(no subject)
Сегодня в Израиле отмечают день памяти жертв Холокоста.
Сами знаете, я редко пишу о политике - и сегодня не о ней.
Просто вспомнилось, что у меня есть небольшой отрывок, как мне кажется, почти в тему.
Он из той же книги, из которой рассказ в журнале "Лексикон" и которую я урывками пишу, отдыхая от романов-рассказов-статей-либретт.
...Тогда совсем не было красивых платьев, и бабушка их придумывала и рисовала.
Помню одно...
Оно было большое… впрочем, тогда все платья и деревья были большими.
И было странное слово "навырост" - мне казалось, что многое было "навырост": платья, туфли, книги, взрослые разговоры.
Платье беспомощными и бесформенными кусками лежало на столе: нарезанная ткань с приколотыми частями выкройки из шуршащей тонкой бумаги - я знала, что ее называют «калька», и что мама приносит ее с работы, где на ней что-то чертят, и что брать ее мне, чтобы «свести» картинку из книжки, нельзя: она для выкроек и ее мало.
Мне никогда не нравилось, когда что-то приколото булавкой.
"Другая" бабушка - папина мама, я видела ее редко и «бабушкой» старалась не называть: это не ее слово! - как-то пыталась развлечь меня на даче ловлей бабочек.
Увидеть, следить, бежать, догнать, взмахнуть сачком - да, конечно! Но даже промахнуться приятнее, чем потом втыкать в нее булавку, я так и не сумела.
Булавки, воткнутые в то платье, казалось, тоже убивали его и не давали взлететь. А в нем - в будущем, на картинке - было что-то, обещающее полет: широкие рукава крыльями, крылатый бант на поясе и тонкая голубоватая ткань, как крылышко мотылька.
- Не трогай, - говорит бабушка (настоящая, ежедневная моя бабушка!). - Сейчас строчить буду, а то придет Ида…
- Ида? - переспрашиваю я.
Волшебное имя из сказки - "Цветы маленькой Иды" - конечно, вот почему такое платье, как бабочка! оно же для того сказочно-цветочного сада - но почему такое большое?
- Маленькая Ида?
- Почему маленькая? У нее вон свадьба скоро, для этого и платье. Ида Гольдштейн, из первого подъезда, ты ее сто раз видела.
- А что такое Гольд-штейн? - выговариваю я непривычное на вкус слово.
- Фамилия! - нетерпеливо отвечает бабушка, зажимая в зубах одну из вытащенных булавок.
Она часто держала во рту то булавку, то иголку, то шпильки, которыми она закалывала волосы, - в памяти осталось, что из-за них она иногда отвечала сквозь зубы, как будто была чем-то недовольна.
Сейчас я твердо знаю, что она недовольна не мной, а платьем: его надо срочно спасать от булавок, чтобы оно ожило и взлетело, когда придет таинственная Ида, поэтому продолжаю приставать.
- А почему такая фамилия? - я знаю какие-то фамилии: Пушкин, Ленин, Афанасьев (табличка на нашей двери), Роднина-Уланов... наверно, и еще какие-то, но эта кажется странной.
- Потому что она, - бабушка запинается всего на секунду, конечно: булавки во рту! - еврейка.
- А что это такое?
Бабушка вынимает булавки, выиграв еще секунду промедления, и говорит - раздумчиво и медленно, как будто сама только что задумалась:
- Это как… ну есть же русские, французы (конечно, есть: мы живем по соседству с французским посольством!), англичане (тоже есть, я знаю: меня собираются отдать в английскую школу, я слышала!), а есть евреи…
- Ида говорит не по-русски? - ну конечно, Андерсен! это тоже фамилия, только иностранная, значит, и Ида…
- Конечно, по-русски! Она живет в первом подъезде, говорю же тебе. И потом вот украинцы, или грузины, или армяне, ты же знаешь пятнадцать республик - и они ведь говорят по-русски, да?
Разговор, даже без булавок во рту, давался бабушке с трудом, как будто ей мешали невидимые булавки или шпильки.
- В войну, - зачем-то говорит бабушка, хотя я не спрашивала ни о какой войне. Наверно, это она не мне, а сама себе, я теряю интерес ко всему, кроме уже взлетающего к швейной машинке платья. - В войну нас все про твою тётю Яну спрашивали: не еврейка ли... да не еврейское ли имя. Тьфу.
Что "тьфу"? Булавка, что ли, помешала? Вроде нет.
Не очень понятный разговор - навырост, думаю я.
- Боялись. Их... евреев фашисты убивали, вот все и боялись. Выспрашивали всё... она из Польши вроде была, мы-то никогда и не знали, какая нам разница, еврейка или кто... а в войну началось: " Она случайно не еврейка? Не еврейское ли имя?"! "Случайно"...тьфу. Я всем говорила: не знаю какое, хоть бы и еврейское. За имена-фамилии убивать, что ли? На-ка вот, вынимай булавки, готово.
Ида была совершенно обыкновенная, никакая.
Я забыла, что она таинственная "еврейка", и стала ожидать обычного чуда: все приходящие к нам на примерку женщины преображались, едва бабушка надевала на них даже недошитые наряды.
Ида в голубом стала прекрасной незнакомкой: волосы темнее и пышнее, глаза ярче, крылом взлетел рукав, вспорхнул расклешенный подол...
- Не крутись! - строго сказала бабушка тоном Феи, напутствующей Золушку. - Булавки там, уколешься!
- Хорошо, тетя Капа, да? - точно зная, что всё очень даже хорошо, спросила наша очередная принцесса.
- Вот сюда цветы тебе сделаю из обрезков, тогда хорошо будет...
- Цветы маленькой Иды! - сказала я, а они засмеялись.
...ах, какое было красивое, летучее платье - как я могла его забыть?
А ведь забыла бы, как совершенно забыла и Иду, и ту примерку.
Вспомнила лет в тринадцать из-за неожиданного вопроса.
Тот самый тон, который как будто чужим, противным голосом изобразила бабушка, и те же самые слова.
- Ты случайно не еврейка? Яна - это разве не еврейское имя?
Бабушкин ответ (навырост, да!) всплыл мгновенно:
- Не знаю какое, хоть бы и еврейское. Какая вам разница, еврейка или кто?
И молча - спрятанное за улыбкой бабушкино "тьфу".
Потому что было в этом вопросе и, главное, в тоне что-то мне тогда непонятное, но... но тьфу, и всё!
В тот же день я спросила маму:
- Мам, а Яна - все-таки польское или еврейское имя?
- Вовсе не еврейское! - почему-то возмутилась она. И добавила: - Можешь не волноваться!
Тьфу.
Что мне волноваться, мама?
Вроде уже давно не война. За имена-фамилии не убивают.
Сами знаете, я редко пишу о политике - и сегодня не о ней.
Просто вспомнилось, что у меня есть небольшой отрывок, как мне кажется, почти в тему.
Он из той же книги, из которой рассказ в журнале "Лексикон" и которую я урывками пишу, отдыхая от романов-рассказов-статей-либретт.
...Тогда совсем не было красивых платьев, и бабушка их придумывала и рисовала.
Помню одно...
Оно было большое… впрочем, тогда все платья и деревья были большими.
И было странное слово "навырост" - мне казалось, что многое было "навырост": платья, туфли, книги, взрослые разговоры.
Платье беспомощными и бесформенными кусками лежало на столе: нарезанная ткань с приколотыми частями выкройки из шуршащей тонкой бумаги - я знала, что ее называют «калька», и что мама приносит ее с работы, где на ней что-то чертят, и что брать ее мне, чтобы «свести» картинку из книжки, нельзя: она для выкроек и ее мало.
Мне никогда не нравилось, когда что-то приколото булавкой.
"Другая" бабушка - папина мама, я видела ее редко и «бабушкой» старалась не называть: это не ее слово! - как-то пыталась развлечь меня на даче ловлей бабочек.
Увидеть, следить, бежать, догнать, взмахнуть сачком - да, конечно! Но даже промахнуться приятнее, чем потом втыкать в нее булавку, я так и не сумела.
Булавки, воткнутые в то платье, казалось, тоже убивали его и не давали взлететь. А в нем - в будущем, на картинке - было что-то, обещающее полет: широкие рукава крыльями, крылатый бант на поясе и тонкая голубоватая ткань, как крылышко мотылька.
- Не трогай, - говорит бабушка (настоящая, ежедневная моя бабушка!). - Сейчас строчить буду, а то придет Ида…
- Ида? - переспрашиваю я.
Волшебное имя из сказки - "Цветы маленькой Иды" - конечно, вот почему такое платье, как бабочка! оно же для того сказочно-цветочного сада - но почему такое большое?
- Маленькая Ида?
- Почему маленькая? У нее вон свадьба скоро, для этого и платье. Ида Гольдштейн, из первого подъезда, ты ее сто раз видела.
- А что такое Гольд-штейн? - выговариваю я непривычное на вкус слово.
- Фамилия! - нетерпеливо отвечает бабушка, зажимая в зубах одну из вытащенных булавок.
Она часто держала во рту то булавку, то иголку, то шпильки, которыми она закалывала волосы, - в памяти осталось, что из-за них она иногда отвечала сквозь зубы, как будто была чем-то недовольна.
Сейчас я твердо знаю, что она недовольна не мной, а платьем: его надо срочно спасать от булавок, чтобы оно ожило и взлетело, когда придет таинственная Ида, поэтому продолжаю приставать.
- А почему такая фамилия? - я знаю какие-то фамилии: Пушкин, Ленин, Афанасьев (табличка на нашей двери), Роднина-Уланов... наверно, и еще какие-то, но эта кажется странной.
- Потому что она, - бабушка запинается всего на секунду, конечно: булавки во рту! - еврейка.
- А что это такое?
Бабушка вынимает булавки, выиграв еще секунду промедления, и говорит - раздумчиво и медленно, как будто сама только что задумалась:
- Это как… ну есть же русские, французы (конечно, есть: мы живем по соседству с французским посольством!), англичане (тоже есть, я знаю: меня собираются отдать в английскую школу, я слышала!), а есть евреи…
- Ида говорит не по-русски? - ну конечно, Андерсен! это тоже фамилия, только иностранная, значит, и Ида…
- Конечно, по-русски! Она живет в первом подъезде, говорю же тебе. И потом вот украинцы, или грузины, или армяне, ты же знаешь пятнадцать республик - и они ведь говорят по-русски, да?
Разговор, даже без булавок во рту, давался бабушке с трудом, как будто ей мешали невидимые булавки или шпильки.
- В войну, - зачем-то говорит бабушка, хотя я не спрашивала ни о какой войне. Наверно, это она не мне, а сама себе, я теряю интерес ко всему, кроме уже взлетающего к швейной машинке платья. - В войну нас все про твою тётю Яну спрашивали: не еврейка ли... да не еврейское ли имя. Тьфу.
Что "тьфу"? Булавка, что ли, помешала? Вроде нет.
Не очень понятный разговор - навырост, думаю я.
- Боялись. Их... евреев фашисты убивали, вот все и боялись. Выспрашивали всё... она из Польши вроде была, мы-то никогда и не знали, какая нам разница, еврейка или кто... а в войну началось: " Она случайно не еврейка? Не еврейское ли имя?"! "Случайно"...тьфу. Я всем говорила: не знаю какое, хоть бы и еврейское. За имена-фамилии убивать, что ли? На-ка вот, вынимай булавки, готово.
Ида была совершенно обыкновенная, никакая.
Я забыла, что она таинственная "еврейка", и стала ожидать обычного чуда: все приходящие к нам на примерку женщины преображались, едва бабушка надевала на них даже недошитые наряды.
Ида в голубом стала прекрасной незнакомкой: волосы темнее и пышнее, глаза ярче, крылом взлетел рукав, вспорхнул расклешенный подол...
- Не крутись! - строго сказала бабушка тоном Феи, напутствующей Золушку. - Булавки там, уколешься!
- Хорошо, тетя Капа, да? - точно зная, что всё очень даже хорошо, спросила наша очередная принцесса.
- Вот сюда цветы тебе сделаю из обрезков, тогда хорошо будет...
- Цветы маленькой Иды! - сказала я, а они засмеялись.
...ах, какое было красивое, летучее платье - как я могла его забыть?
А ведь забыла бы, как совершенно забыла и Иду, и ту примерку.
Вспомнила лет в тринадцать из-за неожиданного вопроса.
Тот самый тон, который как будто чужим, противным голосом изобразила бабушка, и те же самые слова.
- Ты случайно не еврейка? Яна - это разве не еврейское имя?
Бабушкин ответ (навырост, да!) всплыл мгновенно:
- Не знаю какое, хоть бы и еврейское. Какая вам разница, еврейка или кто?
И молча - спрятанное за улыбкой бабушкино "тьфу".
Потому что было в этом вопросе и, главное, в тоне что-то мне тогда непонятное, но... но тьфу, и всё!
В тот же день я спросила маму:
- Мам, а Яна - все-таки польское или еврейское имя?
- Вовсе не еврейское! - почему-то возмутилась она. И добавила: - Можешь не волноваться!
Тьфу.
Что мне волноваться, мама?
Вроде уже давно не война. За имена-фамилии не убивают.