М.Покровский. "Царская Россия и война зимою 1914-1915 гг." (1)
К 140-летию со д.р. Михаила Покровского и 90-летию окончания Первой мировой войны выкладываю статью "Царская Россия и война зимою 1914-1915 г. (К подготовке секретного соглашения о Константинополе и проливах)" из книги историка "Империалистская война. Сборник статей 1915-1930" ( издание 2-е, дополненное, 1931 г)
В читающей публике очень распространено убеждение, будто, раз начались военные действия, дипломатам остается укладывать чемоданы и ехать в отпуск. Вместо «нот» стороны начинают обмениваться артиллерийскими снарядами, и «внешние сношения» отражаются только в реляциях о военных действиях.
Представление это свидетельствует лишь о наивности публики, воображающей, что дипломатическая бутафория, «ноты», приемы послов и т. п. - это и есть настоящая «внешняя политика», тогда как в действительности внешняя политика делается в стороне от нескромных глаз, в тиши дипломатических кабинетов. И в этих кабинетах гром орудий не только не заглушает обычной работы, а, наоборот, делает ее напряженной и энергичной как никогда. Параллельно сражениям, о которых повествуют «реляции» (потеперешнему « сводки ») всякая война дает длинную нить дипломатических шахматных ходов той и другой стороны, при чем шахматницей служат обыкновенно кабинеты нейтральных держав, а если война ведется не отдельными странами, а союзами стран, то и кабинеты союзников.
Война 1914-1918 гг. в этом отношении ничем ни отличалась от других войн буржуазного мира. И у нее были две стороны: всем видная- чисто военная (1) и никому не видная - дипломатическая. История этой военной дипломатии, когда она будет написана, представит собою книгу, ничуть не менее интересную, чем история стратегии и тактики империалистской войны. Нижеследующее изложение дает набросок только одной из глав этой книги, той главы, которую можно назвать «предисторией соглашения о проливах в марте 1915 г.». Набросок и в этой части, заранее признаемся, не полный, но кое-какие весьма любопытные шахматные ходы он все же намечает.
1 августа перед царской дипломатией стояла задача, которая была, пожалуй, сложнее всего, что ей приходилось проделать, создавая войну (2).
1 «Видная», впрочем, довольно условно, ибо, как известно, старого обычая помещать в газетах «реляции» держались только немцы, их противники ограничивались столь лаконическими «сводками», что понять, что делается на театре войны, было очень трудно.
2 См. статью «Как возникла мировая война», стр. 111 настоящего сборника.
Война велась из-за Константинополя и проливов, а Турция не воевала, - мало того: была опасность, что она сделается союзницей.
Чтобы оценить весь трагизм положения Сазонова, положения, отразившегося в нижепечатаемых - целиком впервые - телеграммах русского посла в Константинополе, нужно вернуться на минуту к моменту «зачатия войны», к осени 1913 года. 23 ноября ст. стиля Сазонов представил Николаю записку (1), где, впервые после неудачной попытки Извольского в 1908 г. (2), вопрос о захвате проливов ставится официально и »полне практически. Охарактеризировав настроение, сложившееся у европейских кабинетов под впечатлением только-что разыгравшихся балканских войн, Сазонов продолжает: «В связи с таким настроением все великие державы без исключения учитывают уже теперь возможность окончательного распадения Оттоманской империи и задаются вопросом о заблаговременном обеспечении своих прав и интересов в различных областях Малой Азии, стремятся создать и упрочить основания политических притязаний в будущем дележе Оттоманской империи».
Для России «притязания» в первую голову заключались, конечно, в «ключах от собственного дома». «Сомнение в прочности и долговечности Турции связано для нас с постановкой исторического вопроса о проливах и оценкой всего значения их для нас с политической и экономической точек зрения».
Дальни? дается характеристика значения « проливов » для России,- характеристика, настолько полно и откровенно рисующая вожделения российского империализма, что ее стоит привести целиком: «Согласно объяснительной записке министра финансов к проекту государственной росписи доходов и расходов на 1914 год, торговый баланс России в 1912 году был на 100 миллионов менее в сравнении с средним активным сальдо за предыдущие три года. Причиной этого министерство признает недостаточно удовлетворительную реализацию урожая; затруднение в вывозе хлеба, помимо стихийных причин, произошло вследствие временного закрытия Дарданелл для торговых судов всех наций. В связи с этим весною последовало такое повышение Государственным Банком учета на 1/2 % для трехмесячных векселей. Таким образом, временное закрытие проливов отразилось на всей экономической жизни страны, лишний раз подчеркивая все первостепенное для нас значение этого вопроса. Если теперь осложнения в Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России? И для этого не нужно, чтобы государство, владеющее проливами, обладало само по себе силою великой державы. Оно неизбежно приобретает эту силу, обосновавшись на проливах, из-за исключительных географических условий. В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах. Вследствие этого государство, заменившее Турцию на берегах проливов, по всем вероятиям будет стремиться пойти по дорогам, проторенным в былое время турками.
1 См. приложение № 1.
2 См. «Три совещания», стр. 94 настоящего сборника.
Выше указано было на недопустимость для нас такого рода чуждого завладения проливами с экономической точки зрения. Но не представляется ли это столь же мало допустимым и с точки зрения - политической? Не создают ли указанные выше тенденции к гегемонии на Балканах и проникновению в Малую Азию неизбежность резкого антагонизма между всяким новым государством, которое стало бы на место Турции, и Россией?...».
Даже в секретных записках царю - официальных - приходилось выдерживать ((оборонческий» стиль и говорить о «другой державе, которая могла бы и т.д.», тогда как по существу дела все выгоды от «поступательного движения на Малую Азию и для гегемонии на Балканах» оставались на своем месте, если бы проливами владела Россия. И для нее они оставались бы «ключами морей Черного и Средиземного», со всеми остальными последствиями. «Другая держава» была фиговым листком, наклеенным на вожделения царской России, что со всею очевидностью следует из маленького исторического обозрения, следующего немного дальше: «Уже тридцать лет прошло е., того времени, когда державною волею покойного императора Александра III возродился черноморский флот. Около 60 лет прошло со времени появления торгового пароходного движения на Черном море. Оба начинания связаны были с мыслью о мощи России, о возможном утверждении наших интересов на проливах. Сотни миллионов были истрачены на это дело, равно как и на содержание войск Одесского военного округа, призванных к совместным с нашим флотом операциям. Как известно, еще в 1895 году в связи с армянскими избиениями был поставлен вопрос о временном занятии Константинополя нашими войсками с ведома и согласия наиболее опасного из возможных в то время для нас соперников - Англии. От плана этого пришлось отказаться по недостатку транспортных средств и несовершенству сухопутной мобилизации».
Николаю оставалось только итти по стопам своего родителя и осуществить мечту своей юности. Тем более, - тут опять начинала звучать грустная оборонческая флейта, - что коварная Турция явно хлопочет об увеличении своих морских сил. Очевидно, что проекты Извольского и подготовка русского десанта во время первой балканской войны (о чем тут же упоминает Сазонов) не остались совершенно втайне. Турки заказывали за границей все новые и новые броненосцы, я приходилось «притти к заключению, что в период 1914-1916 годов турецкий военный флот будет иметь преобладание над нашим в Черном море по качеству своих судов и силе их артиллерии». «Россия не моя«ет ни допустить в настоящее время морского превосходства Турции в Черном море, ни в будущем остаться безучастной к решению вопроса о проливах. Поручиться за то, что вопрос этот не будет поставлен в недалеком будущем, мы не можем. Следовательно, государственная предусмотрительность требует от нас внимательной подготовки к выступлению, которое может потребоваться. Указанная подготовка не может не носить характера всесторонней планомерной программы с привлечением к работе различных ведомств».
А раз дело дошло уже до столь делового пункта, как «всесторонняя планомерная программа», оборонческие украшения можно было снять. «Указанные вопросы ставят на очередь обсуждение следующих конкретных мероприятий: 1) по ускорению мобилизации достаточно численного десантного корпуса; 2) по оборудованию погребных для сего путей сообщения; 3) по приведению черноморского флота в положение, при коем он превосходил бы силы оттоманского флота и мог бы совместно с армией выполнить задачу прорыва через проливы для их временного или постоянного занятия, если это потребуется; 4) по увеличению наших транспортных средств до размеров, отвечающих потребностям десантной операции». Для этой пели Сазонов и предлагал созвать то совещание, протокол которого целиком напечатан в упоминавшейся выше статье «Вестника Нар. Ком. Ин. Дел». Но он отчетливо видел, что операция в проливах никоим образом не могла бы остаться изолированным действием, с глазу на глаз мея;ду Россией и Турцией: «Повторяя высказанное вначале пожелание о возможно более длительном поддержании status quo, приходится также снова повторить, что вопрос о проливах едва ли может выдвинуться иначе, как в обстановке общеевропейских осложнений».
И вот долгоя«данное « общеевропейское осложнение » было налицо,, а до проливов было все так же далеко... Между тем, в них была вся суть дела. Без участия в войне Турции, и притом против России, игра не стоила свеч. Можно себе представить настроение Сазонова, когда он получил от российского посла в Константинополе Гирса такую телеграмму:
«23 июля/5 августа 1914 года. № 628. Срочно. Прошу срочных указаний. По моему поручению генерал Леонтьев (русский военный агент в Константинополе) посетил сегодня Энвер-пашу, который заявил ему, что мобилизация отнюнь не направлена против России, что если это будет отвечать интересам России и может успокоить ее со стороны кавказской границы, то она (Турция) согласна взять оттуда часть войск из 9-го и 11-го корпусов. Далее он заявил, что Турция сейчас ни с кем не связана и будет действовать сообразно со своими интересами. Если бы Россия пожелада обратить внимание на турецкую армию и использовать ее для своих целей, то он такую комбинацию считает возможной. Эта армия могла бы быть использована Россией как для нейтрализации армии того или иного балканского государства, которое намеревалось бы выступить против России, так и для содействия армиям балканских государств против Австрии, если бы России удалось примирить балканские государства между собой и с Турцией на условиях взаимных уступок. На вопрос генерала Леонтьева, какие именно могли бы быть эти уступки, Энвер ответил, что они могли бы выразиться для Турции в Эгейских островах и в области Западной Фракии, при чем Греция могла бы получить компенсацию в Эпире, Болгария в Македонии, Сербия в Боснии и Герцеговине. На ряд сомнений, выраженных генералом Леонтьевым, Энвер ответил утверждением, что он убежден в возможности такой комбинации с турецкой стороны. К ней с радостью примкнут и правительство, и турецкий народ, раз только будут знать, что она может принести реальные результаты. Генерал Леонтьев просит передать копию этой телеграммы в военное министерство. (Подп.) Гирс».
В «Петрограде» желали получить турецкую столицу, а им предлагали турецкую армию! Но захватить столицу своего союзника, этого даже империалистский кодекс войны не допускал. На первый случай надеялись взять опасное предприятие измором. На телеграмму Гирса Сазонов отвечал: «Считали бы желательным, чтобы генерал Леонтьев продолжал объяснения с Энвер-беем в благожелательном смысле, хотя бы для известного выигрыша времени, избегая каких-либо связывающих заявлений» (телеграмма № 1705, от 24 июля/6 августа). Но Энвер был упрямый турок, а Гире - несколько туповатый дипломатический чиновник, все рассматривающий с высоты своей константинопольской колокольни. Через три дня Сазонов получил от него новую телеграмму, ничуть не более успокоительную.
«Срочная. Прошу срочных распоряжений. Согласно данному поручению телеграммой № 1705, генерал Леонтьев сегодня снова посетил Энвера. Военный министр заявил, что он стоит на прежней точке зрения, т.е. за союз с Россией. Он не скрыл, что может встретить сильную оппозицию в правящих кругах, но надеется ее побороть, тем более, что армия в его руках. Вопреки существующему мнению, Турция еще не связана с «Тройственным союзом»; он знает, что на правительство оказывается сильнейшее давление со стороны немецкого и австрийского (послов). Последние дни начали формулировать свои предложения и болгары, но он убежден, что при конкретной постановке вопроса восторжествуют национальные оттоманские интересы. Военный министр ставит вопрос ясно й коротко: турки убирают с кавказской границы все, что у них есть, с целью дать русским полную гарантию. своих добрых намерений и возвратить с Кавказа большую часть войск на западную границу. Вместе с тем они собирают в ближайший срок сильную армию во Фракии и ставят ее в наше распоряжение с готовностью двинуть ее против любого из балканских государств, в том числе против Болгарии, или совместно с ними против Австрии. В день, когд!а будет, установлено соглашение, он обязуется удалить с турецкой службы всех немецких офицеров. В заключение Энвер-паша ставит условие: возвращение Турции Западной Фракии и Эгейских островов и заключение с Россией оборонительного союза на срок от 5. до 10 лет, дабы Турция могла быть обеспечена от мести своих соседей на Балканском полуострове. Энвер-иаша все время говорил в спокойном и доброжелательном тоне и с большой искренностью, совершенно правильно нарисовав генералу Леонтьеву картину общего политического положения с точки зрения турецких интересов. Вызванный Леонтьевым, он ответил, что он отлично понимает, что Турции и Болгарии придется считаться с ненавистью немцев, но, как он выразился, это обстоятельство не испугает, ибо даже в случав победы немцев им трудно будет причинить ей серьезный вред, так как у них нет общих границ, и он по примеру войны в Ливии знает, какое противодействие может быть организовано против морской экспедиции. Генерал Леонтьев вынес убеждение, что дело может быть сделано, если только решение будет принято немедленно. Вся сила теперь в руках Энвера, тем более, что он только-что назначен главнокомандующим. Генерал Леонтьев, не имея времени шифровать, просит копию этой телеграммы передать в военное министерство. (Подп.) Гире» (телеграмма от 27 июля/9 августа).
Приходилось ставить все точки над i, чтобы даже Гире понял. «Пока не получим ответа из Софии, - телеграфировал Сазонов (№ 1779, от 28 июля/10 августа), - имейте в виду необходимость в переговорах с Энвером выигрыша времени. Имейте в виду, что действий Турции непосредственно против нас мы не опасаемся».
Последние (подчеркнутые - мною - М. П.) строки самому тупому человеку должны быть дать понять, что турецкая армия « Петрограду » отнюдь не нужна, а войну с Турцией там вовсе не рассматривают как особое бедствие. Но Гире и тут ухитрился не понять, чего желает начальство, и продолжал сыпать предложениями турецкого союза, как горохом. За двое суток, 9-10 августа по нов. стилю, Сазонов получил от него одну зд другою три телеграммы. Первая гласила: «Я видел великого визиря, который теперь вполне в курсе объяснений Энвера с генералом Леонтьевым и, повидимому, сочувствует им, хотя официально стоит на почве сохранения полного нейтралитета Турцией, не соглашаясь, что присутствие германских офицеров нарушает этот нейтралитет. Наше свидание происходило до последней поездки генерала .Леонтьева к Энверу, так что я мог сказать великому визирю, что буду ожидать этих объяснений, чтобы по их поводу выслушать и его отзыв». Вторая: «Прошу срочных указаний. Ссылаюсь на телеграмму 650. Почитаю долгом высказать, что нам надлежит немедленно принять предложение Энвера, не входя ни с кем в какие-либо предварительные объяснения, так как время не терпит. Если победа останется за нами, мы всегда сумеем вознаградить и Болгарию, и Грецию. Между тем, наш отказ несомненно и бесповоротно бросит Турцию в объятия наших врагов. Если даже Энвер не вполне искренен, наше согласие выяснит положение, которое в настоящем обостренном фазисе не может не привести к кризису и разрыву».
На другой день пошла третья телеграмма, самая категорическая.
«Срочная. Прошу срочных распоряжений. Ссылаюсь на №1769. Чтобы не вышло недоразумения и чтобы из-за него не было задержки в заключении соглашения, столь важного в политическом отношении в смысле приобретения, может быть, исключительного влияния на Балканском полуострове, почитаю долгом сказать, что вопрос об отводе 9-го и 11-го корпусов выставлен самим Энвером в виде гарантии искренности Турции и сам по себе является побочным. Смею думать, что он мог бы быть решен, как, впрочем, и все остальные вопросы, касающиеся организации и действий турецкой армии, в полном соответствии с указаниями августейшего верховного главнокомандующего. Цель, к которой нам необходимо стремиться, заключается в совершенном устранении навсегда враждебного нам господства Германии в Турции. К достижению этой цели представляется тенерь крайне благоприятный случай. Если мы его выпустим, то бесповоротно бросим Турцию в объятия Германии, которая, даже ослабленная и побежденная, все же будет весьма враждебна нам на Ближнем Востоке. На сегодняшнем дипломатическом приеме великий визирь доверительно высказал мне, что он сочувствует стремлению Энвера сблизиться с нами и готов оказать свое полное содействие быстрому заключению соглашения. Я заметил ему, что лично вполне сочувствую соглашению России с Турцией, но что оценка способа для условий его достижения зависит исключительно от императорского правительства. Я глубоко убежден, что настал исторический момент, когда мы имеем возможность окончательно подчинить себе Турцию и через нее парализовать готовящиеся выступить против нас враждебные нам силы на Балканском полуострове».
Но в «Петрограде» Турция нужна была вовсе не в роли союзницы, хотя бы самой смирной и послушной. Там вообще нужна была не Турция, а Константинополь, а лучшим предлогом его занять была бы война с Турцией. А для этой войны в руках Сазонова был уже великолепный предлопдва германских военных судна, «Гебен» и «Бреслау», пришли в Дарданеллы и не были турками разоружены. Это было посерьезнее пребывания в турецкой армии германских инструкторов, к чему до сих пор привязывался Сазонов. Последний чувствовал теперь под ногами твердую почву, и Гире не получил ни срочных, ни каких бы то ни было указаний по поднятому им вопросу. Вся дальнейшая переписка российского министерства иностранных дел с российским посольством в Константинополе посвящена «Гебену» и «Бреслау». А через пару недель турко-германское соглашение стало совершившимся фактом: «опасность» русско-турецкого союза, который мог бы испортить всю игру, была устранена.
Как видит читатель, диалектика истории принимает иногда самые неожиданные формы, и в русско-германской войне мог быть момент, когда российский министр иностранных дел готов был приветствовать германский броненосец, как своего избавителя. Кстати, приведенная переписка (1) вскрывает нам и секрет несколько неожиданного появления «Гебена» в турецких водах. О борьбе партий в турецком министерстве - за союз с Россией и за союз с Германией - было, разумеется, известно и в германском посольстве. Надо было подкрепить анти-энверовскую сторону и дать перевес немецкой партии. Что это было одновременно выигрышем и для Сазонова, - для немцев было безразлично, ибо, конечно, в центре их внимания стояли не русские вожделения к проливам (им Вильгельм, при известных условиях, не прочь был даже пойти навстречу), а соперничество из-за Турции с Англией. Русско-турецкий союз отдавал в английские руки Багдадскую дорогу - стратегический подступ к Египту и к Индии. Этого несчастья, с немецкой точки зрения, следовало избежать во всяком случае. Появление «Гебена» и «Бреслау» бросило гирю на весы в тот самый момент, когда «русская» чашка начала быстро перетягивать. А что Этому делу, помог и Сазонов, - это была уже добавочная насмешка истории.
Но если инцидент с «Гебеном» «спас» Россию от опасности турецкого союза (и от возможности иметь на один фронт меньше), его оказалось недостаточно, чтобы втянуть Турцию в войну. Чашки весов только уравновесились с легким наклоном в германскую сторону. Шел сентябрь, а Турция все продолжала держать нейтралитет, правда, теперь явно дружественный Германии. И вдруг начала обрисовываться новая опасность - что война кончится вообще без участия Турции. Как же тогда быть с «ключами от собственного дома » ?
1 сентября (2) российский посол в Вашингтоне Бахметев известил свое начальство, что посол германский, Бернсторф, был у Брайана - американского министра иностранных дел в те дни - предлагая, чтобы президент Соединенных штатов Вильсон взял на себя, по примеру Рузвельта во время русско-японской войны, посредничество для начала мирных переговоров между Антантой и Германией с ее союзниками. Свидание было настолько секретное, что даже американская печать ничего о нем не пронюхала3. Но воюющие державы были уже посвящены в дело, и в Вашингтоне имелся даже ответ Франции, звучащий весьма подозрительно: «в принципе желательно было бы прекратить войну, но это возможно только, если условия удовлетворительны и гарантии достаточны». Еще более было подозрительно, что своим союзникам французское правительство этого своего ответа не сообщило,
1 Не вся - я взял лишь важнейшие телеграммы Гирса.
2 Дальше мы берем все числа по новому стилю.
3 См. Приложение
а, наоборот, рассказывало, что оно «отклонило предложение» (телеграмма Крупенского из Рима от того же числа) (1)
Все это было настолько мало удовлетворительно, что « старшина » Антанты, каковым тогда была Англия, решил вмешаться в дело, притом достаточно торжественным образом и в тоне, весьма категорическом. 19 сентября король Георг V призвал к себе русского посла в Лондоне Бенкендорфа и высказал ему свое, английского короля, решительное мнение (2), что «никакой мир невозможен, пока события не позволят навязать (d'imposer, - Бенкендорф, в качестве дипломата классической старой школы, всегда писал свои депеши по-французски) Германии такой мир, который бы закрепил окончательный разгром ее военной гегемонии». «Король мне сказал, - продолжает Бенкендорф, - что его мнение на случай косвенных попыток Америки было бы оставить американские предложения безо всякого ответа, игнорируя их совершенно. Король думает, что союзным правительствам нет никакой надобности даже совещаться (на этот счет): если бы союзные правительства вошли между собою в переговоры, это очень быстро стало бы известно в Берлине и рассматривалось бы там как признак нерешительности и слабости. Король мне сказал, что он хотел совершенно конфиденциально сообщить мне его личное мнение по этому поводу». Но очевидно, что «совершенно конфиденциальное» сообщение имело только физическим слушателем Бенкендорфа, а по существу было обращено к Николаю II. Совершенно естественно, что ответил Георгу V именно последний, и ответил в самом успокоительном духе. Бенкендорфу было сообщено, что на его депеше Николай написал3: «Всецело разделяю каждую мысль короля. Прошу графа Бенкендорфа категорически заверить его величество, что, несмотря ни на какие препятствия или потери, Россия будет бороться с ее противниками до конца» (последние слова подчеркнуты Николаем).
Франция была, таким образом, изолирована в своей слабости, (довольно простительной - Николай еще прочно сидел в Питере, а Георг V в Лондоне, тогда как французское правительство только-что должно было весьма поспешно переехать из Парижа в Бордо), и опасность «преждевременного» прекращения кровопролития была устранена. Окончательно выяснившийся к этому времени неуспех немцев на западном фронте обещал сделать положение достаточно устойчивым. Но в российском министерстве иностранных дел этот Маленький инцидент заставил задуматься, тем более, что в руках этого министерства была перехваченная русским телеграфом депеша Делькассе (4) к Палеологу (5), из которой видно было, что англичане, несмотря на торже-
1 См. Приложение III.
2 См. Приложение IV.
3 См. Приложения V и VI.
4 Французский министр иностранных дел.
5 Французский посол в России.
ственные заявления короля, все же выслушивают американские предложения1. Нежелание обсуждать последние со своими союзниками могло иметь и оборотную сторону... Правда, все это были лишь отдаленные возможности - от личного свидания с Бернсторфом английский посол в Вашингтоне уклонился. Но дипломаты на то и существуют, "чтобы учитывать даже и отдаленные возможности. Совершенно ясно было, что мир так или иначе мог быть заключен раньше, чем «исторические задачи» царской России будут разрешены. Надо было принять меры.
Случайно или нет, но на другой же день после того, как на телеграфе была перехвачена депеша Делькассе (удостоившаяся собственноручной отметки Николая), Палеодога пожелал видеть министр земледелия Кривошеий, - тот самый, что потом был у Врангеля и недавно умер. «По своему личному авторитету и доверию к нему императора, он - настоящий председатель совета министров», - аттестует его Па-леолог в своей депеше Делькассе об этом свидании (тоже перехваченной и потому сохранившейся в архивах русского министерства иностранных дел). Номинальный председатель совета Горемыкин был, как известно, соломенным чучелом на председательском кресле.
Кривошеий пришел, конечно, к Палеологу как частный человек- просто в гости. Разговор был такого свойства, что официально его вести было трудно, как сейчас увидим. «Военные действия,-говорил Кривошеий,- могут длиться еще долго, но может случиться, что по причинам, не относящимся к стратегии, они могут окончиться и довольно скоро. Правительства «Тройственного согласия» не должны допустить, чтобы мирные предложения застали их врасплох; нужно, не теряя слишком много времени, фиксировать общие пожелания».
Таков был первый пункт, точнее - введение к беседе. Второй пункт не был новостью для Палеолога, ибо он повторял лишь то,, что французский посол слышал уже десять дней назад от Сазонова. Но так как читатель этого не слыхал, то нужно на минуту вернуться к другой, тоже перехваченной депеше Палеолога от 14 сентября (3).
В этот день Палеолог тоже имел весьма содержательную беседу, но не с Кривошеиным, а с Сазоновым. Беседа происходила, как видно из сопоставления дат, тотчас же, как только в Петербурге стало известно об американском предложении и о мягкотелости, обнаруженной французами. Соответственно обстановке, Сазонов и беседовал с Пале-ологом не с глазу на глаз, а в присутствии Бьюкенена, английского посла. Последнее заставляет рассматривать сазоновские предложения, как согласованные с англичанами и тем более интересные. Дальше дается в переводе текст основной частя перехваченной депеши.
1 См. Приложение VII.
2 См. Приложение IX.
3 См. Приложение VIII.
«Г. Сазонов нам сообщил в общих чертах, как он понимает то изменения карты Европы, которые были бы в интересах трех союзников (т. е. Англии, России и Франции).
1. Главная цель союзников - сломить могущество Германии и ее претензии на господство военное и политическое.
2. Территориальные изменения должны определяться принципом национальностей.
3. Россия присоединяет к себе нижнее течение Немана и восточную часть Галиции, а к Царству Польскому она присоединяет Восточную Познань, Силезию и западную часть Галиции.
4. Франция получает обратно Эльзас-Лотарингию, прибавив к ней какую хочет (a sa guise) часть рейнской Пруссии и Палатината.
5. Бельгия получит существенное расширение своей территории.
6. Шлезвиг-Голштиния возвращается Дании.
7. Восстанавливается Ганноверское королевство.
8. Австрия превращается в тройственную монархию из Австрийской империи, королевства Богемского и королевства Венгерского. Австрийская империя охватит исключительно «наследственные провинции». Богемское королевство включит в себя собственно Богемию, Моравию и Словакию. Венгерское королевство должно будет столковаться с Румынией по поводу Трансильвании.
9. Сербия присоединит к себе Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную Албанию.
10. Болгария получит от Сербии вознаграждение в Македонии.
11. Греция присоединит к себе юг Албании, за исключением Валоны, которая отойдет к Италии.
12. Англия, Франция и Япония разделят между собою германские колонии.
13. Германия и Австрия заплатят военную контрибуцию.
Г. Сазонов очень просил сэра Д. Бьюкенена и меня не придавать никакого официального значения этому «эскизу картины, полотно которой еще не выткано». Но несколько слов, которые он мне шепнул в сторонке, дали мне понять, что он очень желает теперь же познакомить нас со своими идеями и что он более чем когда-либо ценит тесный контакт с нами».
Я нарочно не прерывал этого очаровательного рассказа никакими собственными замечаниями, как ни просились они под перо. В самом деле, разве не великолепен этот вывод из «принципа национальностей», что России следует отдать прусскую Литву? Разве не очаровательно Это празднование буквально и на Антона, и на Онуфрия: Литву беру себе, как император всероссийский, а Познань и Западную Галицию как «царь польский»? И не один ли восторг этот, опять-таки во имя «принципа национальностей», раздел Германии - столь наглый, что его убоялся даже Версаль после полного разгрома империи Вильгельма? Вполне очевидно, что Сазонов не менее английского короля боялся мира и потому манил французов такими перспективами, на осуществление которых в сентябре 1914 г. не могло быть никаких разумных надежд. И вполне очевидно также, что при Бьюкенене он чего-то не договаривал и что с Палеологом предполагался какой-то еще более конфиденциальный разговор. Вести этот разговор и пришел 25 сентября Кривошеий.
Нарисовав еще раз приятные для французов перспективы совершенного изчезновения Германии с карты Европы (что бы от нее осталось, осуществись на деле пожелания Сазонова?), Кривошоин перешел к самому деликатному пункту разговора - к тому, что Бьюкенену пока не полагалось слышать.
«3. По поводу проливов г. Кривошеий думает, что они должны быть свободны, что турки должны уйти в Азию и что Константинополь должен сделаться нейтральным городом, управляемым на таких же условиях, как Танжер ( В Марокко. Состоит под международным протекторатом.).
«Я выслушал г. Кривошеина, не высказывая своего мнения, за исключением вопроса о Константинополе.-Это, сказал я, - вопрос, который вызовет сильные возражения со стороны Англии».
«Г. Кривошеин спросил меня, знаю ли я что-нибудь о ваших (Делькассе) намерениях. Я ответил, что я их совершенно не знаю. В свою очередь, я его спросил, имел ли он случай изложить свои мысли императору. «Да, вчера (!), - ответил он, - но я вас уверяю, что это всецело мои личные мысли».
Тут сейчас же и обнаружилось, какого плохого дипломата держала Франция в Петербурге в эти решительные дни. Весь смысл визита Кривошеина заключался в том, чтобы столковаться с Францией о Константинополе за спиною англичан. А Палеолог на другой же день, при Сазонове, рассказал обо всем Бьюкенену. Сазонову ничего не оставалось, как сделать «хорошую мину при плохой игре», выдав попутно Кривошеина, с которым он, будто бы, «не вполне согласен». «Но я думаю, как и он, что при заключении мира мы должны раз навсегда обеспечить себе свободный проход через проливы».
«Он продолжал очень твердым тоном: «Турки должны остаться в Константинополе и в окрестностях. Что касается свободы проливов, она должна быть нам гарантирована под тремя условиями: 1) что на берегах Дарданелл не могут воздвигаться никакие укрепления; 2) что полиция в Дарданеллах и Мраморном море должна быть поручена особой комиссии, имеющей в распоряжении морскую силу; 3) что Россия получает морскую стоянку у входа в Босфор, например, в Буюкдере. Этот вопрос имеет для нас жизненный интерес. Откладывать его решение более невозможно».
«Сэр Д. Бьюкенен и я, мы оба вынесли впечатление, что, говоря таким образом, г. Сазонов сообщил нам не простой проект, но решение».
окончание
В читающей публике очень распространено убеждение, будто, раз начались военные действия, дипломатам остается укладывать чемоданы и ехать в отпуск. Вместо «нот» стороны начинают обмениваться артиллерийскими снарядами, и «внешние сношения» отражаются только в реляциях о военных действиях.
Представление это свидетельствует лишь о наивности публики, воображающей, что дипломатическая бутафория, «ноты», приемы послов и т. п. - это и есть настоящая «внешняя политика», тогда как в действительности внешняя политика делается в стороне от нескромных глаз, в тиши дипломатических кабинетов. И в этих кабинетах гром орудий не только не заглушает обычной работы, а, наоборот, делает ее напряженной и энергичной как никогда. Параллельно сражениям, о которых повествуют «реляции» (потеперешнему « сводки ») всякая война дает длинную нить дипломатических шахматных ходов той и другой стороны, при чем шахматницей служат обыкновенно кабинеты нейтральных держав, а если война ведется не отдельными странами, а союзами стран, то и кабинеты союзников.
Война 1914-1918 гг. в этом отношении ничем ни отличалась от других войн буржуазного мира. И у нее были две стороны: всем видная- чисто военная (1) и никому не видная - дипломатическая. История этой военной дипломатии, когда она будет написана, представит собою книгу, ничуть не менее интересную, чем история стратегии и тактики империалистской войны. Нижеследующее изложение дает набросок только одной из глав этой книги, той главы, которую можно назвать «предисторией соглашения о проливах в марте 1915 г.». Набросок и в этой части, заранее признаемся, не полный, но кое-какие весьма любопытные шахматные ходы он все же намечает.
1 августа перед царской дипломатией стояла задача, которая была, пожалуй, сложнее всего, что ей приходилось проделать, создавая войну (2).
1 «Видная», впрочем, довольно условно, ибо, как известно, старого обычая помещать в газетах «реляции» держались только немцы, их противники ограничивались столь лаконическими «сводками», что понять, что делается на театре войны, было очень трудно.
2 См. статью «Как возникла мировая война», стр. 111 настоящего сборника.
Война велась из-за Константинополя и проливов, а Турция не воевала, - мало того: была опасность, что она сделается союзницей.
Чтобы оценить весь трагизм положения Сазонова, положения, отразившегося в нижепечатаемых - целиком впервые - телеграммах русского посла в Константинополе, нужно вернуться на минуту к моменту «зачатия войны», к осени 1913 года. 23 ноября ст. стиля Сазонов представил Николаю записку (1), где, впервые после неудачной попытки Извольского в 1908 г. (2), вопрос о захвате проливов ставится официально и »полне практически. Охарактеризировав настроение, сложившееся у европейских кабинетов под впечатлением только-что разыгравшихся балканских войн, Сазонов продолжает: «В связи с таким настроением все великие державы без исключения учитывают уже теперь возможность окончательного распадения Оттоманской империи и задаются вопросом о заблаговременном обеспечении своих прав и интересов в различных областях Малой Азии, стремятся создать и упрочить основания политических притязаний в будущем дележе Оттоманской империи».
Для России «притязания» в первую голову заключались, конечно, в «ключах от собственного дома». «Сомнение в прочности и долговечности Турции связано для нас с постановкой исторического вопроса о проливах и оценкой всего значения их для нас с политической и экономической точек зрения».
Дальни? дается характеристика значения « проливов » для России,- характеристика, настолько полно и откровенно рисующая вожделения российского империализма, что ее стоит привести целиком: «Согласно объяснительной записке министра финансов к проекту государственной росписи доходов и расходов на 1914 год, торговый баланс России в 1912 году был на 100 миллионов менее в сравнении с средним активным сальдо за предыдущие три года. Причиной этого министерство признает недостаточно удовлетворительную реализацию урожая; затруднение в вывозе хлеба, помимо стихийных причин, произошло вследствие временного закрытия Дарданелл для торговых судов всех наций. В связи с этим весною последовало такое повышение Государственным Банком учета на 1/2 % для трехмесячных векселей. Таким образом, временное закрытие проливов отразилось на всей экономической жизни страны, лишний раз подчеркивая все первостепенное для нас значение этого вопроса. Если теперь осложнения в Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России? И для этого не нужно, чтобы государство, владеющее проливами, обладало само по себе силою великой державы. Оно неизбежно приобретает эту силу, обосновавшись на проливах, из-за исключительных географических условий. В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах. Вследствие этого государство, заменившее Турцию на берегах проливов, по всем вероятиям будет стремиться пойти по дорогам, проторенным в былое время турками.
1 См. приложение № 1.
2 См. «Три совещания», стр. 94 настоящего сборника.
Выше указано было на недопустимость для нас такого рода чуждого завладения проливами с экономической точки зрения. Но не представляется ли это столь же мало допустимым и с точки зрения - политической? Не создают ли указанные выше тенденции к гегемонии на Балканах и проникновению в Малую Азию неизбежность резкого антагонизма между всяким новым государством, которое стало бы на место Турции, и Россией?...».
Даже в секретных записках царю - официальных - приходилось выдерживать ((оборонческий» стиль и говорить о «другой державе, которая могла бы и т.д.», тогда как по существу дела все выгоды от «поступательного движения на Малую Азию и для гегемонии на Балканах» оставались на своем месте, если бы проливами владела Россия. И для нее они оставались бы «ключами морей Черного и Средиземного», со всеми остальными последствиями. «Другая держава» была фиговым листком, наклеенным на вожделения царской России, что со всею очевидностью следует из маленького исторического обозрения, следующего немного дальше: «Уже тридцать лет прошло е., того времени, когда державною волею покойного императора Александра III возродился черноморский флот. Около 60 лет прошло со времени появления торгового пароходного движения на Черном море. Оба начинания связаны были с мыслью о мощи России, о возможном утверждении наших интересов на проливах. Сотни миллионов были истрачены на это дело, равно как и на содержание войск Одесского военного округа, призванных к совместным с нашим флотом операциям. Как известно, еще в 1895 году в связи с армянскими избиениями был поставлен вопрос о временном занятии Константинополя нашими войсками с ведома и согласия наиболее опасного из возможных в то время для нас соперников - Англии. От плана этого пришлось отказаться по недостатку транспортных средств и несовершенству сухопутной мобилизации».
Николаю оставалось только итти по стопам своего родителя и осуществить мечту своей юности. Тем более, - тут опять начинала звучать грустная оборонческая флейта, - что коварная Турция явно хлопочет об увеличении своих морских сил. Очевидно, что проекты Извольского и подготовка русского десанта во время первой балканской войны (о чем тут же упоминает Сазонов) не остались совершенно втайне. Турки заказывали за границей все новые и новые броненосцы, я приходилось «притти к заключению, что в период 1914-1916 годов турецкий военный флот будет иметь преобладание над нашим в Черном море по качеству своих судов и силе их артиллерии». «Россия не моя«ет ни допустить в настоящее время морского превосходства Турции в Черном море, ни в будущем остаться безучастной к решению вопроса о проливах. Поручиться за то, что вопрос этот не будет поставлен в недалеком будущем, мы не можем. Следовательно, государственная предусмотрительность требует от нас внимательной подготовки к выступлению, которое может потребоваться. Указанная подготовка не может не носить характера всесторонней планомерной программы с привлечением к работе различных ведомств».
А раз дело дошло уже до столь делового пункта, как «всесторонняя планомерная программа», оборонческие украшения можно было снять. «Указанные вопросы ставят на очередь обсуждение следующих конкретных мероприятий: 1) по ускорению мобилизации достаточно численного десантного корпуса; 2) по оборудованию погребных для сего путей сообщения; 3) по приведению черноморского флота в положение, при коем он превосходил бы силы оттоманского флота и мог бы совместно с армией выполнить задачу прорыва через проливы для их временного или постоянного занятия, если это потребуется; 4) по увеличению наших транспортных средств до размеров, отвечающих потребностям десантной операции». Для этой пели Сазонов и предлагал созвать то совещание, протокол которого целиком напечатан в упоминавшейся выше статье «Вестника Нар. Ком. Ин. Дел». Но он отчетливо видел, что операция в проливах никоим образом не могла бы остаться изолированным действием, с глазу на глаз мея;ду Россией и Турцией: «Повторяя высказанное вначале пожелание о возможно более длительном поддержании status quo, приходится также снова повторить, что вопрос о проливах едва ли может выдвинуться иначе, как в обстановке общеевропейских осложнений».
И вот долгоя«данное « общеевропейское осложнение » было налицо,, а до проливов было все так же далеко... Между тем, в них была вся суть дела. Без участия в войне Турции, и притом против России, игра не стоила свеч. Можно себе представить настроение Сазонова, когда он получил от российского посла в Константинополе Гирса такую телеграмму:
«23 июля/5 августа 1914 года. № 628. Срочно. Прошу срочных указаний. По моему поручению генерал Леонтьев (русский военный агент в Константинополе) посетил сегодня Энвер-пашу, который заявил ему, что мобилизация отнюнь не направлена против России, что если это будет отвечать интересам России и может успокоить ее со стороны кавказской границы, то она (Турция) согласна взять оттуда часть войск из 9-го и 11-го корпусов. Далее он заявил, что Турция сейчас ни с кем не связана и будет действовать сообразно со своими интересами. Если бы Россия пожелада обратить внимание на турецкую армию и использовать ее для своих целей, то он такую комбинацию считает возможной. Эта армия могла бы быть использована Россией как для нейтрализации армии того или иного балканского государства, которое намеревалось бы выступить против России, так и для содействия армиям балканских государств против Австрии, если бы России удалось примирить балканские государства между собой и с Турцией на условиях взаимных уступок. На вопрос генерала Леонтьева, какие именно могли бы быть эти уступки, Энвер ответил, что они могли бы выразиться для Турции в Эгейских островах и в области Западной Фракии, при чем Греция могла бы получить компенсацию в Эпире, Болгария в Македонии, Сербия в Боснии и Герцеговине. На ряд сомнений, выраженных генералом Леонтьевым, Энвер ответил утверждением, что он убежден в возможности такой комбинации с турецкой стороны. К ней с радостью примкнут и правительство, и турецкий народ, раз только будут знать, что она может принести реальные результаты. Генерал Леонтьев просит передать копию этой телеграммы в военное министерство. (Подп.) Гирс».
В «Петрограде» желали получить турецкую столицу, а им предлагали турецкую армию! Но захватить столицу своего союзника, этого даже империалистский кодекс войны не допускал. На первый случай надеялись взять опасное предприятие измором. На телеграмму Гирса Сазонов отвечал: «Считали бы желательным, чтобы генерал Леонтьев продолжал объяснения с Энвер-беем в благожелательном смысле, хотя бы для известного выигрыша времени, избегая каких-либо связывающих заявлений» (телеграмма № 1705, от 24 июля/6 августа). Но Энвер был упрямый турок, а Гире - несколько туповатый дипломатический чиновник, все рассматривающий с высоты своей константинопольской колокольни. Через три дня Сазонов получил от него новую телеграмму, ничуть не более успокоительную.
«Срочная. Прошу срочных распоряжений. Согласно данному поручению телеграммой № 1705, генерал Леонтьев сегодня снова посетил Энвера. Военный министр заявил, что он стоит на прежней точке зрения, т.е. за союз с Россией. Он не скрыл, что может встретить сильную оппозицию в правящих кругах, но надеется ее побороть, тем более, что армия в его руках. Вопреки существующему мнению, Турция еще не связана с «Тройственным союзом»; он знает, что на правительство оказывается сильнейшее давление со стороны немецкого и австрийского (послов). Последние дни начали формулировать свои предложения и болгары, но он убежден, что при конкретной постановке вопроса восторжествуют национальные оттоманские интересы. Военный министр ставит вопрос ясно й коротко: турки убирают с кавказской границы все, что у них есть, с целью дать русским полную гарантию. своих добрых намерений и возвратить с Кавказа большую часть войск на западную границу. Вместе с тем они собирают в ближайший срок сильную армию во Фракии и ставят ее в наше распоряжение с готовностью двинуть ее против любого из балканских государств, в том числе против Болгарии, или совместно с ними против Австрии. В день, когд!а будет, установлено соглашение, он обязуется удалить с турецкой службы всех немецких офицеров. В заключение Энвер-паша ставит условие: возвращение Турции Западной Фракии и Эгейских островов и заключение с Россией оборонительного союза на срок от 5. до 10 лет, дабы Турция могла быть обеспечена от мести своих соседей на Балканском полуострове. Энвер-иаша все время говорил в спокойном и доброжелательном тоне и с большой искренностью, совершенно правильно нарисовав генералу Леонтьеву картину общего политического положения с точки зрения турецких интересов. Вызванный Леонтьевым, он ответил, что он отлично понимает, что Турции и Болгарии придется считаться с ненавистью немцев, но, как он выразился, это обстоятельство не испугает, ибо даже в случав победы немцев им трудно будет причинить ей серьезный вред, так как у них нет общих границ, и он по примеру войны в Ливии знает, какое противодействие может быть организовано против морской экспедиции. Генерал Леонтьев вынес убеждение, что дело может быть сделано, если только решение будет принято немедленно. Вся сила теперь в руках Энвера, тем более, что он только-что назначен главнокомандующим. Генерал Леонтьев, не имея времени шифровать, просит копию этой телеграммы передать в военное министерство. (Подп.) Гире» (телеграмма от 27 июля/9 августа).
Приходилось ставить все точки над i, чтобы даже Гире понял. «Пока не получим ответа из Софии, - телеграфировал Сазонов (№ 1779, от 28 июля/10 августа), - имейте в виду необходимость в переговорах с Энвером выигрыша времени. Имейте в виду, что действий Турции непосредственно против нас мы не опасаемся».
Последние (подчеркнутые - мною - М. П.) строки самому тупому человеку должны быть дать понять, что турецкая армия « Петрограду » отнюдь не нужна, а войну с Турцией там вовсе не рассматривают как особое бедствие. Но Гире и тут ухитрился не понять, чего желает начальство, и продолжал сыпать предложениями турецкого союза, как горохом. За двое суток, 9-10 августа по нов. стилю, Сазонов получил от него одну зд другою три телеграммы. Первая гласила: «Я видел великого визиря, который теперь вполне в курсе объяснений Энвера с генералом Леонтьевым и, повидимому, сочувствует им, хотя официально стоит на почве сохранения полного нейтралитета Турцией, не соглашаясь, что присутствие германских офицеров нарушает этот нейтралитет. Наше свидание происходило до последней поездки генерала .Леонтьева к Энверу, так что я мог сказать великому визирю, что буду ожидать этих объяснений, чтобы по их поводу выслушать и его отзыв». Вторая: «Прошу срочных указаний. Ссылаюсь на телеграмму 650. Почитаю долгом высказать, что нам надлежит немедленно принять предложение Энвера, не входя ни с кем в какие-либо предварительные объяснения, так как время не терпит. Если победа останется за нами, мы всегда сумеем вознаградить и Болгарию, и Грецию. Между тем, наш отказ несомненно и бесповоротно бросит Турцию в объятия наших врагов. Если даже Энвер не вполне искренен, наше согласие выяснит положение, которое в настоящем обостренном фазисе не может не привести к кризису и разрыву».
На другой день пошла третья телеграмма, самая категорическая.
«Срочная. Прошу срочных распоряжений. Ссылаюсь на №1769. Чтобы не вышло недоразумения и чтобы из-за него не было задержки в заключении соглашения, столь важного в политическом отношении в смысле приобретения, может быть, исключительного влияния на Балканском полуострове, почитаю долгом сказать, что вопрос об отводе 9-го и 11-го корпусов выставлен самим Энвером в виде гарантии искренности Турции и сам по себе является побочным. Смею думать, что он мог бы быть решен, как, впрочем, и все остальные вопросы, касающиеся организации и действий турецкой армии, в полном соответствии с указаниями августейшего верховного главнокомандующего. Цель, к которой нам необходимо стремиться, заключается в совершенном устранении навсегда враждебного нам господства Германии в Турции. К достижению этой цели представляется тенерь крайне благоприятный случай. Если мы его выпустим, то бесповоротно бросим Турцию в объятия Германии, которая, даже ослабленная и побежденная, все же будет весьма враждебна нам на Ближнем Востоке. На сегодняшнем дипломатическом приеме великий визирь доверительно высказал мне, что он сочувствует стремлению Энвера сблизиться с нами и готов оказать свое полное содействие быстрому заключению соглашения. Я заметил ему, что лично вполне сочувствую соглашению России с Турцией, но что оценка способа для условий его достижения зависит исключительно от императорского правительства. Я глубоко убежден, что настал исторический момент, когда мы имеем возможность окончательно подчинить себе Турцию и через нее парализовать готовящиеся выступить против нас враждебные нам силы на Балканском полуострове».
Но в «Петрограде» Турция нужна была вовсе не в роли союзницы, хотя бы самой смирной и послушной. Там вообще нужна была не Турция, а Константинополь, а лучшим предлогом его занять была бы война с Турцией. А для этой войны в руках Сазонова был уже великолепный предлопдва германских военных судна, «Гебен» и «Бреслау», пришли в Дарданеллы и не были турками разоружены. Это было посерьезнее пребывания в турецкой армии германских инструкторов, к чему до сих пор привязывался Сазонов. Последний чувствовал теперь под ногами твердую почву, и Гире не получил ни срочных, ни каких бы то ни было указаний по поднятому им вопросу. Вся дальнейшая переписка российского министерства иностранных дел с российским посольством в Константинополе посвящена «Гебену» и «Бреслау». А через пару недель турко-германское соглашение стало совершившимся фактом: «опасность» русско-турецкого союза, который мог бы испортить всю игру, была устранена.
Как видит читатель, диалектика истории принимает иногда самые неожиданные формы, и в русско-германской войне мог быть момент, когда российский министр иностранных дел готов был приветствовать германский броненосец, как своего избавителя. Кстати, приведенная переписка (1) вскрывает нам и секрет несколько неожиданного появления «Гебена» в турецких водах. О борьбе партий в турецком министерстве - за союз с Россией и за союз с Германией - было, разумеется, известно и в германском посольстве. Надо было подкрепить анти-энверовскую сторону и дать перевес немецкой партии. Что это было одновременно выигрышем и для Сазонова, - для немцев было безразлично, ибо, конечно, в центре их внимания стояли не русские вожделения к проливам (им Вильгельм, при известных условиях, не прочь был даже пойти навстречу), а соперничество из-за Турции с Англией. Русско-турецкий союз отдавал в английские руки Багдадскую дорогу - стратегический подступ к Египту и к Индии. Этого несчастья, с немецкой точки зрения, следовало избежать во всяком случае. Появление «Гебена» и «Бреслау» бросило гирю на весы в тот самый момент, когда «русская» чашка начала быстро перетягивать. А что Этому делу, помог и Сазонов, - это была уже добавочная насмешка истории.
Но если инцидент с «Гебеном» «спас» Россию от опасности турецкого союза (и от возможности иметь на один фронт меньше), его оказалось недостаточно, чтобы втянуть Турцию в войну. Чашки весов только уравновесились с легким наклоном в германскую сторону. Шел сентябрь, а Турция все продолжала держать нейтралитет, правда, теперь явно дружественный Германии. И вдруг начала обрисовываться новая опасность - что война кончится вообще без участия Турции. Как же тогда быть с «ключами от собственного дома » ?
1 сентября (2) российский посол в Вашингтоне Бахметев известил свое начальство, что посол германский, Бернсторф, был у Брайана - американского министра иностранных дел в те дни - предлагая, чтобы президент Соединенных штатов Вильсон взял на себя, по примеру Рузвельта во время русско-японской войны, посредничество для начала мирных переговоров между Антантой и Германией с ее союзниками. Свидание было настолько секретное, что даже американская печать ничего о нем не пронюхала3. Но воюющие державы были уже посвящены в дело, и в Вашингтоне имелся даже ответ Франции, звучащий весьма подозрительно: «в принципе желательно было бы прекратить войну, но это возможно только, если условия удовлетворительны и гарантии достаточны». Еще более было подозрительно, что своим союзникам французское правительство этого своего ответа не сообщило,
1 Не вся - я взял лишь важнейшие телеграммы Гирса.
2 Дальше мы берем все числа по новому стилю.
3 См. Приложение
а, наоборот, рассказывало, что оно «отклонило предложение» (телеграмма Крупенского из Рима от того же числа) (1)
Все это было настолько мало удовлетворительно, что « старшина » Антанты, каковым тогда была Англия, решил вмешаться в дело, притом достаточно торжественным образом и в тоне, весьма категорическом. 19 сентября король Георг V призвал к себе русского посла в Лондоне Бенкендорфа и высказал ему свое, английского короля, решительное мнение (2), что «никакой мир невозможен, пока события не позволят навязать (d'imposer, - Бенкендорф, в качестве дипломата классической старой школы, всегда писал свои депеши по-французски) Германии такой мир, который бы закрепил окончательный разгром ее военной гегемонии». «Король мне сказал, - продолжает Бенкендорф, - что его мнение на случай косвенных попыток Америки было бы оставить американские предложения безо всякого ответа, игнорируя их совершенно. Король думает, что союзным правительствам нет никакой надобности даже совещаться (на этот счет): если бы союзные правительства вошли между собою в переговоры, это очень быстро стало бы известно в Берлине и рассматривалось бы там как признак нерешительности и слабости. Король мне сказал, что он хотел совершенно конфиденциально сообщить мне его личное мнение по этому поводу». Но очевидно, что «совершенно конфиденциальное» сообщение имело только физическим слушателем Бенкендорфа, а по существу было обращено к Николаю II. Совершенно естественно, что ответил Георгу V именно последний, и ответил в самом успокоительном духе. Бенкендорфу было сообщено, что на его депеше Николай написал3: «Всецело разделяю каждую мысль короля. Прошу графа Бенкендорфа категорически заверить его величество, что, несмотря ни на какие препятствия или потери, Россия будет бороться с ее противниками до конца» (последние слова подчеркнуты Николаем).
Франция была, таким образом, изолирована в своей слабости, (довольно простительной - Николай еще прочно сидел в Питере, а Георг V в Лондоне, тогда как французское правительство только-что должно было весьма поспешно переехать из Парижа в Бордо), и опасность «преждевременного» прекращения кровопролития была устранена. Окончательно выяснившийся к этому времени неуспех немцев на западном фронте обещал сделать положение достаточно устойчивым. Но в российском министерстве иностранных дел этот Маленький инцидент заставил задуматься, тем более, что в руках этого министерства была перехваченная русским телеграфом депеша Делькассе (4) к Палеологу (5), из которой видно было, что англичане, несмотря на торже-
1 См. Приложение III.
2 См. Приложение IV.
3 См. Приложения V и VI.
4 Французский министр иностранных дел.
5 Французский посол в России.
ственные заявления короля, все же выслушивают американские предложения1. Нежелание обсуждать последние со своими союзниками могло иметь и оборотную сторону... Правда, все это были лишь отдаленные возможности - от личного свидания с Бернсторфом английский посол в Вашингтоне уклонился. Но дипломаты на то и существуют, "чтобы учитывать даже и отдаленные возможности. Совершенно ясно было, что мир так или иначе мог быть заключен раньше, чем «исторические задачи» царской России будут разрешены. Надо было принять меры.
Случайно или нет, но на другой же день после того, как на телеграфе была перехвачена депеша Делькассе (удостоившаяся собственноручной отметки Николая), Палеодога пожелал видеть министр земледелия Кривошеий, - тот самый, что потом был у Врангеля и недавно умер. «По своему личному авторитету и доверию к нему императора, он - настоящий председатель совета министров», - аттестует его Па-леолог в своей депеше Делькассе об этом свидании (тоже перехваченной и потому сохранившейся в архивах русского министерства иностранных дел). Номинальный председатель совета Горемыкин был, как известно, соломенным чучелом на председательском кресле.
Кривошеий пришел, конечно, к Палеологу как частный человек- просто в гости. Разговор был такого свойства, что официально его вести было трудно, как сейчас увидим. «Военные действия,-говорил Кривошеий,- могут длиться еще долго, но может случиться, что по причинам, не относящимся к стратегии, они могут окончиться и довольно скоро. Правительства «Тройственного согласия» не должны допустить, чтобы мирные предложения застали их врасплох; нужно, не теряя слишком много времени, фиксировать общие пожелания».
Таков был первый пункт, точнее - введение к беседе. Второй пункт не был новостью для Палеолога, ибо он повторял лишь то,, что французский посол слышал уже десять дней назад от Сазонова. Но так как читатель этого не слыхал, то нужно на минуту вернуться к другой, тоже перехваченной депеше Палеолога от 14 сентября (3).
В этот день Палеолог тоже имел весьма содержательную беседу, но не с Кривошеиным, а с Сазоновым. Беседа происходила, как видно из сопоставления дат, тотчас же, как только в Петербурге стало известно об американском предложении и о мягкотелости, обнаруженной французами. Соответственно обстановке, Сазонов и беседовал с Пале-ологом не с глазу на глаз, а в присутствии Бьюкенена, английского посла. Последнее заставляет рассматривать сазоновские предложения, как согласованные с англичанами и тем более интересные. Дальше дается в переводе текст основной частя перехваченной депеши.
1 См. Приложение VII.
2 См. Приложение IX.
3 См. Приложение VIII.
«Г. Сазонов нам сообщил в общих чертах, как он понимает то изменения карты Европы, которые были бы в интересах трех союзников (т. е. Англии, России и Франции).
1. Главная цель союзников - сломить могущество Германии и ее претензии на господство военное и политическое.
2. Территориальные изменения должны определяться принципом национальностей.
3. Россия присоединяет к себе нижнее течение Немана и восточную часть Галиции, а к Царству Польскому она присоединяет Восточную Познань, Силезию и западную часть Галиции.
4. Франция получает обратно Эльзас-Лотарингию, прибавив к ней какую хочет (a sa guise) часть рейнской Пруссии и Палатината.
5. Бельгия получит существенное расширение своей территории.
6. Шлезвиг-Голштиния возвращается Дании.
7. Восстанавливается Ганноверское королевство.
8. Австрия превращается в тройственную монархию из Австрийской империи, королевства Богемского и королевства Венгерского. Австрийская империя охватит исключительно «наследственные провинции». Богемское королевство включит в себя собственно Богемию, Моравию и Словакию. Венгерское королевство должно будет столковаться с Румынией по поводу Трансильвании.
9. Сербия присоединит к себе Боснию, Герцеговину, Далмацию и северную Албанию.
10. Болгария получит от Сербии вознаграждение в Македонии.
11. Греция присоединит к себе юг Албании, за исключением Валоны, которая отойдет к Италии.
12. Англия, Франция и Япония разделят между собою германские колонии.
13. Германия и Австрия заплатят военную контрибуцию.
Г. Сазонов очень просил сэра Д. Бьюкенена и меня не придавать никакого официального значения этому «эскизу картины, полотно которой еще не выткано». Но несколько слов, которые он мне шепнул в сторонке, дали мне понять, что он очень желает теперь же познакомить нас со своими идеями и что он более чем когда-либо ценит тесный контакт с нами».
Я нарочно не прерывал этого очаровательного рассказа никакими собственными замечаниями, как ни просились они под перо. В самом деле, разве не великолепен этот вывод из «принципа национальностей», что России следует отдать прусскую Литву? Разве не очаровательно Это празднование буквально и на Антона, и на Онуфрия: Литву беру себе, как император всероссийский, а Познань и Западную Галицию как «царь польский»? И не один ли восторг этот, опять-таки во имя «принципа национальностей», раздел Германии - столь наглый, что его убоялся даже Версаль после полного разгрома империи Вильгельма? Вполне очевидно, что Сазонов не менее английского короля боялся мира и потому манил французов такими перспективами, на осуществление которых в сентябре 1914 г. не могло быть никаких разумных надежд. И вполне очевидно также, что при Бьюкенене он чего-то не договаривал и что с Палеологом предполагался какой-то еще более конфиденциальный разговор. Вести этот разговор и пришел 25 сентября Кривошеий.
Нарисовав еще раз приятные для французов перспективы совершенного изчезновения Германии с карты Европы (что бы от нее осталось, осуществись на деле пожелания Сазонова?), Кривошоин перешел к самому деликатному пункту разговора - к тому, что Бьюкенену пока не полагалось слышать.
«3. По поводу проливов г. Кривошеий думает, что они должны быть свободны, что турки должны уйти в Азию и что Константинополь должен сделаться нейтральным городом, управляемым на таких же условиях, как Танжер ( В Марокко. Состоит под международным протекторатом.).
«Я выслушал г. Кривошеина, не высказывая своего мнения, за исключением вопроса о Константинополе.-Это, сказал я, - вопрос, который вызовет сильные возражения со стороны Англии».
«Г. Кривошеин спросил меня, знаю ли я что-нибудь о ваших (Делькассе) намерениях. Я ответил, что я их совершенно не знаю. В свою очередь, я его спросил, имел ли он случай изложить свои мысли императору. «Да, вчера (!), - ответил он, - но я вас уверяю, что это всецело мои личные мысли».
Тут сейчас же и обнаружилось, какого плохого дипломата держала Франция в Петербурге в эти решительные дни. Весь смысл визита Кривошеина заключался в том, чтобы столковаться с Францией о Константинополе за спиною англичан. А Палеолог на другой же день, при Сазонове, рассказал обо всем Бьюкенену. Сазонову ничего не оставалось, как сделать «хорошую мину при плохой игре», выдав попутно Кривошеина, с которым он, будто бы, «не вполне согласен». «Но я думаю, как и он, что при заключении мира мы должны раз навсегда обеспечить себе свободный проход через проливы».
«Он продолжал очень твердым тоном: «Турки должны остаться в Константинополе и в окрестностях. Что касается свободы проливов, она должна быть нам гарантирована под тремя условиями: 1) что на берегах Дарданелл не могут воздвигаться никакие укрепления; 2) что полиция в Дарданеллах и Мраморном море должна быть поручена особой комиссии, имеющей в распоряжении морскую силу; 3) что Россия получает морскую стоянку у входа в Босфор, например, в Буюкдере. Этот вопрос имеет для нас жизненный интерес. Откладывать его решение более невозможно».
«Сэр Д. Бьюкенен и я, мы оба вынесли впечатление, что, говоря таким образом, г. Сазонов сообщил нам не простой проект, но решение».
окончание