Мещанство против порока... Как это было и что из этого вышло?
Ещё народ и нравы РИ здесь, здесь и здесь
Мещанский порок
Истории о хулигане Ульянове и о женщине, которая хуже революции / декабрь, 2014
Этический концепт «Жалованной грамоты городам» 1785 года сводился к тому, что мещанином можно стать с помощью трудолюбия и добронравия, посредством торговли, промыслов, рукоделия и ремесла. А за тяжкие проступки мещанин лишается доброго имени[1]. ©
Самарская мещанская семья
Городское общество, в которое входили и мещане, имело дисциплинарную власть над своими членами. Оно могло исключать из своей среды «гражданина, который опорочен судом или которого явный и доверие нарушающий порок всем известен, хотя бы и судим еще не был, пока оправдается».Мещанские общества тоже имели право "исторгать" из мещанства людей порочных и развратных. После троекратного принятия к таковым исправительных мер они могли ссылать таких мещан на жительство в Сибирь; это право было отменено только указом от 12 июня 1900 года[2]. Однако и в начале ХХ века в делопроизводствах мещанских управ сохранились многочисленные дела, связанные с заботой об общественной нравственности.
Мещанство - главный герой урбанизации. Из мещан, смешанных с приехавшими в город крестьянами формировались в том числе и социальные низы города, "улица" с ее законами и образом жизни. И часто в нестандартном поведении мещанина проявлял себя поиск новой идентичности деревенским сознанием, оказавшимся в чужой городской среде. Отсюда получался хулиганский стиль поведения. Если мещанину не хватало городской закалки для того, чтобы быть более дерзким с властью, то выразить свое пренебрежение к городской культурной норме, свою обиду на государство и жизнь, он всегда мог в форме деструктивного поведения на улице.
В поведении так называемых "порочных мещан" обнаруживается тот же надрыв, что и в жанре мещанской драмы в литературе ("слезливые комедии"[3]), и в "жестоком (мещанском) романсе" в музыке: "сознание… эклектично, разломано… (еще не город, но уже не деревня)…"[4] Основными мещанскими пороками становятся поэтому воровство, пьянство, "праздношатательство". Типична характеристика "порочного" мещанина из Серпухова: "Холост, имеет от роду 23 года… был взят за праздношатательство в деревне… прислан для водворения… за кражу со взломом лишен всех прав и преимуществ… отправлен в исправительное арестантское отделение… а потом под надзор общества на 4 года"[5].
Но где грань между нормой и отклонением от нормы, между добродетелью и пороком? Пороком признавалось все, что противоречило основным задачам жизнедеятельности мещанского общества и мещанских семей. Но городская мещанская община, удерживая своих членов в границах традиционных норм поведения, сама постоянно подвергалась трансформации - из-за роста географической мобильности горожан в пореформенный период, из-за социальной пограничности сословия, а также в связи с революционными событиями начала XX века…
Самарская мещанка
По ту сторону власти и дисциплины мещанин оказывался по разным причинам. Одна из них - невозможность выдержать налоговый гнет, всей своей тяжестью ложившийся именно на этот основной городской социальный слой. Большинство мещан выбирали тактику приспособления, непротивления обстоятельствам жизни, но некоторая часть устремлялась в поисках лучшей участи за границы обжитого пространства. Машина же власти использовала все возможные способы, чтобы водворять мещан на их места и принуждать к выполнению их социальных ролей и обязательств.
Случались и другие коллизии. Так, в 1907-1908 годах Симбирское мещанское общество не знало, что делать с принадлежавшим к их обществу подростком Николаем Ульяновым. В селе Усолье в экономии графа Орлова-Давыдова умер слесарь И. А. Ульянов, оставив сына от первого брака Николая и жену, на которой женился вторым браком. Николай постоянно занимался мелкими кражами, хулиганил, поджигал около построек порох, за что в конце концов оказался "под судом" и до совершеннолетия был "отдан под надзор" своей тетке, самарской кухарке, проживавшей в Симбирске. Но тетка тут же отправила его обратно в Усолье к мачехе, та вернула Николая тетке, тетка отказалась его принимать, и 14-летнего хулигана решением сиротского суда отправили "этапным порядком" на попечение Симбирского мещанского общества. Мещанский староста обязывался "приискать лицо, которое изъявило бы согласие принять на себя обязанности опекуна". Сумел ли он это сделать, неизвестно, но в 1908 году управляющий Усольской вотчины писал уряднику полицейской стражи по Усольской волости, что "около двух недель тому назад в Усолье появился мальчик Николай Ульянов, который шляется везде и всюду по экономической усадьбе. Мальчик Ульянов имеет плохое поведение, почему прошу Вас объявить ему, чтоб он прекратил свои прогулки, а также и посещение вверенной мне усадьбы"[6]. Урядник, не зная, что делать с Николаем, написал приставу I стана Сызранского уезда, а тот решил отправить подростка этапным порядком теперь уже в Самару, в полицейское управление, для передачи на попечение тетке[7].
___
Пьянство и хулиганство в мещанской повседневности были явлением привычным, о чем постоянно сообщалось в провинциальной печати. Так, "Самарская газета" сообщала, что, когда 26 августа 1895 года пароход "Миссури", приближаясь к Сызрани, шел мимо кожевенного завода Ратушкова, с берега по нему раздались выстрелы. Это стрелял молодой мещанин Ратушков; на вопрос "Зачем?" он ответил: "Стрелял я, так как хотел вам салютовать!"[8] Куда более трагичным было дело 36-летней саратовской мещанки Марии Релизовой - "по профессии торговки на базаре". В 1917 году мещанское общество Саратова, по ходатайству детей Марии, Михаила и Раисы, приняло приговор о наложении на все ее имущество опеки "вследствие ея расточительности"[9]. Дети обратились за помощью к обществу уже тогда, когда Мария "растратила с своими любовниками" 600 рублей полученного от матери наследства и собралась продать дом - чем лишала "единственного крова своих четверых малолетних детей, с которыми обращалась грубо и безжалостно"[10]…
Все началось с того, что в 1912-м супруги Релизовы решили купить "домик на чужом месте" за 450 рублей. Деньги взяли в долг "с правом погашения ежемесячно". Жена настойчиво стала просить мужа оформить купчую на дом на ее имя, мотивируя это тем, что муж тогда "временно заболел". Тот уступил и оформил дом на Марию, но проблемы только начинались… Если до этого Мария сидела дома и занималась хозяйством, то теперь потребовала у мужа снять ей столик для торговли на базаре. Муж опять пошел навстречу. Но стоило жене начать торговать на базаре, как "начался разлад между супругами": у Марии "появилось новое базарное знакомство из мужчин", она стала "с ними проводить большинство время (так в тексте. - З. К.)", заработанные деньги "уходили на угощение компании" - "а тем временем муж аккуратно уплачивал ежемесячно долг за дом и содержал семью"[11]. Муж и мать пытались призвать Марию к порядку ("делали замечания"), но та "отвечала грубостью", а когда муж полностью выплатил долг, выгнала его из дому. Не в силах жить без детей, тот стал просить, чтобы Мария впустила его в дом в качестве квартиранта, и на этих правах вернулся в купленный им дом… После кончины матери (оставившей ей 600 рублей наследства) Мария перестала торговать на рынке и, не стесняясь ни детей, ни бывшего мужа-квартиранта, принялась приводить домой мужчин…
___
А вскоре грянула Февральская революция. Муж Марии, как бывший городовой, на полтора месяца, до 20 апреля 1917 года, оказался за решеткой. Дети - брошены, им нечего есть. Новая власть учреждает милицию - куда и обращаются соседи Марии Релизовой, обвиняющие ее в том, что она "является по натуре грубой женщиной, обращающейся с детьми деспотически, образ жизни ведет распутный, тогда как муж ея, в их глазах, является трезвым, смирным мужчиной, любящим своих детей и всегда о них заботящимся"[12]. Милиция провела расследование и выяснила, что бывший городовой "удручен семейным горем, хороший семьянин, любит своих детей, которые сиротски группируются около него. Дети, несмотря на бедную обстановку и семейную распрю, выглядят воспитанными детьми"[13]. Но для милиции дело показалось чересчур тонким, и его передали на рассмотрение мещанского общества. Ну, а тому не впервой было иметь дело с таким пороком, и оно наложило на имущество Марии опеку…
Выбранные произвольно, эти три истории из мещанской повседневности не могут, безусловно, трактоваться как знаковые. Однако эти отрывки индивидуальных судеб показывают, что в начале ХХ века мещанская нравственность все еще находилась под контролем традиционного общества, корпорации, решавшей судьбу своих порочных членов. С другой стороны, специфика пограничного по своему положению сословия постоянно создавала благоприятную почву для разрушения связей, присущих общине, и провоцировала к маленькому повседневному "бунту" тех, кто находился на краю сословной "ойкумены". Бытовой хулиганящий мещанин органично преобразился в "озорующего" мещанина эпохи Первой русской революции. На великий бунт Октября 1917-го он в массе своей не поднялся, но пополнил ряды городских хулиганов советской поры. Так маленький мещанский порок тихонько перешагнул революции и притаился в недрах быта "нового мира"…
_______
Примечания
[1]. Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи (XVIII - начало XX века). М. 2009. С. 367-368.
[2]. Там же. С. 468.
[3]. Байкель В. Б. Мещанская драма эпохи Просвещения. Тюмень. 1990. С. 26.
[4]. Кофман А. Ф. Аргентинское танго и русский мещанский романс // http://www.otango.ru/text/atromans.html (Дата обращения: 1.06. 2014).
[5]. ЦГИАМ. Ф. 852. Оп. 3. Д. 19. Л. 1.
[6]. Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. 143. Оп. 1. Д. 482.
Л. 1-16.
[7]. Там же. Л. 19.
[8]. Симбирские губернские ведомости. 1895. 2 августа. № 54. С. 1-2.
[9]. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 94. Оп. 1. Д. 2795. Л. 54.
[10]. Там же. Л. 54 об
[11]. Там же. Л. 55 об.
[12]. Там же. Л. 56.
[13]. Там же. Л. 56 об.
Зоя Кобозева, кандидат исторических наук
«РГ Родина», №12(0), 1 декабря 2014
Мещанский порок
Истории о хулигане Ульянове и о женщине, которая хуже революции / декабрь, 2014
Этический концепт «Жалованной грамоты городам» 1785 года сводился к тому, что мещанином можно стать с помощью трудолюбия и добронравия, посредством торговли, промыслов, рукоделия и ремесла. А за тяжкие проступки мещанин лишается доброго имени[1]. ©
Самарская мещанская семья
Городское общество, в которое входили и мещане, имело дисциплинарную власть над своими членами. Оно могло исключать из своей среды «гражданина, который опорочен судом или которого явный и доверие нарушающий порок всем известен, хотя бы и судим еще не был, пока оправдается».Мещанские общества тоже имели право "исторгать" из мещанства людей порочных и развратных. После троекратного принятия к таковым исправительных мер они могли ссылать таких мещан на жительство в Сибирь; это право было отменено только указом от 12 июня 1900 года[2]. Однако и в начале ХХ века в делопроизводствах мещанских управ сохранились многочисленные дела, связанные с заботой об общественной нравственности.
Мещанство - главный герой урбанизации. Из мещан, смешанных с приехавшими в город крестьянами формировались в том числе и социальные низы города, "улица" с ее законами и образом жизни. И часто в нестандартном поведении мещанина проявлял себя поиск новой идентичности деревенским сознанием, оказавшимся в чужой городской среде. Отсюда получался хулиганский стиль поведения. Если мещанину не хватало городской закалки для того, чтобы быть более дерзким с властью, то выразить свое пренебрежение к городской культурной норме, свою обиду на государство и жизнь, он всегда мог в форме деструктивного поведения на улице.
В поведении так называемых "порочных мещан" обнаруживается тот же надрыв, что и в жанре мещанской драмы в литературе ("слезливые комедии"[3]), и в "жестоком (мещанском) романсе" в музыке: "сознание… эклектично, разломано… (еще не город, но уже не деревня)…"[4] Основными мещанскими пороками становятся поэтому воровство, пьянство, "праздношатательство". Типична характеристика "порочного" мещанина из Серпухова: "Холост, имеет от роду 23 года… был взят за праздношатательство в деревне… прислан для водворения… за кражу со взломом лишен всех прав и преимуществ… отправлен в исправительное арестантское отделение… а потом под надзор общества на 4 года"[5].
Но где грань между нормой и отклонением от нормы, между добродетелью и пороком? Пороком признавалось все, что противоречило основным задачам жизнедеятельности мещанского общества и мещанских семей. Но городская мещанская община, удерживая своих членов в границах традиционных норм поведения, сама постоянно подвергалась трансформации - из-за роста географической мобильности горожан в пореформенный период, из-за социальной пограничности сословия, а также в связи с революционными событиями начала XX века…
Самарская мещанка
По ту сторону власти и дисциплины мещанин оказывался по разным причинам. Одна из них - невозможность выдержать налоговый гнет, всей своей тяжестью ложившийся именно на этот основной городской социальный слой. Большинство мещан выбирали тактику приспособления, непротивления обстоятельствам жизни, но некоторая часть устремлялась в поисках лучшей участи за границы обжитого пространства. Машина же власти использовала все возможные способы, чтобы водворять мещан на их места и принуждать к выполнению их социальных ролей и обязательств.
Случались и другие коллизии. Так, в 1907-1908 годах Симбирское мещанское общество не знало, что делать с принадлежавшим к их обществу подростком Николаем Ульяновым. В селе Усолье в экономии графа Орлова-Давыдова умер слесарь И. А. Ульянов, оставив сына от первого брака Николая и жену, на которой женился вторым браком. Николай постоянно занимался мелкими кражами, хулиганил, поджигал около построек порох, за что в конце концов оказался "под судом" и до совершеннолетия был "отдан под надзор" своей тетке, самарской кухарке, проживавшей в Симбирске. Но тетка тут же отправила его обратно в Усолье к мачехе, та вернула Николая тетке, тетка отказалась его принимать, и 14-летнего хулигана решением сиротского суда отправили "этапным порядком" на попечение Симбирского мещанского общества. Мещанский староста обязывался "приискать лицо, которое изъявило бы согласие принять на себя обязанности опекуна". Сумел ли он это сделать, неизвестно, но в 1908 году управляющий Усольской вотчины писал уряднику полицейской стражи по Усольской волости, что "около двух недель тому назад в Усолье появился мальчик Николай Ульянов, который шляется везде и всюду по экономической усадьбе. Мальчик Ульянов имеет плохое поведение, почему прошу Вас объявить ему, чтоб он прекратил свои прогулки, а также и посещение вверенной мне усадьбы"[6]. Урядник, не зная, что делать с Николаем, написал приставу I стана Сызранского уезда, а тот решил отправить подростка этапным порядком теперь уже в Самару, в полицейское управление, для передачи на попечение тетке[7].
___
Пьянство и хулиганство в мещанской повседневности были явлением привычным, о чем постоянно сообщалось в провинциальной печати. Так, "Самарская газета" сообщала, что, когда 26 августа 1895 года пароход "Миссури", приближаясь к Сызрани, шел мимо кожевенного завода Ратушкова, с берега по нему раздались выстрелы. Это стрелял молодой мещанин Ратушков; на вопрос "Зачем?" он ответил: "Стрелял я, так как хотел вам салютовать!"[8] Куда более трагичным было дело 36-летней саратовской мещанки Марии Релизовой - "по профессии торговки на базаре". В 1917 году мещанское общество Саратова, по ходатайству детей Марии, Михаила и Раисы, приняло приговор о наложении на все ее имущество опеки "вследствие ея расточительности"[9]. Дети обратились за помощью к обществу уже тогда, когда Мария "растратила с своими любовниками" 600 рублей полученного от матери наследства и собралась продать дом - чем лишала "единственного крова своих четверых малолетних детей, с которыми обращалась грубо и безжалостно"[10]…
Все началось с того, что в 1912-м супруги Релизовы решили купить "домик на чужом месте" за 450 рублей. Деньги взяли в долг "с правом погашения ежемесячно". Жена настойчиво стала просить мужа оформить купчую на дом на ее имя, мотивируя это тем, что муж тогда "временно заболел". Тот уступил и оформил дом на Марию, но проблемы только начинались… Если до этого Мария сидела дома и занималась хозяйством, то теперь потребовала у мужа снять ей столик для торговли на базаре. Муж опять пошел навстречу. Но стоило жене начать торговать на базаре, как "начался разлад между супругами": у Марии "появилось новое базарное знакомство из мужчин", она стала "с ними проводить большинство время (так в тексте. - З. К.)", заработанные деньги "уходили на угощение компании" - "а тем временем муж аккуратно уплачивал ежемесячно долг за дом и содержал семью"[11]. Муж и мать пытались призвать Марию к порядку ("делали замечания"), но та "отвечала грубостью", а когда муж полностью выплатил долг, выгнала его из дому. Не в силах жить без детей, тот стал просить, чтобы Мария впустила его в дом в качестве квартиранта, и на этих правах вернулся в купленный им дом… После кончины матери (оставившей ей 600 рублей наследства) Мария перестала торговать на рынке и, не стесняясь ни детей, ни бывшего мужа-квартиранта, принялась приводить домой мужчин…
___
А вскоре грянула Февральская революция. Муж Марии, как бывший городовой, на полтора месяца, до 20 апреля 1917 года, оказался за решеткой. Дети - брошены, им нечего есть. Новая власть учреждает милицию - куда и обращаются соседи Марии Релизовой, обвиняющие ее в том, что она "является по натуре грубой женщиной, обращающейся с детьми деспотически, образ жизни ведет распутный, тогда как муж ея, в их глазах, является трезвым, смирным мужчиной, любящим своих детей и всегда о них заботящимся"[12]. Милиция провела расследование и выяснила, что бывший городовой "удручен семейным горем, хороший семьянин, любит своих детей, которые сиротски группируются около него. Дети, несмотря на бедную обстановку и семейную распрю, выглядят воспитанными детьми"[13]. Но для милиции дело показалось чересчур тонким, и его передали на рассмотрение мещанского общества. Ну, а тому не впервой было иметь дело с таким пороком, и оно наложило на имущество Марии опеку…
Выбранные произвольно, эти три истории из мещанской повседневности не могут, безусловно, трактоваться как знаковые. Однако эти отрывки индивидуальных судеб показывают, что в начале ХХ века мещанская нравственность все еще находилась под контролем традиционного общества, корпорации, решавшей судьбу своих порочных членов. С другой стороны, специфика пограничного по своему положению сословия постоянно создавала благоприятную почву для разрушения связей, присущих общине, и провоцировала к маленькому повседневному "бунту" тех, кто находился на краю сословной "ойкумены". Бытовой хулиганящий мещанин органично преобразился в "озорующего" мещанина эпохи Первой русской революции. На великий бунт Октября 1917-го он в массе своей не поднялся, но пополнил ряды городских хулиганов советской поры. Так маленький мещанский порок тихонько перешагнул революции и притаился в недрах быта "нового мира"…
_______
Примечания
[1]. Иванова Н. А., Желтова В. П. Сословное общество Российской империи (XVIII - начало XX века). М. 2009. С. 367-368.
[2]. Там же. С. 468.
[3]. Байкель В. Б. Мещанская драма эпохи Просвещения. Тюмень. 1990. С. 26.
[4]. Кофман А. Ф. Аргентинское танго и русский мещанский романс // http://www.otango.ru/text/atromans.html (Дата обращения: 1.06. 2014).
[5]. ЦГИАМ. Ф. 852. Оп. 3. Д. 19. Л. 1.
[6]. Государственный архив Ульяновской области (ГАУО). Ф. 143. Оп. 1. Д. 482.
Л. 1-16.
[7]. Там же. Л. 19.
[8]. Симбирские губернские ведомости. 1895. 2 августа. № 54. С. 1-2.
[9]. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 94. Оп. 1. Д. 2795. Л. 54.
[10]. Там же. Л. 54 об
[11]. Там же. Л. 55 об.
[12]. Там же. Л. 56.
[13]. Там же. Л. 56 об.
Зоя Кобозева, кандидат исторических наук
«РГ Родина», №12(0), 1 декабря 2014