Kutusoviana-main. Собственно, тот
Kutusoviana-main. Собственно, тот момент, который делает Кутузова экстраординарным историческим героем. На своем сайте я в свое время писал об этом подробно (а сейчас фактологическая часть этого писания включена в комментарий к очередному переизданию Тарле), но здесь на всякий случай в стяженном виде пишу тоже. Речь идет о кутузовских переговорах с Лористоном, когда Кутузов попытался взять судьбу России в собственные руки и распорядиться этой судьбой по своему разумению, выступая в роли фактического заговорщика и мятежника против царя первого разряда, - поскольку попытался Кутузов тогда ни много ни мало, а своей властью заключить перемирие с Наполеоном на условиях незамедлительного и беспрепятственного отвода войск Наполеона из России. Все это он собирался делать вопреки категорическому приказу царя (Александр специально запретил Кутузову даже вступать переговоры с неприятелем, и его главным и общеизвестным принципом во время войны 1812 года был программный отказ от каких бы то ни было соглашений с Наполеоном) и несмотря на отсутствие у него законных полномочий на меры такого значения; он надеялся, что фактической власти для того, чтобы это сделать, у него хватит, и не его вина была, если ее все-таки не хватило. Это был в точном смысле слова мятеж, на который Кутузов пошел просто потому, что считал политику Александра по отношению к Наполеону и саму войну 1812 года, проистекшую от этой политики, совершенно противоречащими истинным интересам страны и народа. История эта известна вот уже почти 150 лет всем специалистам по теме, разумеющим по-английски, и если в школах и вузах по поводу переговоров Лористона с Кутузовым учат нечто прямо противоположное, то это лишь сообщает много интересного о состоянии отечественной исторической традиции касательно войны 1812 года - дело в том, что сомневаться в достоверности источников, эту историю сообщающих, можно только в полном самозабвении. Всему сказанному следуют пункты…
Известна означенная история из переписки, дневника и мемуаров английского генерала Роберта Вильсона (1777-1849), который в 1812 году был главным военным представителем Англии при Александре и русской армии (причем Александр, отправляя его в войска, выдал ему полномочия принимать именем императора любые меры, если кто-то в армии, хоть бы и главнокомандующий, попытается начать переговоры с противником!). Он регулярно осведомлял Александра и своих английских корреспондентов письмами обо всех важных событиях, вел дневник о тех же событиях, а впоследствии написал, уже от 3-го лица, «Повествование о случившемся во время нашествия Наполеона Бонапарта на Россию». В «Повествовании..» и письме герцогу Глостеру история о попытке Кутузова заключить перемирие изложена четко, в прочих письмах - приглушенно. Конечно, первое, что приходит в голову историкам квазипатриотической / официозной складки - это что негодный англичанин наклепал на фельдмаршала. Однако тут же выясняется, что иначе как в полном помрачении придерживаться этого взгляда нельзя - так как, помимо всего прочего, «Повествование…» вместе с этим эпизодом было детально проверено русской государственной цензурой при Николае I, и эта цензура не нашла возможным упрекнуть Вильсона в каких бы то ни было искажениях истины, а только отметила, что печатание ряда мест его труда объективно нежелательно, так как неблагоприятно для репутации Кутузова (см. подробно ниже). Вообще, и дневник, и письма, и «Повествование…» предназначались Вильсоном к публикации не ранее, чем через длительное время после его смерти и только с разрешения английского министерства иностранных дел и русского императора (еще в начале 1813 Вильсон писал: «В письме из Англии предлагают мне тысячу гиней за мои бумаги, относящиеся к сей кампании. Я отвечал, что «будучи слугою общества, не могу публиковать их без дозволения правительства Его Величества, каковое не только не собираюсь испрашивать, но, буде оное и получилось бы, никоим образом им не воспользовался бы… события сей кампании, описанные мною, никогда не станут достоянием публики при моей жизни. Различные соображения категорически воспрещают мне предавать гласности свои мнения касательно происшедших событий»). Исполняя требования Вильсона, по его смерти его издатели и душеприказчики отправили его труд в 1853 году на просмотр в Петербург. Экспертиза российского Военного министерства дала Николаю следующее заключение: она не обвиняла Вильсона в каких бы то ни было искажениях истины (сам Вильсон и его сочинение в целом были охарактеризованы экспертом весьма положительно), но в итоге рекомендовало только два альтернативных решения: «1. Либо отказать совсем в соизволении на издание означенного сочинения, потому что оно, несмотря на многие неотъемлемые свои достоинства, направлено вообще к пристрастному осуждению действий князя Кутузова и даже отчасти оскорбительно для чести этого знаменитого русского фельдмаршала. Либо, 2.: дать следующий ответ: что Государь Император [Николай I] изволит считать изложенные в записках генерала Вильсона суждения о действиях Кутузова несправедливыми, но, не желая препятствовать никому в изложении своего собственного взгляда на действие Русских войск, соизволяет на издание означенных записок, с тем однако ж, чтобы из них были исключены (указаны такие-то места), относящиеся к Императору Александру и оскорбительные для чести фельдмаршала Кутузова».
В этой экспертизе бросается в глаза то, что она, как уже говорилось, нигде не упрекает Вильсона во лжи или выдумывании фактов - только в пристрастной оценке этих фактов применительно к Кутузову; она рекомендует Императору отмежеваться от осудительной оценки Кутузова со стороны Вильсона - но даже не пытается рекомендовать ему отрицать какие бы то ни было факты, излагаемые Вильсоном, или сомневаться в них; наконец, в экспертизе максимально выражено дистанцирование от самого Кутузова: он назван «этот знаменитый русский фельдмаршал» (как если бы о нем писал иностранец иностранцу!), и предлагая купировать оскорбительные для его чести места, эксперт нигде даже не заявляет, что Кутузов их на деле не заслужил - все упирается только в честь мундира, в то, что Кутузов - «знаменитый фельдмаршал» России, и что поэтому она не может свободно санкционировать его дискредитацию; наконец, Военное министерство готово дать санкцию на помещение суждений о Кутузове, которые оно же само призывает Императора официально объявить «несправедливыми», и требует купировать лишь прямо оскорбительные для Кутузова места.
Все это означает, что и Военное министерство России, и император в полной истинности самих сообщенных Вильсоном фактов не сомневались. Эта истинность явствует и из того, как сам Вильсон относился к своей рукописи и что хотел с ней делать: если бы он собирался клеветать на Кутузова и других представителей российской стороны, то не стал бы откладывать публикацию этой клеветы на время после своей смерти и тем более требовать специального получения русской государственной санкции на эту публикацию!
О переговорах же Кутузова и Лористона (эти переговоры - один из общепризнанно кульминационных моментов войны 1812 года) из материалов Вильсона мы узнаем следующее. Когда утром 23 сент. / 5 окт. 1812 года Кутузову передали через парламентера просьбу Наполеона принять его уполномоченного, Лористона, и выслушать предложения, которые тот имеет ему, Кутузову, сделать - то, согласно категорическому предписанию Александра (которое тот дал Кутузову заранее, при отправке в войска, и которое Кутузов тогда же обещался Александру свято исполнять) Кутузов должен был немедленно ответить через того же парламентера, что он отказывается от любых переговоров с неприятелем и что его император запретил ему вступать в такие переговоры. Вместо этого Кутузов вступил в прямую переписку с Наполеоном, отослав ему через парламентера письмо, в котором согласился встретиться с Лористоном в полночь, причем предложил, что встретится с ним не у себя в штабе (в присутствии других русских офицеров), а в одиночку, за линией русских аванпостов! После этого Кутузов объявил об этом намерении своему штабу (без ведома которого в любом случае не мог уехать на встречу с Лористоном) и сообщил, что на переговорах собирается заключить «соглашение о незамедлительном отступлении всей неприятельской армии из пределов России, каковое соглашение долженствовало бы послужить предварительной договоренностью к установлению мира». Иными словами, он собирался, встретившись с Лористоном на ничьей земле, вне контроля своего штаба, заключить с французами - пользуясь фактическим объемом своей власти главнокомандующего - перемирие на условиях беспрепятственного и полного вывода французских войск из России. Все это было полным нарушением приказа царя и воли генералитета вести войну до победного конца; фактически Кутузов попытался взять в свои руки всю государственную политику России, поставить Александра перед свершившимся фактом и осуществить необратимые меры, которые покончили бы с войной. Мотивы Кутузова до сих пор остаются предметом спора. Как можно судить по ряду его высказываний, он считал франко-русский конфликт и союз России с Англией против Франции плодами политики Александра, резко противоречащими действительным национальным интересам России; позднее Кутузов выступал как принципиальный противник намерений царя продолжать войну в Европе во имя низвержения наполеоновской империи, и считал, что Россия должна ограничиться освобождением своей территории, а Европу предоставить самой себе (то есть, на тот момент, фактически Наполеону). Во всяком случае, если бы замысел Кутузова исполнился, это означало бы очищение России неприятелем без новых жертв со стороны армии и народа и, в то же время, сохранение главных сил и имперского могущества Наполеона, хотя и существенно ослабленного поражением, к западу от Немана (что, вероятно, не оставило бы обеим сторонам иного выбора. как заключение прочного мира и возобновления франко-русского сотрудничества на более выгодных и равноправных для России основах, чем до войны).
Власть главнокомандующего давала Кутузову формальные права заключать соглашение о перемирии, а строжайшее запрещение царя Кутузову вступать в любые переговоры с противником носило сугубо конфиденциальный характер и не было известно армии. Поэтому Кутузов не считал, что армия воспротивится его замыслу, тем более, что очень многие в самой армии ожидали, что Александр не выдержит и пойдет на мир; в этих условиях приказ о перемирии восприняли бы скорее как исполнение Кутузовым такого намерения царя. А тот факт, что перемирие было бы заключено на условиях немедленного ухода французов из России, и в глазах русской армии и народа, и в глазах неприятелей означало бы полное окончание войны - причем окончание без каких-либо новых жертв с обеих сторон и победоносное для России. Кутузов оказался бы триумфатором и национальным героем, добившимся полного изгнания врага без новых потерь. Александр в этих условиях едва ли смог бы переломить ситуацию или угрожать Кутузову.
Замысел Кутузова оказался не исполнен из-за действий нескольких его подчиненных. Узнав о намерении главнокомандующего, они обратились к личным представителям Александра при армии - герцогу Вюртембергскому и герцогу Ольденбургскому (царским родственникам из числа германских князей), а также к генералу Вильсону; все они были известны как категорически сторонники войны до полного уничтожения Наполеона. Во главе с Вильсоном (который при этом впервые огласил и использовал данное ему некогда Александром полномочие именем царя пресекать любые переговоры с Наполеоном и принимать для этого любые меры против любого лица) они потребовали от Кутузова отказа от его замысла, угрожая в противном случае силой низложить главнокомандующего, после чего повергнуть себя и все это дело на суд императора. Полномочия, выданные Александром Вильсону, давали им на это даже и формальное право. Объяснение приобрело настолько острый характер, что Кутузову, по-видимому, сделали прозрачный намек на возможность не только низложить его, но и убить (позднее Вильсон писал Кэткарту: «Я знаю, что фельдмаршал не смеет, опасаясь жизнь свою подвергнуть опасности, начать какие-либо переговоры»). Позиция, занятая оппонентами Кутузова, и полномочия, выданные Александром Вильсону, вынудили Кутузова отказаться от своего намерения; он принял Лористона в своей штаб-квартире и в ходе разговора с ним заявил, что не имеет полномочий заключать перемирие, но перешлет Александру соответствующее предложение Наполеона (что и осуществил; это тоже было полным нарушением приказов царя, и тот сделал Кутузову резкий выговор за встречу с Лористоном и пересылку ему, Александру, французских мирных предложений. О намерении Кутузова заключить перемирие царь так и не узнал: сведения об этом не пошли дальше Вильсона и других участников вышеизложенного объяснения с Кутузовым). Саму свою встречу с Лористоном Кутузов объяснял царю и армии желанием усыпить бдительность французов, поманить их надеждой на перемирие и затянуть таким образом, на погибель врагу, его пребывание в Москве.
Многочисленные, взаимно дополняющие друг друга сообщения Вильсона обо всем этом эпизоде настолько важны для понимания позиции Кутузова и дальнейшего хода всей войны, что целесообразно привести их здесь.
Дневник Вильсона, запись от 9 октября. «…На следующее утро [5 октября] Бонапарт прислал письмо с просьбой принять в главной квартире его генерал-адъютанта для важных переговоров с маршалом Кутузовым. Прежде чем я узнал о его решении, маршал ответил, что самолично прибудет на передовые посты.
Однако же после сильнейших моих настояний против подобной поспешности начать переговоры с неприятелем, каковые могли иметь бедственные последствия, и видя поддержку этого моего убеждения герцогом Вюртембергским и принцем Ольденбургским, маршал согласился послать на передовые посты князя Волконского.
Князь отправился в качестве генерал-адъютанта Императора и встретил генерала Лористона, который сказал ему, что имеет важное сообщение лично для маршала; посему и было договорено, что маршал примет его вечером в своей штаб-квартире».
Вильсон, «Повествование…»: К прибывшему вечером на бивуак Милорадовича английскому генералу [Вильсону] рано утром 5-го октября прискакал в великой спешке казак и привез просьбу Беннингсена и прочих лиц «незамедлительно возвратиться в Главную Квартиру, поелику маршал не только предложил, но и в письменном виде согласился встретиться с Лористоном в полночь за линией русских передовых постов».
Поговорив с Милорадовичем, английский генерал поспешил к Беннигсену, коего застал в обществе десятка других генералов, нетерпеливо ожидавших его прибытия.
Они представили ему доказательства, что Кутузов в ответ на переданное через Лористона предложение Наполеона согласился этой же ночью встретиться с сим последним на Московской дороге в нескольких милях от самых передовых постов, дабы обсудить условия соглашения «о незамедлительном отступлении всей неприятельской армии из пределов России, каковое соглашение долженствовало бы послужить предварительной договоренностью к установлению мира».
Они предупредили и о возможном присутствии самого Наполеона на сей встрече, поелику Лористон сказал, что его будет сопровождать какой-то друг. Посему потребовали они от английского генерала, "дабы он действовал как полномочный представитель Императора”, равно "как и английское доверенное лицо, призванное защищать интересы Британии и союзников”; далее была подтверждена „решимость генералов, которую поддержит и армия, не допустить возвращения Кутузова к командованию, ежели поедет он на сию ночную встречу в неприятельском лагере”. Они объявили, что "хотели бы избегнуть крайних мер, но уже решились сместить маршала, буде он станет упорствовать в своем намерении”.
Исполнение сей комиссии представляло чрезвычайные затруднения, возможно даже бóльшие, нежели комиссия к самому Императору . Тем не менее английский генерал понимал свой долг, неисполнение коего было бы несовместимо с понятиями о чести.
Когда он явился к маршалу, сей последний выглядел уже смущенным, однако спросил, „привез ли он какие-либо известия с передовых постов”. После незначительного разговора по сему предмету английский генерал выразил желание остаться с маршалом наедине.
Когда присутствовавшие двое офицеров удалились, английский генерал сказал, что "возвратился в Главную Квартиру вследствие, как он надеется, лишь досужего вымысла, получившегося сегодня утром”, что "это есть злонамеренный слух, но вызывающий сильное возбуждение и опасения; посему надобно сразу же положить конец скандалу, используя власть самого маршала”.
Выражение лица сего последнего подтвердило заявленное подозрение, однако английский генерал сообщил о сем слухе с наивозможной обходительностью, дабы дать возможность добровольной отмены без унизительного и обидного разъяснения.
Маршал был смущен, однако довольно резким тоном ответствовал, что „он командующий всей армией и лучше знает порученную ему должность; что действительно он согласился на просьбу французского Императора встретиться с генералом Лористоном сей ночью, дабы избежать огласки, могущей привести к превратным толкам; что он не нарушит договоренности, выслушает предложения генерала Лористона и в зависимости от существа оных примет дальнейшие решения”.
Затем он присовокупил, что "ему уже известно о примирительном характере сих предложений и, возможно, они послужат к почетной и выгодной для России договоренности”.
Английский генерал, терпеливо выслушав все эти разъяснения маршала, спросил, "таково ли его окончательное решение”. Он ответствовал: "Да, оно неизменно” - и выразил надежду, что "английский генерал по зрелом размышлении все-таки согласится с ним, особливо взяв в соображение состояние Империи и то обстоятельство, что, хотя численность русской армии возрастает, она еще далека от желаемой, и в сем случае ради своей приверженности к Императору и России он готов преодолеть всем известную его враждебность к Императору Франции”.
Сии последние выражения произнесены были чрезвычайно саркастическим тоном, и, по всей видимости, он хотел уже окончить наш разговор, однако английский генерал с не меньшим упорством следовал своей цели и ответ свой начал с уверения в глубоком сожалении касательно того весьма тягостного долга, исполнить каковой требует необходимость, но, к сожалению, у него нет иного выхода.
Затем напомнил он " последние слова Императора, обращенные к нему, маршалу, при отъезде из С.-Петербурга касательно невозможности любых переговоров, пока в стране остается хоть один вооруженный француз, и о подтверждении сего торжественного обязательства ему, английскому генералу, с инструкцией вмешаться, буде любая персона, сколь бы высока она ни была, поставит под угрозу сие обязательство и все, что с ним связано”.
После сего он сказал, что "теперь пришло время, когда, к сожалению, вмешательство его, в соответствии с сей инструкцией, сделалось необходимым”.
И что "его, маршала, намерение о встрече с неприятельским генералом за своими передовыми постами в полночь есть дело, в истории войн неслыханное, исключая противозаконные негоциации, кои совершаются с глазу на глаз: что армия сочтет, и с полным на то правом, поездку маршала за пределы русских линий приуготовлением к договору или вступлению в переговоры с неприятелем вопреки приказам и обещаниям их Императора; что интересы России и честь императорской армии будут скомпрометированы любым соглашением, сколь бы благоприятным оно ни представлялось, и что уничтожение или капитуляция неприятеля есть единственная point de mire [цель], которая должна преследоваться маршалом”.
И что "под его командою уже более ста тысяч человек, расположенных на линиях сообщения неприятеля, из каковой силы тридцать тысяч составляет кавалерия при семистах пушках, превосходно экипированная. В то же время неприятельская армия навряд ли достигает таковой численности, кавалерия ее полностью расстроена, а для пушек недостает тягловой силы. Оба сии рода войск каждодневно ослабляются недостатком фуража. Вся армия обескуражена предстоящим отступлением по опустошенной стране, которое будет сопровождаться тяготами, опасностями и ужасами надвигающейся зимы. При таковых обстоятельствах как русские генералы, так и армия окажутся перед страшной необходимостью отрешить его от власти, пока не будет получено окончательное решение Императора. А что относится до английского генерала, то он будет принужден незамедлительно послать курьеров в Константинополь, к лорду Уолполу в Вену, в Лондон и в С.-Петербург с сообщениями о происшедшем, каковые будут иметь самые вредоносные следствия, ибо тогда приостановится готовящаяся помощь и прервутся уже ведущиеся переговоры” [имеются в виду помощь Англии России и переговоры по поводу этой помощи].
И что "Россия может теперь получить славу и выгоды спасительницы Европы, ежели захватит или изничтожит Наполеона и его армию; но, не воспользовавшись представляющимися обстоятельствами, она через короткое время сама возвернет себя в прежнее свое опасное положение, ее совершенно справедливо покинут все союзники и доброжелатели, и ей останется лишь подорванная репутация и горькие сожаления”.
Маршал изъявлял все более и более неуступчивости, и английский генерал вышел на минуту, чтобы пригласить герцога Александра Вюртембергского, дядю Императора, герцога Ольденбургского, двоюродного брата Императора, и князя Волконского, императорского генерал-адъютанта, который только что приехал с депешами из С.-Петербурга и возвращался обратно этим же вечером. Сии особы были заранее предупреждены и согласились поддержать представление английского генерала как наивернейшее спасительное средство, которое вместе с тем наименее уязвимо в отношении субординации, поелику исходило не от тех, кто состоял под командою маршала.
Возвратившись, английский генерал заявил, что "почитает необходимо нужным в столь важном деле еще раз обратиться к маршалу и попытаться склонить его к перемене решения. Посему он просил содействия сих особ, близко стоящих к Императору и посвященных в его самые сокровенные чувства”.
Герцог Вюртембергский с деликатностью изъявил "полную свою уверенность в патриотизме и верности суждений маршала, однако выразил пожелание, чтобы при настоящих обстоятельствах, особливо принимая в соображение царящий в армии дух подозрительности, маршал отменил предполагаемую встречу за пределами русского лагеря и пригласил генерала Лористона в один из своих штабов”. Затем выступил герцог Ольденбургский и согласился с этим. Князь Волконский, основываясь прежде всего на решимости Императора исполнить свою клятву, каковую он еще раз повторил в воззвании, опубликованном после сдачи Москвы, также рекомендовал отказаться от свидания с Лористоном.
После долгих споров и изъявлений несогласия маршал, хотя и в смятенном виде, выразил сильнейшее неодобрение противудействию его намерениям, но все-таки начал уступать, хотя и продолжал ссылаться на невозможность отмены соглашения, скрепленного его подписью. Английский генерал ответствовал на сие, "что лучше нарушить, нежели сдержать такое обещание, ибо в первом случае не воспоследует никакого вреда для общего дела, а во втором неизбежно произойдут многие и пагубные неурядицы”.
Наконец маршал уступил, и генералу Лористону была послана записка с извещением, что "маршал лишен возможности исполнить обещанное и приглашает его в главную квартиру к десяти часам вечера того же дня”».
Вильсон, письмо герцогу Глостеру от 27 октября: «Бонапарт еще до битвы при Бородине понял, что не сможет уничтожить русскую армию и силою вынудить мир. Но он рассчитывал, что взятие Москвы испугает Императора и даст возможность взбунтовать страну. Он ошибся во всех своих предположениях. Пожар столицы показал враждебность нации, а вскоре из донесений агентов его в С.-Петербурге стало ясно, сколь неверны его понятия о характере Императора. Уничтожение магазинов, опустошение окружающей местности, равно как и выход на Калужскую дорогу вместо Владимирской, чем весь мир (а именно в этом заключались интересы всего мира) обязан генералу Беннигсену, убедили его в том, что он совершил непоправимую при настоящем его положении ошибку. Принужденный двинуть значительные силы для прикрытия Москвы, он видел, как ежечасно убывает его войско вследствие успешных действий русских легких отрядов, дурной пищи и почти полного отсутствия фуража. Он все еще льстил себя надеждою устрашить русских за Окою, однако дело у Пахры похоронило сии ожидания и показало ему, что русская армия, благодаря пополнениям, готова к наступательным действиям.
Рассчитывая на склонность маршала Кутузова к дипломатии, он послал к нему для умиротворения Лористона, и сей последний смог бы договориться даже о перемирии, ежели бы не были известны инструкции касательно полномочий маршала, а non volo [«не желаем!», лат.] всей армии не изъявлялось с крайней степенью решительности».
Вильсон, письмо Александру I от 5 октября: «Государь, имею честь донести Вашему Величеству, что маршал Кутузов сообщил мне сегодня поутру о намерении своем иметь свидание с генерал-адъютантом Бонапарта на передовых постах. Я почел долгом своим сделать самые твердые и решительные представления против такового намерения, исполнение коего не соответствовало бы достоинству Вашего Величества и не преминуло бы иметь вредное влияние, противное интересам Вашего Величества, потому что послужило бы к ободрению неприятеля, к недовольствию армии и к распространению недоверчивости в иностранных государствах.
Я почел сие за отступление от этикета, каковое может породить любые искажения истины и в то же время не может принести никакой пользы.
Его Королевское Высочество герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский подкрепили мое мнение, и, наконец, маршал согласился на предложение наше послать князя Волконского, который поехал теперь встретить генерала Лористона.
Присутствовавший при упомянутом мною разговоре князь Волконский сообщит Вашему Величеству дальнейшие подробности, но я почел, однако ж, долгом моим известить Ваше Величество о вмешательстве моем в сем случае и о причинах оного».
Вильсон, письмо Кэткарту от 5 октября: «Имею честь уведомить вас, что фельдмаршал Кутузов сообщил мне сегодня поутру о письменном домогательстве Бонапарте через одного из своих генерал-адъютантов, чтобы иметь свидание с фельдмаршалом в его главной квартире, и что он, фельдмаршал, отвечал, что будет очень рад принять его на передовых постах, куда он и сам лично предстанет.
Я почел долгом своим представить ему самыми решительными речами против меры, толико преисполненной неблагопристойности и общественного вреда, которая должна побудить неприятеля заключить, что здесь существует непомерная склонность принять его предложения, и что родит недоверчивость в союзниках.
Я доказывал, что Император осудить изволит всякий поступок, который удалится от строгого этикета и будет иметь вид остатка личного дружества [с французами].
Как человек, преданный Императору, Империи и российской армии и в качестве генерала союзной державы, я употребил все те доводы, которые шли к делу, и был подкреплен его королевским высочеством герцогом Виртембергским, принцем Ольденбургским, равно как и князем Волконским. Фельдмаршал согласился послать на передовые посты Императорского генерал-адъютанта на встречу адъютанта Бонапарте, а князь Волконский был на то избран и поехал. Неприятель, по-видимому, ожидал личного прибытия фельдмаршала, ибо присылали наведываться, с какой свитою он будет.
Ваше превосходительство можете быть уверены, что, каковы бы ни были предложения неприятеля о негоциации, на перемирие никак не согласятся, но я должен объяснить вам из того, что я видел сегодня, что, боюсь, фельдмаршал Кутузов не имеет сам тех чувств в отношении к Бонапарте и к характеру сей войны, которыми преисполнен Император.
Его лета и состояние здоровья не делают его способным к производству быстрой кампании, а его дряхлость всегда будет более или менее склонять его к желанию мира.
Если мне возможно будет уведомить вас сего ж вечера о последствии посылки князя Волконского, я это исполню; но вероятно, что я не буду иметь к тому случая при настоящем отправлении, которое уже готово.
Французские пленные сказывают, что Бонапарте обещал открыть переговоры о мире»
Вильсон, письмо М.С. Воронцову от 5 октября: «Любезный Воронцов! …Неприятель, встревоженный все возрастающими трудностями, равно как и увеличивающейся нашей силой и уверенностью, прибегнул к предложениям о перемирии. Лористон явился главным посредником в этом деле. Маршал хотел встретиться на аванпостах, но я решительно воспротивился таковому изъявлению услужливости, в чем меня поддержали герцог Мекленбургский и принц Ольд<енбургский>. Князь Волконский прежде всего пожелал узнать, в чем состоит его [Лористона] дело, и, когда сей последний объявил, что имеет сообщить нечто важное для личного сведения маршалу, то и был принят ночью в главной квартире и тогда же вручил письмо Бонапарта, в котором содержалась просьба оказать доверие всему, что скажет его генерал-адъютант касательно важных дел, и завершилось оно самой унизительной лестью маршалу».
Вильсон, письмо неизвестному лицу от 7 октября: «На другой день [5 октября] поутру Бонапарте прислал письмо о дозволении, чтобы генерал-адъютант его мог прибыть в главную квартиру для переговоров с фельдмаршалом Кутузовым о важных предметах. Прежде нежели я узнал о прибытии парламентера, фельдмаршал отвечал, что сам приедет на встречу к нему на передовые посты; однако ж на сильные мои представления о непристойных и вредных последствиях такого поступка, доказавшего бы большее желание войти в переговоры с неприятелем, причем представления мои подкрепляемы были герцогом Виртембергским и принцем Ольденбургским, фельдмаршал согласился послать князя Волконского на передовые посты. Князь поехал на встречу к генералу Лористону, который объявил ему, что имеет сообщить лично фельдмаршалу о важных предметах, а потому и положено, что генерал Лористон прибудет ночью в здешнюю главную квартиру для свидания с фельдмаршалом».
Известна означенная история из переписки, дневника и мемуаров английского генерала Роберта Вильсона (1777-1849), который в 1812 году был главным военным представителем Англии при Александре и русской армии (причем Александр, отправляя его в войска, выдал ему полномочия принимать именем императора любые меры, если кто-то в армии, хоть бы и главнокомандующий, попытается начать переговоры с противником!). Он регулярно осведомлял Александра и своих английских корреспондентов письмами обо всех важных событиях, вел дневник о тех же событиях, а впоследствии написал, уже от 3-го лица, «Повествование о случившемся во время нашествия Наполеона Бонапарта на Россию». В «Повествовании..» и письме герцогу Глостеру история о попытке Кутузова заключить перемирие изложена четко, в прочих письмах - приглушенно. Конечно, первое, что приходит в голову историкам квазипатриотической / официозной складки - это что негодный англичанин наклепал на фельдмаршала. Однако тут же выясняется, что иначе как в полном помрачении придерживаться этого взгляда нельзя - так как, помимо всего прочего, «Повествование…» вместе с этим эпизодом было детально проверено русской государственной цензурой при Николае I, и эта цензура не нашла возможным упрекнуть Вильсона в каких бы то ни было искажениях истины, а только отметила, что печатание ряда мест его труда объективно нежелательно, так как неблагоприятно для репутации Кутузова (см. подробно ниже). Вообще, и дневник, и письма, и «Повествование…» предназначались Вильсоном к публикации не ранее, чем через длительное время после его смерти и только с разрешения английского министерства иностранных дел и русского императора (еще в начале 1813 Вильсон писал: «В письме из Англии предлагают мне тысячу гиней за мои бумаги, относящиеся к сей кампании. Я отвечал, что «будучи слугою общества, не могу публиковать их без дозволения правительства Его Величества, каковое не только не собираюсь испрашивать, но, буде оное и получилось бы, никоим образом им не воспользовался бы… события сей кампании, описанные мною, никогда не станут достоянием публики при моей жизни. Различные соображения категорически воспрещают мне предавать гласности свои мнения касательно происшедших событий»). Исполняя требования Вильсона, по его смерти его издатели и душеприказчики отправили его труд в 1853 году на просмотр в Петербург. Экспертиза российского Военного министерства дала Николаю следующее заключение: она не обвиняла Вильсона в каких бы то ни было искажениях истины (сам Вильсон и его сочинение в целом были охарактеризованы экспертом весьма положительно), но в итоге рекомендовало только два альтернативных решения: «1. Либо отказать совсем в соизволении на издание означенного сочинения, потому что оно, несмотря на многие неотъемлемые свои достоинства, направлено вообще к пристрастному осуждению действий князя Кутузова и даже отчасти оскорбительно для чести этого знаменитого русского фельдмаршала. Либо, 2.: дать следующий ответ: что Государь Император [Николай I] изволит считать изложенные в записках генерала Вильсона суждения о действиях Кутузова несправедливыми, но, не желая препятствовать никому в изложении своего собственного взгляда на действие Русских войск, соизволяет на издание означенных записок, с тем однако ж, чтобы из них были исключены (указаны такие-то места), относящиеся к Императору Александру и оскорбительные для чести фельдмаршала Кутузова».
В этой экспертизе бросается в глаза то, что она, как уже говорилось, нигде не упрекает Вильсона во лжи или выдумывании фактов - только в пристрастной оценке этих фактов применительно к Кутузову; она рекомендует Императору отмежеваться от осудительной оценки Кутузова со стороны Вильсона - но даже не пытается рекомендовать ему отрицать какие бы то ни было факты, излагаемые Вильсоном, или сомневаться в них; наконец, в экспертизе максимально выражено дистанцирование от самого Кутузова: он назван «этот знаменитый русский фельдмаршал» (как если бы о нем писал иностранец иностранцу!), и предлагая купировать оскорбительные для его чести места, эксперт нигде даже не заявляет, что Кутузов их на деле не заслужил - все упирается только в честь мундира, в то, что Кутузов - «знаменитый фельдмаршал» России, и что поэтому она не может свободно санкционировать его дискредитацию; наконец, Военное министерство готово дать санкцию на помещение суждений о Кутузове, которые оно же само призывает Императора официально объявить «несправедливыми», и требует купировать лишь прямо оскорбительные для Кутузова места.
Все это означает, что и Военное министерство России, и император в полной истинности самих сообщенных Вильсоном фактов не сомневались. Эта истинность явствует и из того, как сам Вильсон относился к своей рукописи и что хотел с ней делать: если бы он собирался клеветать на Кутузова и других представителей российской стороны, то не стал бы откладывать публикацию этой клеветы на время после своей смерти и тем более требовать специального получения русской государственной санкции на эту публикацию!
О переговорах же Кутузова и Лористона (эти переговоры - один из общепризнанно кульминационных моментов войны 1812 года) из материалов Вильсона мы узнаем следующее. Когда утром 23 сент. / 5 окт. 1812 года Кутузову передали через парламентера просьбу Наполеона принять его уполномоченного, Лористона, и выслушать предложения, которые тот имеет ему, Кутузову, сделать - то, согласно категорическому предписанию Александра (которое тот дал Кутузову заранее, при отправке в войска, и которое Кутузов тогда же обещался Александру свято исполнять) Кутузов должен был немедленно ответить через того же парламентера, что он отказывается от любых переговоров с неприятелем и что его император запретил ему вступать в такие переговоры. Вместо этого Кутузов вступил в прямую переписку с Наполеоном, отослав ему через парламентера письмо, в котором согласился встретиться с Лористоном в полночь, причем предложил, что встретится с ним не у себя в штабе (в присутствии других русских офицеров), а в одиночку, за линией русских аванпостов! После этого Кутузов объявил об этом намерении своему штабу (без ведома которого в любом случае не мог уехать на встречу с Лористоном) и сообщил, что на переговорах собирается заключить «соглашение о незамедлительном отступлении всей неприятельской армии из пределов России, каковое соглашение долженствовало бы послужить предварительной договоренностью к установлению мира». Иными словами, он собирался, встретившись с Лористоном на ничьей земле, вне контроля своего штаба, заключить с французами - пользуясь фактическим объемом своей власти главнокомандующего - перемирие на условиях беспрепятственного и полного вывода французских войск из России. Все это было полным нарушением приказа царя и воли генералитета вести войну до победного конца; фактически Кутузов попытался взять в свои руки всю государственную политику России, поставить Александра перед свершившимся фактом и осуществить необратимые меры, которые покончили бы с войной. Мотивы Кутузова до сих пор остаются предметом спора. Как можно судить по ряду его высказываний, он считал франко-русский конфликт и союз России с Англией против Франции плодами политики Александра, резко противоречащими действительным национальным интересам России; позднее Кутузов выступал как принципиальный противник намерений царя продолжать войну в Европе во имя низвержения наполеоновской империи, и считал, что Россия должна ограничиться освобождением своей территории, а Европу предоставить самой себе (то есть, на тот момент, фактически Наполеону). Во всяком случае, если бы замысел Кутузова исполнился, это означало бы очищение России неприятелем без новых жертв со стороны армии и народа и, в то же время, сохранение главных сил и имперского могущества Наполеона, хотя и существенно ослабленного поражением, к западу от Немана (что, вероятно, не оставило бы обеим сторонам иного выбора. как заключение прочного мира и возобновления франко-русского сотрудничества на более выгодных и равноправных для России основах, чем до войны).
Власть главнокомандующего давала Кутузову формальные права заключать соглашение о перемирии, а строжайшее запрещение царя Кутузову вступать в любые переговоры с противником носило сугубо конфиденциальный характер и не было известно армии. Поэтому Кутузов не считал, что армия воспротивится его замыслу, тем более, что очень многие в самой армии ожидали, что Александр не выдержит и пойдет на мир; в этих условиях приказ о перемирии восприняли бы скорее как исполнение Кутузовым такого намерения царя. А тот факт, что перемирие было бы заключено на условиях немедленного ухода французов из России, и в глазах русской армии и народа, и в глазах неприятелей означало бы полное окончание войны - причем окончание без каких-либо новых жертв с обеих сторон и победоносное для России. Кутузов оказался бы триумфатором и национальным героем, добившимся полного изгнания врага без новых потерь. Александр в этих условиях едва ли смог бы переломить ситуацию или угрожать Кутузову.
Замысел Кутузова оказался не исполнен из-за действий нескольких его подчиненных. Узнав о намерении главнокомандующего, они обратились к личным представителям Александра при армии - герцогу Вюртембергскому и герцогу Ольденбургскому (царским родственникам из числа германских князей), а также к генералу Вильсону; все они были известны как категорически сторонники войны до полного уничтожения Наполеона. Во главе с Вильсоном (который при этом впервые огласил и использовал данное ему некогда Александром полномочие именем царя пресекать любые переговоры с Наполеоном и принимать для этого любые меры против любого лица) они потребовали от Кутузова отказа от его замысла, угрожая в противном случае силой низложить главнокомандующего, после чего повергнуть себя и все это дело на суд императора. Полномочия, выданные Александром Вильсону, давали им на это даже и формальное право. Объяснение приобрело настолько острый характер, что Кутузову, по-видимому, сделали прозрачный намек на возможность не только низложить его, но и убить (позднее Вильсон писал Кэткарту: «Я знаю, что фельдмаршал не смеет, опасаясь жизнь свою подвергнуть опасности, начать какие-либо переговоры»). Позиция, занятая оппонентами Кутузова, и полномочия, выданные Александром Вильсону, вынудили Кутузова отказаться от своего намерения; он принял Лористона в своей штаб-квартире и в ходе разговора с ним заявил, что не имеет полномочий заключать перемирие, но перешлет Александру соответствующее предложение Наполеона (что и осуществил; это тоже было полным нарушением приказов царя, и тот сделал Кутузову резкий выговор за встречу с Лористоном и пересылку ему, Александру, французских мирных предложений. О намерении Кутузова заключить перемирие царь так и не узнал: сведения об этом не пошли дальше Вильсона и других участников вышеизложенного объяснения с Кутузовым). Саму свою встречу с Лористоном Кутузов объяснял царю и армии желанием усыпить бдительность французов, поманить их надеждой на перемирие и затянуть таким образом, на погибель врагу, его пребывание в Москве.
Многочисленные, взаимно дополняющие друг друга сообщения Вильсона обо всем этом эпизоде настолько важны для понимания позиции Кутузова и дальнейшего хода всей войны, что целесообразно привести их здесь.
Дневник Вильсона, запись от 9 октября. «…На следующее утро [5 октября] Бонапарт прислал письмо с просьбой принять в главной квартире его генерал-адъютанта для важных переговоров с маршалом Кутузовым. Прежде чем я узнал о его решении, маршал ответил, что самолично прибудет на передовые посты.
Однако же после сильнейших моих настояний против подобной поспешности начать переговоры с неприятелем, каковые могли иметь бедственные последствия, и видя поддержку этого моего убеждения герцогом Вюртембергским и принцем Ольденбургским, маршал согласился послать на передовые посты князя Волконского.
Князь отправился в качестве генерал-адъютанта Императора и встретил генерала Лористона, который сказал ему, что имеет важное сообщение лично для маршала; посему и было договорено, что маршал примет его вечером в своей штаб-квартире».
Вильсон, «Повествование…»: К прибывшему вечером на бивуак Милорадовича английскому генералу [Вильсону] рано утром 5-го октября прискакал в великой спешке казак и привез просьбу Беннингсена и прочих лиц «незамедлительно возвратиться в Главную Квартиру, поелику маршал не только предложил, но и в письменном виде согласился встретиться с Лористоном в полночь за линией русских передовых постов».
Поговорив с Милорадовичем, английский генерал поспешил к Беннигсену, коего застал в обществе десятка других генералов, нетерпеливо ожидавших его прибытия.
Они представили ему доказательства, что Кутузов в ответ на переданное через Лористона предложение Наполеона согласился этой же ночью встретиться с сим последним на Московской дороге в нескольких милях от самых передовых постов, дабы обсудить условия соглашения «о незамедлительном отступлении всей неприятельской армии из пределов России, каковое соглашение долженствовало бы послужить предварительной договоренностью к установлению мира».
Они предупредили и о возможном присутствии самого Наполеона на сей встрече, поелику Лористон сказал, что его будет сопровождать какой-то друг. Посему потребовали они от английского генерала, "дабы он действовал как полномочный представитель Императора”, равно "как и английское доверенное лицо, призванное защищать интересы Британии и союзников”; далее была подтверждена „решимость генералов, которую поддержит и армия, не допустить возвращения Кутузова к командованию, ежели поедет он на сию ночную встречу в неприятельском лагере”. Они объявили, что "хотели бы избегнуть крайних мер, но уже решились сместить маршала, буде он станет упорствовать в своем намерении”.
Исполнение сей комиссии представляло чрезвычайные затруднения, возможно даже бóльшие, нежели комиссия к самому Императору . Тем не менее английский генерал понимал свой долг, неисполнение коего было бы несовместимо с понятиями о чести.
Когда он явился к маршалу, сей последний выглядел уже смущенным, однако спросил, „привез ли он какие-либо известия с передовых постов”. После незначительного разговора по сему предмету английский генерал выразил желание остаться с маршалом наедине.
Когда присутствовавшие двое офицеров удалились, английский генерал сказал, что "возвратился в Главную Квартиру вследствие, как он надеется, лишь досужего вымысла, получившегося сегодня утром”, что "это есть злонамеренный слух, но вызывающий сильное возбуждение и опасения; посему надобно сразу же положить конец скандалу, используя власть самого маршала”.
Выражение лица сего последнего подтвердило заявленное подозрение, однако английский генерал сообщил о сем слухе с наивозможной обходительностью, дабы дать возможность добровольной отмены без унизительного и обидного разъяснения.
Маршал был смущен, однако довольно резким тоном ответствовал, что „он командующий всей армией и лучше знает порученную ему должность; что действительно он согласился на просьбу французского Императора встретиться с генералом Лористоном сей ночью, дабы избежать огласки, могущей привести к превратным толкам; что он не нарушит договоренности, выслушает предложения генерала Лористона и в зависимости от существа оных примет дальнейшие решения”.
Затем он присовокупил, что "ему уже известно о примирительном характере сих предложений и, возможно, они послужат к почетной и выгодной для России договоренности”.
Английский генерал, терпеливо выслушав все эти разъяснения маршала, спросил, "таково ли его окончательное решение”. Он ответствовал: "Да, оно неизменно” - и выразил надежду, что "английский генерал по зрелом размышлении все-таки согласится с ним, особливо взяв в соображение состояние Империи и то обстоятельство, что, хотя численность русской армии возрастает, она еще далека от желаемой, и в сем случае ради своей приверженности к Императору и России он готов преодолеть всем известную его враждебность к Императору Франции”.
Сии последние выражения произнесены были чрезвычайно саркастическим тоном, и, по всей видимости, он хотел уже окончить наш разговор, однако английский генерал с не меньшим упорством следовал своей цели и ответ свой начал с уверения в глубоком сожалении касательно того весьма тягостного долга, исполнить каковой требует необходимость, но, к сожалению, у него нет иного выхода.
Затем напомнил он " последние слова Императора, обращенные к нему, маршалу, при отъезде из С.-Петербурга касательно невозможности любых переговоров, пока в стране остается хоть один вооруженный француз, и о подтверждении сего торжественного обязательства ему, английскому генералу, с инструкцией вмешаться, буде любая персона, сколь бы высока она ни была, поставит под угрозу сие обязательство и все, что с ним связано”.
После сего он сказал, что "теперь пришло время, когда, к сожалению, вмешательство его, в соответствии с сей инструкцией, сделалось необходимым”.
И что "его, маршала, намерение о встрече с неприятельским генералом за своими передовыми постами в полночь есть дело, в истории войн неслыханное, исключая противозаконные негоциации, кои совершаются с глазу на глаз: что армия сочтет, и с полным на то правом, поездку маршала за пределы русских линий приуготовлением к договору или вступлению в переговоры с неприятелем вопреки приказам и обещаниям их Императора; что интересы России и честь императорской армии будут скомпрометированы любым соглашением, сколь бы благоприятным оно ни представлялось, и что уничтожение или капитуляция неприятеля есть единственная point de mire [цель], которая должна преследоваться маршалом”.
И что "под его командою уже более ста тысяч человек, расположенных на линиях сообщения неприятеля, из каковой силы тридцать тысяч составляет кавалерия при семистах пушках, превосходно экипированная. В то же время неприятельская армия навряд ли достигает таковой численности, кавалерия ее полностью расстроена, а для пушек недостает тягловой силы. Оба сии рода войск каждодневно ослабляются недостатком фуража. Вся армия обескуражена предстоящим отступлением по опустошенной стране, которое будет сопровождаться тяготами, опасностями и ужасами надвигающейся зимы. При таковых обстоятельствах как русские генералы, так и армия окажутся перед страшной необходимостью отрешить его от власти, пока не будет получено окончательное решение Императора. А что относится до английского генерала, то он будет принужден незамедлительно послать курьеров в Константинополь, к лорду Уолполу в Вену, в Лондон и в С.-Петербург с сообщениями о происшедшем, каковые будут иметь самые вредоносные следствия, ибо тогда приостановится готовящаяся помощь и прервутся уже ведущиеся переговоры” [имеются в виду помощь Англии России и переговоры по поводу этой помощи].
И что "Россия может теперь получить славу и выгоды спасительницы Европы, ежели захватит или изничтожит Наполеона и его армию; но, не воспользовавшись представляющимися обстоятельствами, она через короткое время сама возвернет себя в прежнее свое опасное положение, ее совершенно справедливо покинут все союзники и доброжелатели, и ей останется лишь подорванная репутация и горькие сожаления”.
Маршал изъявлял все более и более неуступчивости, и английский генерал вышел на минуту, чтобы пригласить герцога Александра Вюртембергского, дядю Императора, герцога Ольденбургского, двоюродного брата Императора, и князя Волконского, императорского генерал-адъютанта, который только что приехал с депешами из С.-Петербурга и возвращался обратно этим же вечером. Сии особы были заранее предупреждены и согласились поддержать представление английского генерала как наивернейшее спасительное средство, которое вместе с тем наименее уязвимо в отношении субординации, поелику исходило не от тех, кто состоял под командою маршала.
Возвратившись, английский генерал заявил, что "почитает необходимо нужным в столь важном деле еще раз обратиться к маршалу и попытаться склонить его к перемене решения. Посему он просил содействия сих особ, близко стоящих к Императору и посвященных в его самые сокровенные чувства”.
Герцог Вюртембергский с деликатностью изъявил "полную свою уверенность в патриотизме и верности суждений маршала, однако выразил пожелание, чтобы при настоящих обстоятельствах, особливо принимая в соображение царящий в армии дух подозрительности, маршал отменил предполагаемую встречу за пределами русского лагеря и пригласил генерала Лористона в один из своих штабов”. Затем выступил герцог Ольденбургский и согласился с этим. Князь Волконский, основываясь прежде всего на решимости Императора исполнить свою клятву, каковую он еще раз повторил в воззвании, опубликованном после сдачи Москвы, также рекомендовал отказаться от свидания с Лористоном.
После долгих споров и изъявлений несогласия маршал, хотя и в смятенном виде, выразил сильнейшее неодобрение противудействию его намерениям, но все-таки начал уступать, хотя и продолжал ссылаться на невозможность отмены соглашения, скрепленного его подписью. Английский генерал ответствовал на сие, "что лучше нарушить, нежели сдержать такое обещание, ибо в первом случае не воспоследует никакого вреда для общего дела, а во втором неизбежно произойдут многие и пагубные неурядицы”.
Наконец маршал уступил, и генералу Лористону была послана записка с извещением, что "маршал лишен возможности исполнить обещанное и приглашает его в главную квартиру к десяти часам вечера того же дня”».
Вильсон, письмо герцогу Глостеру от 27 октября: «Бонапарт еще до битвы при Бородине понял, что не сможет уничтожить русскую армию и силою вынудить мир. Но он рассчитывал, что взятие Москвы испугает Императора и даст возможность взбунтовать страну. Он ошибся во всех своих предположениях. Пожар столицы показал враждебность нации, а вскоре из донесений агентов его в С.-Петербурге стало ясно, сколь неверны его понятия о характере Императора. Уничтожение магазинов, опустошение окружающей местности, равно как и выход на Калужскую дорогу вместо Владимирской, чем весь мир (а именно в этом заключались интересы всего мира) обязан генералу Беннигсену, убедили его в том, что он совершил непоправимую при настоящем его положении ошибку. Принужденный двинуть значительные силы для прикрытия Москвы, он видел, как ежечасно убывает его войско вследствие успешных действий русских легких отрядов, дурной пищи и почти полного отсутствия фуража. Он все еще льстил себя надеждою устрашить русских за Окою, однако дело у Пахры похоронило сии ожидания и показало ему, что русская армия, благодаря пополнениям, готова к наступательным действиям.
Рассчитывая на склонность маршала Кутузова к дипломатии, он послал к нему для умиротворения Лористона, и сей последний смог бы договориться даже о перемирии, ежели бы не были известны инструкции касательно полномочий маршала, а non volo [«не желаем!», лат.] всей армии не изъявлялось с крайней степенью решительности».
Вильсон, письмо Александру I от 5 октября: «Государь, имею честь донести Вашему Величеству, что маршал Кутузов сообщил мне сегодня поутру о намерении своем иметь свидание с генерал-адъютантом Бонапарта на передовых постах. Я почел долгом своим сделать самые твердые и решительные представления против такового намерения, исполнение коего не соответствовало бы достоинству Вашего Величества и не преминуло бы иметь вредное влияние, противное интересам Вашего Величества, потому что послужило бы к ободрению неприятеля, к недовольствию армии и к распространению недоверчивости в иностранных государствах.
Я почел сие за отступление от этикета, каковое может породить любые искажения истины и в то же время не может принести никакой пользы.
Его Королевское Высочество герцог Вюртембергский и принц Ольденбургский подкрепили мое мнение, и, наконец, маршал согласился на предложение наше послать князя Волконского, который поехал теперь встретить генерала Лористона.
Присутствовавший при упомянутом мною разговоре князь Волконский сообщит Вашему Величеству дальнейшие подробности, но я почел, однако ж, долгом моим известить Ваше Величество о вмешательстве моем в сем случае и о причинах оного».
Вильсон, письмо Кэткарту от 5 октября: «Имею честь уведомить вас, что фельдмаршал Кутузов сообщил мне сегодня поутру о письменном домогательстве Бонапарте через одного из своих генерал-адъютантов, чтобы иметь свидание с фельдмаршалом в его главной квартире, и что он, фельдмаршал, отвечал, что будет очень рад принять его на передовых постах, куда он и сам лично предстанет.
Я почел долгом своим представить ему самыми решительными речами против меры, толико преисполненной неблагопристойности и общественного вреда, которая должна побудить неприятеля заключить, что здесь существует непомерная склонность принять его предложения, и что родит недоверчивость в союзниках.
Я доказывал, что Император осудить изволит всякий поступок, который удалится от строгого этикета и будет иметь вид остатка личного дружества [с французами].
Как человек, преданный Императору, Империи и российской армии и в качестве генерала союзной державы, я употребил все те доводы, которые шли к делу, и был подкреплен его королевским высочеством герцогом Виртембергским, принцем Ольденбургским, равно как и князем Волконским. Фельдмаршал согласился послать на передовые посты Императорского генерал-адъютанта на встречу адъютанта Бонапарте, а князь Волконский был на то избран и поехал. Неприятель, по-видимому, ожидал личного прибытия фельдмаршала, ибо присылали наведываться, с какой свитою он будет.
Ваше превосходительство можете быть уверены, что, каковы бы ни были предложения неприятеля о негоциации, на перемирие никак не согласятся, но я должен объяснить вам из того, что я видел сегодня, что, боюсь, фельдмаршал Кутузов не имеет сам тех чувств в отношении к Бонапарте и к характеру сей войны, которыми преисполнен Император.
Его лета и состояние здоровья не делают его способным к производству быстрой кампании, а его дряхлость всегда будет более или менее склонять его к желанию мира.
Если мне возможно будет уведомить вас сего ж вечера о последствии посылки князя Волконского, я это исполню; но вероятно, что я не буду иметь к тому случая при настоящем отправлении, которое уже готово.
Французские пленные сказывают, что Бонапарте обещал открыть переговоры о мире»
Вильсон, письмо М.С. Воронцову от 5 октября: «Любезный Воронцов! …Неприятель, встревоженный все возрастающими трудностями, равно как и увеличивающейся нашей силой и уверенностью, прибегнул к предложениям о перемирии. Лористон явился главным посредником в этом деле. Маршал хотел встретиться на аванпостах, но я решительно воспротивился таковому изъявлению услужливости, в чем меня поддержали герцог Мекленбургский и принц Ольд<енбургский>. Князь Волконский прежде всего пожелал узнать, в чем состоит его [Лористона] дело, и, когда сей последний объявил, что имеет сообщить нечто важное для личного сведения маршалу, то и был принят ночью в главной квартире и тогда же вручил письмо Бонапарта, в котором содержалась просьба оказать доверие всему, что скажет его генерал-адъютант касательно важных дел, и завершилось оно самой унизительной лестью маршалу».
Вильсон, письмо неизвестному лицу от 7 октября: «На другой день [5 октября] поутру Бонапарте прислал письмо о дозволении, чтобы генерал-адъютант его мог прибыть в главную квартиру для переговоров с фельдмаршалом Кутузовым о важных предметах. Прежде нежели я узнал о прибытии парламентера, фельдмаршал отвечал, что сам приедет на встречу к нему на передовые посты; однако ж на сильные мои представления о непристойных и вредных последствиях такого поступка, доказавшего бы большее желание войти в переговоры с неприятелем, причем представления мои подкрепляемы были герцогом Виртембергским и принцем Ольденбургским, фельдмаршал согласился послать князя Волконского на передовые посты. Князь поехал на встречу к генералу Лористону, который объявил ему, что имеет сообщить лично фельдмаршалу о важных предметах, а потому и положено, что генерал Лористон прибудет ночью в здешнюю главную квартиру для свидания с фельдмаршалом».