М.Покровский. Исторические задачи (1915 г.)
В настоящее время едва ли нужно доказывать читателю, что война между Россией, с одной стороны, Германией и Австрией, с другой, ведется из-за турецкого наследства. Вначале, до выступления Турции, эта простая истина была закутана, отчасти сознательно, отчасти по неразумию, всякого рода высоко-патриотическими (а иногда и высоко-марксистскими) соображениями. Теперь она сбрасывает с себя один покров за другим, возвращаясь к естественному состоянию всякой истины - полной наготе. Эта последняя принимает иногда даже чересчур обывательский характер, напоминая не столько об античной статуе, сколько о русской бане: какой-то добрый профессор мечтает уже, каких превосходных дач можно настроить между Батумом и Трапезундом... Да, конечно, строить рано, да и не сезон: кто в декабре думает о даче? Но разобраться в «исторических задачах России на Черном море» - самое время. Широкая публика, безразличия оттенков, принимает «задачи» en bloc: как же не иметь ключей от собственного дома! Проливы необходимы России - без этого невозможно развитие русского капитализма. А как же удержать проливы, не владея Константинополем? А при Константинополе необходим и некоторый Hinterland, говоря на языке врагов свободы и цивилизации. Дело ясно: Дарданеллы, Босфор, Царьград, Малая Азия, вся или отчасти, должны быть русскими.
Такое суммарное представление, подобно кучами «кухонных остатков», столь много послуживших доисторической археологии, соединяет в одно целое напластования весьма различных эпох. Причем, как и в кухонных остатках, в нижнем ярусе мы можем найти предмет, случайно провалившийся из самого верхнего. С первого взгляда может показаться, что наиболее архаической из всех возможных мотивировок завоевания Царьграда является религиозная: водружение креста на Св. Софии. Это, казалось бы, самая древняя из «задач», завещанная современной России еще московской Русью. На самом деле, если мы возьмем русско-турецкие отношения московской эпохи, как они действительно происходили, мы не найдем почти никаких следов этой «задачи». Несмотря на постоянные подталкивания в этом направлении с Запада (со стороны римского папы и германского императора - тогда главы еще «Священной, римской империи»), проект завоевания Царъграда сколько-нибудь серьезно ставился за всю эту эпоху только один раз: когда на московском престоле сидел «еретик и растрига», ученик ариан и иезуитов, Димитрий (1). Истинно-православные московские государи были на это ухо глухи. Причины ве приходится долго искать. Это - с нашей, современной, точки зрения. Константинополь пал 30 мая 1453 года: в глазах благочестивых москвичей он пал 14 годами раньше, когда константинопольская церковь признала над собой главенство папы (т. наз. Флорентийская уния 1439 года). Материальная гибель византийской империи была лишь логическим последствием ее морального падения. С 1439 года центром вселенского православия стал «Третий Рим» - Москва. От «третьего» Рима возвращаться назад ко « второму » было бы приблизительно то же, что искать прошлогоднего снега. Правда, в Константинополе продолжал жить православный патриарх, в пределах турецкой империи оставлен духовный центр православия, Афон с его монастырями, но греческая иерархия отлично уживалась с турецким « игом » (афонские монастыри признали верховенство султана даже раньше падения Константинополя). Приезжая в Москву за милостыней, патриарх и афонские старцы могли видеть на практике московский режим, и это едва ли внушало им особое желание стать непосредственными подданными своего северного покровителя. На словах они непрочь были потосковать о православном государе, на деле они вплоть до XIX столетия оставались лойяльными верноподданными падишаха. Недавняя судьба афонских монахов свидетельствует о несомненной прозорливости их предшественников.
1 В учебниках называемый «Лжедмитрием I». Доказать подлинность его происхождения от Ивана IV, во всяком случае, легче, нежели подлинность происхождения Николая II от бояр Романовых. Последнее недоказуемо абсолютно, тогда как первое лишь относительно - в зависимости от того, какую цену мы будем придавать тому или другому историческому свидетельству.
Чем дальше уходили русские государи от православия, тем большее место в их политике занимал Царьград. Сына патриарха Филарета, благочестивейшего Михаила Федоровича, донские казаки никак не могли втянуть в войну с турками, сколько ни старались. Его внук, Петр I, сделавший из православной литургии «маскарадное действо» и одевавший своего главного шута православным патриархом, вел уже ряд войн с Турцией, не всегда удачных, но иногда весьма решительных (Прутский поход 1711 г.). А при Екатерине II, переписывавшейся с Вольтером и субсидировавшей энциклопедистов, вопрос о водружении креста на Св. Софии стал совсем остро: возникает обширный план восстановления византийской империи с государем из дома Романовых (или Салтыковых - во всяком случае из потомства Екатерины II) во главе. Подкладку этой странной прогрессии - убывающего православия и возрастающего интереса к Св. Софии - не приходится искать: она давно нащупана исторической литературой еще до марксистского периода (1) . Начиная с царствования Петра, русская внешняя политика вдет под знаменем торгового капитализма. Борьба за торговые пути становится в ее центре. Самому Петру пришлось главным образом бороться за северный путь - Балтийское море, но и при нем уже реставрация старого генуэзского пути, через Черное море, - пути, хорошо знакомого московским «гостям сурожанам» времен Дмитрия Донского, - намечалась достаточно явственно. Пока, однако, это был более далекий и кружный путь, с ним можно было подождать. Жгучесть вопросу придала колонизация южно-русских степей. Уже в самом начале этого процесса, в 1760 г., мы слышим жалобы южно-русских помещиков, что им некуда девать своей пшеницы, т. к. у России нет ни одного порта на Черном море. По существу, конечно, пшеницу экспортировать можно была и тогда, но на очень невыгодных условиях. Турки теперь представляются нам народом, экономически необычайно косным и пассивным. Не так было полтораста лет назад. Тогда Турция упорно держалась за монополию плавания по Черному морю; на нем мог развеваться только оттоманский флат - и никакой другой. Турецкие судохозяева не отказывались, конечно, возить и русские товары- их перевозкой они, главным образом, и жили, - но русскому торговому капиталу приходилось делиться барышами с турецким: посредничество обходилось так дорого, что торговля была, в конце концов, «невыгодна». Чтобы заставить турок отказаться от своей монополии, пришлось вести ряд войн. Уже первая, закончившаяся Кучук-Кайнарджийским миром (1774), пробила в турецкой монополии крупную брешь: на Дерном море русский флаг получил равные права с турецким. Но оставался вопрос о свободе плавания в проливах, о доступе к русским теперь гаваням северного берега Черного моря иностранных судов и т. д. Турки отстаивали каждый шаг, толкуя в свою пользу каждую неясную фразу трактатов. Только Адрианопольский мир (1829 г.) окончательно разрешил в русскую пользу всю эту путаницу. Седьмой статьей адрианопольского трактата плавание из Средиземного моря в Черное и обратно было объявлено совершенно свободным для торговых судов всех держав, состоящих в мире с Турцией. Порта раз навсегда обязалась никогда проливов для торгввли не закрывать, с ответственностью за убытки в случае нарушения этого обязательства.
1 См. особенно работу Ульяницкого, Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII в. Если бы книга была напечатана около 1900 года, какой бы крик подняли «объективные» кадетские историки о « подтасовке», «грубой натяжке» и т. д. Но книга вышла в 1883 г.
«Историческая задача», которую теперь вольтижируют перед глазами несколько беззаботной по части истории публики, распространяясь о необходимости для русской торговли «свободного выхода» и т. д., в сущности, была уже вполне удовлетворительно разрешена в 1829 году. Читая адрианопольский трактат, не понимаешь, чего же еще людям нужно? Единственным возражением могло бы быть нарушение турками этого трактата. Но такие нарушения - за исключением случаев русско-турецких войн, начинавшихся в XIX в. всегда по инициативе России и никогда Турции, - бывали весьма редки, это во-первых; а во-вторых, и это зло отнюдь не было неисцелимым. Еще в конце прошлого столетия известный специалист по международному праву, московский профессор Комаровский (октябрист) и его ученик Жихарев выступили с проектом нейтрализации проливов - уподобления их, с точки зрения международного права, Суэцкому каналу. Они не должны были быть объектом блокады, ни в них, ни около них, на известном расстоянии, не должно было допускаться военных действий и так далее. Добиться этого было бы тем легче, что в свободе плавания по Босфору и Дарданеллам заинтересована отнюдь не одна Россия, и даже не больше всего она. Из числа тонн судов, вошедших в константинопольскую гавань в 1909-10 гг., 41,7 проц. носили английский флаг, 17,7 проц. - греческий, 9,2 проц. - австрийский и лишь 7 проц.-русский (итальянцы были заинтересованы немногим менее- на их долю пришлось 5,8 проц. всего тоннажа). Этой линией наименьшого сопротивления русская дипломатия, однако же, явно пренебрегала. С самого начала, когда турки еще и подумать не успели о нарушении адрианопольского договора (едва успели высохнуть его чернила), ею был поставлен совершенно другой, новый вопрос: о свободе прохода русских военных судов через Босфор и Дарданеллы.
В начале 30-х гг. против султана восстал его вассал, паша египетский (знаменитый Магомет-Али, египетский «Петр Великий»). Войска последнего разбили султанскую армию в Сирии и через Малую Азию двигались на Константинополь. Внезапно, с быстротой чисто театрального эффекта, на Босфоре появляется черноморский флот: «царь-рыцарь», Николай Павлович, пришел выручать своего «друга», султана Махмуда. С флотом был, правда, не сам Николай, а только его генералы и адмиралы; но с ними был корпус русского войска немедленно высадившийся на малоазиатском берегу пролива и занявший важнейшие стратегические пункты. Русские офицеры разъезжали по Босфору и'Дарданеллам, делали съемки, намечали места для укреплений, магазинов и т. д. Турки, еще не опомнившиеся от адрианопольского разгрома,- не смели возражать. Они кланялись, благодарили и лишь робко осмеливались намекать, что они не стоят всех этих милостей и забот, что с египетским мятежником султан и сам как-нибудь справится. Николай решил до конца облагодетельствовать не понимающих своей пользы людей. На Дунае начала сосредоточиваться русская армия, которая сухим путем должна была итти охранять Константинополь- по дороге приняв соответствующие охранительные меры по отношению к Шумле, Варне и др. турецким крепостям. В последней степени паники султан поспешил уступить египетскому паше то, чего тот даже и не требовал, только бы устранить всякий предлог для русского вмешательства. Положило конец ему, однако, лишь решительное выступление Англии и Франции (особенно энергично действовала последняя). Поняв, что из-за проливов ему придется воевать с англичанами и французами, и не чувствуя себя еще готовым к этому, Николай уступил. Русские войска ушли с Босфора, но перед отъездом уполномоченный Николая (гр. Орлов) заставил султана подписать так наз. Ункиар-Искелесский договор (1833 г.). В явной части этого документа договаривающиеся стороны гарантировали друг другу неприкосновенность их территорий (при случае и Николай умел быть юмористом). Реальное значение имела секретная статья, которой султан обязывался, по требованию России, закрывать Дарданеллы для иностранных военных судов (читай французских и английских). Чтобы не было сомнения, что к русским военным кораблям это отнюдь не относится, решено было, что плававшая тогда в Архипелаге русская эскадра; торжественно пройдет Дарданеллы и Босфор и вступит в Черное море. Коварство наших противников испортило торжество - русским кораблям пришлось совершить это путешествие весьма скромно, по-оди-ночке и как бы инкогнито.
Но и без эффектного финала политический смысл Ункиар-Искелесской авантюры совершенно ясен. Это была первая (и надолго единственная) попытка России выступить в качестве великой средиземноморской державы. Встретив на своем пути настоящие великие морские державы, она сконфузилась и отступила. На сухом пути ни Англия,, ни даже Франция Николаю не были страшны, но у него еще не было» флота, способного подавить англо-французский. С другой стороны, англо-французское противодействие вызвал именно морской характер русской авантюры: русский флот в Архипелаге, базирующийся на Севастополь и Николаев, недоступные противнику раз Дарданеллы и Босфор в русских руках, был бы хозяином восточной половины Средиземного моря. Эта идея крепко запечатлелась в памяти государственных людей Англии и Франции, и они успокоились не прежде,, чем сама возможная база Средиземно-морского русского флота была разрушена, - не прежде, чем был взят Севастополь (1855 г.). Даже формальная отмена Ункиар-Искелесского договора (в 1837 г.) не успокоила Англии. Не менее ясен и экономический смысл авантюры - он уже был, несколько подробнее, охарактеризован в русской литературе совсем недавно, так что сейчас мы можем ограничиться самым кратким напоминанием: царствование Николая I было первой весной русского мануфактурного капитализма. Стесненный на внутреннем рынке, благодаря крепостному праву туго развивавшемся, он искал рынков внешних и, казалось, находил их в малокультурных областях Западной Азии.. « Нет сомнения, что при настоящем усовершенствовании фабрик и мануфактур изделия наши могут начинать соперничество с инострант-ными, приготовляемыми собственно для азиатского торга», рассуждал) государственный совет Николая I и в 1836 г. Европеец покупать русского товара, конечно, не станет, но азиата, пожалуй, можно соблазнить, особенно, если поставить пушки на Босфоре в удачном месте.
В России экономической базой пирамиды был крепостной мужик: отчего, в pendant к нему, не иметь за границей креаостного покупателя «усовершенствованных» русских ситцев и миткалей? Крепостное хозяйство тогда отлично совместилось бы с успехами русского промышленного капитала.
В цитированной статье «Просвещения» (1) более детально выяснено разительное, до мелочей, сходство ситуаций 1830-х годов, на другой день после разгрома декабристов, и 1910-х годов, на другой день после разгрома русской революции. Тогда дилемма стояла так: или отмена крепостного права, или завоевание новых рынков; теперь- или доведение до конца буржуазной революции, торжество буржуазных отношений в русской деревне, или «Великая Россия», битая внутри, но бьющая снаружи. Тогда, после Севастополя, восторжествовала первая половина дилеммы, теперь, говорят нам, будет как раз наоборот. Товорят, впрочем, также, что цыплят считают по осени, и что кто смеется в пятницу, плачет в воскресенье. Но существенно не то, кто будет смеяться или плакать, важно не плакать или смеяться, а понимать. А для понимания новой «исторической задачи», датирующейся с 1833 г., у нас есть кое-какие данные и теперь. Политические завоевания прочны тогда только, когда они закрепляют экономическое преобладание, достигнутое или определенно наметившееся уже во время мира. В этом сходство завоеваний и революций: и те и другие дают юридическую форму содержанию, имеющемуся в наличности. Что имеет в наличности русский капитал, двигающейся на Турцию? До сих пор Россия ввозила туда, в крупных размерах, сахар (граф Бобринский) и керосин. Но ни русский сахар, благодаря монополии внутри страны продающийся за границей за грош, ни русский керосин, который в Турции всегда будет дешевле американского и лучше румынского, никаких соперников перед собою не имеют, не для них приводится завоевывать рынок. А вот как обстоит дело с теми товарами, которые, по мнению русского государственного совета, были достаточно «усовершенствованы» уже в 1836 г.?
Есть специальное американское исследование о продаже хлопчатобумажных товаров в Турции (2). В имеющихся там статистических таблицах ввоза хлопчатобумажных товаров в Турцию вы найдете разные страны, от Англии, ввозящей ежегодно на 21 милл. долл., до Голландии, ввоз которой не превышает 321 тысяч долл. (второе место после Англии занимает Италия - 3.146 тыс. долл., третье Австрия- 2.645 тыс. д.). Вы не найдете России: она спряталась в куче «всех прочих» стран, вместе ввозящих менее, чем на 1 милл. долл. И только в специальной таблице ввоза пряжи вы отыщите и Россию, со скромною цифрою - 3 тыс. долл.
1 «Просвещение» 1915 г., январь - «Русский империализм в прошлом и настоящем ».
2 Clark, Coton textile Trade in Turkisch empire, Washington 1908.
Так обстояли дела менее 10 лет назад (цифры относятся к 1906 г.). С тех пор русский ввоз вырос, но дожидаться, пока он, естественным путем, догонит Англию или хотя бы обгонит Италию, пришлось бы довольно долго. Но если глупый азиат не видит преимущества русского ситца перед английским или итальянским, его можно заставить покупать русский ситец, загнав его штыком в русскую таможенную черту. Только вот, как отнесутся к этому англичане и итальянцы? Это во-первых. А во-вторых, зачем же-говорить о ключах от собственного дома, когда дело явно идет о взломе чужого сундука?
№ 95 и 96 «Голос. «Париж, 4 января 1915 г.
Приводится по книге - М.Покровский. Империалистская война. Сборник статей 1915-1930, 1931 г.
Такое суммарное представление, подобно кучами «кухонных остатков», столь много послуживших доисторической археологии, соединяет в одно целое напластования весьма различных эпох. Причем, как и в кухонных остатках, в нижнем ярусе мы можем найти предмет, случайно провалившийся из самого верхнего. С первого взгляда может показаться, что наиболее архаической из всех возможных мотивировок завоевания Царьграда является религиозная: водружение креста на Св. Софии. Это, казалось бы, самая древняя из «задач», завещанная современной России еще московской Русью. На самом деле, если мы возьмем русско-турецкие отношения московской эпохи, как они действительно происходили, мы не найдем почти никаких следов этой «задачи». Несмотря на постоянные подталкивания в этом направлении с Запада (со стороны римского папы и германского императора - тогда главы еще «Священной, римской империи»), проект завоевания Царъграда сколько-нибудь серьезно ставился за всю эту эпоху только один раз: когда на московском престоле сидел «еретик и растрига», ученик ариан и иезуитов, Димитрий (1). Истинно-православные московские государи были на это ухо глухи. Причины ве приходится долго искать. Это - с нашей, современной, точки зрения. Константинополь пал 30 мая 1453 года: в глазах благочестивых москвичей он пал 14 годами раньше, когда константинопольская церковь признала над собой главенство папы (т. наз. Флорентийская уния 1439 года). Материальная гибель византийской империи была лишь логическим последствием ее морального падения. С 1439 года центром вселенского православия стал «Третий Рим» - Москва. От «третьего» Рима возвращаться назад ко « второму » было бы приблизительно то же, что искать прошлогоднего снега. Правда, в Константинополе продолжал жить православный патриарх, в пределах турецкой империи оставлен духовный центр православия, Афон с его монастырями, но греческая иерархия отлично уживалась с турецким « игом » (афонские монастыри признали верховенство султана даже раньше падения Константинополя). Приезжая в Москву за милостыней, патриарх и афонские старцы могли видеть на практике московский режим, и это едва ли внушало им особое желание стать непосредственными подданными своего северного покровителя. На словах они непрочь были потосковать о православном государе, на деле они вплоть до XIX столетия оставались лойяльными верноподданными падишаха. Недавняя судьба афонских монахов свидетельствует о несомненной прозорливости их предшественников.
1 В учебниках называемый «Лжедмитрием I». Доказать подлинность его происхождения от Ивана IV, во всяком случае, легче, нежели подлинность происхождения Николая II от бояр Романовых. Последнее недоказуемо абсолютно, тогда как первое лишь относительно - в зависимости от того, какую цену мы будем придавать тому или другому историческому свидетельству.
Чем дальше уходили русские государи от православия, тем большее место в их политике занимал Царьград. Сына патриарха Филарета, благочестивейшего Михаила Федоровича, донские казаки никак не могли втянуть в войну с турками, сколько ни старались. Его внук, Петр I, сделавший из православной литургии «маскарадное действо» и одевавший своего главного шута православным патриархом, вел уже ряд войн с Турцией, не всегда удачных, но иногда весьма решительных (Прутский поход 1711 г.). А при Екатерине II, переписывавшейся с Вольтером и субсидировавшей энциклопедистов, вопрос о водружении креста на Св. Софии стал совсем остро: возникает обширный план восстановления византийской империи с государем из дома Романовых (или Салтыковых - во всяком случае из потомства Екатерины II) во главе. Подкладку этой странной прогрессии - убывающего православия и возрастающего интереса к Св. Софии - не приходится искать: она давно нащупана исторической литературой еще до марксистского периода (1) . Начиная с царствования Петра, русская внешняя политика вдет под знаменем торгового капитализма. Борьба за торговые пути становится в ее центре. Самому Петру пришлось главным образом бороться за северный путь - Балтийское море, но и при нем уже реставрация старого генуэзского пути, через Черное море, - пути, хорошо знакомого московским «гостям сурожанам» времен Дмитрия Донского, - намечалась достаточно явственно. Пока, однако, это был более далекий и кружный путь, с ним можно было подождать. Жгучесть вопросу придала колонизация южно-русских степей. Уже в самом начале этого процесса, в 1760 г., мы слышим жалобы южно-русских помещиков, что им некуда девать своей пшеницы, т. к. у России нет ни одного порта на Черном море. По существу, конечно, пшеницу экспортировать можно была и тогда, но на очень невыгодных условиях. Турки теперь представляются нам народом, экономически необычайно косным и пассивным. Не так было полтораста лет назад. Тогда Турция упорно держалась за монополию плавания по Черному морю; на нем мог развеваться только оттоманский флат - и никакой другой. Турецкие судохозяева не отказывались, конечно, возить и русские товары- их перевозкой они, главным образом, и жили, - но русскому торговому капиталу приходилось делиться барышами с турецким: посредничество обходилось так дорого, что торговля была, в конце концов, «невыгодна». Чтобы заставить турок отказаться от своей монополии, пришлось вести ряд войн. Уже первая, закончившаяся Кучук-Кайнарджийским миром (1774), пробила в турецкой монополии крупную брешь: на Дерном море русский флаг получил равные права с турецким. Но оставался вопрос о свободе плавания в проливах, о доступе к русским теперь гаваням северного берега Черного моря иностранных судов и т. д. Турки отстаивали каждый шаг, толкуя в свою пользу каждую неясную фразу трактатов. Только Адрианопольский мир (1829 г.) окончательно разрешил в русскую пользу всю эту путаницу. Седьмой статьей адрианопольского трактата плавание из Средиземного моря в Черное и обратно было объявлено совершенно свободным для торговых судов всех держав, состоящих в мире с Турцией. Порта раз навсегда обязалась никогда проливов для торгввли не закрывать, с ответственностью за убытки в случае нарушения этого обязательства.
1 См. особенно работу Ульяницкого, Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII в. Если бы книга была напечатана около 1900 года, какой бы крик подняли «объективные» кадетские историки о « подтасовке», «грубой натяжке» и т. д. Но книга вышла в 1883 г.
«Историческая задача», которую теперь вольтижируют перед глазами несколько беззаботной по части истории публики, распространяясь о необходимости для русской торговли «свободного выхода» и т. д., в сущности, была уже вполне удовлетворительно разрешена в 1829 году. Читая адрианопольский трактат, не понимаешь, чего же еще людям нужно? Единственным возражением могло бы быть нарушение турками этого трактата. Но такие нарушения - за исключением случаев русско-турецких войн, начинавшихся в XIX в. всегда по инициативе России и никогда Турции, - бывали весьма редки, это во-первых; а во-вторых, и это зло отнюдь не было неисцелимым. Еще в конце прошлого столетия известный специалист по международному праву, московский профессор Комаровский (октябрист) и его ученик Жихарев выступили с проектом нейтрализации проливов - уподобления их, с точки зрения международного права, Суэцкому каналу. Они не должны были быть объектом блокады, ни в них, ни около них, на известном расстоянии, не должно было допускаться военных действий и так далее. Добиться этого было бы тем легче, что в свободе плавания по Босфору и Дарданеллам заинтересована отнюдь не одна Россия, и даже не больше всего она. Из числа тонн судов, вошедших в константинопольскую гавань в 1909-10 гг., 41,7 проц. носили английский флаг, 17,7 проц. - греческий, 9,2 проц. - австрийский и лишь 7 проц.-русский (итальянцы были заинтересованы немногим менее- на их долю пришлось 5,8 проц. всего тоннажа). Этой линией наименьшого сопротивления русская дипломатия, однако же, явно пренебрегала. С самого начала, когда турки еще и подумать не успели о нарушении адрианопольского договора (едва успели высохнуть его чернила), ею был поставлен совершенно другой, новый вопрос: о свободе прохода русских военных судов через Босфор и Дарданеллы.
В начале 30-х гг. против султана восстал его вассал, паша египетский (знаменитый Магомет-Али, египетский «Петр Великий»). Войска последнего разбили султанскую армию в Сирии и через Малую Азию двигались на Константинополь. Внезапно, с быстротой чисто театрального эффекта, на Босфоре появляется черноморский флот: «царь-рыцарь», Николай Павлович, пришел выручать своего «друга», султана Махмуда. С флотом был, правда, не сам Николай, а только его генералы и адмиралы; но с ними был корпус русского войска немедленно высадившийся на малоазиатском берегу пролива и занявший важнейшие стратегические пункты. Русские офицеры разъезжали по Босфору и'Дарданеллам, делали съемки, намечали места для укреплений, магазинов и т. д. Турки, еще не опомнившиеся от адрианопольского разгрома,- не смели возражать. Они кланялись, благодарили и лишь робко осмеливались намекать, что они не стоят всех этих милостей и забот, что с египетским мятежником султан и сам как-нибудь справится. Николай решил до конца облагодетельствовать не понимающих своей пользы людей. На Дунае начала сосредоточиваться русская армия, которая сухим путем должна была итти охранять Константинополь- по дороге приняв соответствующие охранительные меры по отношению к Шумле, Варне и др. турецким крепостям. В последней степени паники султан поспешил уступить египетскому паше то, чего тот даже и не требовал, только бы устранить всякий предлог для русского вмешательства. Положило конец ему, однако, лишь решительное выступление Англии и Франции (особенно энергично действовала последняя). Поняв, что из-за проливов ему придется воевать с англичанами и французами, и не чувствуя себя еще готовым к этому, Николай уступил. Русские войска ушли с Босфора, но перед отъездом уполномоченный Николая (гр. Орлов) заставил султана подписать так наз. Ункиар-Искелесский договор (1833 г.). В явной части этого документа договаривающиеся стороны гарантировали друг другу неприкосновенность их территорий (при случае и Николай умел быть юмористом). Реальное значение имела секретная статья, которой султан обязывался, по требованию России, закрывать Дарданеллы для иностранных военных судов (читай французских и английских). Чтобы не было сомнения, что к русским военным кораблям это отнюдь не относится, решено было, что плававшая тогда в Архипелаге русская эскадра; торжественно пройдет Дарданеллы и Босфор и вступит в Черное море. Коварство наших противников испортило торжество - русским кораблям пришлось совершить это путешествие весьма скромно, по-оди-ночке и как бы инкогнито.
Но и без эффектного финала политический смысл Ункиар-Искелесской авантюры совершенно ясен. Это была первая (и надолго единственная) попытка России выступить в качестве великой средиземноморской державы. Встретив на своем пути настоящие великие морские державы, она сконфузилась и отступила. На сухом пути ни Англия,, ни даже Франция Николаю не были страшны, но у него еще не было» флота, способного подавить англо-французский. С другой стороны, англо-французское противодействие вызвал именно морской характер русской авантюры: русский флот в Архипелаге, базирующийся на Севастополь и Николаев, недоступные противнику раз Дарданеллы и Босфор в русских руках, был бы хозяином восточной половины Средиземного моря. Эта идея крепко запечатлелась в памяти государственных людей Англии и Франции, и они успокоились не прежде,, чем сама возможная база Средиземно-морского русского флота была разрушена, - не прежде, чем был взят Севастополь (1855 г.). Даже формальная отмена Ункиар-Искелесского договора (в 1837 г.) не успокоила Англии. Не менее ясен и экономический смысл авантюры - он уже был, несколько подробнее, охарактеризован в русской литературе совсем недавно, так что сейчас мы можем ограничиться самым кратким напоминанием: царствование Николая I было первой весной русского мануфактурного капитализма. Стесненный на внутреннем рынке, благодаря крепостному праву туго развивавшемся, он искал рынков внешних и, казалось, находил их в малокультурных областях Западной Азии.. « Нет сомнения, что при настоящем усовершенствовании фабрик и мануфактур изделия наши могут начинать соперничество с инострант-ными, приготовляемыми собственно для азиатского торга», рассуждал) государственный совет Николая I и в 1836 г. Европеец покупать русского товара, конечно, не станет, но азиата, пожалуй, можно соблазнить, особенно, если поставить пушки на Босфоре в удачном месте.
В России экономической базой пирамиды был крепостной мужик: отчего, в pendant к нему, не иметь за границей креаостного покупателя «усовершенствованных» русских ситцев и миткалей? Крепостное хозяйство тогда отлично совместилось бы с успехами русского промышленного капитала.
В цитированной статье «Просвещения» (1) более детально выяснено разительное, до мелочей, сходство ситуаций 1830-х годов, на другой день после разгрома декабристов, и 1910-х годов, на другой день после разгрома русской революции. Тогда дилемма стояла так: или отмена крепостного права, или завоевание новых рынков; теперь- или доведение до конца буржуазной революции, торжество буржуазных отношений в русской деревне, или «Великая Россия», битая внутри, но бьющая снаружи. Тогда, после Севастополя, восторжествовала первая половина дилеммы, теперь, говорят нам, будет как раз наоборот. Товорят, впрочем, также, что цыплят считают по осени, и что кто смеется в пятницу, плачет в воскресенье. Но существенно не то, кто будет смеяться или плакать, важно не плакать или смеяться, а понимать. А для понимания новой «исторической задачи», датирующейся с 1833 г., у нас есть кое-какие данные и теперь. Политические завоевания прочны тогда только, когда они закрепляют экономическое преобладание, достигнутое или определенно наметившееся уже во время мира. В этом сходство завоеваний и революций: и те и другие дают юридическую форму содержанию, имеющемуся в наличности. Что имеет в наличности русский капитал, двигающейся на Турцию? До сих пор Россия ввозила туда, в крупных размерах, сахар (граф Бобринский) и керосин. Но ни русский сахар, благодаря монополии внутри страны продающийся за границей за грош, ни русский керосин, который в Турции всегда будет дешевле американского и лучше румынского, никаких соперников перед собою не имеют, не для них приводится завоевывать рынок. А вот как обстоит дело с теми товарами, которые, по мнению русского государственного совета, были достаточно «усовершенствованы» уже в 1836 г.?
Есть специальное американское исследование о продаже хлопчатобумажных товаров в Турции (2). В имеющихся там статистических таблицах ввоза хлопчатобумажных товаров в Турцию вы найдете разные страны, от Англии, ввозящей ежегодно на 21 милл. долл., до Голландии, ввоз которой не превышает 321 тысяч долл. (второе место после Англии занимает Италия - 3.146 тыс. долл., третье Австрия- 2.645 тыс. д.). Вы не найдете России: она спряталась в куче «всех прочих» стран, вместе ввозящих менее, чем на 1 милл. долл. И только в специальной таблице ввоза пряжи вы отыщите и Россию, со скромною цифрою - 3 тыс. долл.
1 «Просвещение» 1915 г., январь - «Русский империализм в прошлом и настоящем ».
2 Clark, Coton textile Trade in Turkisch empire, Washington 1908.
Так обстояли дела менее 10 лет назад (цифры относятся к 1906 г.). С тех пор русский ввоз вырос, но дожидаться, пока он, естественным путем, догонит Англию или хотя бы обгонит Италию, пришлось бы довольно долго. Но если глупый азиат не видит преимущества русского ситца перед английским или итальянским, его можно заставить покупать русский ситец, загнав его штыком в русскую таможенную черту. Только вот, как отнесутся к этому англичане и итальянцы? Это во-первых. А во-вторых, зачем же-говорить о ключах от собственного дома, когда дело явно идет о взломе чужого сундука?
№ 95 и 96 «Голос. «Париж, 4 января 1915 г.
Приводится по книге - М.Покровский. Империалистская война. Сборник статей 1915-1930, 1931 г.