сила печатного слова
Есть такой идиотский анекдот, про двух бухгалтеров, которые сводят годовой отчет. Одна спрашивает: который час? Другая отвечает: два тридцать две без НДС. Анекдот, по идее, живописует все ужасы и невзгоды бухгалтерского бытия в состоянии жесткого производственного цейтнота.
Эх, товарищи бухгалтеры. Вы просто выпускающими редакторами не работали.
Особенно выпускающими редакторами в маленьких провинциальных изданиях, которые, в силу скудности бюджета, не могут позволить себе отдельного редактора-корректора, отдельного дизайнера, отдельного верстальщика, и выпускающему редактору приходится пахать за всех. Особенно в изданиях, принадлежащих неудержимо креативным предпринимателям, которые осеняют свой фиговый листок уездной богемы хлесткими, по их мнению, и якобы многозначительными названиями. Журнал «Рога и Копыта», например. И вовсе не новости оленеводства, а такая вот зашифрованная Альфа и Омега, по мнению Константина нашего Сергеевича. Великий, могучий, неординарный и супервостребованный (возможно, когда-нибудь) журнал обо всем на свете, тиражом в пять с половиной тысяч экземпляров. А куда деваться, жить-то на что-то надо.
Вот в таком журнале я и живу. Да-да, именно в журнале. Не в редакции - жить в этой конурке в тридцать два квадратных метра невозможно, поэтому предпочитаю думать, что живу в журнале. Конурка тесная, четыре стола, восемь стульев, с пяток компьютеров, факс, копир - стандартный набор маленькой, но непобедимой редколлегии. Место коллективного творчества двенадцати человек, сочиняющих тексты, наскоро ляпающих из пиратского клипарта картинки и впаривающих этот незаменимый продукт местным коммерсантам в качестве рекламы. У нас тут хорошо, если разобраться, и коллектив душевный, и начальник не сказать чтобы слишком уж кровопийца, все как-то тепло, семейно и уютно. Места мало, но работы - много, слишком много, в часовом, увы, а не денежном выражении. Никакой, как водится, личной жизни, зато с избытком жизни общественно-производственной. С таким избытком, что тридцать первого декабря я сижу на рабочем месте уже второй раз подряд. Первый посленовогодний выпуск журнала, уже сверстанный и вылизанный, должен попасть в кривые лапы вечно пьяных работников типографии третьего января. Но не работать же, в самом деле, первого и второго! Вот и стараюсь успеть все в последние минуты уходящего года.
И почти успеваю, кстати. По большому счету ерунда осталась - еще раз все просмотреть, проверить, просчитать, потыкать кнопочками, выровнять, сохранить и, о боги, экстатический момент, отправить. Вот сейчас докурю, глядя на звездное небо и уже вдупель бухих прохожих, утоплю окурок в сугробе - и к финальному барьеру.
Собственно, такая мелкая, незначительная и малоприятная бытовая каша лениво побулькивала в голове, когда я сделала именно то, что собиралась сделать абзацем ранее, а именно - докурить и вернуться в редакцию. А там, в редакции, меня поджидал самый большой за всю мою жизнь сюрприз.
Сюрприз имел вид худощавого молодого человека и бесцеремонного восседал за столом, который в коллективе считался директорским. Причем не просто восседал, а восседал, сложив на этот самый стол обутые в черные остроносые казаки ноги. Помимо казаков, сюрприз был экипирован в длиннополое черное пальто с белой оторочкой по воротнику, полам и манжетам, и черную шапку-колпак с такой же белой меховой каймой, плюс каким-то клоунским помпончиком. Дедмороз в негативе. Причем дедмороз какой-то сомалийский, если говорить в негативном, так сказать, раскладе: морда у сюрприза белая, и даже какая-то нездорово бледная. Скуластый, сероглазый, достаточно неприятный субъект. Хотя и, не стану врать, симпатичный.
Впрочем, хрен с ней, с внешностью. Как он тут оказался? Дверь в редакцию одна, и мимо меня с сигаретом и горестными мыслями он прошмыгнуть никак не мог. Ась?
- Как, как. Через трубу залез - сказал сюрприз и потянулся, обнаружив при этом в манерах и внешности что-то неожиданно кошачье. А в интонациях - что-то совершенно бандитское.
- Кто вы, что вы тут делаете, как сюда попали и какого черта, собственно, вам тут надо? - многословно, как всегда бывает в минуты душевных волнений, спросила я, краем глаза прицеливаясь к красной кнопке. По ее нажатию, согласно инструкции, в течение трех минут должен, при сирене и шпагах, прикатить наряд вневедомственной охраны. Хотя черт его знает, в каком они там предновогоднем состоянии.
- Как, как… жопой об косяк. Говорю же - через трубу залез. Чо, сказок не читала?
Ну надо же, какой отвратительный хам. Ну все. Я разозлилась.
- Жопой об косяк, уважаемый труболаз, вас в РОВД приложат, минуты через три. Так что либо давайте-ка отсюда по-быстрому, либо я ментов вызываю.
- Да не истерии ты… - незнакомец нехотя стащил свои ходули со стола и поднялся. Я, внутренне умирая от ужаса, приготовилась задать стрекача, благо дверь совсем рядом. - Не истерии, говорю. Щаз поясню все, че ты. Короче, не представляйся, я за тебя все знаю. А я - Дед Мороз.
Сказав последнее, незваный гость продемонстрировал странный дефект речи: в слове «дед» сорвался на что-то свистяще-шипящее, но мороза осилил исправно. Это что, избирательная шепелявость какая-то? Ни разу не слышала.
- Кто-кто?
- Death Мороз - на этот раз абсолютно четко выговорил незнакомец. - По инглишу шпрехаешь? Ну типа смерть я, короче.
Испорченный криминальной хроникой журналистский мозг немедленно выдает: «Смерть от мороза: сорок два бомжа насмерть замерзли в канализационном коллекторе!». А выросший в уголовной провинции речевой аппарат произнес беспроигрышное:
- И че?
- И то. Короче, ты мне сейчас напишешь письмо, как в детстве. С любым желанием. И я его выполню. А потом ты, типа, кони двинешь. Ну помрешь, короче.
Словно в подтверждение своих слов, гребаный Санта Клаус шлепнул на стол толстую черную папку. На обложке белыми буквами выведено : «П. Воля».
Испорченный светской хроникой журналистский мозг немедленно выдает: «Сенсация: вся правда о популярном артисте! Скандальные факты из биографии «гламурного подонка» стали достоянием общественности!».
Этот, уж не знаю как назвать, словно услышав мои бредовые мысли, наморщился:
- Да какой подонок, в натуре… «П.Воля» - это последняя воля. Письма людей, к которым я приходил. Все исполнено, можешь прочитать. Некрологи прилагаются, гыгы…
Опаньки. Вот наконец-то я и повстречалась с одним из многочисленных маньяков, на которых так жаловалась подружка детства, избравшая соседнюю индустрию - радио. Ее, звезду наших местных эфиров, постоянно преследовали какие-то угловатые отморозки. С журналами, оказывается, то же бывает. Ну кто бы мог подумать. Стоп. Какое, к черту, думать? Он же меня убить вроде бы обещает!!
Решив оставить литературно и орфографически безупречное изложение собственных домыслов и переживаний до скорой (хотелось бы надеяться) встречи со следователем, я молча крутанулась на каблуках и совершенно беззастенчиво дала деру в сторону двери. Точнее, в ту сторону, где должна была находиться дверь, по крайней мере - точно находилась две минуты назад.
Сука. А двери-то и нет. Ровная стена, задрапированная теми же желтоватыми обоями, что и все помещение редакции. Стены есть, окна в количестве двух штук есть, а двери - нет. Мамочка.
Чернобурый мой кошмар мрачно ухмыльнулся.
- Ну до чего же все трепетные, блин. Кто в прошлом номере, в редакторской колонке, про чистую силу последнего желания трындел? Про то, что хотя бы раз в жизни каждому дается шанс потребовать от мироздания что-то такое, запредельно значительное и нужное, и мироздание не может не ответить? Ты? Ну вот, считай, что мироздание ответило.
Приблатненные интонации из его речи начисто исчезли. Он спокойно уселся обратно за директорский стол и совершенно беспардонно осмотрел меня с головы до ног.
- Пока ты приходишь в чувства, вкратце изложу тебе, как оно все устроено. Про силу последнего желания ты все верно угадала. Раз в жизни такой шанс действительно выпадает каждому. Но ты об этом протрезвонила на все ваши пять с мелким хвостиком тысяч экземпляров. Вроде как разболтала великую тайну, о которой положено знать только посвященным, просвещенным и прочим заслуженным-простуженным. Поэтому в твоем случае эта великая тайна работает прямо, буквально и в точном соответствии с той формой, в которой ты ее изложила: все сработает, мироздание удовлетворит любую твою просьбу, но, чтобы этот шанс на самом деле был единственным в жизни, жизнь сразу после этого и закончится. Конкретно твоя закончится в тот момент, когда ты выйдешь из этой редакции. Помнишь сугроб перед крыльцом? Ну вот, под ним ледок. Ты поскользнешься, упадешь, ударишься затылком. Найдут только первого января, ближе к полудню. Рядом с твоим же последним окурком. Офигенный сюжет для социальной рекламы, кстати…
Испорченный социальной рекламой (и вообще рекламой) журналистский мозг немедленно выдает: «Смертельный перекур: эта сигарета действительно оказалась последней». Но речевой аппарат, воспитанный двумя с половиной десятками лет в суровом и прямолинейном материалистическом мире, произнес единственно уместное:
- Бред. Ерунда, чушь какая-то.
Десмороз ухмыльнулся.
- Бред - это стоять у стены, в которой только что была дверь, и не верить в чудеса. Хотя все нормально, никто не верит. Поначалу.
- Да нет же, бред - радостно ухватилась я за последнюю соломинку здравого смысла. - Ты мне снишься. Я сплю, да? Задремала за компом, утомилась, переработала. И мне все это снится.
- Давай, давай, развивай тему - поддакнул десмороз. - А то впадешь тут от неожиданности в буйное помешательство, бороду мне отрывать полезешь.
- Так у тебя ж ее нету, бороды… - вяло возразила я. Десмороз кивнул:
- И правда, нету. Экие мы наблюдательные. Ну, озвучивай уже фантазии. Что там творческое начало подсказывает? Дальнейшее развитие сюжета, знакомые эпизоды? Вспоминаешь?
- Ну… ты, наверное, сейчас покажешь мне три эпизода. Что-то из моего прошлого, что-то из настоящего, и вероятное будущее. И до меня должно что-то такое важное дойти, какое-то озарение, от которого я проснусь, стану лучше, и впредь буду делать только добрые дела, и вообще. А?
Десмороз презрительно скривился.
- Да ну, скукотища. И было уже тысячу раз. А давай лучше так: ты попытаешься загадать какое-то такое желание, которое, сбывшись, заодно избавит тебя от необходимости позорно сдохнуть под крыльцом этой осточертевшей тебе еще год назад редакции, я облажаюсь и исчезну, а ты таким образом победишь собственную смерть и будешь жить долго и счастливо. Как? Впечатляет?
Крыть нечем, звучит соблазнительно. Но думать об этом совсем не хочется, а хочется проснуться в собственной уютной постельке. Втихаря ущипнула себя за руку - больно! И не помогло.
И скотина эта черношапочная никуда не делась - сидит, на меня смотрит, ухмыляется.
- Значит, так. Давай уже по-взрослому. Ты не спишь, и тебе все это не снится. Я на самом деле существую, сижу перед тобой и даже мелкое чудотворство демонстрирую - вот, дверь отменил. И тебе на самом деле предоставлена возможность совершить чудо самой, написав мне письмо - все, чего ты потребуешь в этом письме, сбудется. Только поточнее с формулировками, ладно? Одно письмо, одно желание, и одно чудо. В обмен на одну жизнь, твою, как я уже говорил. Если ты мне все еще не веришь, могу еще какой-нибудь фокус показать. Только мелкий и безобидный, без всяких там огненных крыльев и фонтанов коньяка. Ну, что мне сделать такого невозможного, чтобы ты мне поверила? Хочешь, вместо этого вот стула тут появится елка?
- Ну, давай - промямлила я. И елка немедленно появилась. Именно вместо стула. Высокая, красивая, зеленая такая. С какими-то невнятными круглыми игрушками.
Fuck.
Десмороз удовлетворенно хмыкнул, расправил хилые плечи и азартно потер руки.
- Ну, с презентацией разобрались. Теперь давай, задавай умные вопросы, уточняй, выясняй и вообще вникай в тему. Времени у нас в обрез.
- И что можно загадать? - спросила я первое же, что пришло в голову. - И почему обязательно письмом? Ты же здесь сидишь, на словах нельзя объяснить?
Господи боже ты мой, неужели я всерьез участвую в этом разговоре? Ой, мамочки…
Десмороз посмотрел на меня с откровенным презрением.
- А ты что, настолько четко и внятно сформулировала свое сокровенное желание, что можешь объяснить его «на словах»? Не смешите мои тапочки. Сама же еще толком не веришь, что все это взаправду. Ну и потом, ты кто? Редактор. Человек, как никто другой осознающий значимость и важность текста как формы распространения информации. Вот, смотри.
Встав со стула, моя самая правдоподобная галлюцинация распахнула свое черно-белое пальто-тулуп, под которым оказалась совершенно обычная черная футболка. К футболке в районе сердца (если оно у него вообще есть) был приколот круглый белый значок с надписью: «Верю в СПС!»
- СПС? А их разве не разогнали? - спросила я, чтобы вообще хоть что-то спросить.
Десмороз драматически возвел очи к потолку.
- СПС - это не союз каких-то там сил, это «Сила Печатного Слова». Верю в силу печатного слова. Считай, что я персональный сезонный демон, приходящий в новогоднюю ночь к мальчикам и девочками из средств массовой информации, которые хреново себя вели в уходящем году. И в этом месте мне положено разразиться жутким хохотом. Тебе не кажется, что наше знакомство и вообще вся эта прелюдия как-то затянулись? Давай уже, собирай умные мысли в кучу, твори свой последний шедевр эпистолярного жанра, и я поскакал дальше. До нового года четыре часа осталось, а у меня работы выше крыши.
Ну вот. Гагарин, говорят, долетался, а я допизделась. И ведь не хотелось, ну не хотелось мне тогда ляпать эту идиотскую редакторскую колонку на высокопарно-околодуховные темы, хотелось нацарапать что-то примитивное, девочковое, про распродажи, оливье и иронию, прости господи, судьбы. А судьба - вот она, не просто ироничная, а сука злобная, на поверку. Злобная и кровожадная, как Константин наш Сергеевич, под страхом всяческих кар запретивший мне домохозяйственные нюни в великом его глянцевом детище.
А вообще - нечестно все это. Нечестно и несправедливо. Почему, спрашивается, ну почему чудеса происходят только тогда, когда нужды в них нет, и никогда - в те моменты и в тех ситуациях, когда вся надежда только на чудо? Почему этот волшебник не появился, когда я, красная, как вареный рак, сидела на госе перед комиссией и ни слова не могла сказать в ответ на гадские их вопросы? Где, ну где был этот хренов чудотворец, когда Жека случайно залез в мой фконтактег и прочитал ту нелепую переписку? Обидно. Прямо до слез.
- Да не реви ты - вдруг проявило сердобольность орудие судьбы. - Все вы там будете. Раньше, позже, какая разница? А тут появился шанс необычно дожить, не так, как у всех. У нормальных людей что? Работа, зарплата, дети, пенсия, внуки, участковый терапевт, шесть соток, кладбище. И никаких чудес. Другое дело - ты. Таких шансов один на сто миллионов, это я тебе как специалист говорю…
- Да иди ты в жопу, специалист - я утерла слезы-сопли, вдохнула, выдохнула, и собралась в кучу. В маленькую такую кучку, изрядно напуганную, но непобежденную. - что писать-то?
- Да что хочешь. Ночь исполнения желаний у тебя сегодня. Любых, вообще.
А чего мне хотеть, подумала я. И растерялась. Ну вот в самом деле - чего? Работу получше? Зарплату пожирнее? Счастья в личной жизни, кучу детей, стройного принца на белом мерине? Сказано же: желание сбудется - и все, кирдык. Захотеть не помереть в этот раз не получится, не зря же смертьмороз так на эту тему издевался. Значит, последнее желание. И впрямь последнее.
И так получается, что этого последнего желания у меня нет. Просто нет. Потому что всю жизнь хочешь только то, что нужно при жизни. Нет, не так. Нет у нас желаний, не завязанных на собственное повседневное бытие. Ничего мы не хотим такого, что не было бы употребимо без нас. Потому что ну чего такого может хотеть умная-красивая-успешная девочка-редактор, что она не может потрогать, попробовать, увидеть сама, или хотя бы подружкам рассказать, которых одна-две, но набралось за пару десятков предыдущих лет постоянной подготовки к чему-то, что, как сегодня оказалось, никогда не наступит?
А делать нечего, надо писать. И я уселась обратно на рабочее свое место, многострадальное во всех смыслах слов «рабочее место», и начала писать. Просто так, от пустоты в голове и какой-то неродной тоски в сердце, ни о чем и вникуда, какую-то скучную, совершенно тривиальную лирическую муть. Про осенний парк, про золотые листья на дорожках и над головой - это же про счастье, про обычное счастье, которое мы ищем в небе, а оно валяется под ногами, везде вокруг, и мы каждый день - подошвами по нему, и мимо. Про свое пальто, золотисто-бежевое, и про его, черное, двубортное, с большими пуговицами и отложным воротником. Про кофе в пластиковых стаканчиках, который обжигал пальцы, а я терпела и улыбалась, потому что слушала очередную его историю, которая, как и все его истории, обо мне. Про еще одну последнюю сигарету, про обшарпанную урну возле остановки, мы ждали на остановке свой автобус, а урна ждала своего бомжа, потому что в ней лежали бутылки, и не одна. А целых три. Про два подряд счастливых билетика, так не бывает, а с нами вот случилось, и мы сначала обменялись ими, а потом он отдал мне свой, а я не хотела забирать его удачу, и мы решили оба своих билета засунуть за компостер, чтобы они достались кому-то - ведь им нужна удача, а мы уже нашли друг друга, и все остальное неважно.
Про город, который улыбался нам всеми своими неонами и витринами, а мы шли мимо, и нам было шумно и весело, как школьникам, дружной оравой идущим нам навстречу. И мы стали швырять снежки, сначала в школьников, потом друг в друга. Только что был сентябрь, и уже снег - бред какой, да и наплевать. Про душный полутемный подъезд, на первом этаже лампочки вообще нет, а на втором почему-то мигает. Про знакомый каждой надписью, каждой подпалиной и каждой царапиной на серо-синих панелях лифт, в котором мы начали целоваться - да так и не смогли остановиться;
так и вышли на моем этаже, впившись друг в друга губами, солеными то ли от крови, то ли от этих дурацких крекеров;
как я наощупь, не имея сил оторваться от него нашарила в сумочке свои жуткие, смертоубийственного размера ключи от двух дверей, железной в тамбур и дешевенькой псевдодеревянной в квартиру,
как он, стоя к двери спиной, умудрился попасть этим ключом в скважину и таки открыть замок, который мы не стали запирать - не было уже ни сил, ни терпения;
как начали срывать друг с друга одежду еще в прихожей, и как, корова неуклюжая, запуталась в колготках и грохнулась бы, если бы уже не вскарабкалась ему на руки;
как в темноте чуть не наступили на кошку, чуть не снесли тумбочку с телефоном и чуть не сломали диван. Который потом разложили, и еще раз чуть не сломали. И еще хрен его знает сколько раз, до слез, до судорог, к небу и обратно, как в самых пошлых дамских романах про «время остановилось для них»;
как сидели потом на темной кухне и пили, за неимением (как всегда, в самый ответственный момент) заварки полудохлый вчерашний чай, как кутались друг в друга, курили одну сигарету на двоих и тихонько ржали, чтобы не добивать и так явно не заснувших соседей снизу;
и как встретили промозглый, серый, холодный зимний рассвет в строгом соответствии с законами жанра, предписывающего влюбленным стоять у окна, он обнимает ее, ее голова у него на плече, он в джинсах и с голым торсом, она - с распущенными волосами и в его рубашке.
Когда я поставила последнюю точку в этом восхитительном по степени пошлости литературном шедевре, десмороз смотрел на меня как-то странно. В его взгляде читались одновременно отвращение, презрение и - уважение. Так не бывает, но взгляд был именно таким. Впрочем, сегодня все не так, как бывает.
- Ну ты и сука, - сказал он. От неожиданности я даже икнула.
- Ну ты и сука, - повторил десмороз с каким-то странным удовлетворением в голосе. И с настоящей, неподдельной тоской. Такой убедительной и искренней, что я даже ощутила нечто вроде жалости.
- Ну не придумала я желание. Извини. Не знаю я, чего хотеть при условии, что меня уже не будет. Хреновый, видимо, редактор попался «Рогам и Копытам». Нетворческий. Так что не сложилась у меня последняя воля, и сбывать тебе, получается, тоже нечего. Ну, пусть это кто-нибудь издаст, что ли. И разбогатеет.
Испорченный литературной критикой журналистский мозг немедленно выдает: «Последний шедевр трагически погибшего автора: завещание или предсмертная записка? Следствие в замешательстве». Прочий организм не нашел сил ни на что, кроме вялой ухмылки.
- Блять, какая же у меня отвратительная работа.- Десмороз встал, взял свою папку и, не глядя в мою сторону, пошел к вновь образовавшейся у стены двери. И, уже стоя на пороге, обернулся - Твоя жизнь, солнце мое. Твоя жизнь за любое твое желание. Не ее. Встретимся через год.
Едва черное пальто с белой каймой скрылось за закрывшейся дверью, я юркнула к вешалке, кое-как, не попадая руками в рукава, напялила пуховик и пулей шмыгнула следом. Ни на выходе из редакции, ни на улице вокруг, как и следовало ожидать, никого не было. И даже следов от остроносых сапог не осталось. Белый снег, черное небо, пустота, тишина и мороз. Обычный, без Death.
Я подняла лицо, зажмурилась, вдохнула на удивление вкусный воздух и улыбнулась. Говорят, курение притупляет какие-то там рецепторы, и человек перестает чувствовать оттенки вкусов и запахов. Так вот, этот воздух был не просто ароматным - он был вкусным. И добрым, как и весь мир вокруг. До нового года четыре часа, работа почти доделана, сейчас все сохраню, отправлю, выключу - и домой.
Только бы не поскользнуться случайно на крыльце. Сапоги у меня и впрямь неудобные. Да и джинсы тесные, пояс на живот давит. Я машинально погладила пузо, развернулась и потопала доделывать последние в этом году дела.
Хороший он все-таки, десмороз, думала я. Хороший, и одинокий. Ну, так, наверное, демонам и положено. Хороший, одинокий, строгий и немного глупый.
Через год он со мной встретится, ишь ты. Сам ведь сказал - прихожу к работникам средств массовой информации. Говорящим, показывающим и пишущим слишком уж важные вещи, выбалтывающим по долгу службы разнообразные тайны вселенского масштаба. Ежедневно использующим силу печатного слова как-то не так.
А у меня декретный отпуск через четыре месяца.
Эх, товарищи бухгалтеры. Вы просто выпускающими редакторами не работали.
Особенно выпускающими редакторами в маленьких провинциальных изданиях, которые, в силу скудности бюджета, не могут позволить себе отдельного редактора-корректора, отдельного дизайнера, отдельного верстальщика, и выпускающему редактору приходится пахать за всех. Особенно в изданиях, принадлежащих неудержимо креативным предпринимателям, которые осеняют свой фиговый листок уездной богемы хлесткими, по их мнению, и якобы многозначительными названиями. Журнал «Рога и Копыта», например. И вовсе не новости оленеводства, а такая вот зашифрованная Альфа и Омега, по мнению Константина нашего Сергеевича. Великий, могучий, неординарный и супервостребованный (возможно, когда-нибудь) журнал обо всем на свете, тиражом в пять с половиной тысяч экземпляров. А куда деваться, жить-то на что-то надо.
Вот в таком журнале я и живу. Да-да, именно в журнале. Не в редакции - жить в этой конурке в тридцать два квадратных метра невозможно, поэтому предпочитаю думать, что живу в журнале. Конурка тесная, четыре стола, восемь стульев, с пяток компьютеров, факс, копир - стандартный набор маленькой, но непобедимой редколлегии. Место коллективного творчества двенадцати человек, сочиняющих тексты, наскоро ляпающих из пиратского клипарта картинки и впаривающих этот незаменимый продукт местным коммерсантам в качестве рекламы. У нас тут хорошо, если разобраться, и коллектив душевный, и начальник не сказать чтобы слишком уж кровопийца, все как-то тепло, семейно и уютно. Места мало, но работы - много, слишком много, в часовом, увы, а не денежном выражении. Никакой, как водится, личной жизни, зато с избытком жизни общественно-производственной. С таким избытком, что тридцать первого декабря я сижу на рабочем месте уже второй раз подряд. Первый посленовогодний выпуск журнала, уже сверстанный и вылизанный, должен попасть в кривые лапы вечно пьяных работников типографии третьего января. Но не работать же, в самом деле, первого и второго! Вот и стараюсь успеть все в последние минуты уходящего года.
И почти успеваю, кстати. По большому счету ерунда осталась - еще раз все просмотреть, проверить, просчитать, потыкать кнопочками, выровнять, сохранить и, о боги, экстатический момент, отправить. Вот сейчас докурю, глядя на звездное небо и уже вдупель бухих прохожих, утоплю окурок в сугробе - и к финальному барьеру.
Собственно, такая мелкая, незначительная и малоприятная бытовая каша лениво побулькивала в голове, когда я сделала именно то, что собиралась сделать абзацем ранее, а именно - докурить и вернуться в редакцию. А там, в редакции, меня поджидал самый большой за всю мою жизнь сюрприз.
Сюрприз имел вид худощавого молодого человека и бесцеремонного восседал за столом, который в коллективе считался директорским. Причем не просто восседал, а восседал, сложив на этот самый стол обутые в черные остроносые казаки ноги. Помимо казаков, сюрприз был экипирован в длиннополое черное пальто с белой оторочкой по воротнику, полам и манжетам, и черную шапку-колпак с такой же белой меховой каймой, плюс каким-то клоунским помпончиком. Дедмороз в негативе. Причем дедмороз какой-то сомалийский, если говорить в негативном, так сказать, раскладе: морда у сюрприза белая, и даже какая-то нездорово бледная. Скуластый, сероглазый, достаточно неприятный субъект. Хотя и, не стану врать, симпатичный.
Впрочем, хрен с ней, с внешностью. Как он тут оказался? Дверь в редакцию одна, и мимо меня с сигаретом и горестными мыслями он прошмыгнуть никак не мог. Ась?
- Как, как. Через трубу залез - сказал сюрприз и потянулся, обнаружив при этом в манерах и внешности что-то неожиданно кошачье. А в интонациях - что-то совершенно бандитское.
- Кто вы, что вы тут делаете, как сюда попали и какого черта, собственно, вам тут надо? - многословно, как всегда бывает в минуты душевных волнений, спросила я, краем глаза прицеливаясь к красной кнопке. По ее нажатию, согласно инструкции, в течение трех минут должен, при сирене и шпагах, прикатить наряд вневедомственной охраны. Хотя черт его знает, в каком они там предновогоднем состоянии.
- Как, как… жопой об косяк. Говорю же - через трубу залез. Чо, сказок не читала?
Ну надо же, какой отвратительный хам. Ну все. Я разозлилась.
- Жопой об косяк, уважаемый труболаз, вас в РОВД приложат, минуты через три. Так что либо давайте-ка отсюда по-быстрому, либо я ментов вызываю.
- Да не истерии ты… - незнакомец нехотя стащил свои ходули со стола и поднялся. Я, внутренне умирая от ужаса, приготовилась задать стрекача, благо дверь совсем рядом. - Не истерии, говорю. Щаз поясню все, че ты. Короче, не представляйся, я за тебя все знаю. А я - Дед Мороз.
Сказав последнее, незваный гость продемонстрировал странный дефект речи: в слове «дед» сорвался на что-то свистяще-шипящее, но мороза осилил исправно. Это что, избирательная шепелявость какая-то? Ни разу не слышала.
- Кто-кто?
- Death Мороз - на этот раз абсолютно четко выговорил незнакомец. - По инглишу шпрехаешь? Ну типа смерть я, короче.
Испорченный криминальной хроникой журналистский мозг немедленно выдает: «Смерть от мороза: сорок два бомжа насмерть замерзли в канализационном коллекторе!». А выросший в уголовной провинции речевой аппарат произнес беспроигрышное:
- И че?
- И то. Короче, ты мне сейчас напишешь письмо, как в детстве. С любым желанием. И я его выполню. А потом ты, типа, кони двинешь. Ну помрешь, короче.
Словно в подтверждение своих слов, гребаный Санта Клаус шлепнул на стол толстую черную папку. На обложке белыми буквами выведено : «П. Воля».
Испорченный светской хроникой журналистский мозг немедленно выдает: «Сенсация: вся правда о популярном артисте! Скандальные факты из биографии «гламурного подонка» стали достоянием общественности!».
Этот, уж не знаю как назвать, словно услышав мои бредовые мысли, наморщился:
- Да какой подонок, в натуре… «П.Воля» - это последняя воля. Письма людей, к которым я приходил. Все исполнено, можешь прочитать. Некрологи прилагаются, гыгы…
Опаньки. Вот наконец-то я и повстречалась с одним из многочисленных маньяков, на которых так жаловалась подружка детства, избравшая соседнюю индустрию - радио. Ее, звезду наших местных эфиров, постоянно преследовали какие-то угловатые отморозки. С журналами, оказывается, то же бывает. Ну кто бы мог подумать. Стоп. Какое, к черту, думать? Он же меня убить вроде бы обещает!!
Решив оставить литературно и орфографически безупречное изложение собственных домыслов и переживаний до скорой (хотелось бы надеяться) встречи со следователем, я молча крутанулась на каблуках и совершенно беззастенчиво дала деру в сторону двери. Точнее, в ту сторону, где должна была находиться дверь, по крайней мере - точно находилась две минуты назад.
Сука. А двери-то и нет. Ровная стена, задрапированная теми же желтоватыми обоями, что и все помещение редакции. Стены есть, окна в количестве двух штук есть, а двери - нет. Мамочка.
Чернобурый мой кошмар мрачно ухмыльнулся.
- Ну до чего же все трепетные, блин. Кто в прошлом номере, в редакторской колонке, про чистую силу последнего желания трындел? Про то, что хотя бы раз в жизни каждому дается шанс потребовать от мироздания что-то такое, запредельно значительное и нужное, и мироздание не может не ответить? Ты? Ну вот, считай, что мироздание ответило.
Приблатненные интонации из его речи начисто исчезли. Он спокойно уселся обратно за директорский стол и совершенно беспардонно осмотрел меня с головы до ног.
- Пока ты приходишь в чувства, вкратце изложу тебе, как оно все устроено. Про силу последнего желания ты все верно угадала. Раз в жизни такой шанс действительно выпадает каждому. Но ты об этом протрезвонила на все ваши пять с мелким хвостиком тысяч экземпляров. Вроде как разболтала великую тайну, о которой положено знать только посвященным, просвещенным и прочим заслуженным-простуженным. Поэтому в твоем случае эта великая тайна работает прямо, буквально и в точном соответствии с той формой, в которой ты ее изложила: все сработает, мироздание удовлетворит любую твою просьбу, но, чтобы этот шанс на самом деле был единственным в жизни, жизнь сразу после этого и закончится. Конкретно твоя закончится в тот момент, когда ты выйдешь из этой редакции. Помнишь сугроб перед крыльцом? Ну вот, под ним ледок. Ты поскользнешься, упадешь, ударишься затылком. Найдут только первого января, ближе к полудню. Рядом с твоим же последним окурком. Офигенный сюжет для социальной рекламы, кстати…
Испорченный социальной рекламой (и вообще рекламой) журналистский мозг немедленно выдает: «Смертельный перекур: эта сигарета действительно оказалась последней». Но речевой аппарат, воспитанный двумя с половиной десятками лет в суровом и прямолинейном материалистическом мире, произнес единственно уместное:
- Бред. Ерунда, чушь какая-то.
Десмороз ухмыльнулся.
- Бред - это стоять у стены, в которой только что была дверь, и не верить в чудеса. Хотя все нормально, никто не верит. Поначалу.
- Да нет же, бред - радостно ухватилась я за последнюю соломинку здравого смысла. - Ты мне снишься. Я сплю, да? Задремала за компом, утомилась, переработала. И мне все это снится.
- Давай, давай, развивай тему - поддакнул десмороз. - А то впадешь тут от неожиданности в буйное помешательство, бороду мне отрывать полезешь.
- Так у тебя ж ее нету, бороды… - вяло возразила я. Десмороз кивнул:
- И правда, нету. Экие мы наблюдательные. Ну, озвучивай уже фантазии. Что там творческое начало подсказывает? Дальнейшее развитие сюжета, знакомые эпизоды? Вспоминаешь?
- Ну… ты, наверное, сейчас покажешь мне три эпизода. Что-то из моего прошлого, что-то из настоящего, и вероятное будущее. И до меня должно что-то такое важное дойти, какое-то озарение, от которого я проснусь, стану лучше, и впредь буду делать только добрые дела, и вообще. А?
Десмороз презрительно скривился.
- Да ну, скукотища. И было уже тысячу раз. А давай лучше так: ты попытаешься загадать какое-то такое желание, которое, сбывшись, заодно избавит тебя от необходимости позорно сдохнуть под крыльцом этой осточертевшей тебе еще год назад редакции, я облажаюсь и исчезну, а ты таким образом победишь собственную смерть и будешь жить долго и счастливо. Как? Впечатляет?
Крыть нечем, звучит соблазнительно. Но думать об этом совсем не хочется, а хочется проснуться в собственной уютной постельке. Втихаря ущипнула себя за руку - больно! И не помогло.
И скотина эта черношапочная никуда не делась - сидит, на меня смотрит, ухмыляется.
- Значит, так. Давай уже по-взрослому. Ты не спишь, и тебе все это не снится. Я на самом деле существую, сижу перед тобой и даже мелкое чудотворство демонстрирую - вот, дверь отменил. И тебе на самом деле предоставлена возможность совершить чудо самой, написав мне письмо - все, чего ты потребуешь в этом письме, сбудется. Только поточнее с формулировками, ладно? Одно письмо, одно желание, и одно чудо. В обмен на одну жизнь, твою, как я уже говорил. Если ты мне все еще не веришь, могу еще какой-нибудь фокус показать. Только мелкий и безобидный, без всяких там огненных крыльев и фонтанов коньяка. Ну, что мне сделать такого невозможного, чтобы ты мне поверила? Хочешь, вместо этого вот стула тут появится елка?
- Ну, давай - промямлила я. И елка немедленно появилась. Именно вместо стула. Высокая, красивая, зеленая такая. С какими-то невнятными круглыми игрушками.
Fuck.
Десмороз удовлетворенно хмыкнул, расправил хилые плечи и азартно потер руки.
- Ну, с презентацией разобрались. Теперь давай, задавай умные вопросы, уточняй, выясняй и вообще вникай в тему. Времени у нас в обрез.
- И что можно загадать? - спросила я первое же, что пришло в голову. - И почему обязательно письмом? Ты же здесь сидишь, на словах нельзя объяснить?
Господи боже ты мой, неужели я всерьез участвую в этом разговоре? Ой, мамочки…
Десмороз посмотрел на меня с откровенным презрением.
- А ты что, настолько четко и внятно сформулировала свое сокровенное желание, что можешь объяснить его «на словах»? Не смешите мои тапочки. Сама же еще толком не веришь, что все это взаправду. Ну и потом, ты кто? Редактор. Человек, как никто другой осознающий значимость и важность текста как формы распространения информации. Вот, смотри.
Встав со стула, моя самая правдоподобная галлюцинация распахнула свое черно-белое пальто-тулуп, под которым оказалась совершенно обычная черная футболка. К футболке в районе сердца (если оно у него вообще есть) был приколот круглый белый значок с надписью: «Верю в СПС!»
- СПС? А их разве не разогнали? - спросила я, чтобы вообще хоть что-то спросить.
Десмороз драматически возвел очи к потолку.
- СПС - это не союз каких-то там сил, это «Сила Печатного Слова». Верю в силу печатного слова. Считай, что я персональный сезонный демон, приходящий в новогоднюю ночь к мальчикам и девочками из средств массовой информации, которые хреново себя вели в уходящем году. И в этом месте мне положено разразиться жутким хохотом. Тебе не кажется, что наше знакомство и вообще вся эта прелюдия как-то затянулись? Давай уже, собирай умные мысли в кучу, твори свой последний шедевр эпистолярного жанра, и я поскакал дальше. До нового года четыре часа осталось, а у меня работы выше крыши.
Ну вот. Гагарин, говорят, долетался, а я допизделась. И ведь не хотелось, ну не хотелось мне тогда ляпать эту идиотскую редакторскую колонку на высокопарно-околодуховные темы, хотелось нацарапать что-то примитивное, девочковое, про распродажи, оливье и иронию, прости господи, судьбы. А судьба - вот она, не просто ироничная, а сука злобная, на поверку. Злобная и кровожадная, как Константин наш Сергеевич, под страхом всяческих кар запретивший мне домохозяйственные нюни в великом его глянцевом детище.
А вообще - нечестно все это. Нечестно и несправедливо. Почему, спрашивается, ну почему чудеса происходят только тогда, когда нужды в них нет, и никогда - в те моменты и в тех ситуациях, когда вся надежда только на чудо? Почему этот волшебник не появился, когда я, красная, как вареный рак, сидела на госе перед комиссией и ни слова не могла сказать в ответ на гадские их вопросы? Где, ну где был этот хренов чудотворец, когда Жека случайно залез в мой фконтактег и прочитал ту нелепую переписку? Обидно. Прямо до слез.
- Да не реви ты - вдруг проявило сердобольность орудие судьбы. - Все вы там будете. Раньше, позже, какая разница? А тут появился шанс необычно дожить, не так, как у всех. У нормальных людей что? Работа, зарплата, дети, пенсия, внуки, участковый терапевт, шесть соток, кладбище. И никаких чудес. Другое дело - ты. Таких шансов один на сто миллионов, это я тебе как специалист говорю…
- Да иди ты в жопу, специалист - я утерла слезы-сопли, вдохнула, выдохнула, и собралась в кучу. В маленькую такую кучку, изрядно напуганную, но непобежденную. - что писать-то?
- Да что хочешь. Ночь исполнения желаний у тебя сегодня. Любых, вообще.
А чего мне хотеть, подумала я. И растерялась. Ну вот в самом деле - чего? Работу получше? Зарплату пожирнее? Счастья в личной жизни, кучу детей, стройного принца на белом мерине? Сказано же: желание сбудется - и все, кирдык. Захотеть не помереть в этот раз не получится, не зря же смертьмороз так на эту тему издевался. Значит, последнее желание. И впрямь последнее.
И так получается, что этого последнего желания у меня нет. Просто нет. Потому что всю жизнь хочешь только то, что нужно при жизни. Нет, не так. Нет у нас желаний, не завязанных на собственное повседневное бытие. Ничего мы не хотим такого, что не было бы употребимо без нас. Потому что ну чего такого может хотеть умная-красивая-успешная девочка-редактор, что она не может потрогать, попробовать, увидеть сама, или хотя бы подружкам рассказать, которых одна-две, но набралось за пару десятков предыдущих лет постоянной подготовки к чему-то, что, как сегодня оказалось, никогда не наступит?
А делать нечего, надо писать. И я уселась обратно на рабочее свое место, многострадальное во всех смыслах слов «рабочее место», и начала писать. Просто так, от пустоты в голове и какой-то неродной тоски в сердце, ни о чем и вникуда, какую-то скучную, совершенно тривиальную лирическую муть. Про осенний парк, про золотые листья на дорожках и над головой - это же про счастье, про обычное счастье, которое мы ищем в небе, а оно валяется под ногами, везде вокруг, и мы каждый день - подошвами по нему, и мимо. Про свое пальто, золотисто-бежевое, и про его, черное, двубортное, с большими пуговицами и отложным воротником. Про кофе в пластиковых стаканчиках, который обжигал пальцы, а я терпела и улыбалась, потому что слушала очередную его историю, которая, как и все его истории, обо мне. Про еще одну последнюю сигарету, про обшарпанную урну возле остановки, мы ждали на остановке свой автобус, а урна ждала своего бомжа, потому что в ней лежали бутылки, и не одна. А целых три. Про два подряд счастливых билетика, так не бывает, а с нами вот случилось, и мы сначала обменялись ими, а потом он отдал мне свой, а я не хотела забирать его удачу, и мы решили оба своих билета засунуть за компостер, чтобы они достались кому-то - ведь им нужна удача, а мы уже нашли друг друга, и все остальное неважно.
Про город, который улыбался нам всеми своими неонами и витринами, а мы шли мимо, и нам было шумно и весело, как школьникам, дружной оравой идущим нам навстречу. И мы стали швырять снежки, сначала в школьников, потом друг в друга. Только что был сентябрь, и уже снег - бред какой, да и наплевать. Про душный полутемный подъезд, на первом этаже лампочки вообще нет, а на втором почему-то мигает. Про знакомый каждой надписью, каждой подпалиной и каждой царапиной на серо-синих панелях лифт, в котором мы начали целоваться - да так и не смогли остановиться;
так и вышли на моем этаже, впившись друг в друга губами, солеными то ли от крови, то ли от этих дурацких крекеров;
как я наощупь, не имея сил оторваться от него нашарила в сумочке свои жуткие, смертоубийственного размера ключи от двух дверей, железной в тамбур и дешевенькой псевдодеревянной в квартиру,
как он, стоя к двери спиной, умудрился попасть этим ключом в скважину и таки открыть замок, который мы не стали запирать - не было уже ни сил, ни терпения;
как начали срывать друг с друга одежду еще в прихожей, и как, корова неуклюжая, запуталась в колготках и грохнулась бы, если бы уже не вскарабкалась ему на руки;
как в темноте чуть не наступили на кошку, чуть не снесли тумбочку с телефоном и чуть не сломали диван. Который потом разложили, и еще раз чуть не сломали. И еще хрен его знает сколько раз, до слез, до судорог, к небу и обратно, как в самых пошлых дамских романах про «время остановилось для них»;
как сидели потом на темной кухне и пили, за неимением (как всегда, в самый ответственный момент) заварки полудохлый вчерашний чай, как кутались друг в друга, курили одну сигарету на двоих и тихонько ржали, чтобы не добивать и так явно не заснувших соседей снизу;
и как встретили промозглый, серый, холодный зимний рассвет в строгом соответствии с законами жанра, предписывающего влюбленным стоять у окна, он обнимает ее, ее голова у него на плече, он в джинсах и с голым торсом, она - с распущенными волосами и в его рубашке.
Когда я поставила последнюю точку в этом восхитительном по степени пошлости литературном шедевре, десмороз смотрел на меня как-то странно. В его взгляде читались одновременно отвращение, презрение и - уважение. Так не бывает, но взгляд был именно таким. Впрочем, сегодня все не так, как бывает.
- Ну ты и сука, - сказал он. От неожиданности я даже икнула.
- Ну ты и сука, - повторил десмороз с каким-то странным удовлетворением в голосе. И с настоящей, неподдельной тоской. Такой убедительной и искренней, что я даже ощутила нечто вроде жалости.
- Ну не придумала я желание. Извини. Не знаю я, чего хотеть при условии, что меня уже не будет. Хреновый, видимо, редактор попался «Рогам и Копытам». Нетворческий. Так что не сложилась у меня последняя воля, и сбывать тебе, получается, тоже нечего. Ну, пусть это кто-нибудь издаст, что ли. И разбогатеет.
Испорченный литературной критикой журналистский мозг немедленно выдает: «Последний шедевр трагически погибшего автора: завещание или предсмертная записка? Следствие в замешательстве». Прочий организм не нашел сил ни на что, кроме вялой ухмылки.
- Блять, какая же у меня отвратительная работа.- Десмороз встал, взял свою папку и, не глядя в мою сторону, пошел к вновь образовавшейся у стены двери. И, уже стоя на пороге, обернулся - Твоя жизнь, солнце мое. Твоя жизнь за любое твое желание. Не ее. Встретимся через год.
Едва черное пальто с белой каймой скрылось за закрывшейся дверью, я юркнула к вешалке, кое-как, не попадая руками в рукава, напялила пуховик и пулей шмыгнула следом. Ни на выходе из редакции, ни на улице вокруг, как и следовало ожидать, никого не было. И даже следов от остроносых сапог не осталось. Белый снег, черное небо, пустота, тишина и мороз. Обычный, без Death.
Я подняла лицо, зажмурилась, вдохнула на удивление вкусный воздух и улыбнулась. Говорят, курение притупляет какие-то там рецепторы, и человек перестает чувствовать оттенки вкусов и запахов. Так вот, этот воздух был не просто ароматным - он был вкусным. И добрым, как и весь мир вокруг. До нового года четыре часа, работа почти доделана, сейчас все сохраню, отправлю, выключу - и домой.
Только бы не поскользнуться случайно на крыльце. Сапоги у меня и впрямь неудобные. Да и джинсы тесные, пояс на живот давит. Я машинально погладила пузо, развернулась и потопала доделывать последние в этом году дела.
Хороший он все-таки, десмороз, думала я. Хороший, и одинокий. Ну, так, наверное, демонам и положено. Хороший, одинокий, строгий и немного глупый.
Через год он со мной встретится, ишь ты. Сам ведь сказал - прихожу к работникам средств массовой информации. Говорящим, показывающим и пишущим слишком уж важные вещи, выбалтывающим по долгу службы разнообразные тайны вселенского масштаба. Ежедневно использующим силу печатного слова как-то не так.
А у меня декретный отпуск через четыре месяца.