Мамурриана-1
Скромные подношения духу всадника Мамурры из Формий.
Чуть из хлябей явился земной простор
(«Так точно», - сказал сапер),
Господь сотворил Инженера
Инженерных Эс-Пэ-Ку-Романи войск,
формианца по кличке Мамурра.
От имени всадника Мамурры из Формий, военного инженера и ближайшего друга Гая Цезаря, до нас дошел только когномен - Mamurra. От биографии его - несколько больше, и в основном благодаря его величайшему ненавистнику, Катуллу из Вероны. Убоявшись ругани этого злосчастного, поколения историков и комментаторов не слишком благоволили к Мамурре и еще того меньше были готовы специально им заниматься. Между тем человек, которого Цезарь приблизил к себе в такой степени, как Мамурру (собственно, это был, повидимому, его единственный ближайший личный друг; были у него еще и близкие товарищи, например Корнелий Бальб - кстати, тоже инженер), заслуживает, пожалуй, того, чтобы собрать воедино все, что о нем известно. Такое собрание я и начинаю ниже - может, кому и пригодится. Поскольку главным источником здесь является Катулл, то в комментарии нам придется чаще обращаться к материалу римской обсценной лексики, чем это предусматривала бы тема как таковая.
Сводка же всего, что можно сказать о Мамурре, такова:
он был римский гражданин всаднического сословия, уроженец Формий, где жил его род, обладавший наследственным когноменом «Мамурра». По всей видимости, род этот был ветвью местного формианского рода Витрувиев - из одной африканской надписи выясняется, что когномен Мамурра носила именно ветвь рода Витрувиев. Род [Витрувиев] Мамурр был - или скорее стал благодаря нашему Мамурре - настолько влиятелен в Формиях, что Гораций именует сами Формии «городом Мамурр». Конечно, первое, что приходит в голову, когда выясняется, что строитель Мамурра принадлежал к роду Витрувиев - это что он и есть знаменитый архитектор Витрувий (имя которого нам толком неизвестно, а время жизни, в общем, подходит для отождествления с Мамуррой); Пауль Тильшер в Паули-Виссова их и отождествляет (Paul Thielscher. Vitruvius // RE. s.v. 427-489), и эта версия широко разошлась. Тем не менее на самом деле принять ее нельзя (см. подробно: Ruffel P., Soubiran J. Vitruve ou Mamurra? // Pallas. 11 (1962) [1964]. P. 123-179. Достаточно сказать, что Плиний Старший в "Естественной истории" упоминает нашего Мамурру, но описывает его только как цезаревского начальника мастеров, ославленного Катуллом, и хозяина роскошного дома; между тем труд Витрувия он, как давно выявлено, отлично знал и широко использовал. Если бы Витрувий был тем самым Мамуррой, то характеристика Мамурры у Плиния никак не свелась бы к тому, что Мамурра был начальником мастеров у Цезаря в Галлии, первым завел себе полную мраморную облицовку и цельномраморные колонны и был недостойным человеком, которого по заслугам разделал Катулл - а Плиний про Мамурру больше ничего не пишет. Таким образом, наш Мамурра - лишь старший родственник знаменитого Витрувия. Родился Мамурра, вероятно, около 90 (+/- 5) г. до н.э. Промотав отцовское наследство, он отправился на войну с Митридатом под началом Помпея. После того как Митридат был побежден (а сам Мамурра получил на войне немалую добычу), он вернулся в Италию, - вероятно, вместе с Помпеем (тот высадился в Брундизии и распустил свои войска в декабре 62 г.). В Риме Мамурра промотал и понтийскую свою добычу, а также сблизился с Гаем Цезарем - тогда это был анфан-террибль римской политики, аристократ, с увлечением выступавший как кумир, заступник и благодетель плебса, а также тех, кто искал его помощи и покровительства; для сената он был горем и бедой. Цезарь поддерживал на тот момент Помпея и получил к лету 61 г. наместничество в Испании Дальней. Мамурра поступил к Цезарю, служил при нем в Испании и сделал с ним лузитанскую кампанию 61 г., где вновь обогатился военной добычей. Далее он так и оставался при Цезаре. В течение всего галльского наместничества и галльских кампаний Цезаря Мамурра служил у него в качестве praefectus fabrum («начальника мастеров») - должность невероятно ответственная: префект фабрум отвечал за строительство лагерей, все военно-инженерные, саперные и осадные работы, а также за арсенальное хранение, починку и армейское производство инвентаря, оружия, снаряжения и осадных машин; наконец, за снабжение войск всем означенным. Коль скоро Мамурру Цезарь поставил на эту должность, держал в ней и к нему благоволил, можно не сомневаться, что дело свое Мамурра знал и делал блестяще и Цезарю пришелся под стать. К числу наиболее важных военно-инженерных достижений Мамурры в это время должны были относиться возведение знаменитого Цезарева моста через Рейн и осадно-оборонительные работы при операции в Алезии. Сопровождал он Цезаря и в его высадке в Британии.
За время галльских войн Мамурра сделался одним из самых доверенных лиц при Цезаре и его ближайшим другом. На отдыхе они с Цезарем вместе кутили, делили друг с другом одних и тех же женщин и даже стали любовниками друг другу, что было одной из реализаций их тесного товарищества; пристрастие Цезаря к Мамурре сделалось притчей во языцех, и Катулл мог риторически декламировать, что и экспедицию в Британию предпринял Цезарь чуть ли не для того, чтобы дать Мамурре случай обогатиться; и не ради ли обогащения Мамурры, восклицал Катулл, вообще занимается Цезарь всей своей политической деятельностью, разрушительной для республики? Так близки были Цезарь и Мамурра и такое оказывал ему Цезарь покровительство и расположение. В Галлии Мамурра, как и Цезарь, разжился огромным состоянием; проживал он его роскошно и разгульно, чем навлекал на себя проношения всех ревнителей древлего благонравия или тех, кто почему-либо хотел поносить Мамурру с позиций этого благонравия. В своем роскошном и вольном образе жизни Мамурра тоже был под стать Цезарю, что и отмечал с превеликим пылом Катулл в инвективах против них обоих. Где и как Мамурра познакомился с Катуллом, неизвестно (вероятно, в Вероне, на родине Катулла, где была штаб-квартира галльского наместничества Цезаря), но пути этих двух людей пересеклись, причем так, что Катуллу это пересечение страшно не понравилось, а Мамурра на этом заработал бессмертие, причем такого рода, который ему самому, несомненно, доставил бы много удовольствия. Катулл увековечил Мамурру как роскошно живущего кутилу, победоносно шествующего через все постели, ближайшего друга и любимчика Цезаря и успешного участника трех войн (из них двух великих - Третьей Митридатовой и Галльской), легко хватавшего огромную военную добычу и так же легко ее спускавшего на женщин и на пирушки. Отчаянная зависть ко всему этому, полное бессилие Катулла перед лицом ненавистного Мамурры и горе, в которое Катулла все это повергало, в Катулловых стихах выразилось тоже очень явственно. Это Мамурре, конечно, тоже пришлось бы по душе, тем более что он сам баловался стишками (и баловался довольно успешно, поскольку Катуллу оставалось тешить себя видением того, как Мамурру гонят взашей с Парнаса сами Музы - больше Катуллу в этом отношении надеяться было не на кого).
Из-за чего Катулл так разозлился на Мамурру, в точности не известно. Если бы Катулл писал с такой яростью про всех, кто в Риме был удачливее и богаче его, то ему бы не хватило писчего материала; очевидно, Мамурра навлек на себя его ярость чем-то вполне конкретным. Впрочем, по стихам Катулла можно догадаться о причинах этой ярости. Постоянной подружкой Мамурры была Амеана (провинциалка, по-видимому, уроженка Транспаданской Галлии; вероятно, в Вероне Мамурра с ней и познакомился). Впрочем, она при этом свободно вступала в дополнительные случайные связи, и, как и сам Мамурра, славилась любвеобилием. Когда она уже была подругой Мамурры, Катулл и сам попробовал за ней поухаживать, но Амеана не проявила ответного пыла, а вместо того назначила ему цену своей любви в десять тысяч сестерциев. Таких денег у Катулла не водилось, и он возопил в стихах, что Амеана, должно быть, не в себе, коли при своей безобразной наружности заломила цену, да еще такую (как следует из самого шока, испытанного Катуллом, другим она дарила свои милости и бесплатно; тем более обидно было Катуллу, что он в это число не попал). Вопрос о том, зачем же при таком ее безобразии и скудоумии он сам пытался ее добиться, в стихотворении как-то выпал. Таким образом, Катулл оказался неудачливым соперником Мамурры на любовном поприще.
Далее, из Cat.43 cледует, что где-то - то есть, очевидно, в Риме - Амеана в качестве подруги Мамурры вращалась в том же кругу, что и сама Клодия, предмет великой и злополучной любви Катулла; и вот оказалось, что в этом кругу Амеану считали красавицей, столь же очаровательной, как и сама Клодия (репутацией редкой красавицы Амеана пользовалась, впрочем, и на родине, в провинции). Такая сравнительная оценка Амеаны и Клодии настолько уязвляла Катулла и была при этом настолько устоявшейся, что из-за нее он обвинил весь свой век в безумии и дурновкусии, перечислив все, что, по его убеждению, делало Амеану совершенно несравнимой с Клодией. В итоге мы немало узнаем о внешности Амеаны: глаза у нее были не черные (уж не зеленые ли?), нос большой, губы влажные, пальцы короткие, ступни на вкус Катулла некрасивые (остального он и не видел). Как бы то ни было, в связи с подругой Мамурры и ее приемом в свете Катулл вновь испытал превеликое огорчение.
Тем не менее для объяснения той безудержной ярости по отношению к Мамурре, какую проявляет Катулл, всего этого недостаточно (а ярость эта была так велика, что за компанию с Мамуррой Катулл возненавидел разом и Цезаря - за то, что тот покровительствовал Мамурре, и Помпея - за то, что тот тогда блокировался с Цезарем, покровительствовавшим Мамурре... В Cat.29 Катулл обвиняет разом Цезаря и Помпея в том, что они погубили Рим, и Цезаря при этом покрывает площадной бранью, - и все это только из-за того, что Цезарь поощряет Мамурру. Мамурра здесь вырастает до каких-то апокалиптических размеров: оказывается, по Катуллу, что вообще вся политика Цезаря и Помпея ведется не для чего иного, как для того, чтобы Мамурре богато жилось!). Так кипеть и животрепетать против Мамурры Катулл мог, только если к обидам, понесенным его самолюбием в связи с Амеаной, Мамурра добавил и что-то непосредственно от себя. Учитывая, что Клодия и Амеана, - а, значит, и Мамурра, - вращались в одном и том же кругу (и по меньшей мере имели общих знакомых, как следует из Cat.43), а Катулл при этом с особой злобой негодует на то, как часто Мамурра покоряет женщин и «городеливо шествует из постели в постель, точно белый голубок или Адонис», остается заключить, что эта сторона Мамурровой активности непосредственно Катулла затронула, причем затронула очень сильно и болезненно, - то есть что Мамурра успел в число своих любовных побед включить и Клодию. Предположение тем более вероятное, что Катулл систематически упрекает Клодию в том, что та путается с кем попало и даже сама ловит себе второсортных любовников, разыскивая их на улицах и приглашая к себе (Cat.58), или отдается поклонникам по каким-то кабакам (Cat.37). В таком случае ситуация приобретает законченный характер (Катулл так и не смог добиться Мамурровой Амеаны, зато тот покорил его Клодию), оправдывающий степень раздражения, которую Катулл высказывает против Мамурры.
Катулл особенно бичует Цезаря и Мамурру за то, что они cinaedi и pathici - то есть периодически выступают в роли «принимающей» стороны при гомосексуальном соитии. Сам по себе гомосексуальный контакт в Риме этого времени отнюдь не считался заслуживающим осуждения, но только в одном случае: если это был контакт еще не женатого мужчины, выступающего в строго активной роли, с юным рабом-наложником (или иным мальчиком низкого статуса), выступающим только в пассивной роли. Римляне считали постыдным для мужчины выполнять в сексе с кем бы то ни было (мужчиной или женщиной) роль «женской», то есть принимающей, «дающей» стороны; единственно, когда это считалось незазорным - это когда речь шла о рабе, повинующемся господину. Долг повиновения в этом случае освобождал его от упреков и стыда. Между тем быть в связи с человеком особенно постыдного поведения тоже считалось постыдным; таким образом, даже и активный партнер в однополой связи с партнером нерабского или сколько-нибудь соизмеримого статуса навлекал на себя позор уже тем самым фактом, что готов был извлекать наслаждение из такого позорного поведения партнера, как добровольное, не вынужденное дисциплиной, исполнение «женской» роли с его стороны. Все это брало корни в базовой модели римских представлений о сексе: римляне в нем выделяли активную, «проникающе-берущую» роль (нормативно мужскую), и пассивную, «вбирающе-дающую» (нормативно женскую). Мужчина, выступающий в женской роли, при этой модели заведомо оказывался в недопустимо-неравном положении по отношению к своему партнеру (допустимым оно было бы только для раба по отношению к хозяину, поскольку рабы и так нормативно находились в отношениях предельного неравенства со своими хозяевами); поэтому гомосексуальный контакт в римской норме обсуждаемого времени оказывался несовместим с каким бы то ни было равенством, и, соответственно, с дружбой, подразумевавшей взаимное уважение и приязнь, то есть некоторое межперсональное выравнивание. Получалось, что своего друга, в ком ты видишь равного, нельзя ставить в «женскую» роль по отношению к себе, и нельзя самому становиться в это положение по отношению к тому, кого ты считаешь другом (то есть человеком, уравнивающимся в некоторой степени с тобой хотя бы в дружбе, становящегося с тобой в некотором смысле на один персональный уровень - даже если вы неравны по социальному положению, или если он фактически старший друг, а ты младший). С другой стороны, для мужчины считалось смешным извращением испытывать чисто физическое влечение к другому мужчине, если тот вышел из отроческого возраста; этического осуждения этот аспект не вызывал, но повод к насмешкам подавал. Поэтому однополая связь между взрослыми мужчинами в любом случае считалась компрометирующей. Наконец, для вступившего в брак связь и с собственным мальчиком-рабом считалась неподобающей его новому социальному статусу.
Катулл полностью разделял изложенную модель. Между тем Цезарь и Мамурра ее столь же полно нарушали. Мамурра был не раб-наложник и не мальчик, а высокопоставленный офицер лет двадцати пяти - тридцати; Цезарю было сорок, и он был женат; их связь была приложением к их взаимной симпатии и дружбе, а не результатом сугубо физического влечения; обоих «женская» роль в сексе нисколько не смущала; оба ни в грош не ставили всю сложную концепцию, изложенную выше, а тот факт, что эта концепция была в Риме делом общего и жесткого мнения, неприкосновенной частью римских представлений о допустимом и недопустимом, в глазах Цезаря и Мамурры ни гроша добавочного авторитета ей не прибавлял. Поэтому Катулл не находит достаточно яростного тона, чтобы заклеймить таковой их разврат. Хотя любителям переводческой манеры Адриана Пиотровского следует иметь в виду, что Катулл для нее не подходит совершенно. Из обсценной лексики он употребляет в стихах о Цезаре, Мамурре и Амеане только слова mentula «хер», diffututa «растраханный» и defututa «(вы)траханная»; слова pathicus и cinaedus заимствованы в латынь из греческого и в латыни не были даже видоизменены - иными словами, стилистически они были окрашены примерно так же, как нечто среднее между стилистическими окрасками слов «гомосексуалист» и «педераст» в русском языке, и обсценными в смысле стилистической сниженности не являлись - они были бранными только по смыслу. В остальном Катулл придерживается элегантных или обычных выражений. Именно контраст между ними и ругательствами mentula, diffututa и defututa, взрывающими общий, стилистически вовсе не бранно-экспрессивный язык Катулла, и призван передать накал его ярости и звучать убийственно для поносимых им людей. В итоге, если в русском переводе Cat.57 стоит «в чудной дружбе два подлых негодяя, кот Мамурра и с ним похабник Цезарь», то на самом деле там значится «прекрасно подошли друг другу нечестивые / бесстыдные гомосексуалисты - Мамурра и педераст Цезарь»; у русского переводчика экспрессивной сниженности языка куда больше, чем у Катулла, причем сбой идет системно. Впрочем, по-русски в таком нейтральном по сниженности стиле не ругаются, а у латыни нет иного выхода - поэтому Цезарь находил, что Катулл положил на него несмываемое клеймо этими инвективами.
Правда, уже после сочинения стишков о Мамурре и Цезаре Катулл формально примирился с Цезарем. Как сообщает Светоний, извинения Цезарю принес разом весь Катуллов поэтический кружок «неотериков»: «Гаю Кальву [друг и поэтический соратник Катулла], который, ославив его эпиграммами, стал через друзей искать примирения, он [Цезарь] добровольно написал первый. Валерий Катулл, по собственному признанию Цезаря, заклеймил его вечным клеймом в своих стишках о Мамурре, но, когда поэт принес извинения, Цезарь в тот же день пригласил его к обеду, а с отцом его продолжал поддерживать их давние дружеские отношения» (Suet.Caes.73). Однако одно из поношений Цезаря и Мамурры написано Катуллом после второй половины 55 года (Cat.29), а умер Катулл в 54 году (или, самое позднее еще одним-двумя годами позже). Таким образом, он примирился с Цезарем лишь незадолго до своей смерти (уже после Cat.29). Примирение в любом случае было чисто формальным; Cat.93 гласит: «Не чрезмерно я стараюсь хотеть прийтись тебе по нраву, Цезарь, и знать, хороший ты человек или дурной» (досл. «белый или черный») - а написано это явно уже в рамках мира между ним и Цезарем. В Cat.11 сказано: «если он (Катулл) gradietur = пройдет (в будущем) высокие Альпы, видя monumenta великого Цезаря (Caesaris magni), Галльский Рейн, устрашающее море и наидальних британцев»… Рейн, море и британцы здесь явно являются приложениями к monumenta (см. подробно след. пост), иными словами, Катулл заявляет, что с Рейном, морем и британцами неразрывно связана память о подвигах Цезаря, так что они сами являются как бы памятниками (monumenta) Цезаря и его дел. О Британии и море в этом смысле можно было бы говорить только после лета 55 года (тогда Цезарь впервые высадился в Британии). Иными словами, стихотворение это позднее; в Cat.29 тот же британский поход 55 года тоже отражен, но там Катулл еще поносит Цезаря. Однако это «Caesar magnus» звучит довольно отстраненно и выражает просто объективную оценку масштаба заальпийских достижений Цезаря - оценку, в которой ему не отказывали и враги; там что знака какого-то восхищения Цезарем здесь нет.
К сожалению для биографа Мамурры, Катулл умер в 54 г.; с ним мы теряем важнейший источник сведений о Мамурре. Из других данных мы можем вывести, что Мамурра оставался на стороне Цезаря и в гражданской войне, так как Цезарь наделил его обширными владениями в Африке, после того как овладел ей в ходе этой войны; еще много позже Витрувии Мамурры владели в Африке землями и занимались строительством (известна соответствующая надпись одного Витрувия Мамурры). Кроме того, на средства от добычи, взятой в Галлии и Британии, Мамурра выстроил себе роскошный дом на холме Целий в Риме, - первый дом в Риме, полностью облицованный мрамором и с цельномраморными колоннами. Это случилось, вероятно, в конце 50-х - во всяком случае, уже после смерти Катулла, поскольку тот неоднократно проходится по недвижимости Мамурры, но говорит при этом только об имениях, а дворца в Риме не упоминает.
Из письма Цицерона от 21 декабря 45 г. до н.э. мы знаем, что еще на исходе 45 г. Цезарь и Мамурра по-прежнему были в очень близкой дружбе: Цицерон счел достойным специальной удивленнной констатации то обстоятельство, что услышав какое-то известие о Мамурре, Цезарь, находившийся в это время на людях, не изменился в лице (Cic. Att. XIII 52: «Узнав насчет Мамурры, не изменился в лице»); иными словами, при отношениях, существовавших между ними к этому моменту, с точки зрения Цицерона Цезарю было бы естественно не сдержать своих чувств при обсуждаемом известии о Мамурре - хотя Цезарь и находился в это время на людях, в гостях! К тому времени знакомство Цезаря и Мамурры насчитывало 16 лет, а самому Цезарю оставалось несколько месяцев до гибели. Видеть в том известии, о котором говорит Цицерон, указание на смерть Мамурры нет никаких оснований, хотя вполне возможно, что сообщили о нем что-то тревожное. Когда и как умер Мамурра, неизвестно, но, во всяком случае, род его еще долго продолжал располагать обширными владениями в Африке и в округе Формий.