Империя
Из того что пишется
4.5. Британская и континентальная идентификация. Идеалы русской интеллигенции
Если бы провести анонимное анкетирование русской интеллигенции, что в конце 19 века, что в конце 20 века, что сейчас, а потом обработать результаты, уверен - больше всего на их идеальную страну походила бы Великобритания. И совсем не случайность то, что из века в век именно Лондон становится прибежищем лишних людей России. Лондонград. Почему то не Париж, не Вена. Именно Лондон. Город Герцена и Ленина.
Еще одно - когда мы говорим, что вот, Запад враждебен к нам - мы ошибаемся. Нет никакого Запада. Есть Европа. Континентальная Европа. И мы ее часть. Начиная по крайней мере с Петра I Россия - часть западноевропейского пространства. С особенностями конечно - а где их нет, особенностей. И есть англо-саксонский мир. Совершенно чужой, совершенно другой. Там все другое - начиная от истории и заканчивая краном над раковиной.
О чем это я? А вот о чем - история Франции, типичной и наиболее близкой нам страны. Революция. Вся страна залита кровью. Восстания роялистов. Директория. Наполеон - диктатура, первая общеевропейкая война, залившая кровью теперь уже весь континент. Реставрация. Кровь. Снова скинули короля - кровь, императоры сменяют президентов. Парижская коммуна. Кровь. Первая мировая. Кровь. Вторая мировая. Кровь. Война во Въетнаме, жуткая война в Алжире, попытки военного мятежа. Кровь, кровь, кровь…
Германия. Бисмарковское «железом и кровью». Первая мировая. Кровь. Потом - как будто первой было мало - ни с чем доселе не сравнимый ужас фашизма, истребление целых народов, расовая теория.
Испания. За девятнадцатый век - шесть (!!) революций. В двадцатом веке - гражданская война, по кровопролитности мало на что похожая. Испанский фашизм. В первый год после официального окончания Гражданской войны было убито более ста пятидесяти тысяч человек - франкисты продолжали беспощадную войну против собственного народа. Автор волей случая хорошо знаком с этой войной и ее последствиями - в Испании происходили такие ужасы, перед которыми меркнет даже наследие нашей гражданской войны. Один аристократ, уходя на войну… расстрелял всех крестьян в своем поместье, где они арендовали землю. Похороны Примо да Риверы, убитого в 1930 году - караван правых идет через всю страну. По пути убивают всех встречных. Стреляют по крестьянам, работающим в полях. В каждом городе митинг, на который сгоняют горожан, после митинга правые открывают огонь по людям. Что-то вроде аутодафе - месть всему народу. Чистки в городах, на селе - расстрелы с официальной формулировкой - для снижения численности крестьян, рабочих, шахтеров. Если бы Франко примерно в 41-42 годах не понял, что у Гитлера вряд ли что-то получится, и резко не остановил все это - правые перебили бы полстраны. И они готовы были это сделать - в тех провинциях, где поддерживали республику, правые готовы были истребить все население. После всего наследия 19 века и республики - они реально были готовы истребить весь народ.
На этом зловещем фоне то, что произошло с нами в 1917 году и позже - не кажется чем-то из ряда вон выходящим - обычная часть западноевропейской истории, мрачная и кровавая. Мы Западная Европа - вот с нами это и произошло. Увы.
Но это не снимает вопроса, как мы пошли по этому пути и почему мы по нему пошли.
Поставлю вопрос иначе - а был ли у нас другой путь?
И отвечу на него - да, был.
Как и все европейские страны своего времени -Россия была поставлена перед необходимостью выбора проекта модернизации примерно в 18 веке. Проект модернизации начинается прежде всего с философии, с идеологии (помните сталинское «без теории нам смерть»). Не имея представления о том, кто мы, что мы и куда мы идем - о модернизации говорить нет смысла. Россия такую философию породить не могла (и в том нет ничего стыдного), породить смогли только две ведущие страны своего времени - Франция и Великобритания. В силу многих причин - наша интеллигенция выбрала французский проект. За этот выбор мы расплачиваемся и поныне.
В чем была разница между французским и британским проектом? Ниал Фергюсон. Цивилизация
…Сначала Французская революция была похожа на Английскую: не нашлось только аналога пуританам. Созыв Генеральных штатов позволил недовольным аристократам во главе с графом де Мирабо и маркизом де Лафайетом выразить свое недовольство. Как и в Англии, нижняя палата делала то, что считала нужным. 17 июня 1789 года депутаты третьего сословия объявили себя Национальным собранием. Три дня спустя, собравшись в Зале для игры в мяч, они поклялись не расходиться, пока у Франции не будет конституции. До тех пор это была французская версия английского Долгого парламента. Но когда дело дошло до формулирования новых принципов политической жизни, французы заговорили почти как американцы. На первый взгляд, Декларация прав человека и гражданина 27 августа 1789 года не вызвала бы удивления в Филадельфии:
2. Естественные и неотъемлемые права человека… свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению…
10. Никого нельзя притеснять за его взгляды, включая его религиозные представления…
17. Так как собственность - неприкосновенное и священное право, никто не должен быть лишен ее.
Почему же Эдмунд Берк, начиная со своей пламенной речи 1 февраля 1790 года, яростно выступал против революции?
Французский бунт против мягкой и законной монархии принял характер более издевательский, яростный и оскорбительный, чем если бы народ выступал против узурпатора или самого кровавого тирана. Народ сопротивлялся уступкам. Его удары были направлены против протянутой руки, которая предлагала милость, пощаду и избавление… Успех предопределил наказание. Ниспровергнутые законы, разогнанные суды, бессильная промышленность, издыхающая торговля, неоплаченные долги, народ, доведенный до нищеты, разграбленная церковь, армия и гражданское общество в состоянии анархии, анархия, ставшая государственным устройством, каждое человеческое и божье создание, принесенное в жертву идолу народного доверия, и как следствие - национальное банкротство. Наконец, в довершение всего появляются бумажные деньги, принятые новой, ненадежной, грозящей падением властью; их обращение призвано поддержать великую империю .
Если бы Берк написал это в 1793 году, это было бы банальностью. Но предвидеть развитие событий лишь год спустя после начала революции?
“Общественный договор” (1762) Руссо - одна из самых опасных книг, порожденных западной цивилизацией. Человек, по Руссо, является “благородным дикарем”. Единственная законная власть, которой он подчинится, - “общая воля” народа. Согласно Руссо, она должна стать высшим авторитетом. Судьи и законодатели должны склониться перед ней. Не может быть никаких частных ассоциаций. Не может быть христианства, которое, в конечном счете, подразумевает разделение властей (церковная отделена от светской). Свобода - это, без сомнения, благо. Но добродетель для Руссо важнее. Общая воля должна стать добродетелью в действии. Вот что ужаснуло Берка в Декларации прав человека и гражданина 1789 года:
6. Закон есть выражение общей воли…
10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом…
17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости (курсив мой. - Н. Ф.).
Эти оговорки вызывали у Берка подозрение. Руссоистский примат “общественного порядка” и “общественной необходимости” казался ему зловещим. По мнению Берка, “общая воля” - менее надежный способ выбора правителя, чем наследование, поскольку во втором случае правители с большей вероятностью будут уважать “благородную свободу”, которую Берк предпочитал абстрактной свободе. Третье сословие, согласно Берку, неизбежно будет развращено властью (и “денежными интересами”), в отличие от аристократии, которая обладает независимостью, обеспеченной ее богатством. Берк также понял значение конфискации церковных земель в ноябре 1789 года - одного из первых действительно революционных шагов - и опасность выпуска бумажных ассигнатов, обеспеченных лишь этими конфискованными землями. Он утверждал, что реальный “общественный договор” - это не руссоистский договор между “благородным дикарем” и “всеобщей волей”, но “товарищество” нынешнего и будущих поколений. Удивительно прозорливо Берк выступал против утопизма “профессоров метафизиков”: “В парках их академий в конце каждой аллеи вы не увидите ничего, кроме виселицы” (самое великое пророчество эпохи). Он предупреждал, что нападки на традиционные институты выльются в “отвратительную и мрачную олигархию” и, в конечном счете, в военную диктатуру. И оказался прав.
Конституция, принятая в сентябре 1791 года, гарантировала неприкосновенность собственности, “неприкосновенность и священность” особы “короля французов”, свободу ассоциаций и вероисповедания. В течение двух лет все эти принципы были попраны, начиная с имущественных прав церкви. Свободу ассоциаций нарушил роспуск церковных орденов, гильдий и профессиональных объединений (хотя не политических фракций - те процветали). В августе 1792 года был нарушен привилегированный статус короля, схваченного после штурма Тюильри. Безусловно, Людовик XVI навлек на себя беду неудачной попыткой бежать из Парижа (королевская семья была замаскирована под свиту российской баронессы) к северо восточной границе, в крепость Монмеди, оплот роялистов. После формирования нового, демократического Конвента в сентябре 1792 года цареубийство стало еще вероятнее. Но казнь Людовика XVI 21 января 1793 года имела совсем иные последствия, чем казнь Карла I. В Англии казнь короля явилась финалом гражданской войны, для Франции же она стала лишь увертюрой. Власть перешла через якобинское “Общество друзей конституции” к Коммуне, а после к Комитету общественного спасения и Комитету общественной безопасности Конвента. Не последний раз в западной истории революционеры вооружились новой религией, чтобы ожесточить себя. 10 ноября 1793 года был учрежден культ Разума - первая политическая религия нашего времени, с множеством образов, обрядов и мучеников.
Французская революция была насильственной с самого начала. Штурм ненавистной Бастилии 14 июля 1789 года ознаменовался обезглавливанием коменданта тюрьмы маркиза де Лонэ и парижского городского головы Жака де Флесселя. Неделю спустя погибли генеральный контролер финансов Жозеф Франсуа Фулон и его зять Бертье де Савиньи. В октябре следующего года, когда толпа напала на королевскую семью в Версале, погибло около 100 человек. 1791 год отмечен “днем кинжалов” и резней на Марсовом поле. В сентябре 1792 года около 1400 заключенных роялистов казнили после контрреволюционных выступлений в Бретани, Вандее и Дофине. И все же было необходимо нечто большее, чтобы произвести террор - первую в наше время демонстрацию той мрачной истины, что революции пожирают собственных детей.
Поколение историков, вдохновлявшихся идеями Карла Маркса искало ответ в классовой борьбе. Причины революции искали в неурожаях, растущей цене хлеба и обидах санкюлотов - слоя, при старом режиме наиболее близкого к пролетариату. Но марксистские интерпретации оказались несостоятельными из за многочисленных свидетельств того, что буржуазия не вела классовой войны с аристократией. Скорее это нотабли - отчасти буржуа, отчасти аристократы - совершили революцию. Гораздо более тонкая интерпретация была предложена интеллектуалом аристократом Алексисом де Токвилем, две главные работы которого, “Демократия в Америке” (1835) и “Старый режим и революция” (1856), дают прекрасный ответ на вопрос, почему Франция не стала Америкой. Де Токвиль полагает, что существует 5 фундаментальных отличий между этими обществами и, следовательно, между революциями. Во первых, Франция была централизованным государством, тогда как Америка была по своей природе федерацией, с деятельными ассамблеями и гражданским обществом. Во вторых, французы предпочитали ставить “общую волю” выше буквы закона. Этой тенденции сопротивлялся могущественный цех юристов Америки. В третьих, французские революционеры нападали на религию и церковь, а американское сектантство обеспечило им защиту от светских властей. (Де Токвиль был скептиком, но он лучше многих понимал социальное значение религии.) В четвертых, французы отдали слишком большую власть безответственным интеллектуалам, тогда как в Америке безраздельно властвовали люди практического склада. Наконец, и это наиболее важно для де Токвиля, французы ставили равенство выше свободы. В конечном счете, они предпочли Руссо Локку.
В главе XIII “Демократии в Америке” де Токвиль точно подметил , что
с первого дня своего рождения житель США уясняет, что в борьбе со злом и в преодолении жизненных трудностей нужно полагаться на себя; к властям он относится недоверчиво и с беспокойством, прибегая к их помощи только в том случае, когда совсем нельзя без них обойтись… В Америке свобода создавать политические организации неограниченна… политические объединения, способные пресекать деспотизм партий или произвол правителя, особенно необходимы в странах с демократическим режимом.
Вот эта вот зловещая разница - объясняет слишком многое и в русской революции, и в том скорбном и грешном пути, который мы прошли в девятнадцатом и двадцатом веке - потому что Французская революция была путеводным маяком для многих поколений русской (и не только, немецкой думаю тоже) интеллигенции, и в конце концов, путь этот привел кого в ГУЛАГ, кого в Освенцим. И то, что революция 1917 года привела у нас к году тридцать седьмому - это вряд ли можно назвать исторической случайностью или результатом только злой воли одного человека - Сталина. Сталин, в конце концов, не свалился с Луны - он вырос в том интеллектуальном «бульоне», который варился многими поколениями русской интеллигенции, и свое мировоззрение он мог взять только там - а больше негде было. И именно там, кстати - в отличие от многих других из ЦК большевиков Сталин очень мало бывал за границей, практически не бывал. И все свои идеи, приведшие к строительству тоталитарного государства - он позаимствовал у русских интеллигентов, правда, понял он их по-своему.
Итак, принципиальная разница - если на континенте (а французская революция оказала влияние на весь европейский континент, не на одну лишь Россию) права человека существуют, но могут быть стеснены и даже отменены правами общества - то в англо-саксонской трактовке права человека абсолютны, и не могут быть отменены, сокращены или узурпированы даже в интересах общества. Важнейшая особенность демократии в англо-саксонском мире - права имеют абсолютную гарантию и не могут быть отменены даже общественным большинством.
10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом…
17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости
Вот в эту вот лазейку - общественный порядок и общественная необходимость - и пролезали весь двадцатый век все тираны и диктаторы - Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини и все прочие. Кто определяет, что есть общественный порядок и что есть общественная необходимость? В любом случае от народа кто-то должен выступать. Это либо Конвент, либо Директория - и, в конце концов - мы приходим к узурпации власти и появлению нового Императора. Отца нации, уважаемого высшего руководителя, пожизненного президента, фюрера, генерального секретаря - в современных трактовках. Проблема не в том, как он избирается и сколько времени проводит на своем посту. И проблема не в том, правит ли он один, или как в случае с СССР велика роль коллективного органа - Политбюро. Важно то, что их деятельность не скована законом, они могут сделать что угодно и с кем угодно, оправдывая свои действия общественной необходимостью. Нет таких неотменяемых гарантий, какие ни они, ни общество - не могло бы преступить. В итоге - как показывает опыт французской, а потом и русской и многих других революций - социальное противостояние, дошедшее до определенной точки, вызывает крайнее общественное озлобление, ожесточение, поиск виновных и последовательное лишение их прав, включая и важнейшие - право на жизнь. Постепенно получается так, что не находится больше прав, которые в принципе нельзя отнять. Казнь Людовика XVI, казнь Николая II, расстрелы в подвалах чрезвычаек и ужас Освенцима имеют общую природу - в допускаемой Руссо и континентальными философами возможности лишения прав во имя общественной необходимости. В Великобритании - есть права, которых никак и никого нельзя лишить. Кроме как по закону, который так же - не изменяем.
У России был выбор. У русских мыслителей, русской интеллигенции был выбор. Она его сделала. Мы выбрали Руссо, а не Локка. Целый век с лишним шли по этому пути. Концом пути был ГУЛАГ.
И знаете, что самое в этом отвратительное. Выбрав общественную волю в пику неотчуждаемым правам - сами по себе, поколения русских интеллигентов почему то сбегали в Лондон, а потом и в Нью-Йорк, к тому что они отвергли. И мечтали они - почему то о свободе именно в англо-американской трактовке. То есть выбор они свой сделали - но для нас. Не для себя. И потому - их можно и нужно ненавидеть.
4.5. Британская и континентальная идентификация. Идеалы русской интеллигенции
Если бы провести анонимное анкетирование русской интеллигенции, что в конце 19 века, что в конце 20 века, что сейчас, а потом обработать результаты, уверен - больше всего на их идеальную страну походила бы Великобритания. И совсем не случайность то, что из века в век именно Лондон становится прибежищем лишних людей России. Лондонград. Почему то не Париж, не Вена. Именно Лондон. Город Герцена и Ленина.
Еще одно - когда мы говорим, что вот, Запад враждебен к нам - мы ошибаемся. Нет никакого Запада. Есть Европа. Континентальная Европа. И мы ее часть. Начиная по крайней мере с Петра I Россия - часть западноевропейского пространства. С особенностями конечно - а где их нет, особенностей. И есть англо-саксонский мир. Совершенно чужой, совершенно другой. Там все другое - начиная от истории и заканчивая краном над раковиной.
О чем это я? А вот о чем - история Франции, типичной и наиболее близкой нам страны. Революция. Вся страна залита кровью. Восстания роялистов. Директория. Наполеон - диктатура, первая общеевропейкая война, залившая кровью теперь уже весь континент. Реставрация. Кровь. Снова скинули короля - кровь, императоры сменяют президентов. Парижская коммуна. Кровь. Первая мировая. Кровь. Вторая мировая. Кровь. Война во Въетнаме, жуткая война в Алжире, попытки военного мятежа. Кровь, кровь, кровь…
Германия. Бисмарковское «железом и кровью». Первая мировая. Кровь. Потом - как будто первой было мало - ни с чем доселе не сравнимый ужас фашизма, истребление целых народов, расовая теория.
Испания. За девятнадцатый век - шесть (!!) революций. В двадцатом веке - гражданская война, по кровопролитности мало на что похожая. Испанский фашизм. В первый год после официального окончания Гражданской войны было убито более ста пятидесяти тысяч человек - франкисты продолжали беспощадную войну против собственного народа. Автор волей случая хорошо знаком с этой войной и ее последствиями - в Испании происходили такие ужасы, перед которыми меркнет даже наследие нашей гражданской войны. Один аристократ, уходя на войну… расстрелял всех крестьян в своем поместье, где они арендовали землю. Похороны Примо да Риверы, убитого в 1930 году - караван правых идет через всю страну. По пути убивают всех встречных. Стреляют по крестьянам, работающим в полях. В каждом городе митинг, на который сгоняют горожан, после митинга правые открывают огонь по людям. Что-то вроде аутодафе - месть всему народу. Чистки в городах, на селе - расстрелы с официальной формулировкой - для снижения численности крестьян, рабочих, шахтеров. Если бы Франко примерно в 41-42 годах не понял, что у Гитлера вряд ли что-то получится, и резко не остановил все это - правые перебили бы полстраны. И они готовы были это сделать - в тех провинциях, где поддерживали республику, правые готовы были истребить все население. После всего наследия 19 века и республики - они реально были готовы истребить весь народ.
На этом зловещем фоне то, что произошло с нами в 1917 году и позже - не кажется чем-то из ряда вон выходящим - обычная часть западноевропейской истории, мрачная и кровавая. Мы Западная Европа - вот с нами это и произошло. Увы.
Но это не снимает вопроса, как мы пошли по этому пути и почему мы по нему пошли.
Поставлю вопрос иначе - а был ли у нас другой путь?
И отвечу на него - да, был.
Как и все европейские страны своего времени -Россия была поставлена перед необходимостью выбора проекта модернизации примерно в 18 веке. Проект модернизации начинается прежде всего с философии, с идеологии (помните сталинское «без теории нам смерть»). Не имея представления о том, кто мы, что мы и куда мы идем - о модернизации говорить нет смысла. Россия такую философию породить не могла (и в том нет ничего стыдного), породить смогли только две ведущие страны своего времени - Франция и Великобритания. В силу многих причин - наша интеллигенция выбрала французский проект. За этот выбор мы расплачиваемся и поныне.
В чем была разница между французским и британским проектом? Ниал Фергюсон. Цивилизация
…Сначала Французская революция была похожа на Английскую: не нашлось только аналога пуританам. Созыв Генеральных штатов позволил недовольным аристократам во главе с графом де Мирабо и маркизом де Лафайетом выразить свое недовольство. Как и в Англии, нижняя палата делала то, что считала нужным. 17 июня 1789 года депутаты третьего сословия объявили себя Национальным собранием. Три дня спустя, собравшись в Зале для игры в мяч, они поклялись не расходиться, пока у Франции не будет конституции. До тех пор это была французская версия английского Долгого парламента. Но когда дело дошло до формулирования новых принципов политической жизни, французы заговорили почти как американцы. На первый взгляд, Декларация прав человека и гражданина 27 августа 1789 года не вызвала бы удивления в Филадельфии:
2. Естественные и неотъемлемые права человека… свобода, собственность, безопасность и сопротивление угнетению…
10. Никого нельзя притеснять за его взгляды, включая его религиозные представления…
17. Так как собственность - неприкосновенное и священное право, никто не должен быть лишен ее.
Почему же Эдмунд Берк, начиная со своей пламенной речи 1 февраля 1790 года, яростно выступал против революции?
Французский бунт против мягкой и законной монархии принял характер более издевательский, яростный и оскорбительный, чем если бы народ выступал против узурпатора или самого кровавого тирана. Народ сопротивлялся уступкам. Его удары были направлены против протянутой руки, которая предлагала милость, пощаду и избавление… Успех предопределил наказание. Ниспровергнутые законы, разогнанные суды, бессильная промышленность, издыхающая торговля, неоплаченные долги, народ, доведенный до нищеты, разграбленная церковь, армия и гражданское общество в состоянии анархии, анархия, ставшая государственным устройством, каждое человеческое и божье создание, принесенное в жертву идолу народного доверия, и как следствие - национальное банкротство. Наконец, в довершение всего появляются бумажные деньги, принятые новой, ненадежной, грозящей падением властью; их обращение призвано поддержать великую империю .
Если бы Берк написал это в 1793 году, это было бы банальностью. Но предвидеть развитие событий лишь год спустя после начала революции?
“Общественный договор” (1762) Руссо - одна из самых опасных книг, порожденных западной цивилизацией. Человек, по Руссо, является “благородным дикарем”. Единственная законная власть, которой он подчинится, - “общая воля” народа. Согласно Руссо, она должна стать высшим авторитетом. Судьи и законодатели должны склониться перед ней. Не может быть никаких частных ассоциаций. Не может быть христианства, которое, в конечном счете, подразумевает разделение властей (церковная отделена от светской). Свобода - это, без сомнения, благо. Но добродетель для Руссо важнее. Общая воля должна стать добродетелью в действии. Вот что ужаснуло Берка в Декларации прав человека и гражданина 1789 года:
6. Закон есть выражение общей воли…
10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом…
17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости (курсив мой. - Н. Ф.).
Эти оговорки вызывали у Берка подозрение. Руссоистский примат “общественного порядка” и “общественной необходимости” казался ему зловещим. По мнению Берка, “общая воля” - менее надежный способ выбора правителя, чем наследование, поскольку во втором случае правители с большей вероятностью будут уважать “благородную свободу”, которую Берк предпочитал абстрактной свободе. Третье сословие, согласно Берку, неизбежно будет развращено властью (и “денежными интересами”), в отличие от аристократии, которая обладает независимостью, обеспеченной ее богатством. Берк также понял значение конфискации церковных земель в ноябре 1789 года - одного из первых действительно революционных шагов - и опасность выпуска бумажных ассигнатов, обеспеченных лишь этими конфискованными землями. Он утверждал, что реальный “общественный договор” - это не руссоистский договор между “благородным дикарем” и “всеобщей волей”, но “товарищество” нынешнего и будущих поколений. Удивительно прозорливо Берк выступал против утопизма “профессоров метафизиков”: “В парках их академий в конце каждой аллеи вы не увидите ничего, кроме виселицы” (самое великое пророчество эпохи). Он предупреждал, что нападки на традиционные институты выльются в “отвратительную и мрачную олигархию” и, в конечном счете, в военную диктатуру. И оказался прав.
Конституция, принятая в сентябре 1791 года, гарантировала неприкосновенность собственности, “неприкосновенность и священность” особы “короля французов”, свободу ассоциаций и вероисповедания. В течение двух лет все эти принципы были попраны, начиная с имущественных прав церкви. Свободу ассоциаций нарушил роспуск церковных орденов, гильдий и профессиональных объединений (хотя не политических фракций - те процветали). В августе 1792 года был нарушен привилегированный статус короля, схваченного после штурма Тюильри. Безусловно, Людовик XVI навлек на себя беду неудачной попыткой бежать из Парижа (королевская семья была замаскирована под свиту российской баронессы) к северо восточной границе, в крепость Монмеди, оплот роялистов. После формирования нового, демократического Конвента в сентябре 1792 года цареубийство стало еще вероятнее. Но казнь Людовика XVI 21 января 1793 года имела совсем иные последствия, чем казнь Карла I. В Англии казнь короля явилась финалом гражданской войны, для Франции же она стала лишь увертюрой. Власть перешла через якобинское “Общество друзей конституции” к Коммуне, а после к Комитету общественного спасения и Комитету общественной безопасности Конвента. Не последний раз в западной истории революционеры вооружились новой религией, чтобы ожесточить себя. 10 ноября 1793 года был учрежден культ Разума - первая политическая религия нашего времени, с множеством образов, обрядов и мучеников.
Французская революция была насильственной с самого начала. Штурм ненавистной Бастилии 14 июля 1789 года ознаменовался обезглавливанием коменданта тюрьмы маркиза де Лонэ и парижского городского головы Жака де Флесселя. Неделю спустя погибли генеральный контролер финансов Жозеф Франсуа Фулон и его зять Бертье де Савиньи. В октябре следующего года, когда толпа напала на королевскую семью в Версале, погибло около 100 человек. 1791 год отмечен “днем кинжалов” и резней на Марсовом поле. В сентябре 1792 года около 1400 заключенных роялистов казнили после контрреволюционных выступлений в Бретани, Вандее и Дофине. И все же было необходимо нечто большее, чтобы произвести террор - первую в наше время демонстрацию той мрачной истины, что революции пожирают собственных детей.
Поколение историков, вдохновлявшихся идеями Карла Маркса искало ответ в классовой борьбе. Причины революции искали в неурожаях, растущей цене хлеба и обидах санкюлотов - слоя, при старом режиме наиболее близкого к пролетариату. Но марксистские интерпретации оказались несостоятельными из за многочисленных свидетельств того, что буржуазия не вела классовой войны с аристократией. Скорее это нотабли - отчасти буржуа, отчасти аристократы - совершили революцию. Гораздо более тонкая интерпретация была предложена интеллектуалом аристократом Алексисом де Токвилем, две главные работы которого, “Демократия в Америке” (1835) и “Старый режим и революция” (1856), дают прекрасный ответ на вопрос, почему Франция не стала Америкой. Де Токвиль полагает, что существует 5 фундаментальных отличий между этими обществами и, следовательно, между революциями. Во первых, Франция была централизованным государством, тогда как Америка была по своей природе федерацией, с деятельными ассамблеями и гражданским обществом. Во вторых, французы предпочитали ставить “общую волю” выше буквы закона. Этой тенденции сопротивлялся могущественный цех юристов Америки. В третьих, французские революционеры нападали на религию и церковь, а американское сектантство обеспечило им защиту от светских властей. (Де Токвиль был скептиком, но он лучше многих понимал социальное значение религии.) В четвертых, французы отдали слишком большую власть безответственным интеллектуалам, тогда как в Америке безраздельно властвовали люди практического склада. Наконец, и это наиболее важно для де Токвиля, французы ставили равенство выше свободы. В конечном счете, они предпочли Руссо Локку.
В главе XIII “Демократии в Америке” де Токвиль точно подметил , что
с первого дня своего рождения житель США уясняет, что в борьбе со злом и в преодолении жизненных трудностей нужно полагаться на себя; к властям он относится недоверчиво и с беспокойством, прибегая к их помощи только в том случае, когда совсем нельзя без них обойтись… В Америке свобода создавать политические организации неограниченна… политические объединения, способные пресекать деспотизм партий или произвол правителя, особенно необходимы в странах с демократическим режимом.
Вот эта вот зловещая разница - объясняет слишком многое и в русской революции, и в том скорбном и грешном пути, который мы прошли в девятнадцатом и двадцатом веке - потому что Французская революция была путеводным маяком для многих поколений русской (и не только, немецкой думаю тоже) интеллигенции, и в конце концов, путь этот привел кого в ГУЛАГ, кого в Освенцим. И то, что революция 1917 года привела у нас к году тридцать седьмому - это вряд ли можно назвать исторической случайностью или результатом только злой воли одного человека - Сталина. Сталин, в конце концов, не свалился с Луны - он вырос в том интеллектуальном «бульоне», который варился многими поколениями русской интеллигенции, и свое мировоззрение он мог взять только там - а больше негде было. И именно там, кстати - в отличие от многих других из ЦК большевиков Сталин очень мало бывал за границей, практически не бывал. И все свои идеи, приведшие к строительству тоталитарного государства - он позаимствовал у русских интеллигентов, правда, понял он их по-своему.
Итак, принципиальная разница - если на континенте (а французская революция оказала влияние на весь европейский континент, не на одну лишь Россию) права человека существуют, но могут быть стеснены и даже отменены правами общества - то в англо-саксонской трактовке права человека абсолютны, и не могут быть отменены, сокращены или узурпированы даже в интересах общества. Важнейшая особенность демократии в англо-саксонском мире - права имеют абсолютную гарантию и не могут быть отменены даже общественным большинством.
10. Никто не должен быть притесняем за свои взгляды, даже религиозные, при условии, что их выражение не нарушает общественный порядок, установленный законом…
17. Так как собственность есть право неприкосновенное и священное, никто не может быть лишен ее иначе, как в случае установленной законом явной общественной необходимости
Вот в эту вот лазейку - общественный порядок и общественная необходимость - и пролезали весь двадцатый век все тираны и диктаторы - Ленин, Сталин, Гитлер, Муссолини и все прочие. Кто определяет, что есть общественный порядок и что есть общественная необходимость? В любом случае от народа кто-то должен выступать. Это либо Конвент, либо Директория - и, в конце концов - мы приходим к узурпации власти и появлению нового Императора. Отца нации, уважаемого высшего руководителя, пожизненного президента, фюрера, генерального секретаря - в современных трактовках. Проблема не в том, как он избирается и сколько времени проводит на своем посту. И проблема не в том, правит ли он один, или как в случае с СССР велика роль коллективного органа - Политбюро. Важно то, что их деятельность не скована законом, они могут сделать что угодно и с кем угодно, оправдывая свои действия общественной необходимостью. Нет таких неотменяемых гарантий, какие ни они, ни общество - не могло бы преступить. В итоге - как показывает опыт французской, а потом и русской и многих других революций - социальное противостояние, дошедшее до определенной точки, вызывает крайнее общественное озлобление, ожесточение, поиск виновных и последовательное лишение их прав, включая и важнейшие - право на жизнь. Постепенно получается так, что не находится больше прав, которые в принципе нельзя отнять. Казнь Людовика XVI, казнь Николая II, расстрелы в подвалах чрезвычаек и ужас Освенцима имеют общую природу - в допускаемой Руссо и континентальными философами возможности лишения прав во имя общественной необходимости. В Великобритании - есть права, которых никак и никого нельзя лишить. Кроме как по закону, который так же - не изменяем.
У России был выбор. У русских мыслителей, русской интеллигенции был выбор. Она его сделала. Мы выбрали Руссо, а не Локка. Целый век с лишним шли по этому пути. Концом пути был ГУЛАГ.
И знаете, что самое в этом отвратительное. Выбрав общественную волю в пику неотчуждаемым правам - сами по себе, поколения русских интеллигентов почему то сбегали в Лондон, а потом и в Нью-Йорк, к тому что они отвергли. И мечтали они - почему то о свободе именно в англо-американской трактовке. То есть выбор они свой сделали - но для нас. Не для себя. И потому - их можно и нужно ненавидеть.