гришковца, рэперская и частушечная ритмика у Вырыпаева, верлибры у Дурненковых, уникальная в каждом случае ритмика речи в вербатимных спектаклях Театра.doc.
Возвращение к Книге
В.З.: Расшифровывая интервью для “Красавиц”, мы с изумлением обнаружили, что они идеально записываются в виде верлибра, причем в роли разделителя строки выступают паузы, запинки, восклицания… При этом в каждом случае структура и звучание этого верлибра были различны и на них наложился отпечаток личности.
А.З.: Больше всего удивило, насколько охотно шли на этот разговор сами красавицы! Если бы не ограничение во времени (на проект ушло чуть меньше года) и в пространстве (мы опрашивали респондентов только в Москве и в Костроме), “Красавицы” могли бы разрастись до масштабов немереных… Нам приходилось постоянно корректировать какие-то правила, уже выработанные предшественниками. К примеру, нужно было не разрушить то ощущение хрупкости и даже некой незаконности собственной красоты, которая несла в себе каждая из собеседниц. Метод перекрестного допроса (нас двое, она - одна) дал результат только единожды. В процессе всех остальных интервью мы действовали поодиночке и предельно осторожно, как скалолазы: неверный шаг - и все, нет алых роз и траурных лент!
В.З.: И если мольеровский мещанин был повергнут в изумление, узнав, что он говорит прозой, то мы были поражены не меньше, поняв, что на самом деле мы все говорим… стихами! Этот закон скорее всего был известен авторам древнейших записанных текстов - древнеегипетской “Книги мертвых”, шумерско-аккадской книги “О все видавшем”, “Вед”, древнееврейско-древнеарамейско-древнегреческих “Книг” (более известных как Библия), древнекитайской “Книги перемен” (“И Цзын”). Ведь эти произведения были именно стихотворными произведениями.
Если древнейшие тексты не разделялись на слова, предложения и абзацы, то сегодня мы можем пользоваться таким относительно поздним изобретением человечества, как элементарная стихотворная форма записи.
А.З.: Разрушить клетки жанров - роман, эссе, новелла, исповедь - и немедленно создать новые, еще не обжитые, не пахнущие духом неволи. Ради этого мы и придумали создать своих “Красавиц” - Книги красоты.
Вернуться к до-жанровому состоянию литературы - утопия, конечно. Но, вспоминая какие-то взволновавшие (и продолжающие волновать) строчки, хотелось найти такую форму, которая способна вместить в себя высокое и низкое, бытовое и поэтическое, диалог и монолог. И тут, помимо Библии, приходили на ум книги из детства.
Те, что нравились больше всего.
Где проза вдруг останавливала течение своих многобуквенных, во всю ширину страницы строчек и начинались стихи - песенка одного из героев, что-то вроде:
Улыбнись, малютка Нелли,
От меня не прячь лица.
Чтоб глаза грустить не смели,
Выпьем доброго винца…
…так, кажется?
Книги с множеством персонажей, с отступлениями (но не описаниями природы - нуднятина, как тогда казалось), и чтобы у каждой главы было свое название, а еще лучше, чтобы эпиграф стоял! И картинки! Но только, чтобы они или чуть отставали от тех эпизодов в тексте, которые изобразил художник, или чуть опережали текст. В асинхронности был дополнительный кайф. Книги, в которых можно было все это найти, попадались не так уж редко. И когда мы складывали, одну к другой, Книги красоты, - именно такой эйдос нам представлялся.
В.З.: Из не столь уж далекого советского прошлого в качестве аналогии на ум приходит “Книга о вкусной и здоровой пище” или гигантский сборник для детского чтения “Живые страницы”, в котором собраны произведения нескольких сотен (!) авторов.
Разумеется, это - метафора… Но лишь отчасти.
Прежняя система внутренней иерархичности искусства сейчас напоминает развалины античной цивилизации посреди средневековой христианской пустыни. Как когда-то старой Европе, человечеству предстоит заново пройти весь путь, вырабатывая новое, развернутое отношение к миру. И сегодня, как в канун возникновения античной драмы, когда человек выяснял, чего он сто2ит перед лицом всесильного Рока, эстетический взгляд на мир, новое действенное определение прекрасного и безобразного - это и есть тот синкретизм, из которого разовьется дерево новой культуры.
В литературе приходит время возврата к исходной форме - форме Книги.
Не той книги, которая классифицирована по жанрам и поджанрам, как блюда в сети ресторанов быстрого питания, с маркером “для домохозяек”, “для лифтеров”, “для славистов”, “для детей среднего школьного возраста”, “для гениев с IQ выше 140 пунктов”.
Не той книги, которая, утолив мимолетную скуку, полетит в ближайшую урну или спрячется в дальнем ряду книжной полки, потому что сыграла свою краткую роль.
А будет это -
…Книга для развлечения, научения, устрашения и справки.
…Книга, в которой сведено воедино художественное чтение, моральные предписания, кулинарные рецепты, логарифмические таблицы.
…Книга, которая будет формировать и развивать отношение к жизни.
…Книга, которую будут читать и перечитывать, год за годом, в произвольном и прихотливом порядке, десятки раз открывая одни и те же разделы, долго не обращаясь к другим и так и никогда, возможно, не прочтя третьи.
Спор на троих
Внутренний Оппонент: Не кажется ли вам, любезные друзья, что вы претендуете на нечто вроде манифеста, но позитивная программа как-то не слишком проглядывает. Исключительно отрицание, причем, - как бы это сказать? - поверхностное!
В.З.: Что может быть позитивней и увлекательней, чем задача построения здания культуры с нуля. Нуля не в том смысле, что вся предшествующая культура сожжена и развеяна по ветру. Вавилонская башня культуры, единая общечеловеческая вертикаль, устремленная к небу, на глазах рассыпается под собственной тяжестью. Все прежние предписания и заповеди теряют силу закона, старая система отношений человека с миром не действует. Мы - как первые строители на равнине Сенаар, только богаче, потому что в качестве строительного материала можем использовать не только глину и древесную смолу, но и обломки предыдущих башен. А раз так, новое конструкторское решение, поиск которого только-только начинается, не может быть точно таким, как прежде. Чем не креативная задача?
А.З.: Любой манифест несет в себе энергетику жертвоприношения. “Поклониться всему, что сжигал”, да? Но прежде - “сжечь все, чему поклонялся”. Очень важный момент, который не обойти. Принести в жертву дорогие когда-то твоему сердцу идеи, представления, образы - это вовсе не тотальное разрушение. Происходит очищение огнем: то, что ценно по-настоящему, выйдет преображенным, изменившимся. Мне кажется, плачи по высокой культуре, которой мы якобы лишились или вот вот-вот лишимся, - это все от лукавого. Просто многим творцам (произношу это слово без иронии) страшно расстаться с нажитыми годами пристрастиями и привычками, с “культурным багажом”, вот! Хотя на самом деле это давно уже не багаж, а чемодан без ручки.
Поддавшись логике героев этой публикации Владимира Забалуева и Алексея Зензинова - соблюдать верность документу, - вслед за их коллективным монологом, мы публикуем фрагменты тех самых “Красавиц”, показавшиеся говорящими за себя громче прочих. Некоторые из них наши драматурги согласились прокомментировать. Без строгости - а словно это космонавты вспоминают самое забавное и человеческое из собственных надземных кругосветок, оставляя пафос научных исследований для молчания земных специалистов.
Далее - публикация фрагментов книги "Красавицы. Verbatim" с комментариями к ним, см. полный текст - http://magazines.russ.ru/october/2005/10/za7.html