Две войны. Шота Кохташвили
Ещё о ветеранах ВОВ
Шота Христофорович Кохташвили
Две войны: ветераны о ВОВ и национализме
74 года назад народ многомилионной страны встал на защиту своей Родины. Плечом к плечу сражались воины-освободители против фашизма: украинцы и русские, грузины и татары, чеченцы и евреи. У ветеранов разных национальностей - разная история борьбы, но одна на всех победа. Герои нашего проекта рассказывают не только о своём военном опыте, но и отвечают на вопрос «есть ли на фронте национализм». ©Другие ветераны проекта
Шота Кохташвили
Шота Христофорович Кохташвили:
92 года, грузин. Звание: старшина. Награды:
- Орден Отечественной войны II степени,
- Орден Красной Звезды,
- Медаль «За отвагу»,
- Медаль «За оборону Кавказа»,
- Медаль «За победу над Германией» и др.
Родился и призван: родился в с. Ацкури, призван в г. Телави, Грузия. Воевал: Северный Кавказ; Владикавказ; Псков; Малая Земля и Новороссийск; Крым, охрана Ялтинской конференции; Киев, Украина; г. Ровно, Украина. Демобилизирован: Западная Украина, 1949г.Шота Кохташвили: - Я родился в Кахетии, в селе Ацкури. Школу закончил в 41-м году. 21 июня было воскресенье, а 22 июня нам давали аттестаты. Когда пришли повестки, все наши ребята пошли в военкомат - думали, что будем воевать вместе. Но их взяли, а меня - нет. В анкете была графа «деятельность родителей». Я написал, что отец был репрессирован как враг народа. Он участвовал в Гражданской войне, был ранен в руку. Я тогда не знал, почему его репрессировали. Думал, что это ошибка. Уже после, когда открыли архивы, мы узнали, за что его посадили: какой-то Сихарулидзе донес. Сказал, что Христофор Кохташвили «неправильно работал». В 1937-м отца отправили в Сибирь. После его ареста меня воспитывали дедушка и бабушка: мать умерла, когда мне не было двух лет.
И вот я - патриот своей Родины, верил великому Сталину как богу - хочу воевать, но меня не берут. Один раз, другой. Потом мне сказали, что, если я хочу на фронт, надо написать в анкете, что мои родители - колхозники. Я так и сделал, и тогда меня забрали.
Я был ручным пулеметчиком, первым номером. Вторым номером у меня был боец по фамилии Путин. В полку были почти все национальности Советского Союза. И грузины, и армяне, и русские, и украинцы. И жители Средней Азии, и сибиряки, а еще чуваши, киргизы… Все были, но мы об этом не думали. Кто посмел бы сказать другому «ты - киргиз, ты - казах»? Это было невозможно. Ты - брат мой. Все мы были вместе.
Каждый день нас бомбили. Первой появлялась «рама» - самолет разведки, а потом шли бомбардировщики. И был такой случай. Как-то мы готовили кашу. Когда началась бомбежка, все легли, а после уже увидели, что Миша Сирагадзе сел на котелок и сидел на нем всю бомбежку. Он сказал, что мы все дураки и что каша могла испортиться.
Когда меня принимали в партию, старший спросил: «товарищ Кохташвили, а вы фашистов боитесь?» Я не успел ответить - немцы начали стрелять. Все сразу залегли - ну, кто же умереть хочет? А я остался стоять - меня же принимали в великую партию. Старший потом сказал, что свой вопрос снимает.
Про отца моего тогда никто не знал. Узнали потом, когда меня награждали: если награда высокая, отправляют запрос на родину. Как-то меня вызвали к замкомандиру полка. Я зашел, он сидит за столом, с бумагами, среди них - письмо, где написано, что мой отец репрессирован как враг народа, но на сына это не распространяется. Но я был лучшим пулеметчиком. Когда в 44-м году была комиссия, где разбирали мое дело, мне дали только выговор без занесения в личную карточку. Потом мне предлагали поступать в школу офицеров, но я отказывался - не хотел снова заполнять анкету.
В конце августа нас отправили в Геленджик, учиться морскому десанту. Там были виноградники. Виноград был неспелый, но мы его все равно ели. У меня началась дизентерия, и я ослаб, а мне ведь надо пулемет нести - восемь с половиной килограммов, - запас еды на пять суток, две противотанковых гранаты, две противопехотных и еще патроны в вещмешке. В общем, было тяжело.
После обучения нас отправили освобождать Новороссийск. Высадились в районе цементного завода. Сначала мы прятались под вагонами. На втором этаже элеватора «Красный дон» стоял пулемет и стрелял по нам. Я попросил у командира разрешения открыть по ним огонь и начал стрелять. Вражеский пулемет замолк. Не знаю, убил я кого-то или они просто убежали, но сразу после этого началась страшная бомбежка. Тогда я первый и единственный раз помолился богу. В моем родном селе есть церковь Святого Георгия, я попросил его: «Спасай меня!». Это ли помогло, или что-то еще, но эту войну я прошел.
После бомбежки командир взвода отправил меня через дорогу в пристрелянную зону. Когда у тебя дизентерия, идти согнувшись тяжело. Ну, я решил - умирать так умирать, встал и пошел в полный рост. Успел пройти половину дороги. Стрельба в это время почему-то остановилась. Думаю, что у них тоже ценили храбрых людей. Штурм города шел пять дней. 16 сентября нашему полку присвоили звание «Новороссийский гвардейский полк».
После этого я был на Северном Кавказе, а оттуда перешел в Крым. Был в Бахчисарае, Симферополе. Во время Крымской конференции (Ялтинской - прим.ред. ) нас расставили часовыми от аэропорта до Ялты. Мы стояли и смотрели, когда проедут Сталин, Черчилль и Рузвельт, а потом каждый говорил, что их видел. И я тоже так говорю.
В 1947 году нас отправили в Ровно - в полк, который воевал против бандеровцев. Там в городе Ракитное были банда Черешни, банда Германа и рейдовая группа Сметаны. Это клички главарей. Я был начальником группы. Бандеровцы называли нас «группа Цыгана», потому что я был темным и кудрявым. За мою голову они назначили награду в десять тысяч рублей. На Западной Украине я был до марта 49-го года. Потом демобилизовали, и война для меня кончилась.
Родиной для меня тогда был весь Советский союз. Я из небольшого села попал в Москву, один из величайших городов мира. Это тоже моя родина. У меня было много друзей - и русских, и киргизов. Но увы, люди умирают.
С женой я познакомился во время войны. Девочки тогда писали солдатам, это было в моде. Подписывали, например, «самому храброму». Почтальон, который носил нам письма, увидел про меня статью в газете и отдал мне письмо с такой подписью. Письмо от нее. Год переписывались, потом перестали. А когда она закончила институт, ее послали работать в Тбилиси. Ей случайно дали комнату у моей тети.
Я зашел к тете и встретил ее. Пригласил в оперный театр и оказалось, что это она мне писала. В 1952 году мы поженились.
После этого я окончил Высшую партийную школу при ЦК и истфак Тбилисского университета. Работал на производстве и секретарем парторганизации. Был начальником отдела кадров жиркомбината, товароведом, начальником цеха зеркально-механического комбината. Отца после смерти Сталина реабилитировали. Но он погиб в лагерях, мы точно не знаем где.
Текст: Василий Колотилов, фото: Кирилл Овчинников
проект «Две войны: ветераны о ВОВ и национализме», 2015Продолжение следует...
Шота Христофорович Кохташвили
Две войны: ветераны о ВОВ и национализме
74 года назад народ многомилионной страны встал на защиту своей Родины. Плечом к плечу сражались воины-освободители против фашизма: украинцы и русские, грузины и татары, чеченцы и евреи. У ветеранов разных национальностей - разная история борьбы, но одна на всех победа. Герои нашего проекта рассказывают не только о своём военном опыте, но и отвечают на вопрос «есть ли на фронте национализм». ©Другие ветераны проекта
Шота Кохташвили
Шота Христофорович Кохташвили:
92 года, грузин. Звание: старшина. Награды:
- Орден Отечественной войны II степени,
- Орден Красной Звезды,
- Медаль «За отвагу»,
- Медаль «За оборону Кавказа»,
- Медаль «За победу над Германией» и др.
Родился и призван: родился в с. Ацкури, призван в г. Телави, Грузия. Воевал: Северный Кавказ; Владикавказ; Псков; Малая Земля и Новороссийск; Крым, охрана Ялтинской конференции; Киев, Украина; г. Ровно, Украина. Демобилизирован: Западная Украина, 1949г.Шота Кохташвили: - Я родился в Кахетии, в селе Ацкури. Школу закончил в 41-м году. 21 июня было воскресенье, а 22 июня нам давали аттестаты. Когда пришли повестки, все наши ребята пошли в военкомат - думали, что будем воевать вместе. Но их взяли, а меня - нет. В анкете была графа «деятельность родителей». Я написал, что отец был репрессирован как враг народа. Он участвовал в Гражданской войне, был ранен в руку. Я тогда не знал, почему его репрессировали. Думал, что это ошибка. Уже после, когда открыли архивы, мы узнали, за что его посадили: какой-то Сихарулидзе донес. Сказал, что Христофор Кохташвили «неправильно работал». В 1937-м отца отправили в Сибирь. После его ареста меня воспитывали дедушка и бабушка: мать умерла, когда мне не было двух лет.
И вот я - патриот своей Родины, верил великому Сталину как богу - хочу воевать, но меня не берут. Один раз, другой. Потом мне сказали, что, если я хочу на фронт, надо написать в анкете, что мои родители - колхозники. Я так и сделал, и тогда меня забрали.
Я был ручным пулеметчиком, первым номером. Вторым номером у меня был боец по фамилии Путин. В полку были почти все национальности Советского Союза. И грузины, и армяне, и русские, и украинцы. И жители Средней Азии, и сибиряки, а еще чуваши, киргизы… Все были, но мы об этом не думали. Кто посмел бы сказать другому «ты - киргиз, ты - казах»? Это было невозможно. Ты - брат мой. Все мы были вместе.
Каждый день нас бомбили. Первой появлялась «рама» - самолет разведки, а потом шли бомбардировщики. И был такой случай. Как-то мы готовили кашу. Когда началась бомбежка, все легли, а после уже увидели, что Миша Сирагадзе сел на котелок и сидел на нем всю бомбежку. Он сказал, что мы все дураки и что каша могла испортиться.
Когда меня принимали в партию, старший спросил: «товарищ Кохташвили, а вы фашистов боитесь?» Я не успел ответить - немцы начали стрелять. Все сразу залегли - ну, кто же умереть хочет? А я остался стоять - меня же принимали в великую партию. Старший потом сказал, что свой вопрос снимает.
Про отца моего тогда никто не знал. Узнали потом, когда меня награждали: если награда высокая, отправляют запрос на родину. Как-то меня вызвали к замкомандиру полка. Я зашел, он сидит за столом, с бумагами, среди них - письмо, где написано, что мой отец репрессирован как враг народа, но на сына это не распространяется. Но я был лучшим пулеметчиком. Когда в 44-м году была комиссия, где разбирали мое дело, мне дали только выговор без занесения в личную карточку. Потом мне предлагали поступать в школу офицеров, но я отказывался - не хотел снова заполнять анкету.
В конце августа нас отправили в Геленджик, учиться морскому десанту. Там были виноградники. Виноград был неспелый, но мы его все равно ели. У меня началась дизентерия, и я ослаб, а мне ведь надо пулемет нести - восемь с половиной килограммов, - запас еды на пять суток, две противотанковых гранаты, две противопехотных и еще патроны в вещмешке. В общем, было тяжело.
После обучения нас отправили освобождать Новороссийск. Высадились в районе цементного завода. Сначала мы прятались под вагонами. На втором этаже элеватора «Красный дон» стоял пулемет и стрелял по нам. Я попросил у командира разрешения открыть по ним огонь и начал стрелять. Вражеский пулемет замолк. Не знаю, убил я кого-то или они просто убежали, но сразу после этого началась страшная бомбежка. Тогда я первый и единственный раз помолился богу. В моем родном селе есть церковь Святого Георгия, я попросил его: «Спасай меня!». Это ли помогло, или что-то еще, но эту войну я прошел.
После бомбежки командир взвода отправил меня через дорогу в пристрелянную зону. Когда у тебя дизентерия, идти согнувшись тяжело. Ну, я решил - умирать так умирать, встал и пошел в полный рост. Успел пройти половину дороги. Стрельба в это время почему-то остановилась. Думаю, что у них тоже ценили храбрых людей. Штурм города шел пять дней. 16 сентября нашему полку присвоили звание «Новороссийский гвардейский полк».
После этого я был на Северном Кавказе, а оттуда перешел в Крым. Был в Бахчисарае, Симферополе. Во время Крымской конференции (Ялтинской - прим.ред. ) нас расставили часовыми от аэропорта до Ялты. Мы стояли и смотрели, когда проедут Сталин, Черчилль и Рузвельт, а потом каждый говорил, что их видел. И я тоже так говорю.
В 1947 году нас отправили в Ровно - в полк, который воевал против бандеровцев. Там в городе Ракитное были банда Черешни, банда Германа и рейдовая группа Сметаны. Это клички главарей. Я был начальником группы. Бандеровцы называли нас «группа Цыгана», потому что я был темным и кудрявым. За мою голову они назначили награду в десять тысяч рублей. На Западной Украине я был до марта 49-го года. Потом демобилизовали, и война для меня кончилась.
Родиной для меня тогда был весь Советский союз. Я из небольшого села попал в Москву, один из величайших городов мира. Это тоже моя родина. У меня было много друзей - и русских, и киргизов. Но увы, люди умирают.
С женой я познакомился во время войны. Девочки тогда писали солдатам, это было в моде. Подписывали, например, «самому храброму». Почтальон, который носил нам письма, увидел про меня статью в газете и отдал мне письмо с такой подписью. Письмо от нее. Год переписывались, потом перестали. А когда она закончила институт, ее послали работать в Тбилиси. Ей случайно дали комнату у моей тети.
Я зашел к тете и встретил ее. Пригласил в оперный театр и оказалось, что это она мне писала. В 1952 году мы поженились.
После этого я окончил Высшую партийную школу при ЦК и истфак Тбилисского университета. Работал на производстве и секретарем парторганизации. Был начальником отдела кадров жиркомбината, товароведом, начальником цеха зеркально-механического комбината. Отца после смерти Сталина реабилитировали. Но он погиб в лагерях, мы точно не знаем где.
Текст: Василий Колотилов, фото: Кирилл Овчинников
проект «Две войны: ветераны о ВОВ и национализме», 2015Продолжение следует...