Ненаписанное письмо Путину, Ч.2/2
Начало
В избе сонное дыхание перебивает и усиливает кисловатый запах, идущий из-под полов. За перегородкой неубранная родительская кровать. К ней боком приставлена детская, сколоченная из крашеных реек. Из-под цветного одеяла торчат две Колькины макушки. В самой большой комнате два кресла, диван. На нем, отвернувшись к спинке, спит Антон. Фиолетовые занавески закрывают проход в другую комнату, последнюю. Там Настя и Зоя спят на диване. Простыня задралась, показывая детские пятки и продранную обивку. Настя накрылась с головой. В креслах, стоящих к дивану впритык и не оставляющих в комнате больше места, спят Катя и Саша.
Выхожу, никого не будя. Крапает. Забытая на уличном столе трехлитровая банка молока собирает мелкие капли. Мокнут за забором и счастливые глаза Будды.
10. Каждый год в Байкале гибнут рыбаки, выходящие в ночь ставить сети.
Местные верят: Байкал берет оброк человеческими жертвами
- Понятно-понятно, - во времянке дядя Толя из своего кресла продолжает начатый без меня разговор с Татьяной. - Мир-то изменился, но мы все-таки живем в это время в этом месте - в глубинке, и надо делать то, что надо, а не то, что тебе хочется. Вот ваш ламá, - дядя Толя делает ударение на последний слог, - вчера весь день прорычал: «Р-р-р-р, р-р-р». А Зоя спрашивает: «Папа, это медведь?» И получается, ни об чем у ламы этого печали нету. Получается, работа у этого ламы такая - весь день медведем рычать. А смысл?
- Это он мантры читает, - говорит Татьяна.
- Вот раньше говорили, что религия - опиум для народа, а теперь я смело могу сказать, что буддизьм - опиум для народа… У нас Колька-алкоголик тоже, как напьется, ой-й… всю ночь под окном рычит. И пока водка в магазине не кончится, так и будет рычать. Вот я и спрашиваю: разница в чем у буддизьма и алкоголизьма?
- Это ритуальная часть. Вам не понять, - спокойным голосом отвечает Татьяна.
- Это он вас что, Татьян, учит медведями орать? - не успокаивается дядя Толя.
- Там говорится, что если будешь просто молиться, картошка у тебя не вырастет, - с преувеличенным спокойствием отвечает Татьяна. - Нужно ее посадить, поливать, только потом она вырастет. Говорится: все, что с нами происходит - все наши беды, наши страдания, - мы сами посеяли причину этих бед.
- Подожди-подожди. Согласен… Но опять же… зачем ламе сидеть рычать о том, что картошка у тебя не вырастет, если ты ее не посадила, когда ты сама об этом знаешь?
- Он учит любви, состраданию, развитию ума…
- Подожди-подожди, развитию ума, ты говоришь, но ты не выглядишь умной… - подводит итог дядя Толя, и лицо Татьяны напрягается в смиренном выражении. - Ежели вот Колька по жизни дурак, - продолжает дядя Толя, - сколько ни рычи, ума у него в голове не прибавится.
- В учении говорится, надо любить землю, растения, - говорит Татьяна.
- Да согласен я, согласен. Да тока ж люди сами себя и то не любят! Себя не лю-бят! - дядя Толя тянет гласные, чтоб припасть на какую-нибудь согласную. - И я тебе вот че скажу: ты была христианкой и приняла буддистскую веру - это ладно, каждому свое. Но! Маленькое но! Вот ты сидишь, ламу своего слушаешь, а у тебя в душе все равно свой бог! Ламá, - постоянно ударяет на последний слог дядя Толя, - верит в своёго. А ты - в своёго. И другого нету! Ну не-ту… И каждый поклоняется своёму богу. Не еешному, - тыкает он в меня пальцем, - и не евошному, - тыкает он в Антона, - а своёму. Вот Зоя сидит, да я без всякого буддизьма ей скажу: «Зоя, вот так вот и вот так делать не нужно». Вот про че я говорю.
11. Домашние обязанности пока есть только у Насти и Зойки.
Настя - моет посуду, Зойка - подметает пол.
В следующем году Настя начнет доить коров
- А у вас церковь в деревне есть? - спрашиваю я.
- В шестидесяти километрах отсюда. Но ежели мне надо, я сел да поехал.
***
Весь день идет дождь. Вечером в бане домываются последние буддисты. Дядя Толя уходит калымить, прихватив с собой Антона. Дети смотрят мультики. Настя моет полы и посуду. Из города звонит Лида: она промокла под дождем и до завтра не вернется. Возвращаются из леса коровы. Милка бычится и не дает накинуть на себя веревку. Настя от страха залезает на забор. Краснуха «спускает» всего два литра молока, а должна четыре.
Возвращается дядя Толя, он копал землю для фундамента московского буддиста, купившего землю поблизости. Антон носил мешки. На ужин - комкистое пюре, по стакану молока и по две сосиски.
- А почему они пьют… - дядя Толя разводит руками, услышав, как в ночи поблизости матюкается Колька-алкоголик. - Я сам пил, очень много пил. И я тебе скажу, что человек пьет оттого, что тупая мысль его сбивает: выпить надо. А ежели ты себе в голову мысль вбил, то обязательно это сделаешь.
- А почему не вбить другую?
- А после этого другая, ты понимаешь, не идет. Вот я со вчера вбил, допустим, что мне на покос надо ехать, и я все равно поеду. Да, надо вбить себе с вечера план задания. А назавтра встал и уже стараешься этого придерживаться. А бывает, что завтра никакой работы не предвидится. Встал, а делать-то нечего. И, понимаешь, выпил, кха-кха-кха, - дядя Толя то ли кашляет, то ли плачет. - И все, ежели выпил, то все ему безразлично. Ему надо напиться и догнаться.
12. В зале находится самый дорогой предмет в хозяйстве Васильцовых -
телевизор, купленный в кредит
***
Ухватившись за лямки большой клетчатой сумки, Лида несет ее боком, подталкивая ногами. Дядя Толя тащит еще две.
- В одной - это все только канцелярия, - задыхаясь, говорит Лида. - А теперь будем пояса узлами завязывать, - она ставит сумку на середину залы.
Дети окружают ее. Лида расстегивает молнию на сумке. Антон стоит дальше всех, заложив большие руки за спину.
- Зоя, это тебе в школу, - Лида вынимает белую блузку и передает Зое. - Тихо! Я тебе сейчас еще достану кое-че. Саша, не трогай это! А это тетради, это пластилин. Коля, сейчас и до тебя дойду, - Лиду трясет. - Настя, это тебе, моя хорошая. Порадовала я вас? Катька, меряй, тебе туфли. Снимай это барахло. А это, Настя, тебе сумка новая - на первое время. Зоинька, тебе сапожки. Антон, а ты че, думаешь, тебе, что ли, нет ничего? Носок тока грязный сыми. Вот кроссовки - это тебе. Толя, тебе, думаешь, ниче не привезла? Вот тебе куртка, меряй. А это, Антоша, костюм брючный - тебе. Зоя, а это тебе продолжение. Зойка, новые туфли у тебя в школу - о-бал-деть! Ты че такая наглая, Зойка? Теперь будешь в школу красивая ходить. Чтоб не говорили: «Васильцовы, эта нищета, ничего не может купить». Красивые у меня будете! И не хуже других!
Желтый свет заходит в окно через желтые занавески, ныряет в раскрытые сумки. На пороге, не заходя в комнату, стоят бледные соседские дети четырех и пяти лет. Тянут шеи, чтобы увидеть содержимое сумок. Дядя Толя в новой куртке подходит к Антону, наклоняется и щупает носок новых кроссовок.
- Не, не малы… - тихо говорит Антон.
Настя и Катя надевают пуховики. Разглядывают блестящие бляшки на туфлях Зои. Лида продолжает задыхаться.
- А мне врач сказала, - Лида за столом прихлебывает чай из кружки. - «У тебя кистозы уже на обоих яишниках». А я спрашиваю: «Раков, ниче такого нету?» Она говорит: «Нет, все чисто у тебя»… Паш, пошуружи печку, - просит Лида.
13. Дети Лиды с радостью примеряют новые вещи
***
- Лида, не то. Уже не то, - Антонина - фельдшер, светловолосая женщина с широким лицом - нюхает омуля.
- На столе с вечера забыли, - отвечает Лида. - Я тебе сейчас нового отковыряю, он мерзлый.
- А этого отвари, - говорит Антонина, когда Лида возвращается с мороженым омулем. Она кладет его на клеенку и, надавливая на спинку ножа запястьем, разрезает. - Васька у меня сегодня был. И Ефим. Я говорю: «Пойдем, Вася, в больницу», - а они с бутылкой.
- У него тока зажило, и он опять заново.
- Толя вчера калымил… А сколько заплатит, не поинтересовался. Копейки ему опять дадут. А я считаю… - она сгрызает сине-розовое мясо с рыбьей кости, - что человеческий труд достойно должен быть оценен. И Толе это сказала. Московские приезжают, землю нашу покупают и нанимают деревенских за копейки.
- Я че, Тонь, Путину же все многодетки со всей страны пишут. Хочу, чтоб он именно на мое письмо внимание обратил. Ты мне помоги оконцовку-то написать.
- Пиши, что тут предвзятое отношение к таким семьям - за спиной говорят: «Когда рожала, она о чем думала?» У людей жалости нет, сострадания. Но ничего, будет день, и они поймут. Как она их, бедная, рóстит. И добавь, что на сегодняшний день ты, Лида, решаешь государственную программу по повышению генофонда России. Что ты - героиня, Лида. Потому что, чтоб шестерых в наше время родить, надо на такое отважиться. Но я тебе сказала, Лида: все, хватит. Еще одного твой организм не выдержит… Но я б на твоем месте, Лида, на Путина не рассчитывала. На себя только рассчитывай.
- А может, рискнуть? - неуверенно спрашивает Лида. - А то ведь начнется зима - и все, гуляй, Вася.
- Она тебе рассказывала, что в прошлом году хотела повеситься? - Антонина сбрасывает обглоданную кость в кучу мусора у печи. Туда пулей бросается кот и осторожно вытаскивает из кучи рыбий хребет. Слышно, как его зубы переламывают хрящи.
- А у меня выхода другого не было. Я думала, дети хоть пенсию на меня будут получать, - говорит Лида.
- Это аффект от безысходности, - говорит фельдшер. - Человек не подумал на год вперед, хочет проблему решить за минуту. В таких случаях хорошо, когда есть к кому прийти. Я как батюшка у них.
Во времянку врывается девушка с одутловатым лицом. Обесцвеченные волосы свисают у нее по плечам. На ней ярко-розовые кроссовки, под курткой черная футболка с белым зайцем. На животе написано: «Любимый зайка».
- У него… - всхлипывает она. - Рвет его!
Антонина, отложив кусок рыбы и вытерев языком зубы под верхней губой, встает. Входит дядя Толя. Девушка нетерпеливо всплескивает руками.
- Он вроде пытался отрезвиться в эти выходные, и вроде все нормально… А у него, когда все проходит, то ли сердце останавливается, то ли че. Он вечером сходил в баню, у него начало все неметь, мы ему рюмку дали.
- А чего рюмку давать? - строго спрашивает Антонина. - Надо было в больницу везти, чтоб прокапали, и все.
- Ну, понятное дело! - кричит девушка и, как будто не сумев выразить все словами, закатывается громким рыданием. - Как его сейчас довезти?! А сейчас у вас никакого укола нету?
- Чтоб не плакать, - жестко говорит Антонина, - не надо наливать.
- Давайте без вот этого сейчас! - кричит девушка. - Я сама знаю, что мне делать!
- А вот так мне говорить нельзя.
- Короче, поехали мы отсюда! - девушка разворачивается.
- Толь, свози Тоню к ним, - просит Лида. - Она еще молодая, не понимает, чего говорит.
Через полчаса Антонина возвращается.
- В больницу его увезли, - говорит она. - Он злой был, что я его разбудила. Обещал вернуться и меня повидать. Я уже психологию этих людей знаю.
14. Бляшки с новых Зойкиных туфель отвалились на следующий день
***
Дядя Толя останавливает машину возле железной ограды, отодвинутой в лесную зеленую темноту. Бряцает ключом в замке. Войдя в калитку, мы оказываемся в пестром круге, где каждую могилу одевают венки из пластмассовой хвои.
- А вот это мать моя, - говорит Лида, останавливаясь у своих крестов. С одного смотрит взрослая Настя. - Да, Настька - вылитая моя мать. А вот это отец мой… - показывает она на фото мужчины, похожего на саму Лиду, на Павла и на Сашку. - А это братик мой, девять месяцев ему было, - она показывает на трапецию, где в штырь для звездочки воткнута пластмассовая, потрескавшаяся от жары, дождей и снегов лисичка. Она смотрит на нас синими, как у Будды на дацане, глазами. - А там двоюродный брат, - идет дальше Лида, - он повешался.
- А вот тут могила-то пустая, - говорит Тоня, показывая на крест. - Байкал есть Байкал. Как пойдет сарма - вода летит в воздухе, лодки переворачиваются, а через двадцать минут тишина. Но и этого хватает, чтобы погибло много людей. Но мужики-то по пьяни все выдерживают. Большой оброк Байкал себе берет. Ладно… у покойников свои дела, пора нам и честь знать. Они сейчас нас пришли, встретили, но и им бежать надо, - говорит Антонина, и дядя Толя, бряцая ключами, направляется к калитке.
Выходя, я бросаю последний взгляд на этот маленький город мертвых, молодых и стариков, обставленный так пестро, так уютно и так красиво, как никогда не была обставлена их жизнь в этой рыбацкой деревне.
***
15. Администрация выдала социальную помощь семье,
ограничивающуюся тремя дневниками с фотографией Жириновского
Понедельник. Десять часов утра. Сельская администрация. Зоя в нарядных бантах держит меня за руку.
- Виктор Филиппыч, Васильцова журналистку привела! - кричит женский голос из кабинета. - Журналистка спрашивает, из каких расчетов мы Васильцовой тысячу рублей помощи выделили на сборы детей в школу!
В коридоре появляется мужчина с набрякшим застойной кровью носом, изъеденным сизыми прожилками. Его блестящие, толстые, как серебряные иголки, волосы зачесаны назад. Он в темном костюме.
- Мы из резервного фонда выделяем, - говорит он. - В нем у нас всего десять тысяч на поселение - бюджет мал. У нас сейчас на лечение одного ребенка ушло, на венки траурные уходит. У нас тут не одна Лида живет.
Лида стоит в сторонке и то шмыгает носом, вытирая его тыльной стороной ладони, то приглаживает короткие рыжие волосы. Зоя улыбается.
- У меня собственно дохода - всего миллион семьсот, - продолжает мужчина. - И дотаций из республики примерно столько же. У нас районная администрация. А есть опека и попечительство. У нас нет полномочий помогать этой семье, но мы можем поехать посмотреть, как они живут… - хитро продолжает он и, прищурившись, смотрит на Лиду. Лида опускает руку. - И если содержание детей плохое, мы пишем, и… - он снова делает паузу, - там уже опека лишает их детей, - договаривает он. Лида белеет.
- То есть, если я вас правильно понимаю, - говорю я, - у вас нет полномочий помочь этой семье, но есть полномочия сделать так, чтобы у них изъяли детей?
Мужчина улыбается. Лида хватает Зою за руку и выводит из здания администрации.
- Тоня, ну его, не буду письмо Путину писать, - говорит она вечером, сидя за столом во времянке. - Сплочатся они все против меня, что я жалуюсь. Детей отымут.
- А я тебе говорила, Лида, - спокойно говорит фельдшер, - рассчитывай только на себя.
Давя на нож, Антонина режет омуля, приговаривая, что им не дают лицензию на рыболовство, а рыба у них в крови. Рыба и водка. И еще неизвестно, кто кого убьет - человек Байкал или Байкал человека через водку, добытую с продажи омулей. От омуля сладко пахнет водкой.
16. Соседские дети пришли посмотреть на обновки Васильцовых
В избе темно. Дети спят. Баня холодная, напоминает о себе только запахом мыла и гнильцы. В темноте крадется кошка, волоча раздутый живот. Тихо. Сегодня не рычит даже Колька-алкоголик. Это пространство с приткнутыми друг к другу домами - то ли из-за высоких деревьев, а может, из-за тусклости северных красок - кажется пустым. На небе над избой собирается россыпь звезд - блестящих, как бляшки, позавчера отвалившиеся с Зойкиных туфель, как омулевая чешуя. Деревня погружается в ночь. А полная, будто беременная, луна выбрасывает сверху луч молочного света в счастливые глаза Будды, и всю ночь двор, изба и времянка завороженно смотрят в них.
Марина Ахмедова
«Русский репортёр»
В избе сонное дыхание перебивает и усиливает кисловатый запах, идущий из-под полов. За перегородкой неубранная родительская кровать. К ней боком приставлена детская, сколоченная из крашеных реек. Из-под цветного одеяла торчат две Колькины макушки. В самой большой комнате два кресла, диван. На нем, отвернувшись к спинке, спит Антон. Фиолетовые занавески закрывают проход в другую комнату, последнюю. Там Настя и Зоя спят на диване. Простыня задралась, показывая детские пятки и продранную обивку. Настя накрылась с головой. В креслах, стоящих к дивану впритык и не оставляющих в комнате больше места, спят Катя и Саша.
Выхожу, никого не будя. Крапает. Забытая на уличном столе трехлитровая банка молока собирает мелкие капли. Мокнут за забором и счастливые глаза Будды.
10. Каждый год в Байкале гибнут рыбаки, выходящие в ночь ставить сети.
Местные верят: Байкал берет оброк человеческими жертвами
- Понятно-понятно, - во времянке дядя Толя из своего кресла продолжает начатый без меня разговор с Татьяной. - Мир-то изменился, но мы все-таки живем в это время в этом месте - в глубинке, и надо делать то, что надо, а не то, что тебе хочется. Вот ваш ламá, - дядя Толя делает ударение на последний слог, - вчера весь день прорычал: «Р-р-р-р, р-р-р». А Зоя спрашивает: «Папа, это медведь?» И получается, ни об чем у ламы этого печали нету. Получается, работа у этого ламы такая - весь день медведем рычать. А смысл?
- Это он мантры читает, - говорит Татьяна.
- Вот раньше говорили, что религия - опиум для народа, а теперь я смело могу сказать, что буддизьм - опиум для народа… У нас Колька-алкоголик тоже, как напьется, ой-й… всю ночь под окном рычит. И пока водка в магазине не кончится, так и будет рычать. Вот я и спрашиваю: разница в чем у буддизьма и алкоголизьма?
- Это ритуальная часть. Вам не понять, - спокойным голосом отвечает Татьяна.
- Это он вас что, Татьян, учит медведями орать? - не успокаивается дядя Толя.
- Там говорится, что если будешь просто молиться, картошка у тебя не вырастет, - с преувеличенным спокойствием отвечает Татьяна. - Нужно ее посадить, поливать, только потом она вырастет. Говорится: все, что с нами происходит - все наши беды, наши страдания, - мы сами посеяли причину этих бед.
- Подожди-подожди. Согласен… Но опять же… зачем ламе сидеть рычать о том, что картошка у тебя не вырастет, если ты ее не посадила, когда ты сама об этом знаешь?
- Он учит любви, состраданию, развитию ума…
- Подожди-подожди, развитию ума, ты говоришь, но ты не выглядишь умной… - подводит итог дядя Толя, и лицо Татьяны напрягается в смиренном выражении. - Ежели вот Колька по жизни дурак, - продолжает дядя Толя, - сколько ни рычи, ума у него в голове не прибавится.
- В учении говорится, надо любить землю, растения, - говорит Татьяна.
- Да согласен я, согласен. Да тока ж люди сами себя и то не любят! Себя не лю-бят! - дядя Толя тянет гласные, чтоб припасть на какую-нибудь согласную. - И я тебе вот че скажу: ты была христианкой и приняла буддистскую веру - это ладно, каждому свое. Но! Маленькое но! Вот ты сидишь, ламу своего слушаешь, а у тебя в душе все равно свой бог! Ламá, - постоянно ударяет на последний слог дядя Толя, - верит в своёго. А ты - в своёго. И другого нету! Ну не-ту… И каждый поклоняется своёму богу. Не еешному, - тыкает он в меня пальцем, - и не евошному, - тыкает он в Антона, - а своёму. Вот Зоя сидит, да я без всякого буддизьма ей скажу: «Зоя, вот так вот и вот так делать не нужно». Вот про че я говорю.
11. Домашние обязанности пока есть только у Насти и Зойки.
Настя - моет посуду, Зойка - подметает пол.
В следующем году Настя начнет доить коров
- А у вас церковь в деревне есть? - спрашиваю я.
- В шестидесяти километрах отсюда. Но ежели мне надо, я сел да поехал.
***
Весь день идет дождь. Вечером в бане домываются последние буддисты. Дядя Толя уходит калымить, прихватив с собой Антона. Дети смотрят мультики. Настя моет полы и посуду. Из города звонит Лида: она промокла под дождем и до завтра не вернется. Возвращаются из леса коровы. Милка бычится и не дает накинуть на себя веревку. Настя от страха залезает на забор. Краснуха «спускает» всего два литра молока, а должна четыре.
Возвращается дядя Толя, он копал землю для фундамента московского буддиста, купившего землю поблизости. Антон носил мешки. На ужин - комкистое пюре, по стакану молока и по две сосиски.
- А почему они пьют… - дядя Толя разводит руками, услышав, как в ночи поблизости матюкается Колька-алкоголик. - Я сам пил, очень много пил. И я тебе скажу, что человек пьет оттого, что тупая мысль его сбивает: выпить надо. А ежели ты себе в голову мысль вбил, то обязательно это сделаешь.
- А почему не вбить другую?
- А после этого другая, ты понимаешь, не идет. Вот я со вчера вбил, допустим, что мне на покос надо ехать, и я все равно поеду. Да, надо вбить себе с вечера план задания. А назавтра встал и уже стараешься этого придерживаться. А бывает, что завтра никакой работы не предвидится. Встал, а делать-то нечего. И, понимаешь, выпил, кха-кха-кха, - дядя Толя то ли кашляет, то ли плачет. - И все, ежели выпил, то все ему безразлично. Ему надо напиться и догнаться.
12. В зале находится самый дорогой предмет в хозяйстве Васильцовых -
телевизор, купленный в кредит
***
Ухватившись за лямки большой клетчатой сумки, Лида несет ее боком, подталкивая ногами. Дядя Толя тащит еще две.
- В одной - это все только канцелярия, - задыхаясь, говорит Лида. - А теперь будем пояса узлами завязывать, - она ставит сумку на середину залы.
Дети окружают ее. Лида расстегивает молнию на сумке. Антон стоит дальше всех, заложив большие руки за спину.
- Зоя, это тебе в школу, - Лида вынимает белую блузку и передает Зое. - Тихо! Я тебе сейчас еще достану кое-че. Саша, не трогай это! А это тетради, это пластилин. Коля, сейчас и до тебя дойду, - Лиду трясет. - Настя, это тебе, моя хорошая. Порадовала я вас? Катька, меряй, тебе туфли. Снимай это барахло. А это, Настя, тебе сумка новая - на первое время. Зоинька, тебе сапожки. Антон, а ты че, думаешь, тебе, что ли, нет ничего? Носок тока грязный сыми. Вот кроссовки - это тебе. Толя, тебе, думаешь, ниче не привезла? Вот тебе куртка, меряй. А это, Антоша, костюм брючный - тебе. Зоя, а это тебе продолжение. Зойка, новые туфли у тебя в школу - о-бал-деть! Ты че такая наглая, Зойка? Теперь будешь в школу красивая ходить. Чтоб не говорили: «Васильцовы, эта нищета, ничего не может купить». Красивые у меня будете! И не хуже других!
Желтый свет заходит в окно через желтые занавески, ныряет в раскрытые сумки. На пороге, не заходя в комнату, стоят бледные соседские дети четырех и пяти лет. Тянут шеи, чтобы увидеть содержимое сумок. Дядя Толя в новой куртке подходит к Антону, наклоняется и щупает носок новых кроссовок.
- Не, не малы… - тихо говорит Антон.
Настя и Катя надевают пуховики. Разглядывают блестящие бляшки на туфлях Зои. Лида продолжает задыхаться.
- А мне врач сказала, - Лида за столом прихлебывает чай из кружки. - «У тебя кистозы уже на обоих яишниках». А я спрашиваю: «Раков, ниче такого нету?» Она говорит: «Нет, все чисто у тебя»… Паш, пошуружи печку, - просит Лида.
13. Дети Лиды с радостью примеряют новые вещи
***
- Лида, не то. Уже не то, - Антонина - фельдшер, светловолосая женщина с широким лицом - нюхает омуля.
- На столе с вечера забыли, - отвечает Лида. - Я тебе сейчас нового отковыряю, он мерзлый.
- А этого отвари, - говорит Антонина, когда Лида возвращается с мороженым омулем. Она кладет его на клеенку и, надавливая на спинку ножа запястьем, разрезает. - Васька у меня сегодня был. И Ефим. Я говорю: «Пойдем, Вася, в больницу», - а они с бутылкой.
- У него тока зажило, и он опять заново.
- Толя вчера калымил… А сколько заплатит, не поинтересовался. Копейки ему опять дадут. А я считаю… - она сгрызает сине-розовое мясо с рыбьей кости, - что человеческий труд достойно должен быть оценен. И Толе это сказала. Московские приезжают, землю нашу покупают и нанимают деревенских за копейки.
- Я че, Тонь, Путину же все многодетки со всей страны пишут. Хочу, чтоб он именно на мое письмо внимание обратил. Ты мне помоги оконцовку-то написать.
- Пиши, что тут предвзятое отношение к таким семьям - за спиной говорят: «Когда рожала, она о чем думала?» У людей жалости нет, сострадания. Но ничего, будет день, и они поймут. Как она их, бедная, рóстит. И добавь, что на сегодняшний день ты, Лида, решаешь государственную программу по повышению генофонда России. Что ты - героиня, Лида. Потому что, чтоб шестерых в наше время родить, надо на такое отважиться. Но я тебе сказала, Лида: все, хватит. Еще одного твой организм не выдержит… Но я б на твоем месте, Лида, на Путина не рассчитывала. На себя только рассчитывай.
- А может, рискнуть? - неуверенно спрашивает Лида. - А то ведь начнется зима - и все, гуляй, Вася.
- Она тебе рассказывала, что в прошлом году хотела повеситься? - Антонина сбрасывает обглоданную кость в кучу мусора у печи. Туда пулей бросается кот и осторожно вытаскивает из кучи рыбий хребет. Слышно, как его зубы переламывают хрящи.
- А у меня выхода другого не было. Я думала, дети хоть пенсию на меня будут получать, - говорит Лида.
- Это аффект от безысходности, - говорит фельдшер. - Человек не подумал на год вперед, хочет проблему решить за минуту. В таких случаях хорошо, когда есть к кому прийти. Я как батюшка у них.
Во времянку врывается девушка с одутловатым лицом. Обесцвеченные волосы свисают у нее по плечам. На ней ярко-розовые кроссовки, под курткой черная футболка с белым зайцем. На животе написано: «Любимый зайка».
- У него… - всхлипывает она. - Рвет его!
Антонина, отложив кусок рыбы и вытерев языком зубы под верхней губой, встает. Входит дядя Толя. Девушка нетерпеливо всплескивает руками.
- Он вроде пытался отрезвиться в эти выходные, и вроде все нормально… А у него, когда все проходит, то ли сердце останавливается, то ли че. Он вечером сходил в баню, у него начало все неметь, мы ему рюмку дали.
- А чего рюмку давать? - строго спрашивает Антонина. - Надо было в больницу везти, чтоб прокапали, и все.
- Ну, понятное дело! - кричит девушка и, как будто не сумев выразить все словами, закатывается громким рыданием. - Как его сейчас довезти?! А сейчас у вас никакого укола нету?
- Чтоб не плакать, - жестко говорит Антонина, - не надо наливать.
- Давайте без вот этого сейчас! - кричит девушка. - Я сама знаю, что мне делать!
- А вот так мне говорить нельзя.
- Короче, поехали мы отсюда! - девушка разворачивается.
- Толь, свози Тоню к ним, - просит Лида. - Она еще молодая, не понимает, чего говорит.
Через полчаса Антонина возвращается.
- В больницу его увезли, - говорит она. - Он злой был, что я его разбудила. Обещал вернуться и меня повидать. Я уже психологию этих людей знаю.
14. Бляшки с новых Зойкиных туфель отвалились на следующий день
***
Дядя Толя останавливает машину возле железной ограды, отодвинутой в лесную зеленую темноту. Бряцает ключом в замке. Войдя в калитку, мы оказываемся в пестром круге, где каждую могилу одевают венки из пластмассовой хвои.
- А вот это мать моя, - говорит Лида, останавливаясь у своих крестов. С одного смотрит взрослая Настя. - Да, Настька - вылитая моя мать. А вот это отец мой… - показывает она на фото мужчины, похожего на саму Лиду, на Павла и на Сашку. - А это братик мой, девять месяцев ему было, - она показывает на трапецию, где в штырь для звездочки воткнута пластмассовая, потрескавшаяся от жары, дождей и снегов лисичка. Она смотрит на нас синими, как у Будды на дацане, глазами. - А там двоюродный брат, - идет дальше Лида, - он повешался.
- А вот тут могила-то пустая, - говорит Тоня, показывая на крест. - Байкал есть Байкал. Как пойдет сарма - вода летит в воздухе, лодки переворачиваются, а через двадцать минут тишина. Но и этого хватает, чтобы погибло много людей. Но мужики-то по пьяни все выдерживают. Большой оброк Байкал себе берет. Ладно… у покойников свои дела, пора нам и честь знать. Они сейчас нас пришли, встретили, но и им бежать надо, - говорит Антонина, и дядя Толя, бряцая ключами, направляется к калитке.
Выходя, я бросаю последний взгляд на этот маленький город мертвых, молодых и стариков, обставленный так пестро, так уютно и так красиво, как никогда не была обставлена их жизнь в этой рыбацкой деревне.
***
15. Администрация выдала социальную помощь семье,
ограничивающуюся тремя дневниками с фотографией Жириновского
Понедельник. Десять часов утра. Сельская администрация. Зоя в нарядных бантах держит меня за руку.
- Виктор Филиппыч, Васильцова журналистку привела! - кричит женский голос из кабинета. - Журналистка спрашивает, из каких расчетов мы Васильцовой тысячу рублей помощи выделили на сборы детей в школу!
В коридоре появляется мужчина с набрякшим застойной кровью носом, изъеденным сизыми прожилками. Его блестящие, толстые, как серебряные иголки, волосы зачесаны назад. Он в темном костюме.
- Мы из резервного фонда выделяем, - говорит он. - В нем у нас всего десять тысяч на поселение - бюджет мал. У нас сейчас на лечение одного ребенка ушло, на венки траурные уходит. У нас тут не одна Лида живет.
Лида стоит в сторонке и то шмыгает носом, вытирая его тыльной стороной ладони, то приглаживает короткие рыжие волосы. Зоя улыбается.
- У меня собственно дохода - всего миллион семьсот, - продолжает мужчина. - И дотаций из республики примерно столько же. У нас районная администрация. А есть опека и попечительство. У нас нет полномочий помогать этой семье, но мы можем поехать посмотреть, как они живут… - хитро продолжает он и, прищурившись, смотрит на Лиду. Лида опускает руку. - И если содержание детей плохое, мы пишем, и… - он снова делает паузу, - там уже опека лишает их детей, - договаривает он. Лида белеет.
- То есть, если я вас правильно понимаю, - говорю я, - у вас нет полномочий помочь этой семье, но есть полномочия сделать так, чтобы у них изъяли детей?
Мужчина улыбается. Лида хватает Зою за руку и выводит из здания администрации.
- Тоня, ну его, не буду письмо Путину писать, - говорит она вечером, сидя за столом во времянке. - Сплочатся они все против меня, что я жалуюсь. Детей отымут.
- А я тебе говорила, Лида, - спокойно говорит фельдшер, - рассчитывай только на себя.
Давя на нож, Антонина режет омуля, приговаривая, что им не дают лицензию на рыболовство, а рыба у них в крови. Рыба и водка. И еще неизвестно, кто кого убьет - человек Байкал или Байкал человека через водку, добытую с продажи омулей. От омуля сладко пахнет водкой.
16. Соседские дети пришли посмотреть на обновки Васильцовых
В избе темно. Дети спят. Баня холодная, напоминает о себе только запахом мыла и гнильцы. В темноте крадется кошка, волоча раздутый живот. Тихо. Сегодня не рычит даже Колька-алкоголик. Это пространство с приткнутыми друг к другу домами - то ли из-за высоких деревьев, а может, из-за тусклости северных красок - кажется пустым. На небе над избой собирается россыпь звезд - блестящих, как бляшки, позавчера отвалившиеся с Зойкиных туфель, как омулевая чешуя. Деревня погружается в ночь. А полная, будто беременная, луна выбрасывает сверху луч молочного света в счастливые глаза Будды, и всю ночь двор, изба и времянка завороженно смотрят в них.
Марина Ахмедова
«Русский репортёр»