К востоку от Суэца: минное поле для переводчиков + Грибоедов
К востоку от Суэца: минное поле для переводчиков
+ Грибоедов как другой извод героя "Мандалая"
Ship me somewheres east of Suez, where the best is like the worst,
Where there aren't no Ten Commandments an' a man can raise a thirst...
"Мандалай" написан от лица английского солдата из самого что ни есть простого народа. Правда, это особый простой народ: лондонский. Во времена моей службы в Советской армиии люди из самой "простой рабочей" среды Москвы приравнивались по степени "беловоротничковости" к выходцам из младше-служащей среды провинции к выходцам из низовой образованной администрации деревни (счетоводы, учителя...).
Как бы то ни было, для этого солдата нет никакого "good", "evil", "best" и "worst" в отрыве от официально-викторианско-англиканского понимания этих самых good, bad, best и worst. Согласно каковому пониманию, кстати, любое другое понимание заведомо есть само по себе wicked, wrong и bad. Есть только одно "добро" / good - то, что предписано исполнять в качестве "доброго" в Тэн Коммандментах в качестве воли Бога (и именно потому, что такова Его воля). Есть только одно "зло" / evil - нарушение их и противление этой воле. Никакого другого общего значения слов "доброе" и "злое" в языке нашего героя нет. Он прекрасно понимает, что есть целые огромные страны, где различают достойное и недостойное, должное и недолжное, славное и бесчестное на _другой_ основе - и достойное и постыдное видят не совсем в том, в чем официальная христианская культура Англиии, и присваивают соответствующие баллы отнюдь не на том основании, угодно/неугодно ли нечто богам. Герой не просто это понимает - он и стремится на Восток (причем не на мусульманский, а именно на "языческий" Восток!) из-за этой разницы и из-за той свободы, которую эта разница даст лично его устремлениям и утолению его "жажды". Но он при всем желании не может выразить эту мысль иначе как то, что там, к востоку от Суэца, "лучшее" не отличают от "худшего". Как обычно, на словесном уровне "принципиально иная норма" передается как "нет у них нормы", потому что понятие "норма" имплицитно подразумевает "наша, объявляющей себя единственно истинной, норма". Если уж миссионеры спокойно говорили, что "язычникам неведомо понятие греха" (хотя у любой "языческой" культуры отменно есть понятие и ритуальной скверны, и этического нарушения и бесчестья), а публицисты толковали об имморальной "готтентотской этике" и о "дикарях", не знающих правил поведения, имея в виду на самом деле "у них нет НАШЕГО понятия о грехе и они не признают НАШИХ правил поведения, - а значит, у них вообще нет правильного понятия (= вообще нет понятия) о грехе и правилах поведения, так как правильное-то наше"* - то удивительно ли, если герой Киплинга придерживается примерно такого словоупотребления, хотя выбор делает как раз в пользу тамошних понятий?
*Мало того, гуманитарии совершенно серьезно толковали (и продолжают толковать) об отсутствии в архаическом мышлении логики вообще (или логики "современного" типа) в силу следующего наивного хода мысли: "МЫ, рассуждая логически, вовсе не приходим к выводам о существовании духов, маны и пр. и пр. и пр., а они к этим выводам приходят; следственно, они не рассуждают логически".
Это создает огромную трудность для переводчиков. Нельзя перевести вполне адекватно слова " достойный / наихудший", если под этим в тексте понимается определенно "по-христиански достойный, по-викториански наихудший". Представим себе, что советский солдат 1970 написал: Я хочу попасть на запад, там нету Кодексов" - имея в виду моральный Кодекс строителя коммунизма и Уголовный кодекс со всеми его прелестями, включая статьи о тунеядстве и клевете на советсткую действительность.
Как это перевести? Так и написать: "Я хочу туда, ибо там нет кодексов"? Так они там есть. И этический, и уголовный. Придется переводить по смыслу, одновременно увязывая то, что говорящий стремится избавиться от обрыдших ему идиотских и человекофобских ограничений, но вовсе не стремится избавиться от ограничений вообще. И при этом выражает свое желание в достаточно условной форме (отталкивающейся от стандартной общественно-языковой модели " у чужаков нет такого кодекспа, как у нас" = "у чужаков нет кодекса"), да и думать подробными адекватными дефинициями - вообще не его занятие, он советский солдат из зауральского ПТУ.
Получается, что надо перевести фразу, дословно значащую "там не отличают греха от добродетели / грешника от святого", но реально значащую "там то, что у нас считается грехом, не считается грехом, там иная система определения и баллирования злого и доброго - и она-то мне больше нравится, она-то мне по сердцу!" А как такое перевести?
В итоге переводчику очень просто сбиться на перевод того, что вроде бы сказано дословно - того, что в тех странах к востоку от Суэца не различают добра и зла вообще, что там вольная "звериная", свободная от любых норм жизнь - и именно это героя и привлекает. И ништо, что герой Киплинга говорит это все не о диких тропических лесах, где вроде бы много диких вольных обезьян, а о детально регламентированном социальном порядке бирманских деревень в распаханной вдоль и поперек округе густонаселенного и тоже снизу доверху социально регламентированного бирманского города Мандалая.
В итоге этих объективных и субъективных трудностей на выходе получаем следующие переводы этого исключительно трудного (и не поддающегося, по-моему, адекватному переводу вообще) места:
И. Грингольц:
Там, к востоку от Суэца, злу с добром - цена одна,
Десять заповедей - сказки, и кто жаждет - пьет до дна.
Вторая строка точно передает мысль оригинала, первая - поражение переводчика, так как воспроизводит букву сказанного героем против реального смысла этого сказанного.
В.Потапова:
За Суэц попасть хочу я: зло с добром - в одной цене,
Десять заповедей силы не имеют в той стране...
То же самое: вторая строка замечательна, первая - поражение переводчика.
Е. Полонская:
От Суэца правь к востоку, где в лесах звериный след,
Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет.
Поражение осталось в первой строке и распространилось на вторую. Переводчик вовсе вынужден был пожертвовать "лучшим" и "худшим", заменив это на метафору дикой и вольной природы вообще, а "нету 10 Заповедей" заменил на "нету заповедей" - то есть вместо "там нет иудео-христианской морали" получилось "там нету никакой морали". В обоих случаях получилось не "то, что у нас зазря считают виной просто потому что в некоем нашем Писании так прописано, там не ставят в вину, потому что там этого Писания не признают", а "там вообще нет ограничений нет, и все - как вольные дикие звери" (<"звериный след"). Напомню (вслед впервые обратившему на это внимание Святополк-Мирскому, что там и диких лесов-то никаких нет, речь идет о густонаселенном районе.
М. Гутнер:
За Суэцом, на Востоке, где мы все во всем равны,
Где и заповедей нету, и на людях нет вины...
Самое большое искажение мысли оригинала. В точности "внеэтическое пространство полной свободы самовыражения".
***
Условиями адекватного перевода было бы:
1) чтобы выражения в первой строке подразумевали бы не то, что к востоку от Суэца вообще нет понятий (этически) лучшего и худшего, а что там не ставят в вину то, что ставит в вину общественная мораль родины автора;
2) чтобы во второй строке речь шла именно о Тэн Коммандментах, а не о "заповедях" вообще.
Ближе к мысли оригинала было бы что-нибудь вроде:
"За Суэц попасть хочу я - грех не в грех для той страны,
Десять заповедей - небыль, и кто жаждет, пить вольны".
Формулировка "грех не в грех" подразумевает, что то, что считается грехом в стране автора, не ставится в вину в странах к востоку от Суэца - но не требует считать, что там вообще НИЧЕГО не ставится в вину и нет самого такого понятия (наоборот: раз что-то может быть или не быть "не в грех", то само понятие вины/"греха" там есть, только "наш" [=викторианско-христианский] грех там в вину не ставится. Тут еще на руку то, что слово "грех" само по себе обозначает прежде всего вину _по меркам религии_, но в cоставе оборота "это не в грех" означает скорее "это не ставится в вину" вообще.
Однако это плохо фонетически.
А Грибоедов тут притом, что он сам был в точности как этот солдат из Киплинга. Только более удачливый: он свою Супи-Яулат получил навсегда. (И он тоже был Empire-builder). И Восток он любил так же - и за то же самое. В одном его стихотворении об этом сказано даже со страхом ("Восток"):
Не мечтайте чародейных снов!
Тех земель неправославных
Дивна прелесть и краса лугов,
Сладки капли роз медвяных...*
В другом - совсем как в "Мандалае" ("Там, где вьется Алазань", см. ниже). Это он в итоге и выбрал - и нашел тот самый конец, который напророчил для этого выбора в "Востоке"; но едва ли об этом пожалел.
Там, где вьется Алазань,
Веет нега и прохлада,
Где в садах сбирают дань
Пу́рпурного винограда,
Све́тло светит луч дневной,
Рано ищут, любят друга...
Ты знаком ли с той страной,
Где земля не знает плуга,
Вечно юная блестит
Пышно яркими цветами
И садителя дарит
Золотистыми плодами?...
Странник, знаешь ли любовь,
Не подругу снам покойным,
Страшную под небом знойным?
Как пылает ею кровь?
Ей живут и ею дышат,
Страждут и падут в боях
С ней в душе и на устах.
Так самумы с юга пышат,
Раскаляют степь...
ЧтО судьба, разлука, смерть!..
*Полный текст
ВОСТОК
Из Заволжья, из родного края,
Гости, соколы залетны,
Покручали сумки переметны,
Долги гривы заплетая;
На кон_я_х ретивых посадились,
На отъезд перекрестились,
Выезжали на широкий путь.
Чт_о_ замолкли? в тишине
Чт_о_ волнует молодецку грудь?
Мысль о дальней стороне?
Ах, не там ли воздух чудотворный,
Тот Восток и те сады,
Где не тихнет ветерок проворный,
Бьют ключи живой воды;
Рай-весна цветет, не увядает,
Нега, роскошь, пир в лесах,
Солнышко горит, не догорает
На высоких небесах!
Терем злат, а в нем душа-девица,
Красота, княжая дочь;
Блещет взор, как яркая зарница
Раздирает черну ночь;
Если ж кровь ее зажжется,
Если вспыхнет на лице, -
То забудь о матери, отце,
С кем душой она сольется.
Станом гибким, гибкими руками
Друга мила обвивает,
Крепко жмет, румяными устами
Жизнь до капли испивает!
Путники! от дочери княжой
Отбегите неоглядкой!
Молодые! к стороне чужой
Не влекитесь думой сладкой,
Не мечтайте чародейных снов!
Тех земель неправославных
Дивна прелесть и краса лугов,
Сладки капли роз медвяных,
Злак шелк_о_вый, жемчуги в зерне.
Чт_о_ же видно в стороне?
Столб белеет на степи широкой,
Будто сторож одинокой,
Камень! Он без надписи стоит:
Темная под ним могила,
Сирый им зашельца прах покрыт.
И его любовь манила;
Чаял: "Тут весельем разольюсь,
Дни на веки удолжатся!"
Грешный позабыл святую Русь..,
Дни темнеют, вновь зарятся;
Но ему лучом не позлатятся
Из-за утренних паров
Божьи церкви, град родимый, отчий дом!
Буйно пожил век, а ныне -
Мир ему! один лежит в пустыне,
И никто не поискал,
Не нарезал имени, прозванья
На отломке диких скал;
Не творят молитвы, поминанья;
Персть забвенью предана;
У одра больного пожилая
Не корпела мать родная,
Не рыдала молода жена...
+ Грибоедов как другой извод героя "Мандалая"
Ship me somewheres east of Suez, where the best is like the worst,
Where there aren't no Ten Commandments an' a man can raise a thirst...
"Мандалай" написан от лица английского солдата из самого что ни есть простого народа. Правда, это особый простой народ: лондонский. Во времена моей службы в Советской армиии люди из самой "простой рабочей" среды Москвы приравнивались по степени "беловоротничковости" к выходцам из младше-служащей среды провинции к выходцам из низовой образованной администрации деревни (счетоводы, учителя...).
Как бы то ни было, для этого солдата нет никакого "good", "evil", "best" и "worst" в отрыве от официально-викторианско-англиканского понимания этих самых good, bad, best и worst. Согласно каковому пониманию, кстати, любое другое понимание заведомо есть само по себе wicked, wrong и bad. Есть только одно "добро" / good - то, что предписано исполнять в качестве "доброго" в Тэн Коммандментах в качестве воли Бога (и именно потому, что такова Его воля). Есть только одно "зло" / evil - нарушение их и противление этой воле. Никакого другого общего значения слов "доброе" и "злое" в языке нашего героя нет. Он прекрасно понимает, что есть целые огромные страны, где различают достойное и недостойное, должное и недолжное, славное и бесчестное на _другой_ основе - и достойное и постыдное видят не совсем в том, в чем официальная христианская культура Англиии, и присваивают соответствующие баллы отнюдь не на том основании, угодно/неугодно ли нечто богам. Герой не просто это понимает - он и стремится на Восток (причем не на мусульманский, а именно на "языческий" Восток!) из-за этой разницы и из-за той свободы, которую эта разница даст лично его устремлениям и утолению его "жажды". Но он при всем желании не может выразить эту мысль иначе как то, что там, к востоку от Суэца, "лучшее" не отличают от "худшего". Как обычно, на словесном уровне "принципиально иная норма" передается как "нет у них нормы", потому что понятие "норма" имплицитно подразумевает "наша, объявляющей себя единственно истинной, норма". Если уж миссионеры спокойно говорили, что "язычникам неведомо понятие греха" (хотя у любой "языческой" культуры отменно есть понятие и ритуальной скверны, и этического нарушения и бесчестья), а публицисты толковали об имморальной "готтентотской этике" и о "дикарях", не знающих правил поведения, имея в виду на самом деле "у них нет НАШЕГО понятия о грехе и они не признают НАШИХ правил поведения, - а значит, у них вообще нет правильного понятия (= вообще нет понятия) о грехе и правилах поведения, так как правильное-то наше"* - то удивительно ли, если герой Киплинга придерживается примерно такого словоупотребления, хотя выбор делает как раз в пользу тамошних понятий?
*Мало того, гуманитарии совершенно серьезно толковали (и продолжают толковать) об отсутствии в архаическом мышлении логики вообще (или логики "современного" типа) в силу следующего наивного хода мысли: "МЫ, рассуждая логически, вовсе не приходим к выводам о существовании духов, маны и пр. и пр. и пр., а они к этим выводам приходят; следственно, они не рассуждают логически".
Это создает огромную трудность для переводчиков. Нельзя перевести вполне адекватно слова " достойный / наихудший", если под этим в тексте понимается определенно "по-христиански достойный, по-викториански наихудший". Представим себе, что советский солдат 1970 написал: Я хочу попасть на запад, там нету Кодексов" - имея в виду моральный Кодекс строителя коммунизма и Уголовный кодекс со всеми его прелестями, включая статьи о тунеядстве и клевете на советсткую действительность.
Как это перевести? Так и написать: "Я хочу туда, ибо там нет кодексов"? Так они там есть. И этический, и уголовный. Придется переводить по смыслу, одновременно увязывая то, что говорящий стремится избавиться от обрыдших ему идиотских и человекофобских ограничений, но вовсе не стремится избавиться от ограничений вообще. И при этом выражает свое желание в достаточно условной форме (отталкивающейся от стандартной общественно-языковой модели " у чужаков нет такого кодекспа, как у нас" = "у чужаков нет кодекса"), да и думать подробными адекватными дефинициями - вообще не его занятие, он советский солдат из зауральского ПТУ.
Получается, что надо перевести фразу, дословно значащую "там не отличают греха от добродетели / грешника от святого", но реально значащую "там то, что у нас считается грехом, не считается грехом, там иная система определения и баллирования злого и доброго - и она-то мне больше нравится, она-то мне по сердцу!" А как такое перевести?
В итоге переводчику очень просто сбиться на перевод того, что вроде бы сказано дословно - того, что в тех странах к востоку от Суэца не различают добра и зла вообще, что там вольная "звериная", свободная от любых норм жизнь - и именно это героя и привлекает. И ништо, что герой Киплинга говорит это все не о диких тропических лесах, где вроде бы много диких вольных обезьян, а о детально регламентированном социальном порядке бирманских деревень в распаханной вдоль и поперек округе густонаселенного и тоже снизу доверху социально регламентированного бирманского города Мандалая.
В итоге этих объективных и субъективных трудностей на выходе получаем следующие переводы этого исключительно трудного (и не поддающегося, по-моему, адекватному переводу вообще) места:
И. Грингольц:
Там, к востоку от Суэца, злу с добром - цена одна,
Десять заповедей - сказки, и кто жаждет - пьет до дна.
Вторая строка точно передает мысль оригинала, первая - поражение переводчика, так как воспроизводит букву сказанного героем против реального смысла этого сказанного.
В.Потапова:
За Суэц попасть хочу я: зло с добром - в одной цене,
Десять заповедей силы не имеют в той стране...
То же самое: вторая строка замечательна, первая - поражение переводчика.
Е. Полонская:
От Суэца правь к востоку, где в лесах звериный след,
Где ни заповедей нету, ни на жизнь запрета нет.
Поражение осталось в первой строке и распространилось на вторую. Переводчик вовсе вынужден был пожертвовать "лучшим" и "худшим", заменив это на метафору дикой и вольной природы вообще, а "нету 10 Заповедей" заменил на "нету заповедей" - то есть вместо "там нет иудео-христианской морали" получилось "там нету никакой морали". В обоих случаях получилось не "то, что у нас зазря считают виной просто потому что в некоем нашем Писании так прописано, там не ставят в вину, потому что там этого Писания не признают", а "там вообще нет ограничений нет, и все - как вольные дикие звери" (<"звериный след"). Напомню (вслед впервые обратившему на это внимание Святополк-Мирскому, что там и диких лесов-то никаких нет, речь идет о густонаселенном районе.
М. Гутнер:
За Суэцом, на Востоке, где мы все во всем равны,
Где и заповедей нету, и на людях нет вины...
Самое большое искажение мысли оригинала. В точности "внеэтическое пространство полной свободы самовыражения".
***
Условиями адекватного перевода было бы:
1) чтобы выражения в первой строке подразумевали бы не то, что к востоку от Суэца вообще нет понятий (этически) лучшего и худшего, а что там не ставят в вину то, что ставит в вину общественная мораль родины автора;
2) чтобы во второй строке речь шла именно о Тэн Коммандментах, а не о "заповедях" вообще.
Ближе к мысли оригинала было бы что-нибудь вроде:
"За Суэц попасть хочу я - грех не в грех для той страны,
Десять заповедей - небыль, и кто жаждет, пить вольны".
Формулировка "грех не в грех" подразумевает, что то, что считается грехом в стране автора, не ставится в вину в странах к востоку от Суэца - но не требует считать, что там вообще НИЧЕГО не ставится в вину и нет самого такого понятия (наоборот: раз что-то может быть или не быть "не в грех", то само понятие вины/"греха" там есть, только "наш" [=викторианско-христианский] грех там в вину не ставится. Тут еще на руку то, что слово "грех" само по себе обозначает прежде всего вину _по меркам религии_, но в cоставе оборота "это не в грех" означает скорее "это не ставится в вину" вообще.
Однако это плохо фонетически.
А Грибоедов тут притом, что он сам был в точности как этот солдат из Киплинга. Только более удачливый: он свою Супи-Яулат получил навсегда. (И он тоже был Empire-builder). И Восток он любил так же - и за то же самое. В одном его стихотворении об этом сказано даже со страхом ("Восток"):
Не мечтайте чародейных снов!
Тех земель неправославных
Дивна прелесть и краса лугов,
Сладки капли роз медвяных...*
В другом - совсем как в "Мандалае" ("Там, где вьется Алазань", см. ниже). Это он в итоге и выбрал - и нашел тот самый конец, который напророчил для этого выбора в "Востоке"; но едва ли об этом пожалел.
Там, где вьется Алазань,
Веет нега и прохлада,
Где в садах сбирают дань
Пу́рпурного винограда,
Све́тло светит луч дневной,
Рано ищут, любят друга...
Ты знаком ли с той страной,
Где земля не знает плуга,
Вечно юная блестит
Пышно яркими цветами
И садителя дарит
Золотистыми плодами?...
Странник, знаешь ли любовь,
Не подругу снам покойным,
Страшную под небом знойным?
Как пылает ею кровь?
Ей живут и ею дышат,
Страждут и падут в боях
С ней в душе и на устах.
Так самумы с юга пышат,
Раскаляют степь...
ЧтО судьба, разлука, смерть!..
*Полный текст
ВОСТОК
Из Заволжья, из родного края,
Гости, соколы залетны,
Покручали сумки переметны,
Долги гривы заплетая;
На кон_я_х ретивых посадились,
На отъезд перекрестились,
Выезжали на широкий путь.
Чт_о_ замолкли? в тишине
Чт_о_ волнует молодецку грудь?
Мысль о дальней стороне?
Ах, не там ли воздух чудотворный,
Тот Восток и те сады,
Где не тихнет ветерок проворный,
Бьют ключи живой воды;
Рай-весна цветет, не увядает,
Нега, роскошь, пир в лесах,
Солнышко горит, не догорает
На высоких небесах!
Терем злат, а в нем душа-девица,
Красота, княжая дочь;
Блещет взор, как яркая зарница
Раздирает черну ночь;
Если ж кровь ее зажжется,
Если вспыхнет на лице, -
То забудь о матери, отце,
С кем душой она сольется.
Станом гибким, гибкими руками
Друга мила обвивает,
Крепко жмет, румяными устами
Жизнь до капли испивает!
Путники! от дочери княжой
Отбегите неоглядкой!
Молодые! к стороне чужой
Не влекитесь думой сладкой,
Не мечтайте чародейных снов!
Тех земель неправославных
Дивна прелесть и краса лугов,
Сладки капли роз медвяных,
Злак шелк_о_вый, жемчуги в зерне.
Чт_о_ же видно в стороне?
Столб белеет на степи широкой,
Будто сторож одинокой,
Камень! Он без надписи стоит:
Темная под ним могила,
Сирый им зашельца прах покрыт.
И его любовь манила;
Чаял: "Тут весельем разольюсь,
Дни на веки удолжатся!"
Грешный позабыл святую Русь..,
Дни темнеют, вновь зарятся;
Но ему лучом не позлатятся
Из-за утренних паров
Божьи церкви, град родимый, отчий дом!
Буйно пожил век, а ныне -
Мир ему! один лежит в пустыне,
И никто не поискал,
Не нарезал имени, прозванья
На отломке диких скал;
Не творят молитвы, поминанья;
Персть забвенью предана;
У одра больного пожилая
Не корпела мать родная,
Не рыдала молода жена...