Никогда такого не было, и вот опять!
На днях придурковатая украинка Лариса Ницой подняла очередную мовную бучу. Пришла в СБУ (сакральное место для украинца!), а там - о, ужас! - говорят на русском языке. Было от чего крыше поехать. https://lenta.ru/news/2018/06/05/sbu/
Интересные воспоминания по мовной проблеме на Украине оставил Владимир Ауэрбах, быший товарищем министра в правительстве гетмана Скоропадского. Опубликованы воспоминания в широко доступном для публики формате были в 2014 году, в разгар укромайдана, а потому пристального внимания не привлекли.
«...уже наслышавшись об угнетенной «кацапами» украинской национальности, пытливо выискивал в пути [9 мая 1918, поезд Харьков - Киев] признаки «пробудившегося национального самосознания». В поезде и на станциях железнодорожники и публика говорили по-русски, слово «Россия» часто слышалось, а «Украйна» ни разу. Один из знакомых спутников - украинец - объяснил мне, что это так в Харьковской и Полтавской губернии, а по мере приближения к Киеву я увижу другое. На одной из небольших станций под Киевом, где наш поезд простоял почему-то довольно долго, я подошел к группе крестьянок, из-за станционной изгороди продававших разную снедь.
- Zwei [два (нем.)], - настойчиво повторял германский унтер-офицер.
- Nein, drei [нет, три (нем.)], - упорствовала хохлушка.
- Давно ли, тетка, по-немецки научилась? Или ты немка? - вмешался я.
- Шо ты, дядько, мы руськi, - обиделась «украинка».
Гетман П. П. Скоропадский. Украина на переломе. 1918 год : сборник документов / Отв. ред. и отв. сост. О. К. Иванцова ; сост. Е. В. Балушкина, Н. В. Григорчук, Е. И. Криворучко, К. Г. Ляшенко. - М. : Политическая энциклопедия, 2014, стр. 136 (Воспоминания В.А. Ауэрбаха о его пребывании в должности товарища министра торговли и промышленности в составе правительства гетмана П.П. Скоропадского. 1923 г.)
«При всей тусклости личности Димитрия Ивановича [Дорошенко] при более внимательном наблюдении в нем можно обнаружить светящуюся точку - это искренняя, бескорыстная преданность украинской идее, окрашивавшая и облагораживающая его моральный облик. Не могу сказать того же про другого министра-украинца, про Бориса Аполлоновича Бутенко. Правда, при всяком удобном и неудобном случае он заявлял о своей «щирости», спешил перекрашивать станционные наименования («Харькiв» вместо Харькова) и переводить предназначенные для публики правила и объявления на непонятную для нее «мову», выдвигал по службе железнодорожников, знающих малороссийский язык, вырабатывал украинскую железнодорожную терминологию, составил для не знающих «мовы» служащих учебник украинского языка, образовал украинские ячейки по линиям железных дорог, для слежки за враждебно настроенными к украинизации служащими он назначил тысячи явных и тайных комиссаров (чаще всего из низшего персонала, что, однако, не мешало руководиться их доносами при увольнении и назначении начальствующих лиц), но, несмотря на весь этот тарарам, я никогда не мог обнаружить в Бутенко искренней, бескорыстной преданности украинской идее, что по сравнению с ним так выгодно отличало Дорошенко. Типичный железнодорожный инженер, совсем не глупый, энергичный и крутой, напористый и грубоватый, сосредоточиваясь на службе и карьере, вообще едва ли когда-нибудь серьезно задумывался о каких-нибудь национальных и других общих вопросах, а «щирость» при некоторых условиях столь же полезное в карьерных целях средство, как и русский паспорт и звание русского инженера путей сообщения могли пригодиться после падения гетманского правления». Там же, стр.159
«Теперь же я хотел бы записать несколько воспоминаний, относящихся к положению русского языка в Украине, вызвавшего раздражение не только в среде русского населения страны, но и со стороны восточных ее соседей - Дона и Добрармии.
Родной язык большей части сельского населения - малороссийский, городского же и фабричного (украинской и неукраинской крови) - русский.
Императорское российское правительство, естественно, отдавало предпочтение более культурному русскому языку и притом языку, на котором говорила хотя меньшая, но более культурная часть местного населения, признавая его государственным и ведя на нем обучение в школах и армии. Может быть, такое разрешение вопроса слишком категорично, но это факт, оно не вызывало никакого раздражения среди местного населения, за исключением кучки шовинистов. Но когда немцам понадобилась «независимая Украина», и эта кучка шовинистов оказалась у власти, то она распорядилась как раз обратно: в полном пренебрежении высшей культурой русского языка и интересами более культурных слоев населения государственным - и притом единственным государственным языком - был признан украинский («мова»)». Там же, стр. 174-175
«От железнодорожников-малороссов я не раз слышал, что поступавшие из Министерства путей сообщения телеграфные распоряжения, не понимаясь, вызывали недоумение. В Харькове в Управлении Южных дорог мне показывали длиннейшую телеграмму, которой устанавливалось новое расписание поездов. Для приведения ее в исполнение пришлось прежде всего ее дешифровать, т. е. при помощи знавших «мову» чиновников перевести на всем понятный русский язык.
Но и в самих министерствах переводы бумаг с «мовы» на русский язык и обратно были не исключениями.
Государственное управление и народное хозяйство были так расстроены, что, право, было не время создавать новые, не оправдываемые реальными потребностями затруднения.
Если применение «мовы» в качестве государственного языка вышучивалось веселым обывателем (в особенности в качестве командного языка в армии, где будто бы русское «ружье на караул» было заменено украинским «железяки до пузаки хоп»), то деловыми кругами оно решительно осуждалось. Отрицательно к ней относились и многие гетманские министры, но в совете министров официально вопрос даже не ставился. Препятствием, повидимому, служило то обстоятельство, что декларацией гетмана, сделанной им тотчас же по его «избрании», он подтверждал сохранение «украинского» языка в качестве государственного, а эта декларация рассматривалась как бы конституцией. Некоторые из министров полагали, что признание и русского языка государственным формально не противоречило бы декларации, но другие считали натяжку слишком явной.
Со стороны «щирых» украинцев такое разрешение вопроса, разумеется, вызвало бы метание грома и молний: по признанию Шелухина, с которым мне пришлось об этом говорить, равноправие обоих языков привело бы к полному исключению украинского (!), а у министров были основания опасаться, что «щирые» будут поддержаны немцами. Министры не решились пойти дальше замены галицийского наречия полтавским, и то, насколько мне известно, никакого постановления совета министров по этому предмету не было принято, а мера эта была проведена в порядке рассылки циркуляров некоторыми ведомствами (мин[истерство] т[орговли] и пр[омышленности] такого циркуляра не рассылало, т. к. во всех провинциальных учреждениях нашего ведомства применялся русский язык).
В ожидании разрешения вопроса об языках фактически в большей части министерств пользовались обоими. Я лично не препятствовал подаче мне бумаг, составленных на «мове», но чиновников я всегда просил мне представлять доклады, законопроекты, проекты обязательных постановлений и другие важные бумаги по-русски, объясняя, что это вызывается целесообразностью и стремлением к экономии времени, ибо все равно я потребую перевода на понятный для меня русский язык». Там же, стр.176-177
«Флирт с украинскими шовинистами совершенно не достигал своей цели, ибо все активное среди них, пропитанное социализмом и даже большевизмом, оставалось в оппозиции, между тем этот флирт отталкивал от правительства как раз наиболее устойчивые элементы населения. Украинизация же железных дорог, вызывая во многих крайнее раздражение, сопровождалась не восстановлением, а дальнейшим упадком транспорта, в то время как промышленность, не подвергавшаяся украинским экспериментациям, быстро возрождалась» Там же, стр.183
[На заседании Совета министров] «я в цифрах обрисовал успехи в развитии добычи минерального топлива и производства металлов, привел данные, относящиеся к перевозкам и указал, что дальнейший ход восстановления производства приостанавливается из-за разрухи не справляющихся с перевозками горнозаводских грузов железных дорог. Не ограничившись этим, я вник в самое железнодорожное хозяйство, приведя целый ряд относящихся к подвижному составу и к движению цифр, обрисовав недостатки администрирования и господствовавшие на железных дорогах нравы, и обратил при этом особенное внимание на то, что министр путей сообщения расходует свои силы не столько на восстановление транспорта, как на его украинизацию и на зло, наносимое последней железнодорожному и всему народному хозяйству. При этом, конечно, было сказано и об украинских ячейках, о комиссарах, об обучении украинскому языку, издании украинских учебников, выработке украинской терминологии, недоразумениях, происходящих на почве насильственного внедрения украинского языка в железнодорожную жизнь, о расходовании на украинскую пропаганду значительных сумм, предназначенных на иные нужды, и вообще обо всем том, что было так характерно для «Министерства шляхив» и так губительно для транспорта.
[Доклад был выслушан] «со вниманием, а бесстрастные цифры произвели, по-видимому, глубокое впечатление на присутствующих, перенеся их из мира отвлеченного, в котором так легко культивируются безответственные фантазии, в мир суровой действительности.
Уйдя в политические дискуссии, совет министров - и это характерно для него - слишком мало вникал в хозяйственную жизнь страны. За пять месяцев гетманского правления это было первое заседание, в котором было заслушано систематическое сообщение о положении промышленности и о состоянии транспорта. Узнав, в каком состоянии находится главнейший нерв народного хозяйства - железные дороги, - положительно, совет министров был подавлен, а отношение к Бутенко в тот момент уже не оставляло никаких сомнений». Там же, стр. 185-186
Ауэрбах Владимир Александрович - преподаватель, общественный деятель. Преподавал в Алексеевском Донском политехническом институте в Новочеркасске, профессор. Накануне революции член правления многочисленных обществ по добыче угля на Юге России, управляющий делами сометалла, заместитель председателя и управляющий делами совета съезда горнопромышленников Юга России, товарищ министра торговли и промышленности. После революции проживал в Бельгии, председатель совета Брюссельского Русского союза за Родину (1926). Там же, стр. 985