Мария-Антуанетта и другие. 1. Май - август 1770.
Просветительная миссия кайзера Йозефа,
или Мария-Антуанетта и другие.
ПРОЛОГ
19 июля 1769 г. внук Людовика XV, Фердинанд Пармский, сочетался браком с дочерью императрицы Марии-Терезии, Марией-Амелией, в Парме, в присутствии брата невесты, императора Йозефа II. Очень быстро пошли слухи и о том, что у мужа затруднения с осуществлением брака, и о том, чем они вызваны. 14 августа дед писал ему из Парижа: «В своем письме от 29 июля Вы мне сообщаете о здоровье Вашей жены, что она совершенно здорова и вполне оправилась от своего утомительного путешествия, но вы мне не говорите, пропали ли у нее регулы и вполне ли она ваша жена, ибо даже в Колорно есть клеветники или маловеры, которые уверяют, что Вы в этом отношении остаетесь там же, где в первый день» [Hours: 363; Richard: 247]. 28.08 Людовик пишет Фердинанду о том же: «Что же тому виновато, если осуществление [брака] еще не совершилось. Не имеете ли вы надобности в маленькой операции, в которой, быть может, будет нуждаться ваш здешний кузен [Дофин, будущий Людовик XVI], и которая столь обыкновенна?» [Hours: 363]. Речь идет об операции против фимоза; как видно, добрый король всех подозревал в этой неприятности и так же норовил всех облагодетельствовать хирургическим ее устранением, как Алексей Михайлович - пусканием крови. 25.09 неусыпный государь продолжает наставлять внука: «Ваш хирург, как говорят, хороший, смотрел ли он ваше болезненное состояние головки, которая не может быть введена, ибо ваша крайняя плоть слишком протяженна и затруднена в приоткрывании?» [Amiguet: 138] Впрочем, как раз ранней осенью все обошлось и без операции: означеннный пармский хирург Камати усмотрел, что никакого фимоза не было, а было «кольцо уплотненной плоти» вокруг головки, каковая проблема снялась с помощью размягчающих частых ванн без всякой операции [Coursac: 122]. 23.10.1769 Людовик пишет внуку: «Я очень доволен, что с вашей детородной частью лучше и что вы развлекаетесь наилучшим образом. Господин де Шуазель мне дал обо всем полный отчет» [Amiguet: 140 f.; Coursac: 122]
Разговор о том, что у кузена тоже не задастся, оказался пророческим, хотя с фимозом и тут король попал пальцем в небо (хотя вся Европа потом так и полагала).
1. Май - август 1770.
16 мая 1770 года Мария-Антуанетта, дочь римско-германской Императрицы Марии-Терезии, была выдана в Версале замуж за Дофина Людовика-Августа, внука короля Франции Людовика XV (батюшка Людовика-Августа, предыдущий дофин, Людовик-Фердинанд, умер за 5 лет до того, не дожив и до сорока). За свадебным обедом король рекомендовал Дофину есть поменьше - подразумевая, что ему ночью понадобится энергия, не отвлекаемая на пищеварение - в следующих словах: «Не перегружайте себе желудок на эту ночь». Дофин отвечал: «Почему же? Я всегда сплю лучше, когда хорошо наемся за ужином» [Hyde: 57; Segur: 31].
Проведя новобрачных в совместную спальню (где брачное ложе было благословлено архиепископом Реймским), король, герцогиня Шартрская и все прочие придворные, кто эти проводы осуществлял, удалились. Дофину было почти 16 лет (род. 23.08.1754), новоиспеченной Дофине - 14 с половиной (род. 2.11.1755). Как только все удалились, Дофин вежливо снял шляпу, пожелал Дофине доброй ночи и ушел в отдельную собственную спальню, где и спал. Наутро Княгиня де Гемине, возглавлявшая соответствующий придворный штат, вошла в спальню к чете, и, не обнаружив там Дофина, воскликнула: «Господи! Он уж и вскочил, как всегда!» «Кто - он? - ответила Мария-Антуанетта, - Я премного была наслышана о французской вежливости, но я нахожу, что вышла замуж за самого вежливого из всей этой нации!» «Так что, он уже встал?» «Нет-нет-нет, он вовсе не вставал - он даже и не ложился! Он оставил меня у дверей моего покоя со шляпой в руке и припустил от меня так, будто был мной неприятно поражен!» [Hyde: 58 -59 - описание, возможно, несколько преувеличено]. В этот день Дофин записал в дневнике: «Rien» («ничего не происходило»). Запись эта относилась вовсе не к брачной ночи, - этим оборотом Дофин всего-навсего отмечал дни, обходившиеся без охоты, - но тем более она многозначительна, что в брачную ночь он действительно к Дофине не притронулся, что в тот же день стало известно при дворе. Встретив в этот день жену за завтраком, Дофин вежливо сказал, что он надеется, что она хорошо спала. «Просто превосходно! - ответила Мария-Антуанетта - Ведь со мной даже не было никого, кто мог бы меня потревожить!» [Hyde: 58]. Дофин и дальше продолжал спать у себя, отдельно от жены. Типичную картину рисует в письме к Мерси-Аржанто от 23.05. аббат Вермон - присланный из Франции когда-то обучать Марию-Антуанетту французскому языку, так и оставшийся при ней ее приближенным и конфидентом (и деятельным сотоварищем самого Мерси по части присмотра за Марией-Антуанеттой): «Когда нынче утром я был у Мадам Дофины, вошел Господин дофиин. Я немного замешкался с выходом. Господин дофин сказал [Дофине]: «Вы спали?» «Да!» И он ушел» [Arneth: 365].
Согласно обычаю, физическое осуществление французских королевских браков должно было состояться в первую же брачную ночь, и известие о первой ночи дофина обрадовало только любителей злословия. Никаких мыслей насчет судеб династии оно не пробуждало - мало ли что бывает и не бывает при первом случае, учитывая к тому же возраст обоих участников. Но в течение лета по-прежнему ничего не происходило, и вот это уже давало известные надежды братьям Дофина: в том случае, если он оказался бы бессильным, престол после него перешел бы этим самым братьям. Дофин посещал иногда спальню Дофины, чтобы там ночевать (спальни у супругов королевского дома и вообще у людей знатных и цивилизованных во Франции были раздельны; общая кровать, типичная для Габсбургов и Австрии, во Франции считалась признаком простонародности и замшелой неотесанности нравов), но по-прежнему ничего не делал.
Князь Штаремберг, сопровождавший Марию-Антуанетту из Вены на свадьбу, уже вскоре после нее писал Императрице: «Король сам сказал, что <…> первые ночи [после свадьбы] прошли без всякого внушающего интерес события. Было достаточно естественно приписать причину этой холодности лишь стеснительности, робости и некоторому роду общего бессилия, который этот принц скрывает во всем своем облике» [de Baecque: 40]. «Натура [Дофина], - добавлял он, - самая аномальная и необыкновенная» [Delorme: 54] . Граф Мерси-Аржанто, посол Марии-Терезии во Франции, который пользовался неограниченным доверием Императрицы и курировал по ее поручению каждый шаг Марии-Антуанетты, 14.05 писал в письме австрийскому канцлеру князю Кауницу: «Относительно нее я боюсь только отвращения, которую могла бы у нее вызвать крайняя немилость (l'extrême disgrâce) господина Дофина» [Coursac: 46; Delorme: 54].
Король, его дед, скорее получал от всего этого злобное развлечение, чем был этим удручен. Его покойный сын, отец Дофина, Людовик-Фердинанд, был чрезвычайно набожным и благочестивым человеком, примерным семьянином и т.д. и крайне осуждал нравы и поведение отца. В том же духе Людовик-Фердинанд воспитывал детей, и старшего сына, ныне Дофина, действительно воспитал успешно. Людовик XV всей этой семьи, соответственно, не любил, а семья эта его боялась и осуждала. Мария-Антуанетта также получила весьма консервативное воспитание, и, в частности, не смогла скрыть отвращения, которое она питала к самому факту существования при дворе графини Дюбарри, любовницы короля, во всей славе ее (а она была незаконной дочерью сборщика налогов, по рождению недворянкой, и в молодости и модисткой побывала, и девицей легкого поведения), как только про существование графини узнала. А случилось это уже в бытность Марии-Антуанетты при французском дворе (в Вене ее даже и не подумали осведомить внятно, в какой именнно расклад она попадет), когда она наивно осведомилась у приставленной к ней графини де Ноайль, кто такая графиня Дюбарри и что она делает при короле, какова ее должность при дворе; де Ноайль ответила - «она развлекает короля»; - Вот как! - сказала Мария-Антуанетта в простоте душевной, совершенно не поняв, чем и как именно Дюбарри развлекает короля и решив, что та просто занимает его приятным для него светским общением, - тогда скажите дю Барри, что она во мне получит соперницу! Позднее Марии-Антуанетте все-таки довели, в чем состоят обсуждаемые развлечения, и она прониклась к Дюбарри нескрываемым омерзением. (Вообще, и Людовика-Августа, и Марию-Антуанетту воспитывали в такой благопристойности - как последнюю понимали Людовик-Фердинанд и Мария-Терезия - что, как увидим, и через 7 лет после свадьбы они оба не знали толком, как осуществлять супружество, отчего Мария-Антуанетта, тогда уже королева, никак не могла забеременеть).
Тот факт, что у этой пары ничего не получается, вызывал у Людовика XV разве что смесь раздражения и злорадства. 4 июня он писал инфанту Пармскому: «Не все еще целиком осуществлено, но я надеюсь, что это случится скоро, мой внук не силен в ласках, но сильно любит охоту» [Amiguet: 155]. 11 июня он писал тому же инфанту по поводу осуществления боака дофина: «Я с ним больше об этом не говорю, не имея никаких причин нажимать по этому поводу» [Amiguet: 156]. от же факт вызывал все большее беспокойство у графа Мерси-Аржанто. В самом начале лета он серьезно поговорил на тему осуществления брака Дофина с графиней де Ноайль, курировавшей Марию-Антуанетту со стороны французского двора (Мария-Антуанетта прозвала ее «Мадам Этикет»), а та, в свою очередь, обратилась к королю по этому вопросу в том же начале июня. Король ответил, что «надо пока предоставить ему [Дофину] идти так, как ему идется», что Дофин всегда был исключительно «робок и стеснителен», и, наконец, что Дофин вообще «не является таким мужчиной, как все остальные», а впрочем, он, король, во всем этом деле полностью полагается на графиню де Ноайль и предоставляет ей принимать по этому поводу меры по ее усмотрению; разговор этот происходил даже не наедине. Обо всем этом со слов де Ноайль Мерси-Аржанто отписал Императрице в Вену 15 июня 1770 [Arneth - Geoffrey I: 12; Smythe I: 18].
Тогда же Мерси-Аржанто поговорил с самой Марией-Антуанеттой. Та сказала, что «довольна» Дофином, и что «приписывает его робость и холодность тому воспитанию, которое он получил» (то есть тому самому добронравию его воспитания - сама Мария-Антуанетта все-таки выросла в более живом мирке), и что, впрочем, ей не удается из него ни слова вытянуть о том, что он думает об окружающем [Мерси-Аржанто - в том же письме, Arneth - Geoffrey I: 13]. Наконец, Мерси-Аржанто сам констатировал: «Нет сомнения, что в последние дни Мадам эрцгерцогиня продвинулась в восприятии Мсье Дофина; он сказал Мадам Аделаиде [старшая тетка Дофина, дочь Людовика XV], что находит свою супругу очень милой, что ее внешность и направление мыслей ему нравится, и что «он ей вполне доволен»; между тем всё это чувство он удерживает про себя. До сего момента [между ними] не было наедине никакой значительной интимности, но из этого не вытекает никаких неприятных следствий на будущее, и, учитывая такую юность двух этих августейших супругов, может быть, даже лучше, чтобы их связь формировалась шаг за шагом, что и является самым надежным» [там же: 14].
Мария-Антуанетта между тем очень сблизилась с незамужними тетушками мужа - Мадам Аделаидой (48 лет) и Мадам Софи (46 лет), которые постоянно с ней общались (именно они разъяснили ей все про Дюбарри, которую ненавидели), и общались достаточно вольно. Около рубежа июня-июля 1770 г. Мадам Аделаида и Мадам Софи даже разъяснили Дофину, какова Дюбарри и в чем вся ее развратность, после чего Дофин стал проявлять к ней видимое отвращение [Smythe: 22 f.]; удивительнее всего тут то, что Дофину в этом смысле было еще что объяснять - леность его мысли и нежелание соображать окружающее и узнавать о нем лежали за гранью вероятия.
Меж тем посол Испании Фуэнтес писал в Мадрид 2.07.1770: «Вплоть до настоящего времени дофин обращался и посейчас обращается со своей женой с большой холодностью, что знает и наблюдает весь свет. Общеизвестно, что он [дофин] еще не осуществил свой брак, в чем уверяли меня и граф де Мерси и герцог де Шуазель, прибавляя мне по этому поводу, что сие имеет причину не в каком-либо физическом недостатке, но происходит от своего рода моральной фригидности, которую в нем [дофине] произвели наставления герцога Ла Вогийона, в чем они убеждены» [Сoursac: 54]. Они хотели сказать, что воспитатель Дофина, означенный герцог, внушил ему отвращение к плотскому сожительству с женщиной как разрушению целомудрия, источнику соблазна, ослаблению духовной чистоты и устойчивости и прочей скверне.
То же самое относительно герцога и воспитания Дофина полагали очень многие, и по всему видно, что так оно и было.
Отметим, что Мерси и теперь, и позже специально сообщал испанскому послу о том, что Дофин все еще не осуществил брак, и неизменно указывал, что дело тут в дофине. Как видно, он хотел расположить к себе испанца, поставляя ему важную и приятную именно для Испании информацию. Дело в том, что испанских Бурбонов от наследования французского престола отделяли только три сына покойного Людовика-Фердинанда (все трое стали потом королями Франции - Людовиком XVI, Людовиком XVIII и Карлом X). Казалось бы, слово «только» тут звучит крайне неуместно: быть отделенным от наследования престола тремя наследниками практически равносильно тому, чтобы быть отделенным от него бесконечно. Но мужское бессилие и слабое здоровье, случись они у сыновей покойного Дофина, повышало шансы испанских Бурбонов получить престол Франции, а потому и любая информация о том, что кто-то из этих сыновей хвор, импотентен или хотя бы слаб «морально», испанским представителям была очень дорога.
8 июля 1770 Мария-Антуанетта начала резкое объяснение с Дофином по поводу «состояния их брака», и тот не нашел ничего лучшего, как выдумать, что с самого начала все делал - вернее, ничего не делал, - согласно некоему хитрому плану (подразумевалось, что-де он еще давно решил стать мужчиной в точности после своего совершеннолетия, т.е. 16-летия, приходящегося на 23 августа 1770, и так тому и быть), и пообещал, что вскоре осуществит, наконец, их брак. Мария-Антуанетта в простоте душевной этому поверила и даже не стала задаваться вопросом, отчего ж он почти два месяца ей об этом не говорил. 14.07. Мерси-Аржанто с ее слов писал об этом Императрице: «В воскресенье 8 числа сего месяца Мсье Дофин и Мадам Дофина имели крайне энергичное объяснение; <…> итогом его было то, что Мсье Дофин сказал Мадам эрцгерцогине, что он не игнорировал ничего из относящегося к состоянию брака, что с самого начала у него вследствие этого сформировался план, от которого он не хотел отступать, что сейчас срок подошел, и что в Компьене [куда они отбывали в августе] он будет жить с Мадам Дофиной со всей степенью интимности, которую предполагает их союз»; к сему Мерси прибавил, что Дофин впервые в жизни «говорил из глубины сердца» [Arneth - Geoffrey I: 25 f.]. В особо секретном дополнении от того же 14.07.1770 Мерси писал Марии-Терезии (в угловые скобкти взяты вычеркнутые им самим места): «Хотя имело место большое изменение к лучшему в моральном состоянии Господина дофина, однако их брак нисколько не осуществлен и это обстоятельство вызвало несколько <происшествий> подробностей, весьма интересных. Прежде всего, заботливость Мадам Франции [тетушек дофина] и их любопытство подвигли их спрашивать Мадам Дофину о положении с холодностью Господина Дофина. Мадам Дофина пошла навстречу этим вопросам и ответила на них некоторыми небольшими конфиденциями. Из этого вышло то, что [они] позволили себе постоянные разговоры на эту тему, прибавляя к этому соображения о близкой свадьбе Господина графа Прованского [брат Дофина, будущий Людовик XVIII], о вреде, которой оная нанесет Мадам Дофине, если Мадам графиня Прованская принесет детей до нее. В конце концов все эти предположения вызвали у Госпожи эрцгерцогини ажитацию и беспокойство, <последствий которых я боюсь. Она сочла нужным указать Дофину> которые ее подвигли употребить наедине с дофином род заигрываний, который, не переходя границ благоприличия, не оставлял быть слишком напористым. Госпожа эрцгерцогиня дошла однажды до того, чтобы сказать ему: «Вы мой супруг, когда же Вы станете моим мужем?» На что этот принц отвечал так, что это заставляло полагать, что он ни в малейшей степени не понял смысла <этого предложения> этого вопроса» [Coursaс: 110].
А вот Марию-Терезию все это не очень-то обмануло, и она отписала в ответ (1.08): «Нерасположение дофина [к супружеской жизни] заставляет задуматься, и я боюсь, что он проживет недолго» (там же: 28) - то есть немочь он, стало быть, бледная, а такие, по ее разумению, долго не живут.
А изобретший весь этот манёвр с совершеннолетием Дофин (с перепугу, когда его припирали к стенке, он иной раз делался изобретателен - ровно настолько, чтобы надуть 14-летнюю девочку, которую и в зрелые ее годы особенно сообразительной никто не числил) отыграл себе тем самым полтора месяца (до 23 августа), в которые жена уж не имела поводов к нему приставать
. 18 июля Дофину пускал кровь придворный хирург короля Ла Мартиньер, и король по этому случаю опять взялся за любимый сюжет и 19 июля поручил Ла Мартиньеру заодно проверить, нет ли у Дофина «природного дефекта» (все того же фимоза), который мешал бы ему осуществить брак. Ла Мартиньер уверил короля, что все в порядке (ценность всех таких уверений уменьшалась тем, что наблюдали Дофина в состоянии спокойном, а не возбужденном). После этого король сам встретился с Дофином, поговорив с ним на тему его брака, и Дофин заверил его в том, что в ближайшем будущем приведет все в должное состояние. 23.07. Людовик писал инфанту в Парму: «Ваш кузен [Дофин] в течение нескольких дней заставлял меня бояться за свое настоящее и будущее, но слава Богу, он уже здоров, ему ставили очистительное вчера, и с тех пор он ничего так не желает, как приехать сюда [в Компьень] вместе с Мадам своей супругой. [...] Он обещает, что все закончит здесь, я этого желаю больше, чем на это надеюсь» [Coursac 117-118].
Вопреки духу обещаний Дофина, со слов Дофины сообщенных в Вену, о том, что в Компьене, в связи со своим 16-летием, «он сделает ее своей женой» [Фрэзер: 120-121], незадолго до своего пресловутого 16-летия дофин, выказав в очередной раз «нерасположение» ко всему такому (по-видимому, Мария-Антуанетта попыталась его привлечь хоть к каким-то прикосновениям - а 23-го то еще не настало), вообще перестал ночевать в ее спальне. Мария-Антуанетта, дополнительно раздосадованная советами, расспросами и подталкиваниями со стороны короля и теток, не скрывала от него своего отношения к такому поведению, отчего Дофин только больше ежился и отстранялся. Мерси отправил из Компьеня 20.08 Императрице вдобавок к обычной секретной почте первое особо секретное приложение по поводу Дофина:
«…Мне остается присоединить к моему покорнейшему донесению некоторые детали, которые, как мне кажется, должны предназначаться одной лишь Вашему Величеству. После последнего нерасположения Мсье дофина он более не ночует, как ночевал прежде, в спальне Мадам дофины, и осуществлеение их брака остается отложенным на будущее вплоть до сего дня. Между тем во всем этом нет никакой тревожащей причины, ни вообще какой-либо иной причины, нежели чем тот факт, что отстающая в развитии натура Мсье дофина совсем не действует в нём, - возможно, потому что его физическое состояние ослаблено быстрым ростом, который у него вдруг начался. <…> Этот принц находит мадам эрцгерцогиню очаровательной; она ему нравится, и он выражает ей любезность и нежность, которой не заподозрили бы в его характере. <…> итак, стоит только немного потерпеть, и всё придет в полный порядок; однако поскольку в этой стране постоянно хотят давлением вызывать желаемое прежде времени, король и Мадам [тетушки] ведут разговоры, которые только ажитируют Мадам Дофину и вселяют в нее тревоги. Я употребляю аббата де Вермона на то, чтобы ее успокаивать, и он между тем достаточно преуспел в том, чтобы воздерживать Мадам дофину от того рода заигрываний и речей, который, в конечном счете, возможет принести больше дурного, чем хорошего» [Arneth - Geoffrey I: 44 с купюрой; Coursac :118, 126]. От каких заигрываний предостерегал Мерси Марию-Антуанетту, известно из его секретного приложения от 14.07 (см. выше).
А Людовик XV вновь отписал 20 августа в Парму внуку Фердинанду (которого он любил и который его своими мужскими успехами только радовал) по тому же поводу: «Остальное идет не так уж хорошо, но я об этом более не говорю, и это случится тогда, когда менее всего будут этого ожидать. Эта женщина [Мария-Антуанетта] очень юна и совсем ребенок. Так что нечего торопиться» [Amiguet: 161]. Иными словами, король уже разуверился в июльских обещаниях внука, так как пишет прямым текстом, что осуществление брака Дофина случится «когда менее всего будут этого ожидать» - - то есть чёрт его знает, когда, но уповательно, что когда-нибудь, и именно тогда, когда все окончательно махнут рукой.
И в самом деле, 23-е августа прошло, но разобиженный дофин ничего не стал делать и тут (надо думать, к полному злоехидству короля; Мерси-Аржанто, человек вообще крайне холодный, уже смирился с ситуацией и уповал только на время и меры кротости).
Фрэзер полагает, что на нежелании Дофина ночевать в спальне жены сказалась и необходимость проходить на пути из своей спальни в женину через строй придворных, после чего сквозь него же идти обратно [Фрэзер: 121], но в предыдущие три месяца это Дофину не мешало, так что истинная причина проще: он не хотел выполнять обещанное. И действительно, после этого он и вовсе в спальне Дофины не ночевал, дабы исключить ситуацию, в которой его пришлось бы выполнять.
***
Литература: http://wyradhe.livejournal.com/143139.html?thread=11417635#t11417635
или Мария-Антуанетта и другие.
ПРОЛОГ
19 июля 1769 г. внук Людовика XV, Фердинанд Пармский, сочетался браком с дочерью императрицы Марии-Терезии, Марией-Амелией, в Парме, в присутствии брата невесты, императора Йозефа II. Очень быстро пошли слухи и о том, что у мужа затруднения с осуществлением брака, и о том, чем они вызваны. 14 августа дед писал ему из Парижа: «В своем письме от 29 июля Вы мне сообщаете о здоровье Вашей жены, что она совершенно здорова и вполне оправилась от своего утомительного путешествия, но вы мне не говорите, пропали ли у нее регулы и вполне ли она ваша жена, ибо даже в Колорно есть клеветники или маловеры, которые уверяют, что Вы в этом отношении остаетесь там же, где в первый день» [Hours: 363; Richard: 247]. 28.08 Людовик пишет Фердинанду о том же: «Что же тому виновато, если осуществление [брака] еще не совершилось. Не имеете ли вы надобности в маленькой операции, в которой, быть может, будет нуждаться ваш здешний кузен [Дофин, будущий Людовик XVI], и которая столь обыкновенна?» [Hours: 363]. Речь идет об операции против фимоза; как видно, добрый король всех подозревал в этой неприятности и так же норовил всех облагодетельствовать хирургическим ее устранением, как Алексей Михайлович - пусканием крови. 25.09 неусыпный государь продолжает наставлять внука: «Ваш хирург, как говорят, хороший, смотрел ли он ваше болезненное состояние головки, которая не может быть введена, ибо ваша крайняя плоть слишком протяженна и затруднена в приоткрывании?» [Amiguet: 138] Впрочем, как раз ранней осенью все обошлось и без операции: означеннный пармский хирург Камати усмотрел, что никакого фимоза не было, а было «кольцо уплотненной плоти» вокруг головки, каковая проблема снялась с помощью размягчающих частых ванн без всякой операции [Coursac: 122]. 23.10.1769 Людовик пишет внуку: «Я очень доволен, что с вашей детородной частью лучше и что вы развлекаетесь наилучшим образом. Господин де Шуазель мне дал обо всем полный отчет» [Amiguet: 140 f.; Coursac: 122]
Разговор о том, что у кузена тоже не задастся, оказался пророческим, хотя с фимозом и тут король попал пальцем в небо (хотя вся Европа потом так и полагала).
1. Май - август 1770.
16 мая 1770 года Мария-Антуанетта, дочь римско-германской Императрицы Марии-Терезии, была выдана в Версале замуж за Дофина Людовика-Августа, внука короля Франции Людовика XV (батюшка Людовика-Августа, предыдущий дофин, Людовик-Фердинанд, умер за 5 лет до того, не дожив и до сорока). За свадебным обедом король рекомендовал Дофину есть поменьше - подразумевая, что ему ночью понадобится энергия, не отвлекаемая на пищеварение - в следующих словах: «Не перегружайте себе желудок на эту ночь». Дофин отвечал: «Почему же? Я всегда сплю лучше, когда хорошо наемся за ужином» [Hyde: 57; Segur: 31].
Проведя новобрачных в совместную спальню (где брачное ложе было благословлено архиепископом Реймским), король, герцогиня Шартрская и все прочие придворные, кто эти проводы осуществлял, удалились. Дофину было почти 16 лет (род. 23.08.1754), новоиспеченной Дофине - 14 с половиной (род. 2.11.1755). Как только все удалились, Дофин вежливо снял шляпу, пожелал Дофине доброй ночи и ушел в отдельную собственную спальню, где и спал. Наутро Княгиня де Гемине, возглавлявшая соответствующий придворный штат, вошла в спальню к чете, и, не обнаружив там Дофина, воскликнула: «Господи! Он уж и вскочил, как всегда!» «Кто - он? - ответила Мария-Антуанетта, - Я премного была наслышана о французской вежливости, но я нахожу, что вышла замуж за самого вежливого из всей этой нации!» «Так что, он уже встал?» «Нет-нет-нет, он вовсе не вставал - он даже и не ложился! Он оставил меня у дверей моего покоя со шляпой в руке и припустил от меня так, будто был мной неприятно поражен!» [Hyde: 58 -59 - описание, возможно, несколько преувеличено]. В этот день Дофин записал в дневнике: «Rien» («ничего не происходило»). Запись эта относилась вовсе не к брачной ночи, - этим оборотом Дофин всего-навсего отмечал дни, обходившиеся без охоты, - но тем более она многозначительна, что в брачную ночь он действительно к Дофине не притронулся, что в тот же день стало известно при дворе. Встретив в этот день жену за завтраком, Дофин вежливо сказал, что он надеется, что она хорошо спала. «Просто превосходно! - ответила Мария-Антуанетта - Ведь со мной даже не было никого, кто мог бы меня потревожить!» [Hyde: 58]. Дофин и дальше продолжал спать у себя, отдельно от жены. Типичную картину рисует в письме к Мерси-Аржанто от 23.05. аббат Вермон - присланный из Франции когда-то обучать Марию-Антуанетту французскому языку, так и оставшийся при ней ее приближенным и конфидентом (и деятельным сотоварищем самого Мерси по части присмотра за Марией-Антуанеттой): «Когда нынче утром я был у Мадам Дофины, вошел Господин дофиин. Я немного замешкался с выходом. Господин дофин сказал [Дофине]: «Вы спали?» «Да!» И он ушел» [Arneth: 365].
Согласно обычаю, физическое осуществление французских королевских браков должно было состояться в первую же брачную ночь, и известие о первой ночи дофина обрадовало только любителей злословия. Никаких мыслей насчет судеб династии оно не пробуждало - мало ли что бывает и не бывает при первом случае, учитывая к тому же возраст обоих участников. Но в течение лета по-прежнему ничего не происходило, и вот это уже давало известные надежды братьям Дофина: в том случае, если он оказался бы бессильным, престол после него перешел бы этим самым братьям. Дофин посещал иногда спальню Дофины, чтобы там ночевать (спальни у супругов королевского дома и вообще у людей знатных и цивилизованных во Франции были раздельны; общая кровать, типичная для Габсбургов и Австрии, во Франции считалась признаком простонародности и замшелой неотесанности нравов), но по-прежнему ничего не делал.
Князь Штаремберг, сопровождавший Марию-Антуанетту из Вены на свадьбу, уже вскоре после нее писал Императрице: «Король сам сказал, что <…> первые ночи [после свадьбы] прошли без всякого внушающего интерес события. Было достаточно естественно приписать причину этой холодности лишь стеснительности, робости и некоторому роду общего бессилия, который этот принц скрывает во всем своем облике» [de Baecque: 40]. «Натура [Дофина], - добавлял он, - самая аномальная и необыкновенная» [Delorme: 54] . Граф Мерси-Аржанто, посол Марии-Терезии во Франции, который пользовался неограниченным доверием Императрицы и курировал по ее поручению каждый шаг Марии-Антуанетты, 14.05 писал в письме австрийскому канцлеру князю Кауницу: «Относительно нее я боюсь только отвращения, которую могла бы у нее вызвать крайняя немилость (l'extrême disgrâce) господина Дофина» [Coursac: 46; Delorme: 54].
Король, его дед, скорее получал от всего этого злобное развлечение, чем был этим удручен. Его покойный сын, отец Дофина, Людовик-Фердинанд, был чрезвычайно набожным и благочестивым человеком, примерным семьянином и т.д. и крайне осуждал нравы и поведение отца. В том же духе Людовик-Фердинанд воспитывал детей, и старшего сына, ныне Дофина, действительно воспитал успешно. Людовик XV всей этой семьи, соответственно, не любил, а семья эта его боялась и осуждала. Мария-Антуанетта также получила весьма консервативное воспитание, и, в частности, не смогла скрыть отвращения, которое она питала к самому факту существования при дворе графини Дюбарри, любовницы короля, во всей славе ее (а она была незаконной дочерью сборщика налогов, по рождению недворянкой, и в молодости и модисткой побывала, и девицей легкого поведения), как только про существование графини узнала. А случилось это уже в бытность Марии-Антуанетты при французском дворе (в Вене ее даже и не подумали осведомить внятно, в какой именнно расклад она попадет), когда она наивно осведомилась у приставленной к ней графини де Ноайль, кто такая графиня Дюбарри и что она делает при короле, какова ее должность при дворе; де Ноайль ответила - «она развлекает короля»; - Вот как! - сказала Мария-Антуанетта в простоте душевной, совершенно не поняв, чем и как именно Дюбарри развлекает короля и решив, что та просто занимает его приятным для него светским общением, - тогда скажите дю Барри, что она во мне получит соперницу! Позднее Марии-Антуанетте все-таки довели, в чем состоят обсуждаемые развлечения, и она прониклась к Дюбарри нескрываемым омерзением. (Вообще, и Людовика-Августа, и Марию-Антуанетту воспитывали в такой благопристойности - как последнюю понимали Людовик-Фердинанд и Мария-Терезия - что, как увидим, и через 7 лет после свадьбы они оба не знали толком, как осуществлять супружество, отчего Мария-Антуанетта, тогда уже королева, никак не могла забеременеть).
Тот факт, что у этой пары ничего не получается, вызывал у Людовика XV разве что смесь раздражения и злорадства. 4 июня он писал инфанту Пармскому: «Не все еще целиком осуществлено, но я надеюсь, что это случится скоро, мой внук не силен в ласках, но сильно любит охоту» [Amiguet: 155]. 11 июня он писал тому же инфанту по поводу осуществления боака дофина: «Я с ним больше об этом не говорю, не имея никаких причин нажимать по этому поводу» [Amiguet: 156]. от же факт вызывал все большее беспокойство у графа Мерси-Аржанто. В самом начале лета он серьезно поговорил на тему осуществления брака Дофина с графиней де Ноайль, курировавшей Марию-Антуанетту со стороны французского двора (Мария-Антуанетта прозвала ее «Мадам Этикет»), а та, в свою очередь, обратилась к королю по этому вопросу в том же начале июня. Король ответил, что «надо пока предоставить ему [Дофину] идти так, как ему идется», что Дофин всегда был исключительно «робок и стеснителен», и, наконец, что Дофин вообще «не является таким мужчиной, как все остальные», а впрочем, он, король, во всем этом деле полностью полагается на графиню де Ноайль и предоставляет ей принимать по этому поводу меры по ее усмотрению; разговор этот происходил даже не наедине. Обо всем этом со слов де Ноайль Мерси-Аржанто отписал Императрице в Вену 15 июня 1770 [Arneth - Geoffrey I: 12; Smythe I: 18].
Тогда же Мерси-Аржанто поговорил с самой Марией-Антуанеттой. Та сказала, что «довольна» Дофином, и что «приписывает его робость и холодность тому воспитанию, которое он получил» (то есть тому самому добронравию его воспитания - сама Мария-Антуанетта все-таки выросла в более живом мирке), и что, впрочем, ей не удается из него ни слова вытянуть о том, что он думает об окружающем [Мерси-Аржанто - в том же письме, Arneth - Geoffrey I: 13]. Наконец, Мерси-Аржанто сам констатировал: «Нет сомнения, что в последние дни Мадам эрцгерцогиня продвинулась в восприятии Мсье Дофина; он сказал Мадам Аделаиде [старшая тетка Дофина, дочь Людовика XV], что находит свою супругу очень милой, что ее внешность и направление мыслей ему нравится, и что «он ей вполне доволен»; между тем всё это чувство он удерживает про себя. До сего момента [между ними] не было наедине никакой значительной интимности, но из этого не вытекает никаких неприятных следствий на будущее, и, учитывая такую юность двух этих августейших супругов, может быть, даже лучше, чтобы их связь формировалась шаг за шагом, что и является самым надежным» [там же: 14].
Мария-Антуанетта между тем очень сблизилась с незамужними тетушками мужа - Мадам Аделаидой (48 лет) и Мадам Софи (46 лет), которые постоянно с ней общались (именно они разъяснили ей все про Дюбарри, которую ненавидели), и общались достаточно вольно. Около рубежа июня-июля 1770 г. Мадам Аделаида и Мадам Софи даже разъяснили Дофину, какова Дюбарри и в чем вся ее развратность, после чего Дофин стал проявлять к ней видимое отвращение [Smythe: 22 f.]; удивительнее всего тут то, что Дофину в этом смысле было еще что объяснять - леность его мысли и нежелание соображать окружающее и узнавать о нем лежали за гранью вероятия.
Меж тем посол Испании Фуэнтес писал в Мадрид 2.07.1770: «Вплоть до настоящего времени дофин обращался и посейчас обращается со своей женой с большой холодностью, что знает и наблюдает весь свет. Общеизвестно, что он [дофин] еще не осуществил свой брак, в чем уверяли меня и граф де Мерси и герцог де Шуазель, прибавляя мне по этому поводу, что сие имеет причину не в каком-либо физическом недостатке, но происходит от своего рода моральной фригидности, которую в нем [дофине] произвели наставления герцога Ла Вогийона, в чем они убеждены» [Сoursac: 54]. Они хотели сказать, что воспитатель Дофина, означенный герцог, внушил ему отвращение к плотскому сожительству с женщиной как разрушению целомудрия, источнику соблазна, ослаблению духовной чистоты и устойчивости и прочей скверне.
То же самое относительно герцога и воспитания Дофина полагали очень многие, и по всему видно, что так оно и было.
Отметим, что Мерси и теперь, и позже специально сообщал испанскому послу о том, что Дофин все еще не осуществил брак, и неизменно указывал, что дело тут в дофине. Как видно, он хотел расположить к себе испанца, поставляя ему важную и приятную именно для Испании информацию. Дело в том, что испанских Бурбонов от наследования французского престола отделяли только три сына покойного Людовика-Фердинанда (все трое стали потом королями Франции - Людовиком XVI, Людовиком XVIII и Карлом X). Казалось бы, слово «только» тут звучит крайне неуместно: быть отделенным от наследования престола тремя наследниками практически равносильно тому, чтобы быть отделенным от него бесконечно. Но мужское бессилие и слабое здоровье, случись они у сыновей покойного Дофина, повышало шансы испанских Бурбонов получить престол Франции, а потому и любая информация о том, что кто-то из этих сыновей хвор, импотентен или хотя бы слаб «морально», испанским представителям была очень дорога.
8 июля 1770 Мария-Антуанетта начала резкое объяснение с Дофином по поводу «состояния их брака», и тот не нашел ничего лучшего, как выдумать, что с самого начала все делал - вернее, ничего не делал, - согласно некоему хитрому плану (подразумевалось, что-де он еще давно решил стать мужчиной в точности после своего совершеннолетия, т.е. 16-летия, приходящегося на 23 августа 1770, и так тому и быть), и пообещал, что вскоре осуществит, наконец, их брак. Мария-Антуанетта в простоте душевной этому поверила и даже не стала задаваться вопросом, отчего ж он почти два месяца ей об этом не говорил. 14.07. Мерси-Аржанто с ее слов писал об этом Императрице: «В воскресенье 8 числа сего месяца Мсье Дофин и Мадам Дофина имели крайне энергичное объяснение; <…> итогом его было то, что Мсье Дофин сказал Мадам эрцгерцогине, что он не игнорировал ничего из относящегося к состоянию брака, что с самого начала у него вследствие этого сформировался план, от которого он не хотел отступать, что сейчас срок подошел, и что в Компьене [куда они отбывали в августе] он будет жить с Мадам Дофиной со всей степенью интимности, которую предполагает их союз»; к сему Мерси прибавил, что Дофин впервые в жизни «говорил из глубины сердца» [Arneth - Geoffrey I: 25 f.]. В особо секретном дополнении от того же 14.07.1770 Мерси писал Марии-Терезии (в угловые скобкти взяты вычеркнутые им самим места): «Хотя имело место большое изменение к лучшему в моральном состоянии Господина дофина, однако их брак нисколько не осуществлен и это обстоятельство вызвало несколько <происшествий> подробностей, весьма интересных. Прежде всего, заботливость Мадам Франции [тетушек дофина] и их любопытство подвигли их спрашивать Мадам Дофину о положении с холодностью Господина Дофина. Мадам Дофина пошла навстречу этим вопросам и ответила на них некоторыми небольшими конфиденциями. Из этого вышло то, что [они] позволили себе постоянные разговоры на эту тему, прибавляя к этому соображения о близкой свадьбе Господина графа Прованского [брат Дофина, будущий Людовик XVIII], о вреде, которой оная нанесет Мадам Дофине, если Мадам графиня Прованская принесет детей до нее. В конце концов все эти предположения вызвали у Госпожи эрцгерцогини ажитацию и беспокойство, <последствий которых я боюсь. Она сочла нужным указать Дофину> которые ее подвигли употребить наедине с дофином род заигрываний, который, не переходя границ благоприличия, не оставлял быть слишком напористым. Госпожа эрцгерцогиня дошла однажды до того, чтобы сказать ему: «Вы мой супруг, когда же Вы станете моим мужем?» На что этот принц отвечал так, что это заставляло полагать, что он ни в малейшей степени не понял смысла <этого предложения> этого вопроса» [Coursaс: 110].
А вот Марию-Терезию все это не очень-то обмануло, и она отписала в ответ (1.08): «Нерасположение дофина [к супружеской жизни] заставляет задуматься, и я боюсь, что он проживет недолго» (там же: 28) - то есть немочь он, стало быть, бледная, а такие, по ее разумению, долго не живут.
А изобретший весь этот манёвр с совершеннолетием Дофин (с перепугу, когда его припирали к стенке, он иной раз делался изобретателен - ровно настолько, чтобы надуть 14-летнюю девочку, которую и в зрелые ее годы особенно сообразительной никто не числил) отыграл себе тем самым полтора месяца (до 23 августа), в которые жена уж не имела поводов к нему приставать
. 18 июля Дофину пускал кровь придворный хирург короля Ла Мартиньер, и король по этому случаю опять взялся за любимый сюжет и 19 июля поручил Ла Мартиньеру заодно проверить, нет ли у Дофина «природного дефекта» (все того же фимоза), который мешал бы ему осуществить брак. Ла Мартиньер уверил короля, что все в порядке (ценность всех таких уверений уменьшалась тем, что наблюдали Дофина в состоянии спокойном, а не возбужденном). После этого король сам встретился с Дофином, поговорив с ним на тему его брака, и Дофин заверил его в том, что в ближайшем будущем приведет все в должное состояние. 23.07. Людовик писал инфанту в Парму: «Ваш кузен [Дофин] в течение нескольких дней заставлял меня бояться за свое настоящее и будущее, но слава Богу, он уже здоров, ему ставили очистительное вчера, и с тех пор он ничего так не желает, как приехать сюда [в Компьень] вместе с Мадам своей супругой. [...] Он обещает, что все закончит здесь, я этого желаю больше, чем на это надеюсь» [Coursac 117-118].
Вопреки духу обещаний Дофина, со слов Дофины сообщенных в Вену, о том, что в Компьене, в связи со своим 16-летием, «он сделает ее своей женой» [Фрэзер: 120-121], незадолго до своего пресловутого 16-летия дофин, выказав в очередной раз «нерасположение» ко всему такому (по-видимому, Мария-Антуанетта попыталась его привлечь хоть к каким-то прикосновениям - а 23-го то еще не настало), вообще перестал ночевать в ее спальне. Мария-Антуанетта, дополнительно раздосадованная советами, расспросами и подталкиваниями со стороны короля и теток, не скрывала от него своего отношения к такому поведению, отчего Дофин только больше ежился и отстранялся. Мерси отправил из Компьеня 20.08 Императрице вдобавок к обычной секретной почте первое особо секретное приложение по поводу Дофина:
«…Мне остается присоединить к моему покорнейшему донесению некоторые детали, которые, как мне кажется, должны предназначаться одной лишь Вашему Величеству. После последнего нерасположения Мсье дофина он более не ночует, как ночевал прежде, в спальне Мадам дофины, и осуществлеение их брака остается отложенным на будущее вплоть до сего дня. Между тем во всем этом нет никакой тревожащей причины, ни вообще какой-либо иной причины, нежели чем тот факт, что отстающая в развитии натура Мсье дофина совсем не действует в нём, - возможно, потому что его физическое состояние ослаблено быстрым ростом, который у него вдруг начался. <…> Этот принц находит мадам эрцгерцогиню очаровательной; она ему нравится, и он выражает ей любезность и нежность, которой не заподозрили бы в его характере. <…> итак, стоит только немного потерпеть, и всё придет в полный порядок; однако поскольку в этой стране постоянно хотят давлением вызывать желаемое прежде времени, король и Мадам [тетушки] ведут разговоры, которые только ажитируют Мадам Дофину и вселяют в нее тревоги. Я употребляю аббата де Вермона на то, чтобы ее успокаивать, и он между тем достаточно преуспел в том, чтобы воздерживать Мадам дофину от того рода заигрываний и речей, который, в конечном счете, возможет принести больше дурного, чем хорошего» [Arneth - Geoffrey I: 44 с купюрой; Coursac :118, 126]. От каких заигрываний предостерегал Мерси Марию-Антуанетту, известно из его секретного приложения от 14.07 (см. выше).
А Людовик XV вновь отписал 20 августа в Парму внуку Фердинанду (которого он любил и который его своими мужскими успехами только радовал) по тому же поводу: «Остальное идет не так уж хорошо, но я об этом более не говорю, и это случится тогда, когда менее всего будут этого ожидать. Эта женщина [Мария-Антуанетта] очень юна и совсем ребенок. Так что нечего торопиться» [Amiguet: 161]. Иными словами, король уже разуверился в июльских обещаниях внука, так как пишет прямым текстом, что осуществление брака Дофина случится «когда менее всего будут этого ожидать» - - то есть чёрт его знает, когда, но уповательно, что когда-нибудь, и именно тогда, когда все окончательно махнут рукой.
И в самом деле, 23-е августа прошло, но разобиженный дофин ничего не стал делать и тут (надо думать, к полному злоехидству короля; Мерси-Аржанто, человек вообще крайне холодный, уже смирился с ситуацией и уповал только на время и меры кротости).
Фрэзер полагает, что на нежелании Дофина ночевать в спальне жены сказалась и необходимость проходить на пути из своей спальни в женину через строй придворных, после чего сквозь него же идти обратно [Фрэзер: 121], но в предыдущие три месяца это Дофину не мешало, так что истинная причина проще: он не хотел выполнять обещанное. И действительно, после этого он и вовсе в спальне Дофины не ночевал, дабы исключить ситуацию, в которой его пришлось бы выполнять.
***
Литература: http://wyradhe.livejournal.com/143139.html?thread=11417635#t11417635