Модель юкагирского рассказа об уничтожающей мести
Модель юкагирского рассказа об уничтожающей мести
Юкагирская традиционная культура придает очень большое значение сдерживанию агрессии, подавлению агрессии и соблюдению определенной меры даже в убийствах агрессивных в твоем отношении врагов; мирные договоренности она, в общем, предпочитает славным победам, даже если кровопролитие выпадает на долю лишь побеждаемым врагам. Всем этим она существенно отличается от большинства культур первобытности и ранней древности. Главная причина этого отличия - "индивидуальный" склад данной этнической культуры и характера, возникший неизвестно как, далее более или менее самовоспроизводящийся и не могущий быть объясненным стадиальными, типологическими и внешними факторами (точно так же, как люди с разным характером по-разному ведут себя в одних и тех же обстоятельствах, а причины того, что у Икса характер такой, а у Игрека - другой, на сегодняшний день толком не объяснимы).
Соответственно этому общему подходу юкагирская устная литература тяготеет к образцам очень умеренной мести членам своего коллектива в ответ даже на тяжелые преступления в твой адрес. Частым сюжетом юкагирских сказок (как и во всем мире) являются злоключения положительного героя - младшего члена семьи, недопустимо угнетаемого старшими братьями, мачехой и т.д. В конце положительный герой берет верх над своими обидчиками и осуществляет месть. В попадавшихся нам европейских примерах таких сюжетов герой иногда оставляет обидчикам жизнь, иногда обрекает их на смерть, в попадавшихся юкагирских - ограничивается тем, что ставит обидчиков исполнять самые грязные или тяжелые работы в общинном коллективе, но не более (даже в том случае, когда они безвинно сломали жертве руку и ногу и бросили после этого на смерть - жертва потом ограничивается тем, что ставит одного из них водовозом, а другого - дровосеком, Фольклор юкагиров 2005, 370-377. В другом случае обидчиков жертва делает общинными золотарями).
Есть, однако, случаи, когда юкагирский этос предусматривал беспощадную, подчеркнуто жестокую смертельную месть в ответ на деяния, даже не приносящие физического вреда (или заметного физического вреда). Допускающими такую месть деяниями считались особо унизительное несправедливое оскорбление личного достоинства и оскорбительно-вероломное личное предательство при отягчающих обстоятельствах. В обоих известных нам примерах рассказов о такой мести в конце присутствует одна и та же по смыслу сцена: мститель представляет свою месть на суд третьему лицу, причем такому, которое по своему положению должно было бы по возможности благоволить как раз жертве мести и не благоволить тому, чтобы ей причинялся вред, - но даже это лицо признает, что месть была правой и дело того стоило. Эта оценка и венчает весь рассказ. Повторение однотипной по содержанию сцены с этим третьим лицом в двух совершенно разных по конкретному содержанию рассказах о жестокой мести означает, что речь идет о сформировавшейся модели таких рассказов - с этим самым "этическим аутсорсинговым аудитом" в конце, причем переданным стороне, бай дефолт склонным благоприятствовать жертве мести, а не мстителю. В свою очередь, само внесение этой сцены отражает особое внимание юкагиров к вопросам меры в правой мести и осознанное представление о том, что сам обиженный - не лучший конечный судья в своем деле (и ему вполне посильно и следует это понимать самому).
Сами два эти рассказа (оба - лесных юкагиров) таковы:
1) (я его уже касался, http://wyradhe.livejournal.com/118592.html ) - Два лесных юкагира поднимались в лодке по Омолону. У одного был табак, у другого не было. Первый курил табак, а напарнику не давал (что было по кодексу юкагиров тяжко-оскорбительным небрежением, - не в самом по себе табаке тут оказывалось дело), и даже когда тот просил - тоже не давал (что было тягчайшим оскорблением, вроде такого, каким был бы плевок в протянутую для рукопожатия руку по нашим правилам), а курил прямо перед носом у не имевшего (что усугубляло оскорбление). Наконец, при очередной такой сцене бестабачный сказал: "Мой друг, дай мне хотя бы с ноготок!" Тот отказал вновь. Когда куривший впал в табачное опьянение, бестабачный убил его ножом. Табака убитого он не взял себе ни горстки, чтобы подчеркнуть, что не в табаке тут было дело. Вместо этого он вырезал и высушил легкие убитого, нарезал их как табак и стал курить эту смесь, будто бы крепкую от всего выкуренного убитым табаку. Сам же он отнес полный табака кисет убитого русскому начальнику, все ему рассказал и предался на его суд, говоря: «Имея так много табаку, мне не давал. Из-за этого я его убил». Русское начальство обязано было карать за такие вещи по российским законам и менее всего должно было бы принимать во внимание юкагирские понятия, если они с русскими понятиями и законами расходились. Таким образом, мститель отдал себя на суд и расправу не просто третьего незаинтересованного лица, а еще и такого третьего лица, от которого надо было бы ждать склонности скорее к осуждению данного акта мести, чем одобрения. Но, - завершает рассказчик, - русский начальник сказал: «Туда и дорога! Через свою жадность погиб!» - и не дал делу хода (Иохельсон, Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора... 148-149).
2) (Фольклор юкагиров 2005, 382-387): жил охотник с женой и маленьким сыном, отдельно от всех. В одну весну он ослеп, но вышел на охоту с женой, велев ей наводить его ружье на цель, курок же спускал он сам. Так он убил оленя, но жена солгала ему, сказав, что он промахнулся, хотя она-де навела ружье точно на этого оленя (она и в самом деле навела точно, но он-то не мог видеть, попал он или нет). Сделала она это для того, чтобы все мясо оленя досталось ей и она могла утаить его от мужа и сына (то есть и здесь было этически особо тяжкое нарушение железного принципа положенной дележки, как и в изложенном ранее рассказе о табаке, хотя конкретный состав нарушения здесь другой: обманно-предательское по отношению к собственному ослепшему мужу поведение, направленное на то, чтобы добытое мясо досталось одной обманщице).
Спрятав мясо, она так и ела его одна изо дня в день, сначала вареным, потом сушеным, тайком от мужа и сына. Муж, которому из ее обманных слов осталось заключить, что он теперь даже не способен удержать уже наведенный рукой жены прицел, не пытался больше выходить на охоту, а бессильно лежал дома. Жена собирала и выкапывала съедобные коренья, варевом из которых кормила мужа и сына, сама же тайком от них ела мясо того оленя.
Однако через некоторое время материнское чувство к сыну взяло верх и она все же дала сыну кусок мяса, наказав не рассказывать отцу. Сын, однако, все рассказал отцу. Выяснив втайне от жены все, что произошло, и узнав весь ее обман, муж внезапно для нее набросился на нее, связал, а затем вместе с сыном бросил ее обнаженной и связанной в муравейник, после чего они повернулись и пошли к себе, не обращая внимания на ее крик и плач. Муравьи съели ее заживо, оставив одни кости.
Затем он явился к родителям своей жены и рассказал им все, что произошло.
Они сказали: "Так тому и быть! (Досл.: пусть так и будет)! Так и следует!"
Родители жены явным образом играют здесь ту же роль, что русский начальник в рассказе о ссоре из-за оскорбительного отказа делиться табаком. Ясно, что они бай дефолт должны, вообще говоря, быть склонными держать как раз сторону жертвы мести - собственной дочери (и рассказчик даже подчеркивает это, вводя такую деталь, как беспокойство, с которым эти родители при появлении перед ними героя с сыном спрашивают героя, а почему же с ними нет их дочери - не случилось ли с ней чего? - тем самым рассказчик дает слушателю понять, что они дочерью дорожат, - такого рода психологические детали без эксплицитного раскрытия их смысла для юкагирской устной литературы очень характерны), но тут и они выносят задним числом одобрение совершенной мести.
Юкагирская традиционная культура придает очень большое значение сдерживанию агрессии, подавлению агрессии и соблюдению определенной меры даже в убийствах агрессивных в твоем отношении врагов; мирные договоренности она, в общем, предпочитает славным победам, даже если кровопролитие выпадает на долю лишь побеждаемым врагам. Всем этим она существенно отличается от большинства культур первобытности и ранней древности. Главная причина этого отличия - "индивидуальный" склад данной этнической культуры и характера, возникший неизвестно как, далее более или менее самовоспроизводящийся и не могущий быть объясненным стадиальными, типологическими и внешними факторами (точно так же, как люди с разным характером по-разному ведут себя в одних и тех же обстоятельствах, а причины того, что у Икса характер такой, а у Игрека - другой, на сегодняшний день толком не объяснимы).
Соответственно этому общему подходу юкагирская устная литература тяготеет к образцам очень умеренной мести членам своего коллектива в ответ даже на тяжелые преступления в твой адрес. Частым сюжетом юкагирских сказок (как и во всем мире) являются злоключения положительного героя - младшего члена семьи, недопустимо угнетаемого старшими братьями, мачехой и т.д. В конце положительный герой берет верх над своими обидчиками и осуществляет месть. В попадавшихся нам европейских примерах таких сюжетов герой иногда оставляет обидчикам жизнь, иногда обрекает их на смерть, в попадавшихся юкагирских - ограничивается тем, что ставит обидчиков исполнять самые грязные или тяжелые работы в общинном коллективе, но не более (даже в том случае, когда они безвинно сломали жертве руку и ногу и бросили после этого на смерть - жертва потом ограничивается тем, что ставит одного из них водовозом, а другого - дровосеком, Фольклор юкагиров 2005, 370-377. В другом случае обидчиков жертва делает общинными золотарями).
Есть, однако, случаи, когда юкагирский этос предусматривал беспощадную, подчеркнуто жестокую смертельную месть в ответ на деяния, даже не приносящие физического вреда (или заметного физического вреда). Допускающими такую месть деяниями считались особо унизительное несправедливое оскорбление личного достоинства и оскорбительно-вероломное личное предательство при отягчающих обстоятельствах. В обоих известных нам примерах рассказов о такой мести в конце присутствует одна и та же по смыслу сцена: мститель представляет свою месть на суд третьему лицу, причем такому, которое по своему положению должно было бы по возможности благоволить как раз жертве мести и не благоволить тому, чтобы ей причинялся вред, - но даже это лицо признает, что месть была правой и дело того стоило. Эта оценка и венчает весь рассказ. Повторение однотипной по содержанию сцены с этим третьим лицом в двух совершенно разных по конкретному содержанию рассказах о жестокой мести означает, что речь идет о сформировавшейся модели таких рассказов - с этим самым "этическим аутсорсинговым аудитом" в конце, причем переданным стороне, бай дефолт склонным благоприятствовать жертве мести, а не мстителю. В свою очередь, само внесение этой сцены отражает особое внимание юкагиров к вопросам меры в правой мести и осознанное представление о том, что сам обиженный - не лучший конечный судья в своем деле (и ему вполне посильно и следует это понимать самому).
Сами два эти рассказа (оба - лесных юкагиров) таковы:
1) (я его уже касался, http://wyradhe.livejournal.com/118592.html ) - Два лесных юкагира поднимались в лодке по Омолону. У одного был табак, у другого не было. Первый курил табак, а напарнику не давал (что было по кодексу юкагиров тяжко-оскорбительным небрежением, - не в самом по себе табаке тут оказывалось дело), и даже когда тот просил - тоже не давал (что было тягчайшим оскорблением, вроде такого, каким был бы плевок в протянутую для рукопожатия руку по нашим правилам), а курил прямо перед носом у не имевшего (что усугубляло оскорбление). Наконец, при очередной такой сцене бестабачный сказал: "Мой друг, дай мне хотя бы с ноготок!" Тот отказал вновь. Когда куривший впал в табачное опьянение, бестабачный убил его ножом. Табака убитого он не взял себе ни горстки, чтобы подчеркнуть, что не в табаке тут было дело. Вместо этого он вырезал и высушил легкие убитого, нарезал их как табак и стал курить эту смесь, будто бы крепкую от всего выкуренного убитым табаку. Сам же он отнес полный табака кисет убитого русскому начальнику, все ему рассказал и предался на его суд, говоря: «Имея так много табаку, мне не давал. Из-за этого я его убил». Русское начальство обязано было карать за такие вещи по российским законам и менее всего должно было бы принимать во внимание юкагирские понятия, если они с русскими понятиями и законами расходились. Таким образом, мститель отдал себя на суд и расправу не просто третьего незаинтересованного лица, а еще и такого третьего лица, от которого надо было бы ждать склонности скорее к осуждению данного акта мести, чем одобрения. Но, - завершает рассказчик, - русский начальник сказал: «Туда и дорога! Через свою жадность погиб!» - и не дал делу хода (Иохельсон, Материалы по изучению юкагирского языка и фольклора... 148-149).
2) (Фольклор юкагиров 2005, 382-387): жил охотник с женой и маленьким сыном, отдельно от всех. В одну весну он ослеп, но вышел на охоту с женой, велев ей наводить его ружье на цель, курок же спускал он сам. Так он убил оленя, но жена солгала ему, сказав, что он промахнулся, хотя она-де навела ружье точно на этого оленя (она и в самом деле навела точно, но он-то не мог видеть, попал он или нет). Сделала она это для того, чтобы все мясо оленя досталось ей и она могла утаить его от мужа и сына (то есть и здесь было этически особо тяжкое нарушение железного принципа положенной дележки, как и в изложенном ранее рассказе о табаке, хотя конкретный состав нарушения здесь другой: обманно-предательское по отношению к собственному ослепшему мужу поведение, направленное на то, чтобы добытое мясо досталось одной обманщице).
Спрятав мясо, она так и ела его одна изо дня в день, сначала вареным, потом сушеным, тайком от мужа и сына. Муж, которому из ее обманных слов осталось заключить, что он теперь даже не способен удержать уже наведенный рукой жены прицел, не пытался больше выходить на охоту, а бессильно лежал дома. Жена собирала и выкапывала съедобные коренья, варевом из которых кормила мужа и сына, сама же тайком от них ела мясо того оленя.
Однако через некоторое время материнское чувство к сыну взяло верх и она все же дала сыну кусок мяса, наказав не рассказывать отцу. Сын, однако, все рассказал отцу. Выяснив втайне от жены все, что произошло, и узнав весь ее обман, муж внезапно для нее набросился на нее, связал, а затем вместе с сыном бросил ее обнаженной и связанной в муравейник, после чего они повернулись и пошли к себе, не обращая внимания на ее крик и плач. Муравьи съели ее заживо, оставив одни кости.
Затем он явился к родителям своей жены и рассказал им все, что произошло.
Они сказали: "Так тому и быть! (Досл.: пусть так и будет)! Так и следует!"
Родители жены явным образом играют здесь ту же роль, что русский начальник в рассказе о ссоре из-за оскорбительного отказа делиться табаком. Ясно, что они бай дефолт должны, вообще говоря, быть склонными держать как раз сторону жертвы мести - собственной дочери (и рассказчик даже подчеркивает это, вводя такую деталь, как беспокойство, с которым эти родители при появлении перед ними героя с сыном спрашивают героя, а почему же с ними нет их дочери - не случилось ли с ней чего? - тем самым рассказчик дает слушателю понять, что они дочерью дорожат, - такого рода психологические детали без эксплицитного раскрытия их смысла для юкагирской устной литературы очень характерны), но тут и они выносят задним числом одобрение совершенной мести.