Шломо Цемах, часть I
Мне казалось, я достаточно знаю про "угандийский план", ставший причиной острого кризиса в раннем сионистском движении, но чтение замечательной книги воспоминаний Шломо Цемаха "Первый год" (שלמה צמח, "שנה ראשונה", עם עובד, 1952) убедило меня в том, что я имел очень слабое представление об одном немаловажном аспекте этой коллизии.
Почти все мои прежние познания в данном вопросе касались его политического бэкграунда и, скажем так, процедурной стороны. В апреле 1903 года британский министр колоний Джозеф Чемберлен предложил для еврейского заселения территорию в Восточной Африке, и через несколько месяцев Теодор Герцль представил его предложение делегатам VI Сионистского конгресса. Противники "угандийского плана", которых на конгрессе возглавил Йехиэль Членов, сумели составить серьезную оппозицию Герцлю, но проиграли в ходе решающего голосования. Вскоре на роль их виднейшего лидера выдвинулся Менахем Усышкин, находившийся в Эрец-Исраэль в период работы конгресса и не сумевший приехать в Базель. По его инициативе в ноябре 1903 года в Харькове была созвана конференция "сионистов Сиона", объявившая августовские решения VI конгресса противоречащими программным документам ВСО и выступившая с угрозой объединить противников "угандийского плана" в новую всемирную ассоциацию, которая будет готова оспаривать в судебном порядке право "восточноафриканского большинства" распоряжаться активами ВСО, Еврейского Национального Фонда и Еврейского колониального банка. Харьковская конференция также постановила, что до разрешения конфликта членские взносы российских сионистов, составлявших основную массу противников "угандийского плана", не будут переводиться на контролируемые Герцлем счета.
Сионистское движение оказалось на грани раскола, и в апреле 1904 года Большой Исполком ВСО предпринял попытку примерения, завершившуюся частичным успехом. Спустя два с половиной месяца Герцль умер, и через год после его смерти VII Сионистский конгресс провел повторное голосование по предложению британского министра колоний, отклонил его и тем самым поставил точку в угандийской полемике.
Слева: Менахем Усышкин, справа: Теодор Герцль, между ними - карта британской Восточной Африки и вышедший в дни работы VI Сионистского
конгресса номер газеты "Ди Вельт" с опубликованным в нем посланием представителя британского МИД Клемента Хилла помощнику Герцля.
Для еврейского заселения предлагалась равнина Uasin Gishu, расположенная к северо-востоку от озера Виктория, на территории современной
Кении. Площадь предложенной англичанами территории составляла порядка 13.000 кв.км, на тысячу кв. км меньше, чем территория еврейского
государства согласно резолюции ООН от 29.11.1947.
Недовольные результатами VII конгресса убежденные угандисты во главе с Исраэлем Зангвиллом покинули ВСО и учредили Еврейское территориальное общество (ЕТО, англ. Jewish Territorial Organisation, JTO), просуществовавшее двадцать лет, на протяжении которых им продвигались проекты массового поселения евреев в Уганде, Анголе, Киренаике, Месопотамии, Австралии, Мексике и пр. Параллельно с ЕТО продвижением территориалистских проектов занималась Всеобщая еврейская колонизационная организация (ВЕКО, нем. Allgemeine Jüdische Kolonisationsorganisation, AJKO), основанная Альфредом Носсигом в Берлине в 1908 году. Деятельность этих структур не оставила заметного следа в еврейской истории - в отличие, например, от Еврейского колонизационного общества (ЕКО, англ. Jewish Colonization Association, JCA), учрежденного бароном Морисом де Гиршем в 1891 году и добившегося некоторых успехов в создании еврейских сельскохозяйственных поселений в Аргентине, но главное - сделавшегося важным партнером сионистского движения в оказании помощи еврейским земледельцам Эрец-Исраэль.
Колонизационная организация Носсига, как и многие другие его начинания, носила по существу карикатурный характер, тогда как ЕТО оставалась более или менее значительным актором почти до самой смерти Исраэля Зангвилла, последовавшей в 1926 году. В ранний период британского мандатного управления еврейский территориализм, искавший возможности массового поселения евреев за пределами Эрец-Исраэль, фактически угас, но в середине тридцатых годов, на фоне наметившегося отказа Великобритании от выполнения принятых ею обязательств по созданию еврейского национального дома и в связи с ростом антисемитизма в странах Центральной и Восточной Европы, деятельность территориалистов активизировалась. В 1935 году ими была учреждена в Лондоне Лига территориалистских организаций, позже получившая название Фрайланд Лиге, а в 1938 году в Амстердаме было создано Всемирное еврейское колонизационное общество, название которого на русском языке также складывается в аббревиатуру ВЕКО. Этими структурами велись безуспешные переговоры о массовом поселении евреев в Эквадоре, Анголе, Австралии и Суринаме; от их продолжения Фрайланд Лиге отказалась уже в пятидесятые годы, с созданием Государства Израиль.
Интересно отметить, что главой Фрайланд Лиге был Исаак Штейнберг, религиозный еврей и одновременно - деятель русского революционного движения, ставший в 1917 году одним из лидеров левых эсеров и наркомом юстиции в первом правительстве Ленина. В 1922 году он эмигрировал из Советской России в Германию и жил затем в Великобритании, Австралии, США. Его австралийский проект, связанный с попыткой договориться о массовом поселении евреев в округе Кимберли на северо-западе Австралии, снискал в определенный момент поддержку Альберта Эйнштейна и вызвал известную озабоченность Зеева Жаботинского, полагавшего, что его обсуждение облегчает англичанам отказ от выполнения их обязательств, вытекающих из Декларации Бальфура и условий мандата.
Наконец, в связи с затронутой темой еврейского территориализма могут быть упомянуты и схожие по направленности проекты советских властей, биробиджанский и крымский, на стадии обсуждения которых звучали такие, например, заявления: "Перед еврейским народом стоит большая задача - сохранить свою национальность, а для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч. Только при таких условиях еврейская масса может надеяться на дальнейшее существование своей национальности" (председатель ВЦИК Михаил Калинин, 1926). Крымский проект всерьез рассматривался в двадцатые годы и даже начал осуществляться Комзетом при содействии Агро-Джойнта, но был свернут в начале тридцатых в связи с выбором Приамурья в качестве основного района еврейской колонизации в СССР. Послевоенная попытка вернуться к крымскому проекту стала одним из поводов для расправы над Еврейским антифашистским комитетом в поздние сталинские годы.
Всё это вещи известные и к мемуарам Шломо Цемаха прямого касательства не имеющие.
Слева направо: Исраэль Зангвилл, Альфред Носсиг, барон Морис де Гирш, Исаак Штейнберг
Знал я и о парижском покушении на Макса Нордау, который, испытывая большой скептизизм в отношении "угандийского плана", все же поддержал позицию Герцля на VI Сионистском конгрессе. В декабре 1903 года Зелиг Любан, еврейский студент из России, выпустил в Нордау две пули с криком "Mort a Nordau Afrikanzi!" ("Смерть африканцу Нордау!"). К счастью, не по уму ретивый Любан плохо владел оружием. Для покушения на Нордау он выбрал торжественный вечер по случаю праздника Ханукка, оба выстрела были произведены им с близкого расстояния, но Любан оба раза промахнулся, и Нордау, спасший своего несостоявшегося убийцу от немедленной расправы на месте, вскоре провел на VII конгрессе резолюцию о том, что Эрец-Исраэль является единственной территорией, заселение которой евреями представляет собой интерес и практическую задачу сионистского движения.
Но площадками этих событий были Лондон, Базель, Харьков, Париж.
Или, допустим, Плоньск, где юный Давид Грин и его друзья по обществу "Эзра" Шмуэль Фукс, Шломо Цемах и Шломо Лефкович испытали сильнейшее потрясение, прочитав в варшавской газете "Ха-Цефира" статью о дебатах на VI Сионистском конгрессе. Общество "Эзра", созданное в 1900 году, когда Грину и большинству его товарищей было по четырнадцать лет (Фукс был старше остальных на два года), поставило перед собой дерзновенную задачу превратить иврит в разговорный язык плоньской общины. Вошедшие в него молодые люди говорили между собой на иврите и обучали ивриту своих сверстников, читали сионистскую литературу, готовились к репатриации в Эрец-Исраэль. Летом 1903 года известие о принятом VI конгрессом решении убедило их в том, что "сионизм предает сам себя", и они поклялись друг другу отправиться в Эрец-Исраэль как можно скорее и посвятить свою жизнь созиданию, которое сделает невозможным осуществление "угандийского плана".
...Клятва Герцена и Огарева на Воробьевых горах осталась памятным эпизодом русской истории. Этого нельзя сказать о месте, которое занимает в нашей истории клятва на берегу реки Плонька, принесенная четырьмя еврейскими юношами. "Сколько раз была в Плоньске, но только сейчас узнала, что там есть река", - сказала мне недавно Анна Азари, когда я сообщил ей, что нахожу свою жизнь неполной, пока не выпил чего-нибудь горячительного на том берегу. "Видать, не велика Плонька", - добавила Анна. С моего языка сорвалась банальная сентенция - дескать, не размеры определяют - и остроумная женщина, возглавляющая израильское посольство в Варшаве, немедленно отреагировала на нее:
- Ну кто вам всем это сказал?..
Трое из четырех остались верны своей юношеской клятве. Давид Грин стал впоследствии известен всему миру как Давид Бен-Гурион. Шломо Цемах прославился как создатель сельскохозяйственной школы "Кадури", писатель и редактор литературного журнала "Мознаим". Шломо Лефкович, взявший себе фамилию Лави, работал на ферме Киннерет, был одним из создателей организации "Ха-Шомер" и киббуца Эйн-Харод в Изреэльской долине. Два его сына, Йерубааль и Гиллель, погибли один за другим в сражениях Войны за независимость Израиля.
Бен-Гуриона связывали с Цемахом и Лави непростые отношения, знавшие долгие паузы, явные элементы соперничества и острые разногласия по актуальным вопросам. Цемах и Лави были среди учредителей партии Ха-Поэль ха-Цаир ("Молодой рабочий"), созданной в 1905 году в Петах-Тикве, тогда как Бен-Гурион, ставший еще в Польше одним из заметных деятелей Поалей Цион ("Рабочие Сиона"), остался в составе этой партии и по прибытии в Эрец-Исраэль. В 1919 году Поалей Цион объединились с возглавлявшейся Берлом Кацнельсоном группой беспартийных в новую партию Ахдут ха-Авода ("Единство труда"); попытки привлечь к этому объединению Ха-Поэль ха-Цаир остались безрезультатными, и лишь в 1930 году Ахдут ха-Авода и Ха-Поэль ха-Цаир вместе вошли в созданную тогда Рабочую партию Эрец-Исраэль (МАПАЙ). К тому времени личные отношения Бен-Гуриона с Цемахом и Лави уже дали глубокую трещину, и их последующее общение, временами достаточно близкое, навсегда сохранило ее следы.
Но еще труднее Бен-Гуриону было принять тот факт, что Шмуэль Фукс, его третий близкий товарищ по Плоньску, выбрал другой жизненный путь: уехал в Англию и затем в США, где стал, если я правильно помню, известным врачом и филантропом, радевшим о сохранении культуры на языке идиш. Фукс был старшим по возрасту в плоньской группе; на прощальной фотографии, сделанной в Варшаве в 1904 году, стоящий рядом с ним Бен-Гурион выглядит как ребенок - и не только потому, что он был почти на голову ниже Фукса. Все признаки указывают на то, что Фукс пользовался наибольшим влиянием в обществе "Эзра", и Бен-Гурион еще долго состоял в переписке с ним. Фукс сохранил письма Бен-Гуриона, в числе которых обнаружился много позже, уже после провозглашения Государства Израиль, и переписанный Бен-Гурионом от руки текст поэмы Бялика "Огненный свиток".
Шломо Цемах первым из присягнувших "сионизму Сиона" у реки Плонька прибыл в Эрец-Исраэль в конце 1904 года, Шломо Лави последовал за ним в 1905 году, Давид Бен-Гурион - в 1906 году. Ранний отъезд Цемаха был связан с обстоятельствами, которые затем не давали ему покоя всю жизнь. Его отец был весьма состоятельным человеком, и Цемах знал, что тот никогда не даст ему своего согласия на отъезд в Палестину. Воспользовавшись деловым поручением отца, он присвоил выданные ему 300 рублей, бежал в Варшаву, оттуда в Бендзин, нелегально перешел австрийскую границу, обзавелся в Кракове паспортом на чужое имя, продолжил свой путь в Вену, оттуда в Триест и далее в трюме грузового парохода до Яффо. Его приключения в дороге могли бы составить основу добротного авантюрного романа, но нам важно то, что он прибыл в Страну в числе первых репатриантов Второй алии, начавшейся на фоне глубокого кризиса, постигшего сионистское движение в связи с обсуждением "угандийского плана". Благодаря его мемуарам я впервые обратил внимание на то, каким был непосредственный резонанс этого плана здесь, в Эрец-Исраэль, а не в кулуарах сионистских конгрессов в Европе.
Слева: члены общества "Эзра", справа: обложка книги воспоминаний Цемаха. На этом снимке, сделанном в 1906 г., Бен-Гурион -
второй справа в ряду сидящих. Его друзей Цемаха, Лефковича и Фукса, уже покинувших Плоньск к тому времени, на фотографии нет.
Их юношеских фотографий в открытом сетевом доступе обнаружить не удалось.
* * *
В последнюю ночь своего путешествия Шломо Цемах стоял на палубе парохода и всматривался в темноту, надеясь первым увидеть очертания Яффо. Взволнованный, он безостановочно повторял про себя заветные слова:
- Эрец-Исраэль! Новое общество! Эрец-Исраэль! Новое общество!
Тем временем у него украли оставшиеся в трюме ботинки, из-за чего он вскоре ступил на вожделенную землю еврейского Отечества, будучи босяком в буквальном смысле этого слова. Но еще до того ему довелось испытать неожиданное унижение.
Едва лишь судно бросило якорь в яффском порту, как к нему устремились лодки, из которых на высокий борт парохода с невероятной быстротой полезли похожие на корсаров арабы. Устрашающе скалясь, они хватали вещи приезжих и бросали их своим товарищам в лодках. Точно так же они хватали, словно тюки, и самих пассажиров; перебрасывая их из рук в руки, корсары ловко спускались по канатам и веревочным лестницам, пока не оказывались в бившихся о борт парохода шлюпках вместе с обескураженными пассажирами. Таким был в то время путь к яффскому берегу, и для людей, в сознании которых мечта об Эрец-Исраэль теснейшим образом сопрягалась с надеждой на обретение полноценной субъектности, связанный с этим опыт часто бывал травмирующим: первое, что приходилось им испытать, оказавшись у берегов Страны, было состояние беспомощного тюфяка, совершенно зависящего от крепости чужих рук - местных, сильных, хозяйских, совсем не еврейских.
На берегу босоногий Цемах вызвал подозрения турецкого офицера-пограничника и был отправлен в кутузку, из которой ему, однако, вскоре удалось выбраться стараниями местного еврейского маклера, с помощью обычного в таких случаях бакшиша. С этим эпизодом для Цемаха оказалось связано еще одно разочарование: и турецкий офицер, и состоявший при нем полицейский-араб обращались к нему на идише. Их ломаный, невероятно звучавший идиш был, однако, достаточно беглым, и новоприбывший с горечью заключил, что идиш, очевидно, является основным языком общения у местных евреев - вопреки его убежденности в том, что в Эрец-Исраэль иврит уже одержал победу в борьбе языков.
Разочарования следовали одно за другим. Портовый маклер привел Цемаха на постоялый двор, где за одним концом длинного стола сидели иерусалимские евреи в полосатых халатах, а за другим - еврейские фермеры, приехавшие в Яффо из Гедеры и Экрона. Цемах, естественно, выбрал общество земледельцев, один из которых выглядел особенно колоритно: невысокий, плотный, бородатый, с изрезанным морщинами лицом, быстрым суровым взглядом маленьких глаз и крепкими пальцами натруженных рук. Он обмакивал хлеб в хумус и пил арак, приобретавший молочный цвет, когда в него добавляли воду. Вскоре выяснилось, что подсевший к фермерам молодой человек только что прибыл в Страну, и низкорослый бородач спросил его:
- Чего ты приехал?
Цемах поначалу даже не понял, что этот сердитый вопрос обращен к нему, и бородач повторил:
- Чего ты приехал?
- Но в каком это смысле?.. Я не понимаю, - пробормотал растерянный гость.
- Ты не понимаешь? Так ведь именно это я и сказал: ты не понимаешь!! Ничего вообще ты не понимаешь! Ну ничего, скоро поймешь... Плакать хочется, глядя на эту обреченную молодость...
Бородач, говоривший сначала на литовском идише, перешел на иврит и сказал, теперь уже обращаясь к себе самому:
- Все впустую... Все впустую...
Маклер, заметив смущение Цемаха, отвел его в сторону и сообщил, что говоривший с ним бородач, один из первых поселенцев Гедеры, человек большого ума и обширных познаний, пишущий, среди прочего, комментарии к Торе и живущий тяжким трудом, стал в последнее время фанатичным угандистом. С этим и были связаны его горькие реплики, на которые маклер советовал Цемаху не обращать никакого внимания. Цемах был бы и рад последовать полученному совету, но в душе у него осталась вязкая горечь: как мог стать убежденным угандистом этот заслуженный человек, посвятивший все свои силы возрождению Эрец-Исраэль?
Дело было в пятницу, и маклер проводил Цемаха к отбывавшему в Ришон-ле-Цион дилижансу. По лавкам рассаживались фермеры в пробковых шлемах и их жены в черных платьях и расцвеченных соломенных шляпках. Возчик - Цемах вскоре узнал, что его звали Файвл - торопил пассажиров, покрикивая: "Эрев шабос! Эрев шабос!". Запряженный тремя крупными лошадьми дилижанс тронулся и покатил по каменистой дороге. Две сидевшие рядом с Цемахом девушки заговорили между собой по-французски, и он опять огорчился: вид и речь еврейских земледельцев Страны Израиля были совсем не такими, как он их себе представлял. С приближением к Ришон-ле-Циону накатанное покрытие дороги все чаще исчезало в песках, и выпрыгивавшим из дилижанса мужчинам приходилось толкать его сзади, помогая выбивавшимся из сил лошадям. Путь из Яффо в Ришон занял порядка полутора часов; впоследствии Цемах не раз проходил этот путь пешком за три часа с небольшим. У въезда в поселение он впервые увидел эвкалипты и узнал от одного из своих спутников, как называются эти деревья.
По вторникам и пятницам Файвл доставлял в Ришон газету "Хашкафа", выпускавшуюся в Иерусалиме Элиэзером Бен-Йегудой. Как уже знает читатель, Цемах приехал в Ришон именно в пятницу, но ему все равно показалось странным, что яффского дилижанса дожидается так много народу. Люди поспешно расхватывали экземпляры газеты, и Цемах подумал, что их нетерпение должно быть связано с какими-то важными новостями. Что это может быть? Цемах предположил, что пал Порт-Артур, который уже почти год осаждала японская армия. Так или иначе, он старался на всё смотреть в положительном свете: вот, еврейские земледельцы живо интересуются событиями в большом мире, не давая себе отупеть от тяжелого физического труда.
Слева: синагога Ришон-ле-Циона (1910 г. или вскоре после того), справа: вид улицы в Ришон-ле-Ционе (1937)
Главный заголовок газеты остался ему непонятен, несмотря на хорошее знание иврита: התיירת יצאה לדרכה. Сегодня мы перевели бы эту фразу так: "Туристка отправилась в путь", но в то время слово тайяр еще не использовалось в значении "турист" и, соответственно, слово тайéрет не имело значения "туристка". О чем же тогда идет речь? Цемах терялся в догадках, но он обратил внимание на то, что интерес жителей Ришона к свежему номеру газеты был связан прежде всего со статьей, носившей этот заголовок. Мало того, возчик Файвл, еще не успев остановить дилижанс, крикнул одному из особенно нетерпеливых колонистов:
- Выехала! Выехала!
- Точно выехала? - взволнованно переспросил тот.
- Да выехала, я тебе говорю.
- Слава Богу!
Смысл этой сцены, как и значение фигурировавшего в газетном заголовке слова тайерет, раскрылись Цемаху достаточно скоро, и надо ли говорить, в какое уныние он был повергнут своим открытием? Оказалось, что жители Ришона с нетерпением дожидались известия об отбытии в Уганду исследовательской экспедиции (она-то и называлась словом тайерет), сформированной по решению сионистского Исполкома. Целью экспедиции было изучение предложенной англичанами местности на предмет решения вопроса о ее пригодности для еврейского заселения.
Но Цемах еще не испил до дна горькую чашу, уготованную ему в этот день. Определившись на постоялый двор, он решил совершить прогулку по поселению. С полей возвращались фермерские телеги, за каждой из которых бежала группа арабских рабочих, мужчин и женщин. Фермеры спрыгивали с телег у своих дворов, бросая вожжи рабочим, которые приступали к разгрузке находившегося в телегах инвентаря, и Цемаху пришлось сразу же убедиться в том, что местные земледельцы пользуются наемным трудом арабов. Улица опустела, но вскоре снова заполнилась людьми, теперь уже направлявшимися к синагоге на субботнюю молитву. Прислушавшись к их разговорам, Цемах обнаружил, что почти все они говорят об отправившейся в Восточную Африку экспедиции, и это еще больше омрачило его настроение.
Удрученный, он почти заставил себя обрадоваться объявлению, случайно попавшемуся ему на глаза: "Сегодня в 9 часов вечера местные жители соберутся дома у господина Бен-Зеэва. Председательствовать на собрании будет господин Фрайман. Господин Юдилович зачитает участникам собрания ивритский перевод филадельфийской речи Исраэля Зангвилла". Кто такой Зангвилл, Цемах не знал или не вспомнил, а повод для радости он нашел в том, что объявление свидетельствовало о насыщенной культурной жизни колонистов Ришон-ле-Циона. Вот, опять сказал он себе, не топят люди свою усталость в вине, а лекцию идут слушать после изнурительной рабочей недели, да еще на иврите.
Разузнав за ужином в постоялом дворе, где находится дом господина Бен-Зеэва, новоприбывший поспешил по указанному адресу и свободно прошел на собрание местных жителей. Начавшееся выступление господина Юдиловича поначалу заворожило его богатством языка и красотой сефардского произношения в иврите.
... Естественно предположить, что на собрании выступал Давид Юдилович, главный педагог ришонской школы, о котором Уззи Орнан пишет в своей книге "В начале был язык" (עוזי אורנן, "בראשית היה השפה", האקדמיה ללשון עברית, 2013), что был он человеком практической складки, для которого возрождение иврита стало всепоглощающей страстью. "До своего переезда в Ришон-ле-Цион Юдилович жил в Иерусалиме, где он сделался убежденным адептом Элиэзера Бен-Йегуды, - отмечает Орнан. - Подобно своему наставнику, Юдилович был бескомпромиссен в вопросах, связанных с использованием иврита в повседневной жизни. Он изменил свою фамилию на ивритский манер, назвавшись Йоде-Лев-Иш, и требовал от детей и взрослых, чтобы те говорили исключительно на иврите". Отметим также, что Орнан называет школу Ришон-ле-Циона одним из трех учебных заведений, которые могут претендовать на звание "первой ивритской школы". Двумя другими были школа, открытая в 1889 году в Яффо Исраэлем Белкиндом, и иерусалимская школа "Ха-Тора веха-мелаха" ("Тора и труд") под управлением Ниссима Бехара; преподавание на иврите было введено в ней, как и в школе Ришон-ле-Циона, в 1887 году.
Слева направо: группа учеников школы Ришон-ле-Циона в 1905 г., Давид Юдилович, современный вид старой школы Ришон-ле-Циона
Итак, господин Юдилович зачитывал ивритский перевод филадельфийской речи Исраэля Зангвилла, а Шломо Цемах сначала вообще не вникал в ее содержание, полностью отдавшись правильному строю ивритской речи оратора и благозвучию его сефардского произношения. Но постепенно до него всё же стал доходить смысл того, что он слышал: речь Зангвилла представляла собой развернутый манифест в поддержку "угандийского плана". Некоторые из ее пассажей Цемах сохранил в своей книге:
- В пасхальную ночь мы говорим не только "в следующем году в Иерусалиме", но также и "в следующем году мы станем свободными"... уж лучше сионизм без Сиона, чем Сион без возможности осуществиться сионизму...
Цемах также заметил сочувствие, которое слова филадельфийской речи встречали у большинства собравшихся. Вот как он описывал позже охватившие его чувства: "Почему, почему эти люди согласно кивают словам, в которых содержится отвратительное поношение Сиону? Мир погас для меня, я закрыл глаза, чувствуя, что меня заливает ярость. Чтение закончилось, в помещении воцарилась тишина, и лишь грянувший вслед за этим гром аплодисментов заставил меня очнуться. Все присутствующие, мужчины и женщины, стоя аплодировали докладчику. Я почувствовал себя взбесившимся жеребцом, готовым порвать непривычную упряжь. "Прошу слова!", - прокричал я, обращаясь к сидящим в президиуме".
Выкрик молодого незнакомца привлек внимание, и господин Фрайман, переговорив с господином Юдиловичем, объявил:
- Что ж, послушаем, что нам могут сказать новые странники.
Продолжение следует
Почти все мои прежние познания в данном вопросе касались его политического бэкграунда и, скажем так, процедурной стороны. В апреле 1903 года британский министр колоний Джозеф Чемберлен предложил для еврейского заселения территорию в Восточной Африке, и через несколько месяцев Теодор Герцль представил его предложение делегатам VI Сионистского конгресса. Противники "угандийского плана", которых на конгрессе возглавил Йехиэль Членов, сумели составить серьезную оппозицию Герцлю, но проиграли в ходе решающего голосования. Вскоре на роль их виднейшего лидера выдвинулся Менахем Усышкин, находившийся в Эрец-Исраэль в период работы конгресса и не сумевший приехать в Базель. По его инициативе в ноябре 1903 года в Харькове была созвана конференция "сионистов Сиона", объявившая августовские решения VI конгресса противоречащими программным документам ВСО и выступившая с угрозой объединить противников "угандийского плана" в новую всемирную ассоциацию, которая будет готова оспаривать в судебном порядке право "восточноафриканского большинства" распоряжаться активами ВСО, Еврейского Национального Фонда и Еврейского колониального банка. Харьковская конференция также постановила, что до разрешения конфликта членские взносы российских сионистов, составлявших основную массу противников "угандийского плана", не будут переводиться на контролируемые Герцлем счета.
Сионистское движение оказалось на грани раскола, и в апреле 1904 года Большой Исполком ВСО предпринял попытку примерения, завершившуюся частичным успехом. Спустя два с половиной месяца Герцль умер, и через год после его смерти VII Сионистский конгресс провел повторное голосование по предложению британского министра колоний, отклонил его и тем самым поставил точку в угандийской полемике.
Слева: Менахем Усышкин, справа: Теодор Герцль, между ними - карта британской Восточной Африки и вышедший в дни работы VI Сионистского
конгресса номер газеты "Ди Вельт" с опубликованным в нем посланием представителя британского МИД Клемента Хилла помощнику Герцля.
Для еврейского заселения предлагалась равнина Uasin Gishu, расположенная к северо-востоку от озера Виктория, на территории современной
Кении. Площадь предложенной англичанами территории составляла порядка 13.000 кв.км, на тысячу кв. км меньше, чем территория еврейского
государства согласно резолюции ООН от 29.11.1947.
Недовольные результатами VII конгресса убежденные угандисты во главе с Исраэлем Зангвиллом покинули ВСО и учредили Еврейское территориальное общество (ЕТО, англ. Jewish Territorial Organisation, JTO), просуществовавшее двадцать лет, на протяжении которых им продвигались проекты массового поселения евреев в Уганде, Анголе, Киренаике, Месопотамии, Австралии, Мексике и пр. Параллельно с ЕТО продвижением территориалистских проектов занималась Всеобщая еврейская колонизационная организация (ВЕКО, нем. Allgemeine Jüdische Kolonisationsorganisation, AJKO), основанная Альфредом Носсигом в Берлине в 1908 году. Деятельность этих структур не оставила заметного следа в еврейской истории - в отличие, например, от Еврейского колонизационного общества (ЕКО, англ. Jewish Colonization Association, JCA), учрежденного бароном Морисом де Гиршем в 1891 году и добившегося некоторых успехов в создании еврейских сельскохозяйственных поселений в Аргентине, но главное - сделавшегося важным партнером сионистского движения в оказании помощи еврейским земледельцам Эрец-Исраэль.
Колонизационная организация Носсига, как и многие другие его начинания, носила по существу карикатурный характер, тогда как ЕТО оставалась более или менее значительным актором почти до самой смерти Исраэля Зангвилла, последовавшей в 1926 году. В ранний период британского мандатного управления еврейский территориализм, искавший возможности массового поселения евреев за пределами Эрец-Исраэль, фактически угас, но в середине тридцатых годов, на фоне наметившегося отказа Великобритании от выполнения принятых ею обязательств по созданию еврейского национального дома и в связи с ростом антисемитизма в странах Центральной и Восточной Европы, деятельность территориалистов активизировалась. В 1935 году ими была учреждена в Лондоне Лига территориалистских организаций, позже получившая название Фрайланд Лиге, а в 1938 году в Амстердаме было создано Всемирное еврейское колонизационное общество, название которого на русском языке также складывается в аббревиатуру ВЕКО. Этими структурами велись безуспешные переговоры о массовом поселении евреев в Эквадоре, Анголе, Австралии и Суринаме; от их продолжения Фрайланд Лиге отказалась уже в пятидесятые годы, с созданием Государства Израиль.
Интересно отметить, что главой Фрайланд Лиге был Исаак Штейнберг, религиозный еврей и одновременно - деятель русского революционного движения, ставший в 1917 году одним из лидеров левых эсеров и наркомом юстиции в первом правительстве Ленина. В 1922 году он эмигрировал из Советской России в Германию и жил затем в Великобритании, Австралии, США. Его австралийский проект, связанный с попыткой договориться о массовом поселении евреев в округе Кимберли на северо-западе Австралии, снискал в определенный момент поддержку Альберта Эйнштейна и вызвал известную озабоченность Зеева Жаботинского, полагавшего, что его обсуждение облегчает англичанам отказ от выполнения их обязательств, вытекающих из Декларации Бальфура и условий мандата.
Наконец, в связи с затронутой темой еврейского территориализма могут быть упомянуты и схожие по направленности проекты советских властей, биробиджанский и крымский, на стадии обсуждения которых звучали такие, например, заявления: "Перед еврейским народом стоит большая задача - сохранить свою национальность, а для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч. Только при таких условиях еврейская масса может надеяться на дальнейшее существование своей национальности" (председатель ВЦИК Михаил Калинин, 1926). Крымский проект всерьез рассматривался в двадцатые годы и даже начал осуществляться Комзетом при содействии Агро-Джойнта, но был свернут в начале тридцатых в связи с выбором Приамурья в качестве основного района еврейской колонизации в СССР. Послевоенная попытка вернуться к крымскому проекту стала одним из поводов для расправы над Еврейским антифашистским комитетом в поздние сталинские годы.
Всё это вещи известные и к мемуарам Шломо Цемаха прямого касательства не имеющие.
Слева направо: Исраэль Зангвилл, Альфред Носсиг, барон Морис де Гирш, Исаак Штейнберг
Знал я и о парижском покушении на Макса Нордау, который, испытывая большой скептизизм в отношении "угандийского плана", все же поддержал позицию Герцля на VI Сионистском конгрессе. В декабре 1903 года Зелиг Любан, еврейский студент из России, выпустил в Нордау две пули с криком "Mort a Nordau Afrikanzi!" ("Смерть африканцу Нордау!"). К счастью, не по уму ретивый Любан плохо владел оружием. Для покушения на Нордау он выбрал торжественный вечер по случаю праздника Ханукка, оба выстрела были произведены им с близкого расстояния, но Любан оба раза промахнулся, и Нордау, спасший своего несостоявшегося убийцу от немедленной расправы на месте, вскоре провел на VII конгрессе резолюцию о том, что Эрец-Исраэль является единственной территорией, заселение которой евреями представляет собой интерес и практическую задачу сионистского движения.
Но площадками этих событий были Лондон, Базель, Харьков, Париж.
Или, допустим, Плоньск, где юный Давид Грин и его друзья по обществу "Эзра" Шмуэль Фукс, Шломо Цемах и Шломо Лефкович испытали сильнейшее потрясение, прочитав в варшавской газете "Ха-Цефира" статью о дебатах на VI Сионистском конгрессе. Общество "Эзра", созданное в 1900 году, когда Грину и большинству его товарищей было по четырнадцать лет (Фукс был старше остальных на два года), поставило перед собой дерзновенную задачу превратить иврит в разговорный язык плоньской общины. Вошедшие в него молодые люди говорили между собой на иврите и обучали ивриту своих сверстников, читали сионистскую литературу, готовились к репатриации в Эрец-Исраэль. Летом 1903 года известие о принятом VI конгрессом решении убедило их в том, что "сионизм предает сам себя", и они поклялись друг другу отправиться в Эрец-Исраэль как можно скорее и посвятить свою жизнь созиданию, которое сделает невозможным осуществление "угандийского плана".
...Клятва Герцена и Огарева на Воробьевых горах осталась памятным эпизодом русской истории. Этого нельзя сказать о месте, которое занимает в нашей истории клятва на берегу реки Плонька, принесенная четырьмя еврейскими юношами. "Сколько раз была в Плоньске, но только сейчас узнала, что там есть река", - сказала мне недавно Анна Азари, когда я сообщил ей, что нахожу свою жизнь неполной, пока не выпил чего-нибудь горячительного на том берегу. "Видать, не велика Плонька", - добавила Анна. С моего языка сорвалась банальная сентенция - дескать, не размеры определяют - и остроумная женщина, возглавляющая израильское посольство в Варшаве, немедленно отреагировала на нее:
- Ну кто вам всем это сказал?..
Трое из четырех остались верны своей юношеской клятве. Давид Грин стал впоследствии известен всему миру как Давид Бен-Гурион. Шломо Цемах прославился как создатель сельскохозяйственной школы "Кадури", писатель и редактор литературного журнала "Мознаим". Шломо Лефкович, взявший себе фамилию Лави, работал на ферме Киннерет, был одним из создателей организации "Ха-Шомер" и киббуца Эйн-Харод в Изреэльской долине. Два его сына, Йерубааль и Гиллель, погибли один за другим в сражениях Войны за независимость Израиля.
Бен-Гуриона связывали с Цемахом и Лави непростые отношения, знавшие долгие паузы, явные элементы соперничества и острые разногласия по актуальным вопросам. Цемах и Лави были среди учредителей партии Ха-Поэль ха-Цаир ("Молодой рабочий"), созданной в 1905 году в Петах-Тикве, тогда как Бен-Гурион, ставший еще в Польше одним из заметных деятелей Поалей Цион ("Рабочие Сиона"), остался в составе этой партии и по прибытии в Эрец-Исраэль. В 1919 году Поалей Цион объединились с возглавлявшейся Берлом Кацнельсоном группой беспартийных в новую партию Ахдут ха-Авода ("Единство труда"); попытки привлечь к этому объединению Ха-Поэль ха-Цаир остались безрезультатными, и лишь в 1930 году Ахдут ха-Авода и Ха-Поэль ха-Цаир вместе вошли в созданную тогда Рабочую партию Эрец-Исраэль (МАПАЙ). К тому времени личные отношения Бен-Гуриона с Цемахом и Лави уже дали глубокую трещину, и их последующее общение, временами достаточно близкое, навсегда сохранило ее следы.
Но еще труднее Бен-Гуриону было принять тот факт, что Шмуэль Фукс, его третий близкий товарищ по Плоньску, выбрал другой жизненный путь: уехал в Англию и затем в США, где стал, если я правильно помню, известным врачом и филантропом, радевшим о сохранении культуры на языке идиш. Фукс был старшим по возрасту в плоньской группе; на прощальной фотографии, сделанной в Варшаве в 1904 году, стоящий рядом с ним Бен-Гурион выглядит как ребенок - и не только потому, что он был почти на голову ниже Фукса. Все признаки указывают на то, что Фукс пользовался наибольшим влиянием в обществе "Эзра", и Бен-Гурион еще долго состоял в переписке с ним. Фукс сохранил письма Бен-Гуриона, в числе которых обнаружился много позже, уже после провозглашения Государства Израиль, и переписанный Бен-Гурионом от руки текст поэмы Бялика "Огненный свиток".
Шломо Цемах первым из присягнувших "сионизму Сиона" у реки Плонька прибыл в Эрец-Исраэль в конце 1904 года, Шломо Лави последовал за ним в 1905 году, Давид Бен-Гурион - в 1906 году. Ранний отъезд Цемаха был связан с обстоятельствами, которые затем не давали ему покоя всю жизнь. Его отец был весьма состоятельным человеком, и Цемах знал, что тот никогда не даст ему своего согласия на отъезд в Палестину. Воспользовавшись деловым поручением отца, он присвоил выданные ему 300 рублей, бежал в Варшаву, оттуда в Бендзин, нелегально перешел австрийскую границу, обзавелся в Кракове паспортом на чужое имя, продолжил свой путь в Вену, оттуда в Триест и далее в трюме грузового парохода до Яффо. Его приключения в дороге могли бы составить основу добротного авантюрного романа, но нам важно то, что он прибыл в Страну в числе первых репатриантов Второй алии, начавшейся на фоне глубокого кризиса, постигшего сионистское движение в связи с обсуждением "угандийского плана". Благодаря его мемуарам я впервые обратил внимание на то, каким был непосредственный резонанс этого плана здесь, в Эрец-Исраэль, а не в кулуарах сионистских конгрессов в Европе.
Слева: члены общества "Эзра", справа: обложка книги воспоминаний Цемаха. На этом снимке, сделанном в 1906 г., Бен-Гурион -
второй справа в ряду сидящих. Его друзей Цемаха, Лефковича и Фукса, уже покинувших Плоньск к тому времени, на фотографии нет.
Их юношеских фотографий в открытом сетевом доступе обнаружить не удалось.
* * *
В последнюю ночь своего путешествия Шломо Цемах стоял на палубе парохода и всматривался в темноту, надеясь первым увидеть очертания Яффо. Взволнованный, он безостановочно повторял про себя заветные слова:
- Эрец-Исраэль! Новое общество! Эрец-Исраэль! Новое общество!
Тем временем у него украли оставшиеся в трюме ботинки, из-за чего он вскоре ступил на вожделенную землю еврейского Отечества, будучи босяком в буквальном смысле этого слова. Но еще до того ему довелось испытать неожиданное унижение.
Едва лишь судно бросило якорь в яффском порту, как к нему устремились лодки, из которых на высокий борт парохода с невероятной быстротой полезли похожие на корсаров арабы. Устрашающе скалясь, они хватали вещи приезжих и бросали их своим товарищам в лодках. Точно так же они хватали, словно тюки, и самих пассажиров; перебрасывая их из рук в руки, корсары ловко спускались по канатам и веревочным лестницам, пока не оказывались в бившихся о борт парохода шлюпках вместе с обескураженными пассажирами. Таким был в то время путь к яффскому берегу, и для людей, в сознании которых мечта об Эрец-Исраэль теснейшим образом сопрягалась с надеждой на обретение полноценной субъектности, связанный с этим опыт часто бывал травмирующим: первое, что приходилось им испытать, оказавшись у берегов Страны, было состояние беспомощного тюфяка, совершенно зависящего от крепости чужих рук - местных, сильных, хозяйских, совсем не еврейских.
На берегу босоногий Цемах вызвал подозрения турецкого офицера-пограничника и был отправлен в кутузку, из которой ему, однако, вскоре удалось выбраться стараниями местного еврейского маклера, с помощью обычного в таких случаях бакшиша. С этим эпизодом для Цемаха оказалось связано еще одно разочарование: и турецкий офицер, и состоявший при нем полицейский-араб обращались к нему на идише. Их ломаный, невероятно звучавший идиш был, однако, достаточно беглым, и новоприбывший с горечью заключил, что идиш, очевидно, является основным языком общения у местных евреев - вопреки его убежденности в том, что в Эрец-Исраэль иврит уже одержал победу в борьбе языков.
Разочарования следовали одно за другим. Портовый маклер привел Цемаха на постоялый двор, где за одним концом длинного стола сидели иерусалимские евреи в полосатых халатах, а за другим - еврейские фермеры, приехавшие в Яффо из Гедеры и Экрона. Цемах, естественно, выбрал общество земледельцев, один из которых выглядел особенно колоритно: невысокий, плотный, бородатый, с изрезанным морщинами лицом, быстрым суровым взглядом маленьких глаз и крепкими пальцами натруженных рук. Он обмакивал хлеб в хумус и пил арак, приобретавший молочный цвет, когда в него добавляли воду. Вскоре выяснилось, что подсевший к фермерам молодой человек только что прибыл в Страну, и низкорослый бородач спросил его:
- Чего ты приехал?
Цемах поначалу даже не понял, что этот сердитый вопрос обращен к нему, и бородач повторил:
- Чего ты приехал?
- Но в каком это смысле?.. Я не понимаю, - пробормотал растерянный гость.
- Ты не понимаешь? Так ведь именно это я и сказал: ты не понимаешь!! Ничего вообще ты не понимаешь! Ну ничего, скоро поймешь... Плакать хочется, глядя на эту обреченную молодость...
Бородач, говоривший сначала на литовском идише, перешел на иврит и сказал, теперь уже обращаясь к себе самому:
- Все впустую... Все впустую...
Маклер, заметив смущение Цемаха, отвел его в сторону и сообщил, что говоривший с ним бородач, один из первых поселенцев Гедеры, человек большого ума и обширных познаний, пишущий, среди прочего, комментарии к Торе и живущий тяжким трудом, стал в последнее время фанатичным угандистом. С этим и были связаны его горькие реплики, на которые маклер советовал Цемаху не обращать никакого внимания. Цемах был бы и рад последовать полученному совету, но в душе у него осталась вязкая горечь: как мог стать убежденным угандистом этот заслуженный человек, посвятивший все свои силы возрождению Эрец-Исраэль?
Дело было в пятницу, и маклер проводил Цемаха к отбывавшему в Ришон-ле-Цион дилижансу. По лавкам рассаживались фермеры в пробковых шлемах и их жены в черных платьях и расцвеченных соломенных шляпках. Возчик - Цемах вскоре узнал, что его звали Файвл - торопил пассажиров, покрикивая: "Эрев шабос! Эрев шабос!". Запряженный тремя крупными лошадьми дилижанс тронулся и покатил по каменистой дороге. Две сидевшие рядом с Цемахом девушки заговорили между собой по-французски, и он опять огорчился: вид и речь еврейских земледельцев Страны Израиля были совсем не такими, как он их себе представлял. С приближением к Ришон-ле-Циону накатанное покрытие дороги все чаще исчезало в песках, и выпрыгивавшим из дилижанса мужчинам приходилось толкать его сзади, помогая выбивавшимся из сил лошадям. Путь из Яффо в Ришон занял порядка полутора часов; впоследствии Цемах не раз проходил этот путь пешком за три часа с небольшим. У въезда в поселение он впервые увидел эвкалипты и узнал от одного из своих спутников, как называются эти деревья.
По вторникам и пятницам Файвл доставлял в Ришон газету "Хашкафа", выпускавшуюся в Иерусалиме Элиэзером Бен-Йегудой. Как уже знает читатель, Цемах приехал в Ришон именно в пятницу, но ему все равно показалось странным, что яффского дилижанса дожидается так много народу. Люди поспешно расхватывали экземпляры газеты, и Цемах подумал, что их нетерпение должно быть связано с какими-то важными новостями. Что это может быть? Цемах предположил, что пал Порт-Артур, который уже почти год осаждала японская армия. Так или иначе, он старался на всё смотреть в положительном свете: вот, еврейские земледельцы живо интересуются событиями в большом мире, не давая себе отупеть от тяжелого физического труда.
Слева: синагога Ришон-ле-Циона (1910 г. или вскоре после того), справа: вид улицы в Ришон-ле-Ционе (1937)
Главный заголовок газеты остался ему непонятен, несмотря на хорошее знание иврита: התיירת יצאה לדרכה. Сегодня мы перевели бы эту фразу так: "Туристка отправилась в путь", но в то время слово тайяр еще не использовалось в значении "турист" и, соответственно, слово тайéрет не имело значения "туристка". О чем же тогда идет речь? Цемах терялся в догадках, но он обратил внимание на то, что интерес жителей Ришона к свежему номеру газеты был связан прежде всего со статьей, носившей этот заголовок. Мало того, возчик Файвл, еще не успев остановить дилижанс, крикнул одному из особенно нетерпеливых колонистов:
- Выехала! Выехала!
- Точно выехала? - взволнованно переспросил тот.
- Да выехала, я тебе говорю.
- Слава Богу!
Смысл этой сцены, как и значение фигурировавшего в газетном заголовке слова тайерет, раскрылись Цемаху достаточно скоро, и надо ли говорить, в какое уныние он был повергнут своим открытием? Оказалось, что жители Ришона с нетерпением дожидались известия об отбытии в Уганду исследовательской экспедиции (она-то и называлась словом тайерет), сформированной по решению сионистского Исполкома. Целью экспедиции было изучение предложенной англичанами местности на предмет решения вопроса о ее пригодности для еврейского заселения.
Но Цемах еще не испил до дна горькую чашу, уготованную ему в этот день. Определившись на постоялый двор, он решил совершить прогулку по поселению. С полей возвращались фермерские телеги, за каждой из которых бежала группа арабских рабочих, мужчин и женщин. Фермеры спрыгивали с телег у своих дворов, бросая вожжи рабочим, которые приступали к разгрузке находившегося в телегах инвентаря, и Цемаху пришлось сразу же убедиться в том, что местные земледельцы пользуются наемным трудом арабов. Улица опустела, но вскоре снова заполнилась людьми, теперь уже направлявшимися к синагоге на субботнюю молитву. Прислушавшись к их разговорам, Цемах обнаружил, что почти все они говорят об отправившейся в Восточную Африку экспедиции, и это еще больше омрачило его настроение.
Удрученный, он почти заставил себя обрадоваться объявлению, случайно попавшемуся ему на глаза: "Сегодня в 9 часов вечера местные жители соберутся дома у господина Бен-Зеэва. Председательствовать на собрании будет господин Фрайман. Господин Юдилович зачитает участникам собрания ивритский перевод филадельфийской речи Исраэля Зангвилла". Кто такой Зангвилл, Цемах не знал или не вспомнил, а повод для радости он нашел в том, что объявление свидетельствовало о насыщенной культурной жизни колонистов Ришон-ле-Циона. Вот, опять сказал он себе, не топят люди свою усталость в вине, а лекцию идут слушать после изнурительной рабочей недели, да еще на иврите.
Разузнав за ужином в постоялом дворе, где находится дом господина Бен-Зеэва, новоприбывший поспешил по указанному адресу и свободно прошел на собрание местных жителей. Начавшееся выступление господина Юдиловича поначалу заворожило его богатством языка и красотой сефардского произношения в иврите.
... Естественно предположить, что на собрании выступал Давид Юдилович, главный педагог ришонской школы, о котором Уззи Орнан пишет в своей книге "В начале был язык" (עוזי אורנן, "בראשית היה השפה", האקדמיה ללשון עברית, 2013), что был он человеком практической складки, для которого возрождение иврита стало всепоглощающей страстью. "До своего переезда в Ришон-ле-Цион Юдилович жил в Иерусалиме, где он сделался убежденным адептом Элиэзера Бен-Йегуды, - отмечает Орнан. - Подобно своему наставнику, Юдилович был бескомпромиссен в вопросах, связанных с использованием иврита в повседневной жизни. Он изменил свою фамилию на ивритский манер, назвавшись Йоде-Лев-Иш, и требовал от детей и взрослых, чтобы те говорили исключительно на иврите". Отметим также, что Орнан называет школу Ришон-ле-Циона одним из трех учебных заведений, которые могут претендовать на звание "первой ивритской школы". Двумя другими были школа, открытая в 1889 году в Яффо Исраэлем Белкиндом, и иерусалимская школа "Ха-Тора веха-мелаха" ("Тора и труд") под управлением Ниссима Бехара; преподавание на иврите было введено в ней, как и в школе Ришон-ле-Циона, в 1887 году.
Слева направо: группа учеников школы Ришон-ле-Циона в 1905 г., Давид Юдилович, современный вид старой школы Ришон-ле-Циона
Итак, господин Юдилович зачитывал ивритский перевод филадельфийской речи Исраэля Зангвилла, а Шломо Цемах сначала вообще не вникал в ее содержание, полностью отдавшись правильному строю ивритской речи оратора и благозвучию его сефардского произношения. Но постепенно до него всё же стал доходить смысл того, что он слышал: речь Зангвилла представляла собой развернутый манифест в поддержку "угандийского плана". Некоторые из ее пассажей Цемах сохранил в своей книге:
- В пасхальную ночь мы говорим не только "в следующем году в Иерусалиме", но также и "в следующем году мы станем свободными"... уж лучше сионизм без Сиона, чем Сион без возможности осуществиться сионизму...
Цемах также заметил сочувствие, которое слова филадельфийской речи встречали у большинства собравшихся. Вот как он описывал позже охватившие его чувства: "Почему, почему эти люди согласно кивают словам, в которых содержится отвратительное поношение Сиону? Мир погас для меня, я закрыл глаза, чувствуя, что меня заливает ярость. Чтение закончилось, в помещении воцарилась тишина, и лишь грянувший вслед за этим гром аплодисментов заставил меня очнуться. Все присутствующие, мужчины и женщины, стоя аплодировали докладчику. Я почувствовал себя взбесившимся жеребцом, готовым порвать непривычную упряжь. "Прошу слова!", - прокричал я, обращаясь к сидящим в президиуме".
Выкрик молодого незнакомца привлек внимание, и господин Фрайман, переговорив с господином Юдиловичем, объявил:
- Что ж, послушаем, что нам могут сказать новые странники.
Продолжение следует