Я не могу больше видеть европейцев, или Две йеменские женщины.
Все время экскурсии я спрашивала себя: зачем Дан Беная Сери занялся этой профессией?
Он говорил о своем детстве в Бухарском районе с таким драматическим равнодушием, с такой автоматической сентиментальностью, что я несколько раз порывалась его спросить: "Скажите, г-н Сери, а истории ваши действительно происходили?" - ведь рассказывают же люди бородатые анекдоты от первого лица - но так и не нашла тактичной формулировки.
И к лучшему.
Когда он с таким же заученным драматизмом рассказывал о смерти своего отца, застреленного иорданским снайпером рядом с собственным домом, я, мне кажется, поняла.
Может быть, он просто пытался таким образом забыть, мумифицировать воспоминание, откачать из него кровь и заменить ее лаком?
Если так, то это ему, похоже, удалось.
Но удастся ли это нам после всего услышанного?
Дело происходит в нищем йеменском районе "Бейт Шалом", граничащем с богатым Бухарским.
Общий туалет, рядом с ним водопроводный кран. В пяти шагах от туалета и крана - окно будки на уровне человеческого роста.
От собачьей она отличается тем, что там можно стоять вертикально и сделать несколько шагов.
Сегодня там никто не живет.
Еще в десяти шагах - вход в синагогу.
Ширина улицы - меньше полутора метров.
Еще десяток шагов - и район кончается.
В сороковых годах прошлого века в этом районе жило двадцать йеменских семей - и одна ашкеназская женщина.
Ее звали Бейле. Сумасшедшая Бейле.
Ибо какая же еще она могла быть, если сама, по доброй воле, решила жить с выходцами из Йемена общей жизнью?
Дети по дороге в синагогу подходили к ее окну, снимали рубашки, задирали майки и начинали скандировать: "Сумасшедшая Бейле!" - пока она не открывала окно и не окатывала их водой из ведра.
Тогда они отходили, намыливались и повторяли все снова.
Чисто вымытые, дети шли в синагогу.
Иногда она отвечала им: "Дети, хватит! У меня нет воды".
Они брали ведра, набирали из общего крана воды и приносили ей.
Когда она закрывала дверь, дети начинали кричать.
Она окатывала их водой.
Когда Бейле было семнадцать лет, она жила в Польше и у нее была подруга христианка, которая очень любила петь.
Однажды для подруги наступил великий день - она получила место в церковном хоре.
Само собой понятно, что на первую же торжественную мессу она пригласила Бейле.
И Бейле пошла.
Пела подруга волшебно, праздник состоялся, а после церкви матушка подруги накрыла роскошный по тем временам стол, и Бейле провела за ним весь вечер.
Когда она вернулась в еврейский район, то нашла его пустым.
Нацисты вывезли всех.
Обезумевшая девушка шла по улице и кричала, звала мать и отца по имени, вопила на весь свет еврейские имена.
Какая-то пожилая женщина, христианка, бросилась к ней и заткнула ей рот.
Она прятала Бейле у себя, а потом представился случай и появился водитель грузовика, который вывез Бейле за границу, в какую-то относительно безопасную страну.
Она долго еще колесила по Европе и много еще горя повидала, пока в конце своего крестного пути не добралась домой, в собачью будку на границе йеменского района, где дети называли ее сумасшедшей.
Когда Бейле постарела, она отказывалась обращаться к врачам, несмотря на тяжелый диабет.
- Послушай, Бейле, - говорили ей, - Почему ты их боишься? Они же ашкеназы. Европейцы. Как ты.
- Я не могу больше видеть европейцев, - отвечала она.
Она ослепла. У нее началась гангрена, и ей отрезали сначала одну ногу, потом другую.
Второй операции она не пережила.
Старейшина йеменской общины нес к могиле на руках то, что осталось от тела Бейле.
И только через много лет, уже взрослым, говорит г-н Сери, он понял.
Когда у него были взрослые дети и шестеро внуков.
Он понял, что эта женщина, никогда не имевшая детей, не окатывала их водой в наказание за издевательство.
Она их мыла.
Мыла своих йеменских детей.
Продолжение следует.