1917. Бурцев в Петропавловской крепости.
Приведу отрывки из воспоиминаний известного охотника за провокаторами, разоблачителя Азефа В.Л. Бурцева. Они были опубликованы в Париже в возобновленном издании "Былого" в 1933 году (вышло всего 2 номера).
Большевики арестовали меня в первый же день прихода их к власти, и я был посажен в Петропавловскую крепость вечером 25-го же октября 1917 г.
Прежней тюремной дисциплины в Петропавловской крепости не было.
Мы могли получать с воли газеты, пищу, имели более частые, чем раньше это бывало, свидания, сидели в своем платье, у нас были общие прогулки по часу каждый день и т. д. Но в Петропавловской крепости тогда нам пришлось познакомиться со многим, чего там не было даже и при старом режиме.
Мы прекрасно знали, что наша тюремная стража разделилась, как и все в России, на два лагеря: на большевиков и неболышевиков. Между ними из-за нас происходили не только споры с крепкими словами, с угрозами оружием, но часто дело доходило до драки.
Комендантом всей крепости, в руках которого была наша жизнь, был назначен большевиками взяточник, грубый, вечно пьяный, наглый солдат Павлов. До революции он был обыкновенным безличным солдатом и служил где-то в канцелярии. Теперь в нем проснулись дикие инстинкты самодура, желавшего пожить и показать свою власть.
Однажды у нас произошел инцидент, который мог очень печально кончиться. Вместе с нами в тюрьме сидел министр исповеданий А. В. Карташев, член временного правительства, выбранный в Учредительное Собрание, к.-д., человек глубокой науки, один из самых мягких и гуманных людей. В его письме к сестре солдат Павлов, однажды, увидел фразу, о Смольном, не понравившуюся ему, - фразу совершенно безобидную. Но Павлов, благодаря своей безграмотности, не понял иронии Карташева и за оскорбление большевиков засадил его немедленно в карцер. Карцер представлял собою небольшую, совершенно темную, грязную комнату, без постели, где недавно сидел, по приказу Керенского, Белецкий.
О том, что Карташев посажен в карцер, мы ничего не знали в тот день. Только на следующий день во время общей прогулки обратили внимание на то, что , между нами нет Карташева.
От сочувствующих нам солдат мы на прогулке узнали, в чем дело. Мы немедленно потребовали освобождения Карташева, и когда нам в этом отказали, мы, в виде протеста, прекратили прогулку и объявили голодовку.
После прогулки мы задержались в коридоре и совещались, что нам делать. Солдаты большевики, караулившие у нас в коридоре, стали требовать от нас, чтобы мы сейчас же вошли в камеры и угрожали наш. прикладами. Комендант Павлов ругался, грозил расправиться с нами, но мы стали расходиться по камерам только тогда, когда успели выработать общий план действий.
Бывший министр Терещенко первый вынес из своей камеры все съестное. За ним то же сделали все мн остальные. Когда нам принесли обед, мы отказались взять его. В это время пришел наш симпатичный тюремный доктор И.И. Манухин, и мы попросили его сообщить обо всем происшедшем на волю.
В Смольном большевики скоро узнали о нашем протесте. Они поняли, что готовится огромный скандал, и вечером в тот же день Карташев был освобожден из карцера, и наша тюремная жизнь пошла своим чередом.
Такими эпизодами наша тюремная жизнь была полна все время. Сидя в камерах, мы через закрытые двери постоянно слышали угрозы солдат-большевиков перебить нас. Эти угрозы и ругань по нашему адресу повторялись изо дня в день.
Часто они громко ругались именно для того, чтобы мы слышали их угрозы.
Временами, когда на воле особенно обострялась борьба большевиков с другими партиями, угрозы наших солдат делались еще более зловещими. В городе, среди наших друзей тревога за нас никогда не прекращалась.
Мы оставались целы только потому, что среди нашей стражи большинство было не из большевиков. Расположенные к нам солдаты берегли нас. Они иногда ночами не спали, когда нас караулили большевики, для того, чтобы спасти нас в нужную минуту.
Наши солдаты часто по собственной инициативе обращались к высшему начальству с просьбой принять меры против готовящихся избиений нас. Некоторые из сидевших отчаялись выйти живыми из тюрьмы, и поэтому написали свои духовные завещания. Никто из нас ни одного дня не был уверен в том, что солдаты не расправятся с нами. Больше чем на самих сидевших в тюрьме, эти угрозы действовали на их жен и их близких друзей, приходивших на свидания. Прощаясь, они никогда не были уверены, что еще раз увидят дорогих для них людей.
Такой тревоги и таких ожиданий ежедневных самосудов стражи над заключенными никогда не было в Петропавловской крепости во время царского режима. Это возможным сделалось сначала при Керенском, а потом при Ленине и Троцком. У этих темных солдат, развращенных большевицкой агитацией, злоба против нас была часто бессмысленна, они сами не разбирались в своих словах, которые произносили. Однажды, солдат, стоявший на часах около камеры Терещенко, сказал:
- Убить его надо. Он... (непечатное слово) шпион: не хочет мира с немцами!
Как ни трагично было положение Терещенко в данную минуту, но эта брань часового заставила его от души расхохотаться.
Эти слова наивного солдата долго забавляли нас всех, и мы часто смеялись, повторяя их.
Наши совместные прогулки продолжались, с конца. октября по конец декабря, когда одних (и меня в том числе) отправили в другую тюрьму - в Кресты, а других, как больных, стали развозить по больницам. Шингарева и Кокошкина из Петропавловской крепости в больницу отправлял тот самый «комендант», о котором я говорил, - солдат Павлов. Он дал какие-то специальные указания для тех конвойных, которые перевели заключенных из крепости в больницу. Их отвезли в больницу поздно вечером, а ночью туда, по указанию крепостных конвойных, пришли 15 человек матросов и солдат, хорошо знавшие, где помещены Шингарев и Кокошкин, Шингарев и Кокошкин были ими зверски убиты.
Продолжение: Бурцев в Крестах.
Большевики арестовали меня в первый же день прихода их к власти, и я был посажен в Петропавловскую крепость вечером 25-го же октября 1917 г.
Прежней тюремной дисциплины в Петропавловской крепости не было.
Мы могли получать с воли газеты, пищу, имели более частые, чем раньше это бывало, свидания, сидели в своем платье, у нас были общие прогулки по часу каждый день и т. д. Но в Петропавловской крепости тогда нам пришлось познакомиться со многим, чего там не было даже и при старом режиме.
Мы прекрасно знали, что наша тюремная стража разделилась, как и все в России, на два лагеря: на большевиков и неболышевиков. Между ними из-за нас происходили не только споры с крепкими словами, с угрозами оружием, но часто дело доходило до драки.
Комендантом всей крепости, в руках которого была наша жизнь, был назначен большевиками взяточник, грубый, вечно пьяный, наглый солдат Павлов. До революции он был обыкновенным безличным солдатом и служил где-то в канцелярии. Теперь в нем проснулись дикие инстинкты самодура, желавшего пожить и показать свою власть.
Однажды у нас произошел инцидент, который мог очень печально кончиться. Вместе с нами в тюрьме сидел министр исповеданий А. В. Карташев, член временного правительства, выбранный в Учредительное Собрание, к.-д., человек глубокой науки, один из самых мягких и гуманных людей. В его письме к сестре солдат Павлов, однажды, увидел фразу, о Смольном, не понравившуюся ему, - фразу совершенно безобидную. Но Павлов, благодаря своей безграмотности, не понял иронии Карташева и за оскорбление большевиков засадил его немедленно в карцер. Карцер представлял собою небольшую, совершенно темную, грязную комнату, без постели, где недавно сидел, по приказу Керенского, Белецкий.
О том, что Карташев посажен в карцер, мы ничего не знали в тот день. Только на следующий день во время общей прогулки обратили внимание на то, что , между нами нет Карташева.
От сочувствующих нам солдат мы на прогулке узнали, в чем дело. Мы немедленно потребовали освобождения Карташева, и когда нам в этом отказали, мы, в виде протеста, прекратили прогулку и объявили голодовку.
После прогулки мы задержались в коридоре и совещались, что нам делать. Солдаты большевики, караулившие у нас в коридоре, стали требовать от нас, чтобы мы сейчас же вошли в камеры и угрожали наш. прикладами. Комендант Павлов ругался, грозил расправиться с нами, но мы стали расходиться по камерам только тогда, когда успели выработать общий план действий.
Бывший министр Терещенко первый вынес из своей камеры все съестное. За ним то же сделали все мн остальные. Когда нам принесли обед, мы отказались взять его. В это время пришел наш симпатичный тюремный доктор И.И. Манухин, и мы попросили его сообщить обо всем происшедшем на волю.
В Смольном большевики скоро узнали о нашем протесте. Они поняли, что готовится огромный скандал, и вечером в тот же день Карташев был освобожден из карцера, и наша тюремная жизнь пошла своим чередом.
Такими эпизодами наша тюремная жизнь была полна все время. Сидя в камерах, мы через закрытые двери постоянно слышали угрозы солдат-большевиков перебить нас. Эти угрозы и ругань по нашему адресу повторялись изо дня в день.
Часто они громко ругались именно для того, чтобы мы слышали их угрозы.
Временами, когда на воле особенно обострялась борьба большевиков с другими партиями, угрозы наших солдат делались еще более зловещими. В городе, среди наших друзей тревога за нас никогда не прекращалась.
Мы оставались целы только потому, что среди нашей стражи большинство было не из большевиков. Расположенные к нам солдаты берегли нас. Они иногда ночами не спали, когда нас караулили большевики, для того, чтобы спасти нас в нужную минуту.
Наши солдаты часто по собственной инициативе обращались к высшему начальству с просьбой принять меры против готовящихся избиений нас. Некоторые из сидевших отчаялись выйти живыми из тюрьмы, и поэтому написали свои духовные завещания. Никто из нас ни одного дня не был уверен в том, что солдаты не расправятся с нами. Больше чем на самих сидевших в тюрьме, эти угрозы действовали на их жен и их близких друзей, приходивших на свидания. Прощаясь, они никогда не были уверены, что еще раз увидят дорогих для них людей.
Такой тревоги и таких ожиданий ежедневных самосудов стражи над заключенными никогда не было в Петропавловской крепости во время царского режима. Это возможным сделалось сначала при Керенском, а потом при Ленине и Троцком. У этих темных солдат, развращенных большевицкой агитацией, злоба против нас была часто бессмысленна, они сами не разбирались в своих словах, которые произносили. Однажды, солдат, стоявший на часах около камеры Терещенко, сказал:
- Убить его надо. Он... (непечатное слово) шпион: не хочет мира с немцами!
Как ни трагично было положение Терещенко в данную минуту, но эта брань часового заставила его от души расхохотаться.
Эти слова наивного солдата долго забавляли нас всех, и мы часто смеялись, повторяя их.
Наши совместные прогулки продолжались, с конца. октября по конец декабря, когда одних (и меня в том числе) отправили в другую тюрьму - в Кресты, а других, как больных, стали развозить по больницам. Шингарева и Кокошкина из Петропавловской крепости в больницу отправлял тот самый «комендант», о котором я говорил, - солдат Павлов. Он дал какие-то специальные указания для тех конвойных, которые перевели заключенных из крепости в больницу. Их отвезли в больницу поздно вечером, а ночью туда, по указанию крепостных конвойных, пришли 15 человек матросов и солдат, хорошо знавшие, где помещены Шингарев и Кокошкин, Шингарев и Кокошкин были ими зверски убиты.
Продолжение: Бурцев в Крестах.