Гумилев, Шубинский, Богомолов.
Гумилев, Шубинский, Богомолов.
Получил в прошлом месяце исключительное удовольствие: впервые нашел время основательно добраться до первой (и единственной не-фантомной) подробной биографии Гумилева, написанной Валерием Шубинским [Валерий Шубинский. Николай Гумилев: жизнь поэта. СПб. Вита нова, 2004. 736 с.], частично ее отксерил и в перспективе переведу в электронный формат - к октябрю-ноябрю. Ебж, натурально). Впервые я эту книгу держал в руках сразу по выходе, но купить ее было невозможно по цене, а работать с ней в библиотеке до недавних пор не было времени. Впрочем, все эти годы я ее не раз поминал самым нетихим и неласковым словом - исключительно по причине ее цены: тогда она стоила в районе двух тысяч, сейчас около четырех с половиной тысяч рублей Весит 1 кг. 300 г. Ну, по крайней мере килограмм зверского вида тигровых креветок в супермаркете недалеко от меня шел точь в точь в ту же цену - в пересчете на килограммы. Впрочем, из-за кризиса эти креветки уже месяц как пропали, а я только собрался купить одну штуку в качестве сувенира… Тираж «Николая Гумилева» был 2000 экз., но, кажется, до сих пор не полностью распродан, что при соотношении цены с таргет-аудиторией не бог весть как удивительно.
Если кто имеет возможность и желание означенный труд приобрести, -
то всемерно рекомендую. Автору можно только земно поклониться. Это вовсе не значит, что там все правильно и прибавить нечего. Напротив, на каждой десятой странице находится случайчто-нибудь уточнить или дополнить, реже - скорректировать. Например, В. Ш. считает, что о засаде ЧК в квартире Гумилева в «Доме Искусств» не говорит никто, кроме Одоевцевой, и, соответственно, высказывает некоторые сомнения в этой самой засаде (с. 629); на самом деле о ней пишет в своем дневнике как о горячей новости еще и Александр Бенуа (запись от 6 августа: «Арестован Гумилев, и в его комнате в Доме искусств - засада, в которую уже угодил Лозинский, и еще кто-то неизвестный. Говорят, что он [Гумилев] обвиняется в принадлежности к какой-то военной организации. С этого дурака стало!» ). Таким образом, засада истинно была. Шубинский, однако, об этой записи знать никак не мог, так как она была опубликована уже после выхода его труда в свет - И. И. Выдриным в «Звезде» за 2005 год (№ 8).
Есть и незамеченные В.Ш. источники - к примеру, вопрос о Таганцевском заговоре и участии в нем Гумилева он решает совершенно правильно (и наперекор почти всей отечественной традиции на этот счет, идущей от Ахматовой, ахматоведов и Павла Лукницкого; Лукницкий, кстати, уже в середине 20-х являлся осведомителем ОГПУ, и чуть ли не от ОГПУ же и был послан собирать воспоминания о Гумилеве и общаться с Ахматовой - хотя допустимо думать, что собирать-то и общаться он начал сам, а ОГПУ его завербовало чуть позже. Лев Гумилев твердо придерживался первой точки зрения, но он в данном случае мог проявить и излишнюю подозрительность); однако он при этом не использовал коронных документов с «белой» стороны, полностью удостоверяющих, что Таганцевская антибольшевистская организация была вполне реальным явлением. Опубликовали их еще в 90-е, см.: Ф.Перченок, Д.Зубарев. На полпути от полуправд. О таганцевском деле и не только о нем // IN MEMORIAM: Исторический сборник памяти Ф.Ф.Перченка. М.; СПб.: Феникс; Athenium. 1995. С. 362-370; [В. Г. Бортневский]. Письмо Д.Д. Гримма П.Н. Врангелю от 4 октября 1921 г. (из архива Гуверовского института войны, революции и мира) // Русское Прошлое. 7. СПб, 1996. С. 106-113. Шубинскому эти публикации не попались в руки, вероятно, потому, что они принадлежат к сфере военной и политической истории, а не литературоведения, а литературоведы 90-х их не заметили.
Есть и фактические погрешности и описки (вроде тех, что первая книга Зенкевича называлась “Дикая порфира”, а не “Дикое родство”, как на самом деле, или что Rue de la GaitE получает транскрипцию “ру ля Гет” вместо “рю де ля Гэте”); их ряд приводит Николай Богомолов в рецензии «Печальная доля... (Обзор книг о Н. Гумилеве)» // «НЛО» 2005, №71, сетевая публикация - http://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/bogo30-pr.html ; об этой рецензии я еще буду подробно писать ниже, потому что так рецензии писать ни в коем случае не надо.
Есть немало случаев, где повествование может быть расширено и дополнено. Например, отношения Гумилева 1916 - нач. 1917 года с пятью тогдашними его дамами - Тумповской, Энгельгардт, Арбениной, Мочаловой, Рейснер - рассматриваются достаточно суммарно, без пошаговой раскадровки; между тем таковая раскадровка возможна, и даст она довольно любопытные новые сведения; обнаруживается, в частности, что у НГ был железный детальный кодекс по вопросу о том, как и когда можно, а когда нельзя вступать в отношения с новой дамой на фоне неким образом продолжающихся отношений с дамой предыдущей. Выясняется, кстати, что когда он однажды сказал Ольге Мочаловой, что никогда не ведет двух романов одновременно, говорил он чистую правду - чему едва ли поверила сама Мочалова и уж точно не поверили позднейшие читатели.
Неосвещенной (сколько я мог пока заметить) осталась богатая с виду (а на самом деле нет) пожива для Л. С. Клейна и К. К. Ротикова, Ю. М. Пирютко тож - обмен гомоэротическими текстами между Гумилевым и Георгием Ивановым. Первый текст всем прекрасно известен («Любовь»: «Надменный, как юноша, лирик…», написано 6.02.1912), но с легкой руки Майкла Баскера героем его считается Кузмин - в самом, мол, деле, Кузмин как раз в это время жил у четы Гумилевых (он, злополучный, спасался у них от встреч со своим недавним партнером Миллером, от которого теперь не знал, как избавиться), и в дневнике Кузмина и отмечена дата 6.02.1912 как день сочинения «Любви». Однако, воля ваша, Кузмин решительно не вяжется с героем «Любви» ни по тому, как означенный герой описан, ни по тому, какое отношение к нему стилизует от авторского лица Гумилев. В «Любви» речь идет о том, что некий «надменный как юноша лирик»-гей (или бисексуал) вызвал у Гумилева/автора страсть. Учитывая реальные вкусы Гумилева, в данном случае речь может идти лишь об условно-стилизационной примерке им на себя чрезвычайно популярной в его субкультуре роли, но роль-то эта в «Любви» - старшего партнера, соблазняющегося этим самым надменным лириком, с ним играющим. Кузмин на роль последнего никак не годился даже в самом условно-стилизационном варианте по той банальной причине, что был он Гумилева лет на 15 старше, стукнуло ему в 1912 сорок, и вводить его в качестве объекта авторской страсти в гомоэротическую стилизацию Гумилев не мог бы даже в шутку.
Зато спустя два года Георгий Иванов опубликовал «Осенний фантом», в котором давным-давно опознан перепев этой самой «Любви». Это обстоятельство естественно выдвигает Иванова на роль героя «Любви», особенно учитывая еще одно - чуть ли не в будущей интонации Рюрика Ивнева - написанное Ивановым стихотворение о Гумилеве, явно рассчитанное (по условиям места и времени) на гомоэротическое прочтение:
Закат золотой. Снега
Залил янтарь.
Мне Гатчина дорога,
Совсем как встарь.
Томительнее тоски
И слаще - нет.
С вокзала слышны свистки,
В окошке - свет.
Обманчивый свет зари
В окне твоем,
Калитку лишь отвори,
И мы - вдвоем.
Все прежнее: парк, вокзал…
А ты - на войне,
Ты только прости сказал,
Улыбнулся мне;
Улыбнулся в последний раз
Под стук колес,
И не было даже слез
У веселых глаз.
Сравни по интонациям с позднейшим стихотворением Рюрика Ивнева (цитирую по памяти):
Снова в поход идут войска,
а ты не идешь в поход.
Алою прядкой кровь у виска,
чуть улыбается рот.
Кто не слыхал сирены вой,
кто не знавал беды?
Приподнимись. Глаза открой.
Выпей глоток воды.
Солнце скользнет по твоим волосам,
ветер боль унесет.
Ты хорошо понимаешь сам,
что родина - это всё.
Все тот же Николай Богомолов Ивнева охарактеризовал жутковато: «Рюрик Ивнев (Михаил Александрович Ковалев, 1891-1981) - поэт и прозаик, мемуарист. Был известен агрессивным гомосексуализмом» (Н. А. Богомолов. Проект «Акмеизм» // НЛО. 2002. №58. Прим. 91). Это что же такое значит, хотел бы я знать - «агрессивный гомосексуализм» в понимании Богомолова?!
Как бы то ни было, сочетание «Осеннего фантома» и «Заката золотого…» с недвусмысленностью делают Гумилева героем гомоэротических стилизаций Иванова; а учитывая связь «Фантома» с гумилевской «Любовью» - также гомоэротической стилизацией это делает более чем вероятным, что героем «Любви» был, в свою очередь, Иванов. И в самом деле, Иванов с Гумилевым познакомился как раз в январе 1912 года, причем следующим образом: Иванов отослал своен «Отплытье на о. Цитеру» Гумилеву в редакцию «Аполлона» и получил от него немедленный ответ: Гумилев писал, что если Георгий Иванов захочет, то он, Гумилев, примет его в «Цех поэтов» своей властью без баллотировки (вариант, предусмотренный обычаем «Цеха» как исключительная почесть), а также выражад желание познакомиться с Ивановым лично. Знакомство и состоялось в «Бродячей собаке» 13 января 1912 года.
Учитывая норму отношений Гумилева к поэтам вообще, эпизод этот означает только одно: Гумилев в Иванова, так сказать, влюбился - естественно, не как в мужчину, а как в поэта.
При этом Иванов любил играть в гомоэротические игры: в том же 1912 году он и Мандельштам, крепко подружившись, взялись потрясать умы, старательно изображая из себя влюбленную гомосексуальную пару - и потрясали, пока сам Гумилев не вмешался и не объяснил Мандельштаму, что в этой роли лично он, Мандельштам, смотрится совершенно нелепо и интереса ему это не прибавит («Осип, это - не твое»); после чего Иванов с Мандельштамом продолжали крепко дружить, но влюбленную парочку больше не изображали.
Соответственно, неудивительно, что на фоне сочетания несомненной «влюбленности» Гумилева в Иванова как поэта и не менее ярких гомоэротических ролевых игр самого Иванова, в начале февраля 1912 г. у Гумилева сочинилась эта самая «Любовь» с Ивановым как подразумеваемым героем.
Можно еще очень, очень долго перечислять всякие поправки, дописки и уточнения, которыми можно было бы оснащать биографию Гумилева, написанную Шубинским. Это, однако, не ее недостаток, а ее достоинство. Впервые за всю историю появилась огромная подробная биография Гумилева, учитывающая почти все источники о нем и в высшей степени квалифицированно, с остроумными, иногда просто блестящими решениями их сопрягающая. Я по роду своей деятельности могу оценить, какую мозаику при этом пришлось собирать и упорядочить, и тем более могу оценить, с какой степенью исследовательского мастерства эта мозаика собрана. Читатель, добравшийся, к примеру, до соотнесения двух, казалось бы, несовместимых показаний о том, когда арестовали Гумилева, получит истинное удовольствие от того, как примирил эти показания Шубинский - а ведь таких решений вопросов, которые сам же Шубинский впервые и подметил, работая с источниками, по биографии раскидано немало.
Как хеттолог и ассириолог я хорошо знаю, каким гигантским шагом в исследовании любой истории является первая обобщающая подробная монография по ней, если она сделана профессионально. Она практически всегда содержит отдельные неточности, пробелы, автор никогда не доходит до всего, до чего можно дойти - но это ни в какой степени не снижает одержанной им победы. Высшая оценка такой монографии дается вовсе не тогда, когда она не оставляет возможности ее дополнить и поправить - таких акулов не бывает и быть не может, - а тогда, когда все эти дополнения и поправки с ходу привинчиваются к телу монографии без противоречий и зазоров с ее телом, без необходимости перестраивать ее структуру и решения. Когда сколько таких дополнений и поправок не давай - а все получится по-прежнему монография Шубинского со схолиями и расширениями Икса, Игрека и Зэта, - а не какая-то новая монография, с «Шубинской» уже малосовместимая. (То есть можно, конечно, написать такую, малосовместимую с Шубинским биографию Гумилева, только она окажется комически-нелепой. Опыт уже проделан - в ЖЗЛ).
Такой успех в нашем деле достигается исключительно редко. Говорю «в нашем» - потому что речь идет об исторической реконструкции; правила этого искусства одинаковы, идет ли речь о реконструкции биографии Гумилева или хронологии Касситской Вавилонии.
Наконец, исключительное здравомыслие и чутье проявляет автор как источниковед. В этом смысле любое литературоведение не так уж редко проявляет уровень пещерный: без сквозного учета всех источников выбираются какие-нибудь «авторитетные» показания - а авторитетом назначается тот, «кого мы любим» - и по его-то показаниям уж идет писать губерния. Шубинский оценивает достоверность информации каждого источника так, как это мог бы делать востоковед; с ним не всегда соглашаешься, но всегда понимаешь его основания. При этом он сплошь и рядом оказывается в противоречии с некритическими привычками филологического и околофилологического мэйнстрима (в частности, с самой скверной из них - в совершенно безумной пропаганде вздорного тезиса о том, что Таганцевского заговора не было, и в любом случае Гумилев в нем не участвовал), но это его нимало не смущает - соблюдался бы здравый смысл.
Короче, это отличная штука.
Тем более изумила меня с самого начала рецензия на этот труд Николая Богомолова (НЛО. 2005, №71; = http://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/bogo30-pr.html ). Читаем:
«Единственное отрадное явление в литературе о Гумилеве, появившейся в начале XXI в., - книга В. Шубинского».
Не обольщайся, читатель, сей отрадностью. Следующая же фраза гласит: «Отрадна книга прежде всего своей внешностью: хорошая бумага, увеличенный формат» и пр.
По всему видно, что Николай Богомолов основательно проникся опытом моей любимой статьи Георгия Иванова о Ходасевиче. Той самой, про 25-летнюю высокополезную деятельность.
«Второе ее достоинство - она принадлежит перу опытного литератора, хорошо ощущающего адресата подобного издания. Издательство и автор, судя по всему, осознавали, что такую книгу не купит литературовед или историк, а попадет она в руки читателям-непрофессионалам, стремящимся к приятному и небесполезному, просвещающему чтению».
Вестимо, такую книгу не КУПИТ литературовед и историк. Сейчас побежит литературовед и историк покупать книгу за 160 долларов… Но читать эту книгу будут ТОЛЬКО литературовед, историк и литератор, и они-то ее более чем будут читать. «Читатель-непрофессионал, стремящийся к», сляжет на 10-й странице. Давидсона он, может, еще и одолеет, Бронгулеева уже отложит, а с Шубинским и связываться не станет.
«Не стоит только считать, что перед нами работа, претендующая на научность. Смотреть на нее надлежит взглядом читателя, не замутненным какими бы то ни было основательными знаниями. Иначе, пожалуй, можно и возмутиться, что в качестве фактологической основы для биографии Гумилева выбраны рассказы Ирины Одоевцевой, о которой даже самые доброжелательные к ней люди говорили что-нибудь вроде: “Одоевцева поздно приобщилась к цеху и акмеизму, да и всегда была птицей ” (НЛО. № 58. С. 141)».
Этот «самый доброжелательный к Одоевцевой человек» - Георгий Викторович Адамович, рассказывающий Иваску в 60-е годы об акмеизме. Всю вторую половину жизни он чету Иванова-Одоевцевой тихо и упорно ненавидел, что не мешало ему с обоими дружить - не такая уж редкая ситуация. Великая зависть мелкого человека - это ад прежде всего для него самого, а языки пламени и выбросы серы не замедлят. В рассказках Иваску злосчастный Георгий Викторович договорился не токмо до того, что Георгий Иванов был бисексуальный охотник за матросами, и его самого, Адамовича, совратил в гомосексуализм, но и выдал доверчивому Иваску (тот с 13-ти лет жил за границей и русского фольклора не знал) следующее: «Один парень говорил Георгию Иванову: “Лучше бы в бане, ведь заодно и вымоешься”. Потом мы любили повторять: “...заодно и вымоешься”».
«При всем уважении, капитан», надо было держать слушателя за совершенного дурака, чтобы начало этой замечательной русской поговорки связывать непосредственно с собой и своими ближайшими приятелями. В действительности эта поговорка зафиксирована как фольклорная по всей стране, включая Томскую область (Бардина П.Е. Жили да были . Фольклор и обряды томских сибиряков. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1997. С. 178), да и сам Адамович в другом разговоре с Иваском привел соответствующую фразу как часть петербургского анекдота («Хорошо с барином в баню ходить - заодно и помоешься...» петерб. анекдот»). Старость не радость: в один день скажешь одно, в другой - другое…
Совершенно непонятно, что имел в виду Адамович (кроме желания сказать пакость об Одоевцевой), говоря, что она по «Цеху» источник никакой, так как «поздно приобщилась к цеху и акмеизму, да и всегда была птицей». В первом Цехе не участвовали ни Адамович, ни Одоевцева, зато участвовал Иванов; во втором участвовали Адамович и Иванов, но практически не участвовал сам Гумилев; в третьем участвовали с самого начала и Адамович, и Иванов, и Гумилев, и Одоевцева. Учитывая, что Одоевцева в 1918-1921 была очень близка к Гумилеву именно как поэт, друг и ученица (я сужу об этом не по ее реляциям, а по действиям и текстам самого Гумилева), а Иванов ей за 38 лет сообщил все, что знал сам - выходит, что Одоевцева оказывается даже большим специалистом по Цеху и акмеизму, чем сам Адамович. Как бы то ни было, Шубинский использует рассказы Одоевцевой ровно в той степени, в которой они согласуются со всем, что мы знаем о НГ по другим источникам - и кто ж виноват, что они с жтим «всем» практически всегда и согласуются?
Похвалив таковым манером труд Шубинского, Богомолов переходит к его недостаткам.
«Вместе с тем, кажется, невозможно не сказать о трех довольно серьезных недостатках рецензируемой книги. Во-первых, автор ненавидит Москву и все с нею связанное. Прорывается это лишь однажды: “Та смесь начальственной бесцеремонности, веселой туповатости и наивного снобизма, которая доселе выделяет Москву среди всех городов мира, уже начала оформляться...” (с. 620), но чувствуется постоянно».
Доктор… как бы это сказать… Это рутинное, совершенно очевидное по своей точности замечание не больше выражает ненависть к Москве, чем фраза «ух и жарко, 35 градусов» выражает ненависть к лету. И ничего похожего уже на какое бы то ни было негативное отношение к Москве больше нигде не чувствуется.
«Во-вторых, сомнительным кажется стиль описаний отношений Гумилева с женщинами. “По всей вероятности, “нечего больше добиваться” стало уже к июню” (с. 459), “в этот ли раз он привез Ларису в некую непритязательную гостиницу (“дом свиданий”) на Гороховой?” (с. 467), “когда Гумилев и Анна оформили свой брак, она уже была несколько недель беременна” (с. 506), “с Верочкой у мэтра все же был <...> “одноразовый постельный флирт”” (с. 611), “там Гумилев и его подруга пили красное вино - потом, судя по всему, были близки” (с. 623), или совсем уж просто: “Были ли они любовниками?” (с. 540). Впрочем, ради справедливости надо сказать, что иногда он обходится деликатным: “Влюбленность Гумилева в данном случае была неразделенной” (с. 496)».
Викторианство Николая Богомолова - на первый взгляд поразительное для превосходного биографа Кузмина! - есть вещь общеизвестная и не менее ярко проявившаяся в другой рецензии на издание Недоброво Михаилом Кралиным ( http://magazines.russ.ru/nlo/2003/60/bogom.html ); меня оно заставляет недоумевать, и объяснить я его могу разве что подспудным влиянием самого Кузмина, у которого гетеросексуальные связи всегда вызывали физическую брезгливость. Иначе приведенный смешной сам по себе упрек Шубинскому окажется вовсе уж несовместим с выражениями, используемыми самим Богомоловым применительно к партнерам и связям Кузмина.
«И, наконец, в этой биографии, написанной преимущественно легким и свободным (не в пример другим нами разобранным книгам) языком, тем более раздражают ляпы, когда название Слепнево автор отказывается склонять, когда ЧК у него выступает то в мужском, то в женском роде, и уж совсем неприятно читать про “шесть пар чулков” (с. 338)».
Вот тут мне и сказать нечего. В целом, однако, эта рецензия привела мне на ум разве что отзыв Геббельса о Риббентропе в 1945 году:
«Риббентроп сделал на своем так называемом «приеме в среду» заявление по поводу денонсации турецко-советского договора. Это заявление просто обескураживает своей бессодержательностью. Оно состоит всего из четырех-пяти фраз, которые вот уже несколько дней встречаются в любой немецкой газете. Министерство иностранных дел представляет это дело так, будто данное заявление носит сенсационный характер, и это все потому, что Риббентроп, подобно пифии, изрек, что туркам не следовало бы обвинять Германию в агрессии, не то их самих в ней изобличат - на основании соответствующих материалов. Риббентроп ведет себя ныне так, словно он еще и министр иностранных дел некой трансцендентальной державы Вселенной».
Рецензия же это написана так, как будто мы обитаем в трансцендентальном пространстве, где на полочке стоит 12-томная академическая биография Гумилева, с 10-м томом в виде предсказанного им фолианта почтенной толщины специально о Елене Дюбуше, - и вот на этом фоне Шубинский сочинил сокращенное изложение означенного труда для домохозяек.
Нет ничего дальше от действительности.
Получил в прошлом месяце исключительное удовольствие: впервые нашел время основательно добраться до первой (и единственной не-фантомной) подробной биографии Гумилева, написанной Валерием Шубинским [Валерий Шубинский. Николай Гумилев: жизнь поэта. СПб. Вита нова, 2004. 736 с.], частично ее отксерил и в перспективе переведу в электронный формат - к октябрю-ноябрю. Ебж, натурально). Впервые я эту книгу держал в руках сразу по выходе, но купить ее было невозможно по цене, а работать с ней в библиотеке до недавних пор не было времени. Впрочем, все эти годы я ее не раз поминал самым нетихим и неласковым словом - исключительно по причине ее цены: тогда она стоила в районе двух тысяч, сейчас около четырех с половиной тысяч рублей Весит 1 кг. 300 г. Ну, по крайней мере килограмм зверского вида тигровых креветок в супермаркете недалеко от меня шел точь в точь в ту же цену - в пересчете на килограммы. Впрочем, из-за кризиса эти креветки уже месяц как пропали, а я только собрался купить одну штуку в качестве сувенира… Тираж «Николая Гумилева» был 2000 экз., но, кажется, до сих пор не полностью распродан, что при соотношении цены с таргет-аудиторией не бог весть как удивительно.
Если кто имеет возможность и желание означенный труд приобрести, -
то всемерно рекомендую. Автору можно только земно поклониться. Это вовсе не значит, что там все правильно и прибавить нечего. Напротив, на каждой десятой странице находится случайчто-нибудь уточнить или дополнить, реже - скорректировать. Например, В. Ш. считает, что о засаде ЧК в квартире Гумилева в «Доме Искусств» не говорит никто, кроме Одоевцевой, и, соответственно, высказывает некоторые сомнения в этой самой засаде (с. 629); на самом деле о ней пишет в своем дневнике как о горячей новости еще и Александр Бенуа (запись от 6 августа: «Арестован Гумилев, и в его комнате в Доме искусств - засада, в которую уже угодил Лозинский, и еще кто-то неизвестный. Говорят, что он [Гумилев] обвиняется в принадлежности к какой-то военной организации. С этого дурака стало!» ). Таким образом, засада истинно была. Шубинский, однако, об этой записи знать никак не мог, так как она была опубликована уже после выхода его труда в свет - И. И. Выдриным в «Звезде» за 2005 год (№ 8).
Есть и незамеченные В.Ш. источники - к примеру, вопрос о Таганцевском заговоре и участии в нем Гумилева он решает совершенно правильно (и наперекор почти всей отечественной традиции на этот счет, идущей от Ахматовой, ахматоведов и Павла Лукницкого; Лукницкий, кстати, уже в середине 20-х являлся осведомителем ОГПУ, и чуть ли не от ОГПУ же и был послан собирать воспоминания о Гумилеве и общаться с Ахматовой - хотя допустимо думать, что собирать-то и общаться он начал сам, а ОГПУ его завербовало чуть позже. Лев Гумилев твердо придерживался первой точки зрения, но он в данном случае мог проявить и излишнюю подозрительность); однако он при этом не использовал коронных документов с «белой» стороны, полностью удостоверяющих, что Таганцевская антибольшевистская организация была вполне реальным явлением. Опубликовали их еще в 90-е, см.: Ф.Перченок, Д.Зубарев. На полпути от полуправд. О таганцевском деле и не только о нем // IN MEMORIAM: Исторический сборник памяти Ф.Ф.Перченка. М.; СПб.: Феникс; Athenium. 1995. С. 362-370; [В. Г. Бортневский]. Письмо Д.Д. Гримма П.Н. Врангелю от 4 октября 1921 г. (из архива Гуверовского института войны, революции и мира) // Русское Прошлое. 7. СПб, 1996. С. 106-113. Шубинскому эти публикации не попались в руки, вероятно, потому, что они принадлежат к сфере военной и политической истории, а не литературоведения, а литературоведы 90-х их не заметили.
Есть и фактические погрешности и описки (вроде тех, что первая книга Зенкевича называлась “Дикая порфира”, а не “Дикое родство”, как на самом деле, или что Rue de la GaitE получает транскрипцию “ру ля Гет” вместо “рю де ля Гэте”); их ряд приводит Николай Богомолов в рецензии «Печальная доля... (Обзор книг о Н. Гумилеве)» // «НЛО» 2005, №71, сетевая публикация - http://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/bogo30-pr.html ; об этой рецензии я еще буду подробно писать ниже, потому что так рецензии писать ни в коем случае не надо.
Есть немало случаев, где повествование может быть расширено и дополнено. Например, отношения Гумилева 1916 - нач. 1917 года с пятью тогдашними его дамами - Тумповской, Энгельгардт, Арбениной, Мочаловой, Рейснер - рассматриваются достаточно суммарно, без пошаговой раскадровки; между тем таковая раскадровка возможна, и даст она довольно любопытные новые сведения; обнаруживается, в частности, что у НГ был железный детальный кодекс по вопросу о том, как и когда можно, а когда нельзя вступать в отношения с новой дамой на фоне неким образом продолжающихся отношений с дамой предыдущей. Выясняется, кстати, что когда он однажды сказал Ольге Мочаловой, что никогда не ведет двух романов одновременно, говорил он чистую правду - чему едва ли поверила сама Мочалова и уж точно не поверили позднейшие читатели.
Неосвещенной (сколько я мог пока заметить) осталась богатая с виду (а на самом деле нет) пожива для Л. С. Клейна и К. К. Ротикова, Ю. М. Пирютко тож - обмен гомоэротическими текстами между Гумилевым и Георгием Ивановым. Первый текст всем прекрасно известен («Любовь»: «Надменный, как юноша, лирик…», написано 6.02.1912), но с легкой руки Майкла Баскера героем его считается Кузмин - в самом, мол, деле, Кузмин как раз в это время жил у четы Гумилевых (он, злополучный, спасался у них от встреч со своим недавним партнером Миллером, от которого теперь не знал, как избавиться), и в дневнике Кузмина и отмечена дата 6.02.1912 как день сочинения «Любви». Однако, воля ваша, Кузмин решительно не вяжется с героем «Любви» ни по тому, как означенный герой описан, ни по тому, какое отношение к нему стилизует от авторского лица Гумилев. В «Любви» речь идет о том, что некий «надменный как юноша лирик»-гей (или бисексуал) вызвал у Гумилева/автора страсть. Учитывая реальные вкусы Гумилева, в данном случае речь может идти лишь об условно-стилизационной примерке им на себя чрезвычайно популярной в его субкультуре роли, но роль-то эта в «Любви» - старшего партнера, соблазняющегося этим самым надменным лириком, с ним играющим. Кузмин на роль последнего никак не годился даже в самом условно-стилизационном варианте по той банальной причине, что был он Гумилева лет на 15 старше, стукнуло ему в 1912 сорок, и вводить его в качестве объекта авторской страсти в гомоэротическую стилизацию Гумилев не мог бы даже в шутку.
Зато спустя два года Георгий Иванов опубликовал «Осенний фантом», в котором давным-давно опознан перепев этой самой «Любви». Это обстоятельство естественно выдвигает Иванова на роль героя «Любви», особенно учитывая еще одно - чуть ли не в будущей интонации Рюрика Ивнева - написанное Ивановым стихотворение о Гумилеве, явно рассчитанное (по условиям места и времени) на гомоэротическое прочтение:
Закат золотой. Снега
Залил янтарь.
Мне Гатчина дорога,
Совсем как встарь.
Томительнее тоски
И слаще - нет.
С вокзала слышны свистки,
В окошке - свет.
Обманчивый свет зари
В окне твоем,
Калитку лишь отвори,
И мы - вдвоем.
Все прежнее: парк, вокзал…
А ты - на войне,
Ты только прости сказал,
Улыбнулся мне;
Улыбнулся в последний раз
Под стук колес,
И не было даже слез
У веселых глаз.
Сравни по интонациям с позднейшим стихотворением Рюрика Ивнева (цитирую по памяти):
Снова в поход идут войска,
а ты не идешь в поход.
Алою прядкой кровь у виска,
чуть улыбается рот.
Кто не слыхал сирены вой,
кто не знавал беды?
Приподнимись. Глаза открой.
Выпей глоток воды.
Солнце скользнет по твоим волосам,
ветер боль унесет.
Ты хорошо понимаешь сам,
что родина - это всё.
Все тот же Николай Богомолов Ивнева охарактеризовал жутковато: «Рюрик Ивнев (Михаил Александрович Ковалев, 1891-1981) - поэт и прозаик, мемуарист. Был известен агрессивным гомосексуализмом» (Н. А. Богомолов. Проект «Акмеизм» // НЛО. 2002. №58. Прим. 91). Это что же такое значит, хотел бы я знать - «агрессивный гомосексуализм» в понимании Богомолова?!
Как бы то ни было, сочетание «Осеннего фантома» и «Заката золотого…» с недвусмысленностью делают Гумилева героем гомоэротических стилизаций Иванова; а учитывая связь «Фантома» с гумилевской «Любовью» - также гомоэротической стилизацией это делает более чем вероятным, что героем «Любви» был, в свою очередь, Иванов. И в самом деле, Иванов с Гумилевым познакомился как раз в январе 1912 года, причем следующим образом: Иванов отослал своен «Отплытье на о. Цитеру» Гумилеву в редакцию «Аполлона» и получил от него немедленный ответ: Гумилев писал, что если Георгий Иванов захочет, то он, Гумилев, примет его в «Цех поэтов» своей властью без баллотировки (вариант, предусмотренный обычаем «Цеха» как исключительная почесть), а также выражад желание познакомиться с Ивановым лично. Знакомство и состоялось в «Бродячей собаке» 13 января 1912 года.
Учитывая норму отношений Гумилева к поэтам вообще, эпизод этот означает только одно: Гумилев в Иванова, так сказать, влюбился - естественно, не как в мужчину, а как в поэта.
При этом Иванов любил играть в гомоэротические игры: в том же 1912 году он и Мандельштам, крепко подружившись, взялись потрясать умы, старательно изображая из себя влюбленную гомосексуальную пару - и потрясали, пока сам Гумилев не вмешался и не объяснил Мандельштаму, что в этой роли лично он, Мандельштам, смотрится совершенно нелепо и интереса ему это не прибавит («Осип, это - не твое»); после чего Иванов с Мандельштамом продолжали крепко дружить, но влюбленную парочку больше не изображали.
Соответственно, неудивительно, что на фоне сочетания несомненной «влюбленности» Гумилева в Иванова как поэта и не менее ярких гомоэротических ролевых игр самого Иванова, в начале февраля 1912 г. у Гумилева сочинилась эта самая «Любовь» с Ивановым как подразумеваемым героем.
Можно еще очень, очень долго перечислять всякие поправки, дописки и уточнения, которыми можно было бы оснащать биографию Гумилева, написанную Шубинским. Это, однако, не ее недостаток, а ее достоинство. Впервые за всю историю появилась огромная подробная биография Гумилева, учитывающая почти все источники о нем и в высшей степени квалифицированно, с остроумными, иногда просто блестящими решениями их сопрягающая. Я по роду своей деятельности могу оценить, какую мозаику при этом пришлось собирать и упорядочить, и тем более могу оценить, с какой степенью исследовательского мастерства эта мозаика собрана. Читатель, добравшийся, к примеру, до соотнесения двух, казалось бы, несовместимых показаний о том, когда арестовали Гумилева, получит истинное удовольствие от того, как примирил эти показания Шубинский - а ведь таких решений вопросов, которые сам же Шубинский впервые и подметил, работая с источниками, по биографии раскидано немало.
Как хеттолог и ассириолог я хорошо знаю, каким гигантским шагом в исследовании любой истории является первая обобщающая подробная монография по ней, если она сделана профессионально. Она практически всегда содержит отдельные неточности, пробелы, автор никогда не доходит до всего, до чего можно дойти - но это ни в какой степени не снижает одержанной им победы. Высшая оценка такой монографии дается вовсе не тогда, когда она не оставляет возможности ее дополнить и поправить - таких акулов не бывает и быть не может, - а тогда, когда все эти дополнения и поправки с ходу привинчиваются к телу монографии без противоречий и зазоров с ее телом, без необходимости перестраивать ее структуру и решения. Когда сколько таких дополнений и поправок не давай - а все получится по-прежнему монография Шубинского со схолиями и расширениями Икса, Игрека и Зэта, - а не какая-то новая монография, с «Шубинской» уже малосовместимая. (То есть можно, конечно, написать такую, малосовместимую с Шубинским биографию Гумилева, только она окажется комически-нелепой. Опыт уже проделан - в ЖЗЛ).
Такой успех в нашем деле достигается исключительно редко. Говорю «в нашем» - потому что речь идет об исторической реконструкции; правила этого искусства одинаковы, идет ли речь о реконструкции биографии Гумилева или хронологии Касситской Вавилонии.
Наконец, исключительное здравомыслие и чутье проявляет автор как источниковед. В этом смысле любое литературоведение не так уж редко проявляет уровень пещерный: без сквозного учета всех источников выбираются какие-нибудь «авторитетные» показания - а авторитетом назначается тот, «кого мы любим» - и по его-то показаниям уж идет писать губерния. Шубинский оценивает достоверность информации каждого источника так, как это мог бы делать востоковед; с ним не всегда соглашаешься, но всегда понимаешь его основания. При этом он сплошь и рядом оказывается в противоречии с некритическими привычками филологического и околофилологического мэйнстрима (в частности, с самой скверной из них - в совершенно безумной пропаганде вздорного тезиса о том, что Таганцевского заговора не было, и в любом случае Гумилев в нем не участвовал), но это его нимало не смущает - соблюдался бы здравый смысл.
Короче, это отличная штука.
Тем более изумила меня с самого начала рецензия на этот труд Николая Богомолова (НЛО. 2005, №71; = http://magazines.russ.ru/nlo/2005/71/bogo30-pr.html ). Читаем:
«Единственное отрадное явление в литературе о Гумилеве, появившейся в начале XXI в., - книга В. Шубинского».
Не обольщайся, читатель, сей отрадностью. Следующая же фраза гласит: «Отрадна книга прежде всего своей внешностью: хорошая бумага, увеличенный формат» и пр.
По всему видно, что Николай Богомолов основательно проникся опытом моей любимой статьи Георгия Иванова о Ходасевиче. Той самой, про 25-летнюю высокополезную деятельность.
«Второе ее достоинство - она принадлежит перу опытного литератора, хорошо ощущающего адресата подобного издания. Издательство и автор, судя по всему, осознавали, что такую книгу не купит литературовед или историк, а попадет она в руки читателям-непрофессионалам, стремящимся к приятному и небесполезному, просвещающему чтению».
Вестимо, такую книгу не КУПИТ литературовед и историк. Сейчас побежит литературовед и историк покупать книгу за 160 долларов… Но читать эту книгу будут ТОЛЬКО литературовед, историк и литератор, и они-то ее более чем будут читать. «Читатель-непрофессионал, стремящийся к», сляжет на 10-й странице. Давидсона он, может, еще и одолеет, Бронгулеева уже отложит, а с Шубинским и связываться не станет.
«Не стоит только считать, что перед нами работа, претендующая на научность. Смотреть на нее надлежит взглядом читателя, не замутненным какими бы то ни было основательными знаниями. Иначе, пожалуй, можно и возмутиться, что в качестве фактологической основы для биографии Гумилева выбраны рассказы Ирины Одоевцевой, о которой даже самые доброжелательные к ней люди говорили что-нибудь вроде: “Одоевцева поздно приобщилась к цеху и акмеизму, да и всегда была птицей ” (НЛО. № 58. С. 141)».
Этот «самый доброжелательный к Одоевцевой человек» - Георгий Викторович Адамович, рассказывающий Иваску в 60-е годы об акмеизме. Всю вторую половину жизни он чету Иванова-Одоевцевой тихо и упорно ненавидел, что не мешало ему с обоими дружить - не такая уж редкая ситуация. Великая зависть мелкого человека - это ад прежде всего для него самого, а языки пламени и выбросы серы не замедлят. В рассказках Иваску злосчастный Георгий Викторович договорился не токмо до того, что Георгий Иванов был бисексуальный охотник за матросами, и его самого, Адамовича, совратил в гомосексуализм, но и выдал доверчивому Иваску (тот с 13-ти лет жил за границей и русского фольклора не знал) следующее: «Один парень говорил Георгию Иванову: “Лучше бы в бане, ведь заодно и вымоешься”. Потом мы любили повторять: “...заодно и вымоешься”».
«При всем уважении, капитан», надо было держать слушателя за совершенного дурака, чтобы начало этой замечательной русской поговорки связывать непосредственно с собой и своими ближайшими приятелями. В действительности эта поговорка зафиксирована как фольклорная по всей стране, включая Томскую область (Бардина П.Е. Жили да были . Фольклор и обряды томских сибиряков. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1997. С. 178), да и сам Адамович в другом разговоре с Иваском привел соответствующую фразу как часть петербургского анекдота («Хорошо с барином в баню ходить - заодно и помоешься...» петерб. анекдот»). Старость не радость: в один день скажешь одно, в другой - другое…
Совершенно непонятно, что имел в виду Адамович (кроме желания сказать пакость об Одоевцевой), говоря, что она по «Цеху» источник никакой, так как «поздно приобщилась к цеху и акмеизму, да и всегда была птицей». В первом Цехе не участвовали ни Адамович, ни Одоевцева, зато участвовал Иванов; во втором участвовали Адамович и Иванов, но практически не участвовал сам Гумилев; в третьем участвовали с самого начала и Адамович, и Иванов, и Гумилев, и Одоевцева. Учитывая, что Одоевцева в 1918-1921 была очень близка к Гумилеву именно как поэт, друг и ученица (я сужу об этом не по ее реляциям, а по действиям и текстам самого Гумилева), а Иванов ей за 38 лет сообщил все, что знал сам - выходит, что Одоевцева оказывается даже большим специалистом по Цеху и акмеизму, чем сам Адамович. Как бы то ни было, Шубинский использует рассказы Одоевцевой ровно в той степени, в которой они согласуются со всем, что мы знаем о НГ по другим источникам - и кто ж виноват, что они с жтим «всем» практически всегда и согласуются?
Похвалив таковым манером труд Шубинского, Богомолов переходит к его недостаткам.
«Вместе с тем, кажется, невозможно не сказать о трех довольно серьезных недостатках рецензируемой книги. Во-первых, автор ненавидит Москву и все с нею связанное. Прорывается это лишь однажды: “Та смесь начальственной бесцеремонности, веселой туповатости и наивного снобизма, которая доселе выделяет Москву среди всех городов мира, уже начала оформляться...” (с. 620), но чувствуется постоянно».
Доктор… как бы это сказать… Это рутинное, совершенно очевидное по своей точности замечание не больше выражает ненависть к Москве, чем фраза «ух и жарко, 35 градусов» выражает ненависть к лету. И ничего похожего уже на какое бы то ни было негативное отношение к Москве больше нигде не чувствуется.
«Во-вторых, сомнительным кажется стиль описаний отношений Гумилева с женщинами. “По всей вероятности, “нечего больше добиваться” стало уже к июню” (с. 459), “в этот ли раз он привез Ларису в некую непритязательную гостиницу (“дом свиданий”) на Гороховой?” (с. 467), “когда Гумилев и Анна оформили свой брак, она уже была несколько недель беременна” (с. 506), “с Верочкой у мэтра все же был <...> “одноразовый постельный флирт”” (с. 611), “там Гумилев и его подруга пили красное вино - потом, судя по всему, были близки” (с. 623), или совсем уж просто: “Были ли они любовниками?” (с. 540). Впрочем, ради справедливости надо сказать, что иногда он обходится деликатным: “Влюбленность Гумилева в данном случае была неразделенной” (с. 496)».
Викторианство Николая Богомолова - на первый взгляд поразительное для превосходного биографа Кузмина! - есть вещь общеизвестная и не менее ярко проявившаяся в другой рецензии на издание Недоброво Михаилом Кралиным ( http://magazines.russ.ru/nlo/2003/60/bogom.html ); меня оно заставляет недоумевать, и объяснить я его могу разве что подспудным влиянием самого Кузмина, у которого гетеросексуальные связи всегда вызывали физическую брезгливость. Иначе приведенный смешной сам по себе упрек Шубинскому окажется вовсе уж несовместим с выражениями, используемыми самим Богомоловым применительно к партнерам и связям Кузмина.
«И, наконец, в этой биографии, написанной преимущественно легким и свободным (не в пример другим нами разобранным книгам) языком, тем более раздражают ляпы, когда название Слепнево автор отказывается склонять, когда ЧК у него выступает то в мужском, то в женском роде, и уж совсем неприятно читать про “шесть пар чулков” (с. 338)».
Вот тут мне и сказать нечего. В целом, однако, эта рецензия привела мне на ум разве что отзыв Геббельса о Риббентропе в 1945 году:
«Риббентроп сделал на своем так называемом «приеме в среду» заявление по поводу денонсации турецко-советского договора. Это заявление просто обескураживает своей бессодержательностью. Оно состоит всего из четырех-пяти фраз, которые вот уже несколько дней встречаются в любой немецкой газете. Министерство иностранных дел представляет это дело так, будто данное заявление носит сенсационный характер, и это все потому, что Риббентроп, подобно пифии, изрек, что туркам не следовало бы обвинять Германию в агрессии, не то их самих в ней изобличат - на основании соответствующих материалов. Риббентроп ведет себя ныне так, словно он еще и министр иностранных дел некой трансцендентальной державы Вселенной».
Рецензия же это написана так, как будто мы обитаем в трансцендентальном пространстве, где на полочке стоит 12-томная академическая биография Гумилева, с 10-м томом в виде предсказанного им фолианта почтенной толщины специально о Елене Дюбуше, - и вот на этом фоне Шубинский сочинил сокращенное изложение означенного труда для домохозяек.
Нет ничего дальше от действительности.