Фарца: подполье советского общества потребления
П.Романов, Е.Ярская-Смирнова
Происхождение понятия «фарца» доподлинно установить трудно. Как полагают некоторые собиратели современного городского фольклора, оно восходит к старому одесскому слову «форец» - так называли «человека, который много говорит и своим красноречием сбивает цену, скупает товар по дешевке и тут же рядом продает его втридорога». Обладая общими чертами с практикой нелегальной торговли, феномен фарцы имеет и свои социокультурные особенности, занимая особое место в социальной истории советского общества 1970-1980-х годов.
Диссиденты от экономики
Вопрос о предпосылках бума мелкого предпринимательства в обществе, где на протяжении многих лет любая негосударственная активность в этой сфере подвергалась репрессиям, выводит нас на исторические и культурные контексты социалистической экономики, формат которой продолжает оказывать влияние на переходные процессы и в постсоциалистическом обществе. Постоянный дефицит повседневных товаров и распределение при помощи неформальных связей и теневых рынков - неотъемлемые черты, которые приобрела советская экономика с переходом к центральному планированию в конце 1920-х годов. Успехи страны оценивались в тоннах чугуна и стали, а производство потребительских товаров становилось приоритетным лишь в редкие моменты истории СССР. И если для номенклатурных чиновников существовали особые официальные каналы получения товаров и услуг, то большинству граждан оставалось уповать на неформальную сеть родственников, друзей и знакомых. Помимо практики неформальных обменов, еще со сталинской эпохи для советских граждан открылось неофициальное распределение, черный рынок, роль которого стремительно возрастала. «Вторая экономика», став преемницей частного сектора 1920-х годов, расцвела буйным цветом, и хотя острота дефицита в середине 1930-х была несколько смягчена развитием легкой промышленности, но реальные доходы граждан не росли и поэтому товары оставались по-прежнему недоступными.
Иная ситуация сложилась в стране в период правления Хрущева, который в 1959 году на XXI съезде КПСС выдвинул одну из своих знаменитых авантюрных идей - догнать и перегнать Америку по промышленному и сельскохозяйственному производству на душу населения к 1970 году. В 1960-е быстрый рост объемов производства товаров массового потребления впервые достиг таких масштабов, что позволил относительно насытить потребительский рынок. Одновременно с этим советское правительство, взяв политический курс на «повышение благосостояния народа», предприняло усилия для роста денежных доходов населения, достижения «социальной однородности общества» через искусственное «подтягивание» низкооплачиваемых слоев к среднему уровню заработной платы. Произошла настоящая потребительская революция.
Рынок потребительских товаров, впрочем, отличался бедным выбором и слабым дизайном моделей, предназначенных для массовой продажи, и не успевал за ростом платежеспособности и формирующейся новой потребительской культурой населения. Эти факторы уже к концу 1960-х годов вызвали спрос на модные, особенно импортные, «привозные» джинсы, дубленки, шляпы, кофточки, косметику, а также музыкальные записи, позднее - видеофильмы и технику. Некоторые франты гонялись за галстуками редкой расцветки, особого покроя костюмами и шляпами. Но в магазинах они не продавались. Их, а также дефицитные услуги, например частных портных, можно было приобрести на черном рынке, существовавшем в больших городах. Поэт Евгений Рейн вспоминает свой наряд 1956 года: «…роскошная черная шляпа типа “барсалино” из тонкого фетра […], американское пальто пиджачного типа с карманом на груди…».
Что-то покупали у фарцы, что-то шили у гениальных частных портных. Существовала и «книжная фарца», торговавшая книгами Хемингуэя, Шоу, Брехта, Золя, только «с рук» можно было купить билеты в театры и некоторые крупные музеи.
Позже, в годы перестройки, дефицит товаров лишь усилился, что обусловило дальнейший рост теневой предпринимательской активности. К концу 1980-х годов, как показывали исследования, в Москве обувь и одежду у таких предпринимателей покупали 63% опрошенных. Опыт «доставания» по неформальным каналам чего-то необходимого или желанного накапливался десятилетиями, откладываясь в социальном капитале семей и поколений советских людей. Еще в сталинскую эпоху у спекулянтов покупали продукты и одежду, доставали «…железнодорожный билет, путевку в дом отдыха “по блату”, просто одни чаще прибегали к услугам “второй экономики” и лучше умели делать это, чем другие». Несбалансированная и неповоротливая плановая экономика де-юре отрицала, а де-факто создавала условия для спекулянтов и перекупщиков, при этом партийно-государственный аппарат и дельцы теневой экономики дополняли друг друга и зачастую открыто обменивались услугами [я думаю, это прекрасное подтверждение "пророчества Троцкого" о буржуазном перерождении номенклатуры. Да, оно шло, и фарца один из накапливающихся эффектов разложения, в свою очередь поражающих социальную ткань, как свободные радикалы при ряде отравлений. Но само устройство советского общества позволяла тормозить это разложение елико возможно, ограничивать и вытеснять его в соответствующие гетто - нужно было только общее ужесточение и идеологизация системы, чтобы "идейные" руководители выигрывали в должностном росте за счёт выявления и элиминации перерожденцев. О чём разумно писал А.Зиновьев в "Коммунизме как реальность", и что сохраняет социализм на Кубе. Так что до 1986 года было не всё потеряно, и ящик Пандоры не следовало открывать, скорей поступить наоборот, перейдя к столь необходимой стране второй индустриализации - wsf1917].
Агенты поля теневых экономических отношений, фарцовщики, являлись наиболее молодой по составу группой теневиков: их возраст, как правило, колебался между 20 и 35 годами. Многие из них оказывались агентами черного рынка, будучи студентами, а после окончания вуза некоторые продолжали свой бизнес. Другие были представителями профессий, связанных с частыми командировками, например стюардессами, проводниками поездов. Среди фарцовщиков были разные по достатку и аппетитам: одни привозили знакомым вещи из «Березки» (чеки для магазина «Березка» в Москве были у тех, кто ездил за границу работать или в качестве туриста), набавляя себе «на чай» лишь некоторую часть стоимости товара. Другие накручивали цены в несколько раз. Плановая экономика регионально была жестко дифференцирована; в провинциальных, непортовых и неприграничных городах списки дефицитных товаров были куда длиннее, чем в Москве, Ленинграде или Одессе. Люди ездили в крупные города и приграничные регионы, где снабжение было лучше, не только за покупками для себя, но и с целью последующей перепродажи дефицитного товара дома. Но эти промышляли по мелочам, а более крупные спекулянты, имея связи с директорами магазинов и складскими работниками, забирали крупные партии с черного хода, особенно в конце месяца, когда для выполнения плана товар выбрасывали на прилавки.
Фарцовщики-профессионалы могли числиться где-то на работе, но вести только торговые дела. Среди участников теневого рынка товаров и услуг были разные категории - продавцы, поставщики товара, посредники, покупатели, контролирующие и карательные органы, а также иностранцы. В Ленинграде иностранцы начали появляться в конце 1950-х, главным образом это были финны, которые, «…проклиная сухой закон в Финляндии, автобусами приезжали в Ленинград на гулянки. У них тайно покупали вещи, и вскоре образовалась целая система устойчивых торговых связей. Началась героическая эпоха “фарцовки”, которая создала и свою элиту и свою шудру. Были люди, готовые скупать старые носки и сношенное белье, лишь бы носить иностранную вещь, были “аристократы”, делавшие особые заказы». Среди клиентов фарцы были дети из обеспеченных семей, представители региональной номенклатуры (и те и другие при наличии доступа к товарам нередко и сами фарцевали), а также другие граждане, имевшие финансовые возможности и стремившиеся к индивидуализации собственного стиля в соответствии с образцами престижного потребления.
Начавшись в 1970-1980-х годах, международный туризм советских граждан открыл канал притока импортных товаров. Он, впрочем, был ограничен рамками СССР, Восточной Европы и странами социалистической ориентации - Сирией, Кубой. В рамках существовавшего тогда законодательства советские туристы, возвращаясь из-за границы, старались «оправдать поездку», провозя подчас значительные объемы потребительских товаров. Эти практики были провозвестниками бума челночной торговли, последовавшего в СНГ за перестройкой в 1990-х.
Часть товара для теневой торговли поставляли мелкотоварные надомники и «цеховики», имевшие подпольные мастерские, где из импортных материалов фабриковали «фирмý» с фальшивыми ярлыками - одежду, головные уборы, музыкальные записи.
Теневые экономические отношения носили системный характер, заполняя собой уродливые перекосы плановой экономики, «но поскольку не вписывались в идеологические представления о периоде “развитого социализма”, то носили “невидимый” характер и под влиянием этого приобретали заведомо деформированные, а зачастую криминальные формы». И между пропагандистской критикой спекулянтов и отношениями, складывающимися с покупателями, существовал ощутимый зазор.
Скромное обаяние фарцы
Образ фарцовщика рисовался в разнообразных тонах - он мог представляться носителем современных веяний моды, каналом получения редких музыкальных записей, книг или одежды, собутыльником, партнером по бизнесу или однокурсником. Писатель Валентин Воробьев вспоминает об одном из знакомых фарцовщиков: «Он элегантно одевался, у него был совсем не советский вид, скорее американца или европейца - красивый галстук, пальто, брюки, костюм, который он шил сам, но по американским чертежам». Такой ловкач умел заработать и при этом не попасться на глаза родителям или «органам»: «…он, Ворон, парень не промах! Не жалконький студентишко на стипендии! Он тугрики зарабатывать умеет - фарцой. Ясный пень, негласно - даже бабуля не знает, не говоря уже о родителях, которые на Кубе». Писатель Василий Аксенов в романе 1979 года называл фарцовщиков изгоями монолитного советского коллектива, отважными стихийными бунтарями против тоталитарности. Бум фарцы совпал по времени с появлением хиппи в СССР, и эти «движения» были схожими в попытках копирования внешней стороны западной легкой жизни: стильности, рока, джинсов, путешествий, свободного секса и наркотиков. Очень часто это были дети весьма обеспеченных советских чиновников; среди хиппов той эпохи встречались фарцовщики или музыканты.
Для обеспеченных людей спекулянты были полезным элементом неформальной сети: «…Нельзя же натянуть на себя все джинсы, которые тебе привозят. Или книжки: не солить же четыре тома “Архипелага ГУЛАГа” - продать надо! Надо было как-то от добра избавляться, тогда появлялись фарцовщики, которые у тебя всегда это брали. К тебе приходит торговец, профессионал - психиатр Валька Райков или сын автора “Чапаева” Сашка Васильев, - берет книги, дает тебе деньги, несет, загоняет втрое».
Другие же воспринимали фарцу как аморальный элемент тлетворного влияния Запада. Представлявшие своим внешним видом и поведением буржуазный образ жизни, фарцовщики, которых породила дефектная система распределения, попадали в эпицентр социальных страстей. Люди были поставлены в неравные условия доступа к предметам потребления, и денег на покупку вещей или музыки у фарцы хватало далеко не у всех. Жизнь фарцовщиков быстро улучшалась, особенно в сравнении с рабочими и интеллигенцией, жившими «на одну зарплату». Поэтому продавцы дефицитного товара становились для многих классовыми врагами, бездуховными и бездушными воротилами, которые еще и способствовали развалу советской системы, подтачивая ее изнутри, влияя на потребительские и жизненные стили.
Модный и обеспеченный вид фарцовщиков - этих «малообразованных прагматиков западной сладкой жизни» - выступал наглядной агитацией, личным примером того, «…как круто иметь модные шмотки, магнитофоны и кассеты. За ними табунами ходили отвязные девчонки, и тогдашние лохи частенько завидовали успеху и победоносности шмот-арсенала “фарцы”. Мало-помалу некоторые тоже покупались, сверстав “сословие” “новых русских” и прослойку мелких подражателей типа “челноков”, коммерсантов, рекламных и прочих агентов - курьеров-разносчиков - из бывших ботаников, инженеров и эмэнэсов», чье «бездумное равнение на Запад привело державу к развалу и катастрофе». «Фарцовщики и торгаши» попадали в массовом сознании в один ряд с «коммуняками с их дачами и привилегиями», говоря словами персонажа повести Вячеслава Усова.
Вообще, в СССР крайне прочно утвердились как спекуляция, так и ее моральное осуждение, что, по мнению Шейлы Фицпатрик, может быть объяснено марксистской идеологией, но имеет и национальные русские корни. В своей книге о повседневной городской жизни в сталинскую эпоху она делает краткое замечание относительно самооправдания той «постыдной деятельности», которая, по словам самих спекулянтов, осуществлялась против их совести, в условиях крайней нужды. В 1970-1980-е годы мотивы фарцовщиков и спекулянтов, помимо рациональных объяснений, обогащаются такими аргументами: помощь людям; не дающая покоя жилка авантюризма, желание выделиться из «серой массы».
Участвуя в запретных сделках, фарцовщики постоянно испытывали опасения за свою безопасность, прибегали к различным формам конспирации, скрывались от милиции и ОБХСС, хотя некоторые из них и сотрудничали с органами. МВД и КГБ охотились на фарцовщиков, как на уголовников, а относились к ним даже хуже, ведь «фарцовщики были чужие, чуждые, а уголовники - свои, понятные, близкие». Ян Рокотов и Владислав Файбишенко - известные московские фарцовщики-валютчики - были расстреляны в 1961 году по настоянию Хрущева, «чтоб другим неповадно было». Требуя повести жесткую борьбу с черным рынком, в одном из своих выступлений Хрущев ссылался на письмо рабочих ленинградского завода «Металлист», выражавших возмущение мягким наказанием. Рабочие требовали «решительно покончить с чуждыми обществу тенденциями».
Фарца преследовалась органами правопорядка, привлекалась к различным видам ответственности, подвергалась облавам. Предпринимателей стигматизировали, придумывая для них уничижительные ярлыки, а в то же время многие граждане хотели красиво одеваться, иметь модные музыкальные записи, но возможность приобрести дефицитные товары была далеко не у всех. Эти факторы подталкивали население обращаться к услугам фарцовщиков, способных конвертировать в экономический капитал личный доступ к дефицитным товарам на работе, во время дальних поездок или контактов с иностранцами.
«Который час, мистер? Грины есть? Что вообще есть?»
Напомним, что потаенный язык русских бандитов - феня - произошел от профессионального языка бродячих торговцев - офеней. Метафоричность, трансформация общеупотребительных слов на особый манер, изобретение слов - все эти характеристики словаря офеней и уркаганов - выполняли определенные социальные функции. С одной стороны, «свой» язык позволял скрывать содержание переговоров делового характера от непосвященных, с другой - знание «своей» лексики позволяло легко отделить своих от чужих (поэтому овладение ею являлось важным этапом социализации любого нового члена корпорации) и крепить групповую идентичность. Язык, изобретенный фарцовщиками, выполнял те же функции.
Например, простому советскому гражданину было бы весьма затруднительно понять содержание разговора двух молодых людей, воспроизведенного в рассказе писателя и телеведущего Александра Ухова:
- Что тудэй дид? (Что сегодня делал?)
- Бомбил (Бомбил).
- Хау? (Ну, и как?)
- Вери клево. Пятихатку гренок сделал. (Очень удачно. 500 долларов заработал.)
- Ну, ты бомбил-о(а). (Ну, ты - молодец, везунчик, крутой, трудяга, счастливчик - зависит от интонации)[26].
Характер и направленность диалога отражают стилистику коммуникации фарцовщиков. Ядром трансформации стандартного русского языка в язык фарцы стало использование английского, причем в последовательности, во многом типичной скорее для русского («тудей», «дид», «хау», «вери»), а также русификация английских слов путем присоединения русских окончаний («грины»). Другие особенности - наличие в речи элемента упоминавшейся выше криминальной фени («пятихатка») и собственных изобретений («клево», «бомбил-а/о»).
Вся ленинградская фарца, как пишет Андрей Лебедев, вышла из первых так называемых английских школ. Английский язык был необходимым средством фарцовщика, применявшимся при «бомбардировке» иностранцев, которая начиналась всегда одинаково: «Завидев иностранца, фарцовщик быстро приближался к нему и задавал совершенно невинный вопрос: “Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени?” Задавая этот вопрос, фарцовщик решал сразу два дела: первое - он убеждался, что не ошибся, человек, на самом деле, иностранец, второе - на каком языке дальше придется вести диалог. Остальное было уже делом техники, очень ювелирной, очень тонкой техники игры на человеческих слабостях и достоинствах, коими иностранцы обладают в той же полной мере, что и мы».
Как раз такой зачин коммуникации описан Василием Аксеновым в романе «Остров Крым»: «Братцы, гляньте, вот так кент сидит! Что за сьют на нем, не джинсовый, но такая фирма, что уссышься. Штатский стиль, традиционный штатский стиль, долбодуб ты недалекий. Который час, мистер? Откуда, браток, вэа ар ю фром? Закурить не угостите? С девочкой познакомиться не хотите? Герлс, герлс! Грины есть? Что вообще есть?».
В некоторых предметных областях фольклор фарцовщиков достиг особого развития. Как и в других профессиональных сленгах, ключевым является смысловое поле самоопределений носителей этого языка и участников специфической практики. Во-первых, это идентификация себя как особой группы, название и самоназвание («утюг», «бомбила/о», «фарцовщик», «фарца», «маклак», «деловар»), во-вторых, название самой деятельности, ключевой для существования группы («фарцевать», «утюжить»). Иностранных туристов «бомбили», то есть выкупали у них вещи для дальнейшей перепродажи, тот же глагол «бомбить» или «пробомбить» означал «договориться о встрече», «узнать, что может продать иностранец». Сами туристы вещи «сдавали»: «Зачем украл мой шуз из драпа? - Его мне сдал месье Эржу». Объектом «бомбления» в Ленинграде мог быть «турмалайский бас», то есть финский автобус, а других городах использовались местные, фольклорные обозначения площадок торговли - улиц, площадей, а также гостиниц, достопримечательностей, где происходил торг - в одних местах с интуристами, а в других - с покупателями из числа советских граждан.
Еще одно символическое поле лексикона фарцы представляли инструменты экономической деятельности, то есть иностранная валюта - «грины» (доллары), а также «фанера» - рубли. Разумеется, наиболее значительной по объему группой являются сами товары, отдельные их виды и товарные группы. Широко известны фарцовые обозначения для трех основных товарных групп - джинсов, обуви и наручных часов, но этот ряд можно расширить. Все это приобретало ценность при условии идентификации товаров с западным производителем - речь идет о так называемой «фирмé».
Объектом наибольшего вожделения советских людей и привлекательным объектом торговли в 1970-е годы были, без сомнения, джинсовые брюки. «Покупались они за 200 рублей в Москве у фарцы (если человек мог позволить себе такую тpатy). Приходилось следить, чтобы в полиэтиленовом пакете (к которому относились трепетно и боялись порвать) тебе не подсунули половинку джинсов». Для их обозначения существовало множество слов, некоторые из них происходят от названия торговых фирм («ливайсы»), другие от названия местности («техасы», «техасские штаны»), от цвета и наименования материи («синенькие», «джинсá»). Разумеется, здесь используются и традиционные для языка фарцы англицизмы («трузерá).
Обозначения обуви соединяли местную региональную специфику («чувяки»), названия фирм («адики» - кроссовки от фирмы «Adidas», а также «салики» - туфли фирмы «Salamander») и обозначения из фени, то есть блатного жаргона («шкеры» или «шкары»). Обозначения для часов также были заимствованы из фени («котлы»), а для хороших часов прямоугольной формы, как правило кварцевых, использовалось обозначение «крабы».
Особенности речи фарцы обусловлены значимыми аспектами жизни и деятельности этих людей - важностью английского языка для делового успеха и идентичности, пересечение в недрах теневого мира с уголовными кругами, а также черты предприимчивости, креативности. Неудивительно, что в язык этих дилеров теневого рынка вошли выражения из фени. Поскольку практически все теневые виды экономической активности карались уголовным наказанием, фактически приравниваясь к криминалу, «теневой сектор в СССР не только давал возможности для проявления частной инициативы и удовлетворения реальных потребностей, но и создавал предпосылки для сближения предпринимательской деятельности с криминалом, проникновения преступных элементов в различные сферы народного хозяйства. Соответственно, именно в советский период нелегальное предпринимательство интенсивно воспринимало и ценностно-нормативные установки преступного мира, и стилистику “блатной” субкультуры».
В этом сближении сыграли свою роль и общие на всех камеры предварительного заключения, отсидки в исправительных колониях. Фарцовый новояз, включавший как заимствования из других культур, так и слова собственного изобретения, говорит о креативности и предприимчивости этих дельцов. Без него было невозможно в условиях давления со стороны милиции и криминалитета достигать успеха в сделках, правила которых сплошь неформальны, риски многочисленны, границы между допустимым и недопустимым размыты.
Двадцать лет спустя
В начальный период либерализации экономики и перехода к рыночным отношениям, «когда были сняты ограничения с запрещенных при советской власти видов экономической деятельности, первыми эту легальную нишу заполнили, естественно, те, кто в ней уже находился нелегально».
В трех социальных стратах: цеховики (руководители подпольных магазинов и предприятий), фарца и аппаратчики (бывшие чиновники советских органов власти, работники партийных и комсомольских комитетов, служащие силовых структур) - появились первые российские миллионеры. Наиболее стремительный рост капиталов характерен для фарцовщиков (миллион за 4-5 недель), а наименее быстрыми оказались цеховики (миллион за 5-6 месяцев) - эти темпы были тесно связаны с этическими стандартами каждой страты. Фарцовщики, по мнению исследователей, были более безжалостными, не имели моральных барьеров, были полностью связаны с криминалитетом, а наиболее ответственными среди трех групп первых российских миллионеров были цеховики.
Затем цеховиков поглотили аппаратчики и фарцовщики, причем последние не гнушались криминальных, насильственных методов. И хотя некоторые крупные фарцовщики смешались с преступным миром, это вряд ли относится ко всем тем людям, которые промышляли мелкими или средними, да и крупными масштабами спекуляции. Некоторые из них стали челноками, иные легализовались в бизнесе или творчестве, третьи эмигрировали, нашли себе новые ниши.
http://www.situation.ru/app/j_art_1013.htm