старушка
Обнаружил копию своего ЖЖ от 2003 года - двадцать лет назад. Нашел вот такую запись - о человеке, который был мне дорог и которого больше с нами нет.
Я познакомился с ней в 1987 году. Или в 1986. Я совершенно не помню, при каких обстоятельствах. Как-то в институте. Где-то. Наверное, у нее, в кабинете-музее. Наверное, меня кто-то туда отвел и представил. Не помню.
Она была со мной всегда. Сколько я себя помню, она была где-то рядом: милая, спокойная, выдержанная. Маленькая беленькая старушка.
Звали ее Валентина Сергеевна. Фамилия ее была Неаполитанская, по мужу. Про мужа она рассказывала мало. Она вообще долгое время рассказывала мало. Она присматривалась и оценивала. Поэтому первая откровенность с ее стороны: "А Вы знаете, мой папа был священником в церкви на Новослободской",- была для меня откровением. Ее отец, священник Фрязинов был известен тем, что один из первых осудил самодержавие. Нет, нет, не подумайте, что он был из этих, из "красных святош". Нет, он просто провел параллель между самодержавием и насилием.
Он был глубоко русский, верующий, достойный того, чтобы остаться в нашей памяти, истории и сердцах. Но кто сейчас вспомнит отца Фрязинова? Разве что сухарь-историк скажет, что тот проходил по одному из многочисленных "расстрельных" дел в восемнадцатом году. Всю ночь перед казнью он молился. Его и нескольких других помиловали.
Эту несгибаемую силу и веру в Бога Валентина Сергеевна впитала от отца и пронесла с собой до самой кончины. От нее лучилась энергия добра, которой она дарила всех, оказавшихся с нею рядом.
В 1980-х годах Валентина Сергеевна заведовала кабинетом-музеем В.И.Вернадского в ГЕОХИ. Она поклонялась Вернадскому, как и многие в те годы (профессор X даже отрастил бородку и животик "под молодого Вернадского"). Она равняла всех и вся с Вернадским. "Владимир Иванович бы так не поступил", "Владимир Иванович, несомненно, сделал бы именно так",- постоянно слышалось от нее.
Она делала колоссальную работу. В годы, когда наследие Вернадского стало представлять способ наживы, когда нашлось немало людей, даже среди академиков, желающих въехать в рай на памяти Владимира Ивановича, она умудрилась сохранить, систематизировать и приумножить сокровища кабинета-музея. Сколько было попыток отнять у нее все и передать какой-нибудь жене влиятельного академика. Валентина Сергеевна была несгибаема. Она понимала, что как только это произойдет, кабинет-музей разворуют и растащат по барахолкам, по домам, на диссертации и флаги.
Довольно быстро я стал захаживать к ней домой. Жила она скромно, комната ее всегда была полна книг, рукописей, писем, с которыми она работала. Мы обсуждали что-нибудь и садились пить чай.
"А Вы вот это читали?"- она откуда-то из бумаг достала стихотворение Дона-Аминадо. Мы заговорили о революции, о красном терроре, о Короленко, Украине, войне, голоде. Естественно, она стала мне рассказывать о Вернадском и его эпопее. Так совершенно неожиданно для себя я получил мощнейший толчок к занятиям историей гражданской войны, которую я потом изучал много лет.
Вернадский был крупным деятелем кадетской партии. Помню, как я обрадовал Валентину Сергеевну, раскопав в архивных материалах неизвестный ей факт: Владимир Иванович получил большинство голосов на выборах в ЦК кадетской партии в мае 1917 года. Видя мое увлечение историей кадетов, Валентина Сергеевна стала мне больше доверять и рассказывать так, что порой я сидел на наших чаепитиях просто открыв рот.
Она не любила коммунистов. Я бы даже сказал, что она их ненавидела, но думаю, что чувство ненависти не было ей свойственно. Скорее, она их презирала. Она презирала академических чиновников, которые взлетали высоко вверх, по лестнице, построенной из костей своих коллег. В переносном и, увы, иногда в буквальном смысле. Но оставаясь интеллигентом до мозга костей, никогда на моей памяти, она не позволила себе даже ничтожного проявления ненависти или злобы. Она была очень сильным человеком.
Человека с партбилетом в кармане она считала человеком с червоточинкой. Среди наших общих знакомых было несколько прекрасных людей, которых судьба заставила "вступить в ряды". Валентина Сергеевна, ценя и уважая многих из них, в общении с ними никогда не переступала грань, за которой начиналась близость. Она им не доверяла. Инстинктивно, подсознательно.
Я гордился знакомством с ней. Наши встречи давали мне столько энергии, что я мог потом часами читать и исследовать какую-нибудь пустячную закавыку нашего разговора. Я любил ее, как родную бабушку.
Да... Она часто говорила: "А ведь мне уже 80 с хвостиком". Потом хвостик рос, и она гордо говорила: "Смотрите, какая я старая, а все помню". Я гордился ею.
Через несколько лет я уехал в Канаду. Еще через четыре года Валентина Сергеевна Неаполитанская скончалась. Господи, пусть ей земля будет пухом!
Так она и осталась в моей памяти: маленькая сухонькая старушка. Последний интеллигент русской земли.
Я познакомился с ней в 1987 году. Или в 1986. Я совершенно не помню, при каких обстоятельствах. Как-то в институте. Где-то. Наверное, у нее, в кабинете-музее. Наверное, меня кто-то туда отвел и представил. Не помню.
Она была со мной всегда. Сколько я себя помню, она была где-то рядом: милая, спокойная, выдержанная. Маленькая беленькая старушка.
Звали ее Валентина Сергеевна. Фамилия ее была Неаполитанская, по мужу. Про мужа она рассказывала мало. Она вообще долгое время рассказывала мало. Она присматривалась и оценивала. Поэтому первая откровенность с ее стороны: "А Вы знаете, мой папа был священником в церкви на Новослободской",- была для меня откровением. Ее отец, священник Фрязинов был известен тем, что один из первых осудил самодержавие. Нет, нет, не подумайте, что он был из этих, из "красных святош". Нет, он просто провел параллель между самодержавием и насилием.
Он был глубоко русский, верующий, достойный того, чтобы остаться в нашей памяти, истории и сердцах. Но кто сейчас вспомнит отца Фрязинова? Разве что сухарь-историк скажет, что тот проходил по одному из многочисленных "расстрельных" дел в восемнадцатом году. Всю ночь перед казнью он молился. Его и нескольких других помиловали.
Эту несгибаемую силу и веру в Бога Валентина Сергеевна впитала от отца и пронесла с собой до самой кончины. От нее лучилась энергия добра, которой она дарила всех, оказавшихся с нею рядом.
В 1980-х годах Валентина Сергеевна заведовала кабинетом-музеем В.И.Вернадского в ГЕОХИ. Она поклонялась Вернадскому, как и многие в те годы (профессор X даже отрастил бородку и животик "под молодого Вернадского"). Она равняла всех и вся с Вернадским. "Владимир Иванович бы так не поступил", "Владимир Иванович, несомненно, сделал бы именно так",- постоянно слышалось от нее.
Она делала колоссальную работу. В годы, когда наследие Вернадского стало представлять способ наживы, когда нашлось немало людей, даже среди академиков, желающих въехать в рай на памяти Владимира Ивановича, она умудрилась сохранить, систематизировать и приумножить сокровища кабинета-музея. Сколько было попыток отнять у нее все и передать какой-нибудь жене влиятельного академика. Валентина Сергеевна была несгибаема. Она понимала, что как только это произойдет, кабинет-музей разворуют и растащат по барахолкам, по домам, на диссертации и флаги.
Довольно быстро я стал захаживать к ней домой. Жила она скромно, комната ее всегда была полна книг, рукописей, писем, с которыми она работала. Мы обсуждали что-нибудь и садились пить чай.
"А Вы вот это читали?"- она откуда-то из бумаг достала стихотворение Дона-Аминадо. Мы заговорили о революции, о красном терроре, о Короленко, Украине, войне, голоде. Естественно, она стала мне рассказывать о Вернадском и его эпопее. Так совершенно неожиданно для себя я получил мощнейший толчок к занятиям историей гражданской войны, которую я потом изучал много лет.
Вернадский был крупным деятелем кадетской партии. Помню, как я обрадовал Валентину Сергеевну, раскопав в архивных материалах неизвестный ей факт: Владимир Иванович получил большинство голосов на выборах в ЦК кадетской партии в мае 1917 года. Видя мое увлечение историей кадетов, Валентина Сергеевна стала мне больше доверять и рассказывать так, что порой я сидел на наших чаепитиях просто открыв рот.
Она не любила коммунистов. Я бы даже сказал, что она их ненавидела, но думаю, что чувство ненависти не было ей свойственно. Скорее, она их презирала. Она презирала академических чиновников, которые взлетали высоко вверх, по лестнице, построенной из костей своих коллег. В переносном и, увы, иногда в буквальном смысле. Но оставаясь интеллигентом до мозга костей, никогда на моей памяти, она не позволила себе даже ничтожного проявления ненависти или злобы. Она была очень сильным человеком.
Человека с партбилетом в кармане она считала человеком с червоточинкой. Среди наших общих знакомых было несколько прекрасных людей, которых судьба заставила "вступить в ряды". Валентина Сергеевна, ценя и уважая многих из них, в общении с ними никогда не переступала грань, за которой начиналась близость. Она им не доверяла. Инстинктивно, подсознательно.
Я гордился знакомством с ней. Наши встречи давали мне столько энергии, что я мог потом часами читать и исследовать какую-нибудь пустячную закавыку нашего разговора. Я любил ее, как родную бабушку.
Да... Она часто говорила: "А ведь мне уже 80 с хвостиком". Потом хвостик рос, и она гордо говорила: "Смотрите, какая я старая, а все помню". Я гордился ею.
Через несколько лет я уехал в Канаду. Еще через четыре года Валентина Сергеевна Неаполитанская скончалась. Господи, пусть ей земля будет пухом!
Так она и осталась в моей памяти: маленькая сухонькая старушка. Последний интеллигент русской земли.