Короли и капралы
- революционная и наполеоновская эпохи (1789-1815). Предыдущая часть, вместе с первым консулом, лежит тут.
Торт - салат Наполеон - цезарь, т.е. император
От Республики к Империи
С чего начинается Родина откат в обществе, где любовь к свободе декларировалась с пылкостью, доходившей до исступления? С усталости, разумеется. Как только желудки пустеют, социум, имевший недавний и закончившийся достаточно печально урок самоорганизации, начинает искать простых и быстрых решений - точнее того, кто предложит и осуществит их. Процесс, в разных видах и формах, не раз наблюдаемый нами в истории человечества.
К 1804 г. Наполеон мог похвастаться многим: разбив враждебную коалицию, он - как трубила пропаганда - изолировал Англию на ее островах, а также вернул во Францию порядок и стабильность. Разве не стоило ожидать от будущего новых успехов? Провалы в Египте и на Гаити не отразились на репутации первого консула, хотя пытливые умы могли заметить с каким поразительным безразличием Бонапарт отправлял десятки тысяч солдат умирать на Карибы.
Замена граждан на подданных началась сразу после Маренго - быстро присмиревшая пресса (отныне и вплоть до конца бонапартизма всецело подчинившаяся власти) не затруднилась с чисто литературным объяснением тождественности этих понятий: разве поданный Республики звучит менее гордо нежели гражданин? Отказ от грубого товарищества (братства) первых лет, возвращение давно забытых оборотов и выражений были верными симптомами того, что общество готово к разврату появлению императора.
Конечно, Наполеон пришел к этому не сразу. После провалившихся покушений Франция сделала его почти королем - пожизненным консулом, с правом представления нации преемника (таким образом, он даже получил возможности большие чем у прежних королей, ограниченных принцами крови), но на пути между консульством и империей все еще лежало много обломков старого. Лишь к весне 1804 г. Наполеон почувствовал себя достаточно уверенно чтобы инициировать новый конституционный процесс.
Зачем? О, он был сыном своего времени. Консул - в качестве титула - что называется, не звучало. Президент? Разве что Италии. Король - уже было и закончилось крайне печально. Но, император! как Карл Великий! Первый среди европейских монархов - какой взлет для безвестного артиллерийского офицера-корсиканца.
Император - это слово было новым, но, одновременно, и очень старым, древнее, выше звания король. Разве не из удачливых полководцев провозглашали первых императоров римские легионеры когда-то? Разве не спас Европу, погрязшую когда-то в бессилии варварских королей император Карл?
Он всегда знал, что однажды станет повелителем, а раз так, то к чему ненужное стеснение? Прекрасно учитывая моральный фактор на войне и в мире, Бонапарт не мог не остановиться на титуле императора, выше которого в светском мире не было никого. Новизна - для французов - титула и стоящие за ним образы отвечали нежеланию Наполеона связывать себя со скомпрометированной монархией прошлого, стремлением поразить общество и удовлетворить собственное честолюбие.
Слишком часто провозглашение империи объясняется исключительно личностью Наполеона.
Как человек любящий историю, он не мог не помнить жалкого финала английского протектора, когда сын Кромвеля, ставший лордом-протектором, был попросту проигнорирован обществом и армией. Титул, силу которому давала личность покойного диктатора, не значил после его смерти ничего. Между тем, разве короли или императоры, даже не будучи великими правителями, одной только магией сана не удерживали свои государства от распада? Эта убежденность глубоко укоренилась в Наполеоне на всю жизнь.
Логика событий требовала создания наследственной монархии, с ее наружной стабильностью - за ним была лишь редакция этого процесса. Что же удивительного в том, что итальянец остановился на самом пышном титуле? Рассмотрев ситуацию повнимательнее, любой беспристрастный человек убедится в том, что особенного выбора у первого консула не было.
Сам Наполеон был слишком умен, чтобы достаточно скептически относиться к блестящим названиям и прочим побрякушкам, но сбрасывать со стола представления обычных людей, с их трепетом перед звучными словами, не спешил, ограничиваясь показной скромностью. Кроме того, всегда дремавшая в нем ревность и опасения показаться смешным, недостойным своего положения, понуждала Бонапарта к выбору самого большого из возможных пьедесталов - а выше императора не было никого.
Технически, процесс осуществлялся на нескольких направлениях сразу. Покуда внешнее и внутреннее положение Франции стабилизировалось, а всякая оппозиция лишалась возможности влиять на политику, Наполеон усиливал свои позиции по всем пунктам.
В армии, где командные должности уже были распределены между показавшими лояльность (или попросту аполитичность) генералами, он укрепил свое положение за счет создания гвардии, родившейся из личной охраны генерала Бонапарта еще во время первого итальянского похода. Теперь это сочетание военной элиты с политическими солдатами достигло цифры в 6 т. человек, а в недалеком будущем гвардейские подразделения разрастутся до уровня настоящей армии, увеличив свою численность в десятки раз.
Ненадежные и слишком республиканские маршала теряли высокие командные должности или удалялись подальше от окрестностей Парижа. Их место заняли кандидатуры первого консула, знакомые ему по прежним походам или сумевшие вовремя продемонстрировать лояльность. Хорошо снабжавшееся (впервые с революционной эпохи) французское войско станет решающим козырем первого консула, позволяя ему оставлять за собой последнее слово в любом конфликте - фактически, правительство Бонапарта стало первым, кому за долгие годы после свержения Робеспьера удалось взять военных под свой контроль.
В обществе, получившем одинаковые для всех правила игры, Наполеон опирался на пирамиду бюрократии, подстегиваемой карьеристскими побуждениями и тщеславием. Создание ордена (и организации, и награды) Почетного легиона было зримым воплощением новых возможностей - отныне любой мог стать членом привилегированной корпорации, продемонстрировав рвение и заслуги в служении новому государству. Это организация стала первым шагом к воссозданию аристократии - в дальнейшем, новое дворянство вполне заменит собой прежнее, его позиции не поколеблет даже реставрация бурбонской монархии.
Говоря о политиках 1799 г., помогавших Наполеону взять власть, то эти люди, чьим главным навыком стало умение выживать, конечно не могли переиграть первого консула. Все они были удалены из политического Олимпа и постепенно заменены исполнительными чиновниками, отлично осознающими кому именно должны быть обязаны своим положением. Об этой стороне личности Бонапарта говорится меньше всего, но в те годы он показал себя прекрасным, как сказали бы потом, аппаратчиком. И это касается не только исполнительной власти.
Искусно маневрируя между полюсами силы в виде законодательных и конституционных учреждений, наспех созданных в 1799 г., "всего лишь солдат" преодолел все препоны, обезвредив любую оппозицию собственному курсу: в 1804 г. только один из сотни членов Трибуната выступил против провозглашения Наполеона императором. Это было немалым достижением, учитывая исходные позиции.
Да, в этой борьбе первый консул был изначально в выигрышном положении, но тот факт, что ему удалось добиться своего бескровными, в основном, методами говорит о многом. В конечном счете, Бонапарт всегда мог использовать свои главные аргументы - армию и полицию, бывшие всецело в его подчинении, но старался проводить акции вроде трех плебисцитов, продемонстрировавших поддержку нации. При возможности, для внутренних дел Наполеон явственно предпочитал пряник, а не кнут. Или, говоря иначе, стены для тюрем, а не расстрелов.
В апреле 1804 г., в некогда самом оппозиционном законодательном собрании Франции взял слово депутат Кюре, когда-то голосовавший за казнь короля Луи. Теперь он хоронил (игра слов, кюре - священник) республику. Обрисовав, не жалея красок, достижения первого консула, он предложил закрепить успех, отдав фамилии Бонапарт власть над страной, уже без всяких оговорок. Остроумные возражения Карно, ссылавшегося на печальную римскую традицию наследования плохих императоров хорошим и недавний (позитивный) американский пример, утонули во всеобщей поддержке инициативы Кюре членами Трибуната.
Уже без всякого смущения законодатели обратились к античной традиции, предложив Наполеону титул Императора Республики, быстро подведя юридическую базу в виде новой Конституции 1804 г.
Милостиво приняв делегацию в своем дворце, пожизненный первый консул Бонапарт согласился стать императором французов Наполеоном. Ему, конечно, претил показной республиканизм депутатов, стыдливо натягивающих фиговые листки на очевидную наготу происходящего, но покуда этого было достаточно. От слова республика он избавится несколькими годами позднее.
Армия и народ последовали за своими избранниками: третий плебисцит дал три с половиной миллионов голосов "за", при двух тысячах "против". При этом, около полумиллиона душ было засчитано за военными, на деле не участвовавшими в народном волеизъявлении. Впрочем, вряд ли итог стал бы иным.
Масштабные военные зрелища и благодарственные адреса со всех концов страны быстро продемонстрировали единение сил нации. Вершиной всего стала коронация, состоявшаяся в начале декабря 1804 г.
Несомненно имея ввиду свой средневековый идеал, Наполеон настоял на личном участии Папы Римского, не желая ничего большего нежели красивой картинки. Не дав Папе надеть на себя корону, он собственноручно водрузил ее на голову, повторив тоже самое в отношении императрицы. Революция закончилась, вместе с прежним летосчислением: в мире стало на одного императора больше.
И не только. Число королей тоже выросло - через несколько месяцев Наполеон станет монархом Итальянского королевства.
Европейская элита подсмеивалась над пышностью нувориша и дурной организацией; анекдоты о неотесанном семействе Бонапарт, толкавшемся и переругивающимся во время торжеств были очень популярны тогда в салонах. Но, за неумелостью в вопросах церемониала мало кто из смеющихся заметил, что в руках нового императора появилось оружие, равного которому не имел еще ни один французский лидер со времен Карла VIII
Осенью 1804 г. Бонапарт совершит поездку в столицу Карла Великого Аахен - решающая схватка с саксами была не за горами.
На разрыв аорты Амьенского мира
Англо-французское "перемирие" подпиралось несколькими крайне непрочными основаниями. Английская аристократия могла еще смириться с определенным преобладанием Франции в Центральной Европе (о, и только на время, на время...), но британцы были крайне чувствительны к средиземноморским поползновениям французов, не говоря уже о господстве императорского штыка на побережье Северного моря. Наконец, не менее важным было то, что Наполеон никоим образом не пытался подсластить британцам горечь поражения. Напротив, его Франция отчетливо демонстрировала, что признает любые границы лишь постольку-поскольку. Кроме того, французы крайне болезненно наступали на главные английские мозоли: они занялись активной колониальной политикой и принялись навязывать своим соседям выгодные торговые договора, продолжая держать изделия английской промышленности в черном теле высоких тарифов.
Англичанам начало казаться, что мир нужен исключительно их противникам: никаких выгод от него Лондон не получил, тогда как позиции Парижа укреплялись день ото дня. С этого момента война не начиналась лишь потому что британцы не видели в Европе возможных военных союзников: Австрия еще не оправилась от поражения в прошлой кампании, Пруссия нерешительного короля Фридриха-Вильгельма III привычно колебалась, а новое лицо России, в виде императора Александра I, все еще было мордой сфинкса.
В это время настоящие колесики механизма адской машины будущей схватки затенялись веселой клоунадой, ставшей столь привычной людям 20-21 вв.: пропагандистской войной. Французская пресса начала борьбу с английской. На стороне галльской печати выступал сам первый консул - император (по большей части анонимно, что в условиях тогдашней Франции быстро стало секретом Полишинеля), тогда как бритты выставили большее число перьев и заручились литературной поддержкой французской эмиграции.
Война разгорелась нешуточная: Бонапарт и раньше-то не очень терпел критику, а уж выдерживать беспрерывные уколы не особенно подбирающей выражений островной прессы и вовсе было за пределами его сил. Конечно, умнее было бы ему вовсе не вступать в этот бой, но французских лидер стал не первым и не последним кого спровоцировали насмешки.
Наконец, стороны сфокусировались на Мальте: остров сравнительно недавно был отбит у французов королевский флотом и продолжал удерживаться англичанами. Французы, в соответствии с буквой мирного соглашения, требовали его очистить, на что британцы дипломатично отвечали: вот-вот, уже скоро, но войск не выводили. Их не прельщала перспектива передать его в руки бывших хозяев-рыцарей или даже неаполитанских солдат - было очевидным что в этом случае он будет захвачен столько же легко, что и во время Египетского похода Наполеона.
В какой-то момент британцы оказались припертыми к стенке - Мальту действительно нужно было возвратить... но тут выручили перья, причем французские. В рамках продолжавшейся полемической кампании, ведущая французская газета опубликовала доклад приехавшего из Ближнего Востока и Африки генерала. Генерал уверенно рассказывал о том что все народы Востока только и ждут прибытия французских освободителей, завершая свой опус призывом отдать приказ и прочими благоглупостями.
Опубликованный текст стал желаемым поводом обидеться: в своей неподражаемой манере англичане заявили, что после такого оскорбления и недвусмысленно высказанных угроз никакие переговоры по Мальте невозможны - покуда Бонапарт не извинится. Они уже достаточно хорошо поняли слабости повелителя Франции и играли наверняка.
В Париже раздался зубовный скрежет: Наполеон вызвал к себе британского посла. Маленький французский диктатор был полон решимости сломить своего крупного (физически) собеседника решительным монологом-атакой - прямо как на поле боя! Пикантности разговору придавало то, что будущий император искренне считал своего британского визави организатором убийства Павла I - по иронии судьбы, прежде чем стать посланником Лондона в Париже тот был им в Санкт-Петербурге. Французский лидер оказался в трудном положении: его авторитет базировался на непрерывной (внешне) череде удач, которую английское упрямство теперь грозило нарушить. В то же время, Наполеон хорошо понимал, что война с Англией - сейчас - ему абсолютно ненужна. Во-первых, не был готов флот, а во-вторых - что именно он мог отвоевать у британцев? Он постарался напугать, ошеломить посла, рисуя картину полумиллионной армии, марширующей по Европе. Одновременно, Бонапарт сделал что-то вроде примиряющего жеста - в своей манере, разумеется - признав и трудность высадки в Англии, и превосходство ее флота.
Но природная пылкость мешала ему выдержать линию между откровенными угрозами и туманными обещаниями. Не сдержавшись, Наполеон сказал и о роялистах, действовавших с Британских островов, и о явственных попытках Лондона сколотить новую антифранцузскую коалицию. Англичане отреагировали на его откровенность привычным уже способом: оскорбились вновь. Благо, доведенный до бешенства холодными увертками островной дипломатии Наполеон, не нашел ничего лучшего чем устроить английскому послу публичную сцену, в краткой экспрессивной манере повторив свои прежние тезисы.
Меж тем, в Лондоне теперь они уже твердо знали, что франко-русского соглашения не будет (в эти месяцы отношения между Парижем и Санкт-Петербургом стремительно охлаждались), о германских государствах и говорить не приходилось. Стало быть, решили в Англии - война! У власти вновь оказался Питт-младший - человек готовый идти до конца. Весной 1803 г. наполеоновскому правительству был направлен ультиматум, суть которого сводилась к тому, чтобы Мальта еще на десять лет оставалась в английских руках.
Французы вопили о нарушении подписанного, о неслыханном вероломстве, но в Ла-Манше уже начались первые стычки: европейский мир стал преданием прошлого.
Хотя Англия - формально и по сути - была на этот раз агрессором, на ситуацию все же нужно смотреть в целом. Вина в той же мере лежит и на французском правительстве (читай - Наполеоне-Талейране), которое действовало так, будто у Англии нет ни интересов, ни сил, способных эти интересы защищать. Попытка Парижа укрыться за формальностями силой навязанного Амьенского мира была обречена изначально: англичане были не из тех, кого подобные увертки могли хоть как-нибудь остановить. Более того, мастера в этом деле сумели повернуть дело так, что стоявший в беспроигрышной, с точки зрения права, позиции Наполеон, в значительной степени утерял все моральные преимущества.
Он сам создал атмосферу недоверия и опасений. Не пожелав выбирать между территориальными захватами в Европе, колониальной политикой и экономической борьбой с Англией, Бонапарт попытался заняться всем и сразу. Он нарушал подписанное сам и возмущался когда его оппоненты следовали тем же курсом.
Неспособность нарождавшейся империи к компромиссам была дурным знаком.
Трепещи, коварный Альбион!
Мы идем на Англию
С 1803 г. у французских дам появилось модное увлечение: шить (вязать?) кошельки для английского золота своим любимым, готовящимся в составе 200 т. армии высадиться на Альбионе и покончить с этим современным Карфагеном. Прежде чем огромное войско разместилось на берегу Ла-Манша в Булонском лагере, противоборствующие стороны нанесли друг другу первые удары. Британцы захватили все французские торговые суда до которых сумели дотянуться, а французы сделали тоже самое в отношении подданных короля Георга. Бедняг поместили - до окончания войны - под домашний арест, что было по тем временам крайне жестокой и необычной мерой. Впрочем, последовавшее вскоре судебное убийство герцога Энгиенского, показало что Наполеон не шутит и война в 19 веке ведется по всем фронтам. Стремясь лишить ганноверскую династию, сидящую на английском престоле, последнего окна в Европу, французские войска вошли в Ганновер. Кроме того, выполняя ранее озвученные угрозы, была по-дружески занята Голландия и "временно" оккупировано Неаполитанское королевство.
Бонапарт собирался переправиться через Ла-Манш на гребных судах, плоскодонках и баржах в течении одного дня. Загвоздка была в том, что галеры и неуклюжие транспорты очень легко топились британским флотом, тогда как французский был заперт в атлантическом Бресте и средиземноморском Тулоне. Британские корабли были хуже - по своим номинальным ттх - но лучше управлялись, их экипажи были мотивированы (материально) и опытны. Дисциплина была драконовской, но и эффективность тоже (привет популярному сериалу!). Французские корабли выглядели хорошо, даже красиво и были современнее - но адмиралы не умели отдавать приказы, а матросы - исполнять их. Шторм приводил галльских моряков в ужас, перспектива встретиться с Королевским флотом и вовсе лишала их дара речи.
Бонапарт, уставший от постоянных отговорок (за проблемой ветров и мелей крылось банальное нежелание признавать тот факт, что английский флот несоизмеримо лучше французского) самолично занялся подготовкой военно-морской кампании. В конце концов, назначал же когда-то Кромвель генералов на адмиральские должности - и ничего, справлялись.
И, действительно - план выглядел красиво. В ночь и туман флоты должны были отплыть из своих портов. Взяв на борт небольшое количество солдат, они устремились бы в Вест-Индию. Пока англичане (в панике, о да!) ловили бы соединенный (французский и испанский) флот, тот развернул бы паруса в Европу. Небольшой десант в Ирландии - разжечь пожар мятежа, отвлекая красномундирников на его подавление - и вот все вымпелы собираются в Ла-Манше! Французские солдаты организованно (ну, или как придется) садятся на суда и в день Д на берегах Англии объявляется французская Английская армия, не менее 150 т. человек.
Разбросанные между своими лагерями английские войска не успевают оказать особенного сопротивления - через пять дней после высадки французы захватывают Лондон, вместе с золотом Английского банка и кладут конец козням островной аристократии. Разве не должны эти острова принадлежать Франции - как Корсика или Олерон? Одно сражение решит судьбу войны, как это и случилось в 1066 г.
В ожидании погоды, позволившей бы его эскадрам соединится в новую Армаду... нет, это сравнение печально - в новый римский флот, да - император устраивал эффектные военные шоу: раздавал заскучавшим солдатам награды, знамена, а то и вовсе - нет ничего нового под Луной - "случайно" находил то римскую секиру, то монетку времен Вильгельма Завоевателя. Картину портил лишь наглый вид британских судов в Канале, да несчастья вроде того, когда Наполеону захотелось устроить небольшие учения в рамках подготовки к десанту, жертвами чего стали десятки мелких судов и около двух тысяч человек - их всех погубил проигнорированный волей императора шторм. Что же - ураган случается... не будем очернять и без того серый походный сюртук великого полководца.
Интереснее поговорить о другом. О перспективах наполеоновской армии, в том случае, если бы Бонапарт получил столь необходимый ему день. Круг вопросов вокруг несостоявшегося вторжения как правило ограничивается лишь проблематикой десанта, оставляя остальное за рамками обсуждения. Между тем, была ли судьба Англии предрешена высадкой наполеоновской армии - доведись ей успешно состояться? Ответ на этот вопрос может оказаться не столь однозначным как кажется.
Несомненно, что англичане проиграли бы первую битву, состоись она вообще. И, почти несомненно, потеряли бы Лондон, а также ряд городов на побережье. Очевидно и то, что французская армия сумела бы на первых порах прокормиться за счет местных ресурсов. Но, на этом (тактическое преимущество и временная военно-полевая автаркия) все преимущества Бонапарта заканчивались. Прояви британцы хоть толику упорства (а оно, как раз, являлось частью их национального характера) и положение французов начало бы ухудшаться день ото дня.
Отправление 150-200 т. солдат в Англию разом изменило бы стратегический расклад в Европе. Австрия, Россия (вполне вероятно и Пруссия), а также ряд других государств несомненно использовали это. Вернувшийся Королевский флот (а точнее, силы оставленные в метрополии и "проморгавшие" десант) прервал бы всякое сообщение с Францией: надолго бы хватило ресурсов оккупированной части Англии? Судя по всему, можно с достаточной долей уверенности предположить - Английскую армию постиг бы такой же бесславный конец что и Египетскую. Только на этот раз последствия носили бы стратегический характер: это стало бы большим, затянувшимся Ватерлоо.
Между тем, покуда новые римляне и норманны готовились повторить дела дедов и отцов, а маркитантки Английской армии насмерть держали оборону от булонских дам, не допуская ни малейшей конкуренции, внешнеполитическое положение Франции постепенно ухудшалось.
Испания блистательно вступает в мировую войну
Третья, но не мировая
Много воды утекло с тех пор как первые французские солдаты повесили сушиться белье в Булонском лагере. Англичанам все-таки удалось сколотить свою коалицию, названную - для простоты - Третьей. По всем приметам она должна была стать победоносной - иных, кроме примет, оснований и не имелось, но в новом союзном лагере были удивительно оптимистичны на сей счет. Почему?
Правительство императора считали непопулярным среди народных масс, разом смахивая с доски фигурку означавшую патриотическую энергию - несколько ударов (поражений) и тиран падет, вполне серьезно полагали умные головы в европейских кабинетах. На этот раз он обречен, искренне полагали они - покуда Наполеон сидит на берегу у Ла-Манша, огромные союзные армии внезапно выдвинутся к границам Франции и покончат с продолжающимся уже тринадцатый год безумием.
Как и зачем сформировалась новая коалиция? Мы уже достаточно поговорили о не признающим никаких ограничений экспансионизме французского постреволюционного правительства и причинах английского неудовольствия этим, но что же до остальных? На Париж готовились выступать войска Австрии, России, Швеции и - верили все в союзном стане - грозной Пруссии. Что привело их к решению вновь скрестить шпаги с французами?
Мотивы австрийцев были наиболее очевидными. Император Франц - не слишком вдохновляющая, но очень цепкая фигура - постепенно вновь склонялся к тому чтобы штыком и саблей вернуть обнаглевших галлов к границам 1792 г. Строго говоря, в этом его поддерживала вся австро-имперская элита, споры велись вокруг даты. Не могла же Вена надолго отказаться от своей роли в Италии и Германии? Сложившаяся в прошлых веках система европейского равновесия между Габсбургами и Бурбонами была безнадежно нарушена в пользу неименитых наследников французских королей.
Относительно долгий период мира позволил австрийской армии окрепнуть и оправиться после памятных поражений у Маренго и Гогенлиндена. Более того, теперь в войсках верховодили горячие головы, призывавшие воевать по-новому, решительно. Осторожный голос эрцгерцога Карла, советовавшего не спешить с началом кампании и подождать до того момента как Наполеон увязнет со своим десантом в Англии, был заглушен боевым кличем. Австрийцы легко привлекли к будущему походу своего старого союзника Россию.
Царь Александр имел как личные, так и военно-стратегические причины ненавидеть Бонапарта. Корсиканец не только оскорбил его, публично (и крайне грубо) намекнув на причастность нового русского императора к убийству старого, но игнорировал сложившийся было франко-русский паритет в германских делах. Со времен окончания Семилетней войны и польских разделов, Санкт-Петербург играл важную роль в Германии, наряду с Австрией и Пруссией. Ко времени франко-русского пакта, эпохи императора Павла, эта роль лишь возросла - ведь Вена была почти что совершенно лишена возможности влиять на них. Но теперь французы вели себя так, будто никаких соглашений не было и решительно отказывались признавать старые и новые правила. Более того, были отобраны назад все балканские и средиземноморские пряники, обещанные когда-то первым консулом царю Павлу.
Нет ничего удивительного в том, что Александр I возобновил тесные экономические отношения с Англией, тут же переросшие в союз. Что он мог потерять, кроме нескольких десятков или сотен тысяч мужиков, одетых в зеленую форму русской армии? Прежние проекты внутреннего устройства России были отложены, теперь изменчивого русского царя дразнила воинская слава.
Король Швеции, чья страна должна была подвергнуться русской агрессии, если бы союз Павла и Наполеона состоялся (немногим позже, после Тильзита, именно так и произошло), выступал против давнего шведского друга Франции исключительно из соображений рыцарской чести - не считая, конечно, желания сохранить свои владения в империи, т.н. шведскую Померанию.
Рыцарства ради русский царь уговаривал присоединиться к формирующейся коалиции и прусского короля Фридриха-Вильгельма III, мнительность которого уже успела стать притчей во языцех всех дипломатов Европы. Царь лично отправился в Берлин ради прусского короля и его 200 т. полевой армии, но тот повел себя как гоголевский зять Мижуев из "Мертвых душ" - мялся, томился (даже всплакнул у склепа старого Фрица), но войны французам - пока - объявлять не желал. Уговорились на том, что Пруссия приступит к делу после первых же побед Третьей коалиции, а покуда будет развертывать свое войско.
В войну постепенно втягивались новые страны: после оккупации Южной Италии на Сицилии, под защитой английского флота, укрылся неаполитанский король, а осенью 1804 г. в войну вступила Испания. Наполеон презирал ее короля, ни во что не ставил народ, войско и администрацию, но искренне полагал, что испанцы намного богаче чем выглядят - у них же есть Америка, обе Америки! И вынуждал испанцев платить, в том числе и за неучастие в войне против Англии. В нужный - для него - момент они все равно выступят, а пока американское серебро сослужит ему хорошую службу.
Англичане, которые многому научились у революционной дипломатии, решили выкинуть с очередным конвоем из Америки ту же штуку, что и с датским флотом - т.е. захватить, ради борьбы с тиранией Франции, и сделать это без пролития крови. Действительно, она почти не была пролита - с английской стороны. Четыре фрегата Королевского флота потребовали сдаться такое же число фрегатов испанских, груженных слитками серебра и золота. Потом парламентские ораторы в Лондоне сожалели, что их лордства не сумели выделить большего числа кораблей - тогда, дескать, испанцы сдались бы без боя и потери чести... В общем, сознательная это была провокация или нет, но гордые иберийцы не спустили флага, а потому были без всякой жалости расстреляны англичанами, лишившимися в жарком деле меньше десятка человек убитыми и ранеными.
Так Испания, потерявшая сотни человек убитыми и ранеными, три фрегата захваченными и один утопленным, оказалась в войне с Англией - войне, нарушившей ее связи с колониями (как оказалось - бесповоротно) и принесшей исключительно одни поражения. Серебряный ручеек для Франции иссяк.
Пока уже вступившие в войну с узурпатором шведы собирали свои войска, австрийцы решились на смелый акт. Следовало упредить развертывание армий профранцузских имперских правителей на западе Германии и, в первую очередь, занять (как союзник или оккупант) Баварию. Хотя для Вены главные события должны были развернуться в Северной Италии, где сосредотачивались основные силы императора Франца, именно в Баварии предполагалось соединиться австрийским и русским войскам, только лишь начинавшим свой марш по Польше.
Обвинив (и совершенно справедливо) Францию в нарушении Люневильского мира, австрийцы предъявили ей ультиматум, поддержанный российской дипломатией. Бавария, Вюртемеберг и Баден объявили, что поддержат Наполеона, как своего протектора. В сентябре 1805 г. солдаты в белом вошли в Мюнхен - большая война на суше началась.
Торт - салат Наполеон - цезарь, т.е. император
От Республики к Империи
С чего начинается Родина откат в обществе, где любовь к свободе декларировалась с пылкостью, доходившей до исступления? С усталости, разумеется. Как только желудки пустеют, социум, имевший недавний и закончившийся достаточно печально урок самоорганизации, начинает искать простых и быстрых решений - точнее того, кто предложит и осуществит их. Процесс, в разных видах и формах, не раз наблюдаемый нами в истории человечества.
К 1804 г. Наполеон мог похвастаться многим: разбив враждебную коалицию, он - как трубила пропаганда - изолировал Англию на ее островах, а также вернул во Францию порядок и стабильность. Разве не стоило ожидать от будущего новых успехов? Провалы в Египте и на Гаити не отразились на репутации первого консула, хотя пытливые умы могли заметить с каким поразительным безразличием Бонапарт отправлял десятки тысяч солдат умирать на Карибы.
Замена граждан на подданных началась сразу после Маренго - быстро присмиревшая пресса (отныне и вплоть до конца бонапартизма всецело подчинившаяся власти) не затруднилась с чисто литературным объяснением тождественности этих понятий: разве поданный Республики звучит менее гордо нежели гражданин? Отказ от грубого товарищества (братства) первых лет, возвращение давно забытых оборотов и выражений были верными симптомами того, что общество готово к разврату появлению императора.
Конечно, Наполеон пришел к этому не сразу. После провалившихся покушений Франция сделала его почти королем - пожизненным консулом, с правом представления нации преемника (таким образом, он даже получил возможности большие чем у прежних королей, ограниченных принцами крови), но на пути между консульством и империей все еще лежало много обломков старого. Лишь к весне 1804 г. Наполеон почувствовал себя достаточно уверенно чтобы инициировать новый конституционный процесс.
Зачем? О, он был сыном своего времени. Консул - в качестве титула - что называется, не звучало. Президент? Разве что Италии. Король - уже было и закончилось крайне печально. Но, император! как Карл Великий! Первый среди европейских монархов - какой взлет для безвестного артиллерийского офицера-корсиканца.
Император - это слово было новым, но, одновременно, и очень старым, древнее, выше звания король. Разве не из удачливых полководцев провозглашали первых императоров римские легионеры когда-то? Разве не спас Европу, погрязшую когда-то в бессилии варварских королей император Карл?
Он всегда знал, что однажды станет повелителем, а раз так, то к чему ненужное стеснение? Прекрасно учитывая моральный фактор на войне и в мире, Бонапарт не мог не остановиться на титуле императора, выше которого в светском мире не было никого. Новизна - для французов - титула и стоящие за ним образы отвечали нежеланию Наполеона связывать себя со скомпрометированной монархией прошлого, стремлением поразить общество и удовлетворить собственное честолюбие.
Слишком часто провозглашение империи объясняется исключительно личностью Наполеона.
Как человек любящий историю, он не мог не помнить жалкого финала английского протектора, когда сын Кромвеля, ставший лордом-протектором, был попросту проигнорирован обществом и армией. Титул, силу которому давала личность покойного диктатора, не значил после его смерти ничего. Между тем, разве короли или императоры, даже не будучи великими правителями, одной только магией сана не удерживали свои государства от распада? Эта убежденность глубоко укоренилась в Наполеоне на всю жизнь.
Логика событий требовала создания наследственной монархии, с ее наружной стабильностью - за ним была лишь редакция этого процесса. Что же удивительного в том, что итальянец остановился на самом пышном титуле? Рассмотрев ситуацию повнимательнее, любой беспристрастный человек убедится в том, что особенного выбора у первого консула не было.
Сам Наполеон был слишком умен, чтобы достаточно скептически относиться к блестящим названиям и прочим побрякушкам, но сбрасывать со стола представления обычных людей, с их трепетом перед звучными словами, не спешил, ограничиваясь показной скромностью. Кроме того, всегда дремавшая в нем ревность и опасения показаться смешным, недостойным своего положения, понуждала Бонапарта к выбору самого большого из возможных пьедесталов - а выше императора не было никого.
Технически, процесс осуществлялся на нескольких направлениях сразу. Покуда внешнее и внутреннее положение Франции стабилизировалось, а всякая оппозиция лишалась возможности влиять на политику, Наполеон усиливал свои позиции по всем пунктам.
В армии, где командные должности уже были распределены между показавшими лояльность (или попросту аполитичность) генералами, он укрепил свое положение за счет создания гвардии, родившейся из личной охраны генерала Бонапарта еще во время первого итальянского похода. Теперь это сочетание военной элиты с политическими солдатами достигло цифры в 6 т. человек, а в недалеком будущем гвардейские подразделения разрастутся до уровня настоящей армии, увеличив свою численность в десятки раз.
Ненадежные и слишком республиканские маршала теряли высокие командные должности или удалялись подальше от окрестностей Парижа. Их место заняли кандидатуры первого консула, знакомые ему по прежним походам или сумевшие вовремя продемонстрировать лояльность. Хорошо снабжавшееся (впервые с революционной эпохи) французское войско станет решающим козырем первого консула, позволяя ему оставлять за собой последнее слово в любом конфликте - фактически, правительство Бонапарта стало первым, кому за долгие годы после свержения Робеспьера удалось взять военных под свой контроль.
В обществе, получившем одинаковые для всех правила игры, Наполеон опирался на пирамиду бюрократии, подстегиваемой карьеристскими побуждениями и тщеславием. Создание ордена (и организации, и награды) Почетного легиона было зримым воплощением новых возможностей - отныне любой мог стать членом привилегированной корпорации, продемонстрировав рвение и заслуги в служении новому государству. Это организация стала первым шагом к воссозданию аристократии - в дальнейшем, новое дворянство вполне заменит собой прежнее, его позиции не поколеблет даже реставрация бурбонской монархии.
Говоря о политиках 1799 г., помогавших Наполеону взять власть, то эти люди, чьим главным навыком стало умение выживать, конечно не могли переиграть первого консула. Все они были удалены из политического Олимпа и постепенно заменены исполнительными чиновниками, отлично осознающими кому именно должны быть обязаны своим положением. Об этой стороне личности Бонапарта говорится меньше всего, но в те годы он показал себя прекрасным, как сказали бы потом, аппаратчиком. И это касается не только исполнительной власти.
Искусно маневрируя между полюсами силы в виде законодательных и конституционных учреждений, наспех созданных в 1799 г., "всего лишь солдат" преодолел все препоны, обезвредив любую оппозицию собственному курсу: в 1804 г. только один из сотни членов Трибуната выступил против провозглашения Наполеона императором. Это было немалым достижением, учитывая исходные позиции.
Да, в этой борьбе первый консул был изначально в выигрышном положении, но тот факт, что ему удалось добиться своего бескровными, в основном, методами говорит о многом. В конечном счете, Бонапарт всегда мог использовать свои главные аргументы - армию и полицию, бывшие всецело в его подчинении, но старался проводить акции вроде трех плебисцитов, продемонстрировавших поддержку нации. При возможности, для внутренних дел Наполеон явственно предпочитал пряник, а не кнут. Или, говоря иначе, стены для тюрем, а не расстрелов.
В апреле 1804 г., в некогда самом оппозиционном законодательном собрании Франции взял слово депутат Кюре, когда-то голосовавший за казнь короля Луи. Теперь он хоронил (игра слов, кюре - священник) республику. Обрисовав, не жалея красок, достижения первого консула, он предложил закрепить успех, отдав фамилии Бонапарт власть над страной, уже без всяких оговорок. Остроумные возражения Карно, ссылавшегося на печальную римскую традицию наследования плохих императоров хорошим и недавний (позитивный) американский пример, утонули во всеобщей поддержке инициативы Кюре членами Трибуната.
Уже без всякого смущения законодатели обратились к античной традиции, предложив Наполеону титул Императора Республики, быстро подведя юридическую базу в виде новой Конституции 1804 г.
Милостиво приняв делегацию в своем дворце, пожизненный первый консул Бонапарт согласился стать императором французов Наполеоном. Ему, конечно, претил показной республиканизм депутатов, стыдливо натягивающих фиговые листки на очевидную наготу происходящего, но покуда этого было достаточно. От слова республика он избавится несколькими годами позднее.
Армия и народ последовали за своими избранниками: третий плебисцит дал три с половиной миллионов голосов "за", при двух тысячах "против". При этом, около полумиллиона душ было засчитано за военными, на деле не участвовавшими в народном волеизъявлении. Впрочем, вряд ли итог стал бы иным.
Масштабные военные зрелища и благодарственные адреса со всех концов страны быстро продемонстрировали единение сил нации. Вершиной всего стала коронация, состоявшаяся в начале декабря 1804 г.
Несомненно имея ввиду свой средневековый идеал, Наполеон настоял на личном участии Папы Римского, не желая ничего большего нежели красивой картинки. Не дав Папе надеть на себя корону, он собственноручно водрузил ее на голову, повторив тоже самое в отношении императрицы. Революция закончилась, вместе с прежним летосчислением: в мире стало на одного императора больше.
И не только. Число королей тоже выросло - через несколько месяцев Наполеон станет монархом Итальянского королевства.
Европейская элита подсмеивалась над пышностью нувориша и дурной организацией; анекдоты о неотесанном семействе Бонапарт, толкавшемся и переругивающимся во время торжеств были очень популярны тогда в салонах. Но, за неумелостью в вопросах церемониала мало кто из смеющихся заметил, что в руках нового императора появилось оружие, равного которому не имел еще ни один французский лидер со времен Карла VIII
Осенью 1804 г. Бонапарт совершит поездку в столицу Карла Великого Аахен - решающая схватка с саксами была не за горами.
На разрыв аорты Амьенского мира
Англо-французское "перемирие" подпиралось несколькими крайне непрочными основаниями. Английская аристократия могла еще смириться с определенным преобладанием Франции в Центральной Европе (о, и только на время, на время...), но британцы были крайне чувствительны к средиземноморским поползновениям французов, не говоря уже о господстве императорского штыка на побережье Северного моря. Наконец, не менее важным было то, что Наполеон никоим образом не пытался подсластить британцам горечь поражения. Напротив, его Франция отчетливо демонстрировала, что признает любые границы лишь постольку-поскольку. Кроме того, французы крайне болезненно наступали на главные английские мозоли: они занялись активной колониальной политикой и принялись навязывать своим соседям выгодные торговые договора, продолжая держать изделия английской промышленности в черном теле высоких тарифов.
Англичанам начало казаться, что мир нужен исключительно их противникам: никаких выгод от него Лондон не получил, тогда как позиции Парижа укреплялись день ото дня. С этого момента война не начиналась лишь потому что британцы не видели в Европе возможных военных союзников: Австрия еще не оправилась от поражения в прошлой кампании, Пруссия нерешительного короля Фридриха-Вильгельма III привычно колебалась, а новое лицо России, в виде императора Александра I, все еще было мордой сфинкса.
В это время настоящие колесики механизма адской машины будущей схватки затенялись веселой клоунадой, ставшей столь привычной людям 20-21 вв.: пропагандистской войной. Французская пресса начала борьбу с английской. На стороне галльской печати выступал сам первый консул - император (по большей части анонимно, что в условиях тогдашней Франции быстро стало секретом Полишинеля), тогда как бритты выставили большее число перьев и заручились литературной поддержкой французской эмиграции.
Война разгорелась нешуточная: Бонапарт и раньше-то не очень терпел критику, а уж выдерживать беспрерывные уколы не особенно подбирающей выражений островной прессы и вовсе было за пределами его сил. Конечно, умнее было бы ему вовсе не вступать в этот бой, но французских лидер стал не первым и не последним кого спровоцировали насмешки.
Наконец, стороны сфокусировались на Мальте: остров сравнительно недавно был отбит у французов королевский флотом и продолжал удерживаться англичанами. Французы, в соответствии с буквой мирного соглашения, требовали его очистить, на что британцы дипломатично отвечали: вот-вот, уже скоро, но войск не выводили. Их не прельщала перспектива передать его в руки бывших хозяев-рыцарей или даже неаполитанских солдат - было очевидным что в этом случае он будет захвачен столько же легко, что и во время Египетского похода Наполеона.
В какой-то момент британцы оказались припертыми к стенке - Мальту действительно нужно было возвратить... но тут выручили перья, причем французские. В рамках продолжавшейся полемической кампании, ведущая французская газета опубликовала доклад приехавшего из Ближнего Востока и Африки генерала. Генерал уверенно рассказывал о том что все народы Востока только и ждут прибытия французских освободителей, завершая свой опус призывом отдать приказ и прочими благоглупостями.
Опубликованный текст стал желаемым поводом обидеться: в своей неподражаемой манере англичане заявили, что после такого оскорбления и недвусмысленно высказанных угроз никакие переговоры по Мальте невозможны - покуда Бонапарт не извинится. Они уже достаточно хорошо поняли слабости повелителя Франции и играли наверняка.
В Париже раздался зубовный скрежет: Наполеон вызвал к себе британского посла. Маленький французский диктатор был полон решимости сломить своего крупного (физически) собеседника решительным монологом-атакой - прямо как на поле боя! Пикантности разговору придавало то, что будущий император искренне считал своего британского визави организатором убийства Павла I - по иронии судьбы, прежде чем стать посланником Лондона в Париже тот был им в Санкт-Петербурге. Французский лидер оказался в трудном положении: его авторитет базировался на непрерывной (внешне) череде удач, которую английское упрямство теперь грозило нарушить. В то же время, Наполеон хорошо понимал, что война с Англией - сейчас - ему абсолютно ненужна. Во-первых, не был готов флот, а во-вторых - что именно он мог отвоевать у британцев? Он постарался напугать, ошеломить посла, рисуя картину полумиллионной армии, марширующей по Европе. Одновременно, Бонапарт сделал что-то вроде примиряющего жеста - в своей манере, разумеется - признав и трудность высадки в Англии, и превосходство ее флота.
Но природная пылкость мешала ему выдержать линию между откровенными угрозами и туманными обещаниями. Не сдержавшись, Наполеон сказал и о роялистах, действовавших с Британских островов, и о явственных попытках Лондона сколотить новую антифранцузскую коалицию. Англичане отреагировали на его откровенность привычным уже способом: оскорбились вновь. Благо, доведенный до бешенства холодными увертками островной дипломатии Наполеон, не нашел ничего лучшего чем устроить английскому послу публичную сцену, в краткой экспрессивной манере повторив свои прежние тезисы.
Меж тем, в Лондоне теперь они уже твердо знали, что франко-русского соглашения не будет (в эти месяцы отношения между Парижем и Санкт-Петербургом стремительно охлаждались), о германских государствах и говорить не приходилось. Стало быть, решили в Англии - война! У власти вновь оказался Питт-младший - человек готовый идти до конца. Весной 1803 г. наполеоновскому правительству был направлен ультиматум, суть которого сводилась к тому, чтобы Мальта еще на десять лет оставалась в английских руках.
Французы вопили о нарушении подписанного, о неслыханном вероломстве, но в Ла-Манше уже начались первые стычки: европейский мир стал преданием прошлого.
Хотя Англия - формально и по сути - была на этот раз агрессором, на ситуацию все же нужно смотреть в целом. Вина в той же мере лежит и на французском правительстве (читай - Наполеоне-Талейране), которое действовало так, будто у Англии нет ни интересов, ни сил, способных эти интересы защищать. Попытка Парижа укрыться за формальностями силой навязанного Амьенского мира была обречена изначально: англичане были не из тех, кого подобные увертки могли хоть как-нибудь остановить. Более того, мастера в этом деле сумели повернуть дело так, что стоявший в беспроигрышной, с точки зрения права, позиции Наполеон, в значительной степени утерял все моральные преимущества.
Он сам создал атмосферу недоверия и опасений. Не пожелав выбирать между территориальными захватами в Европе, колониальной политикой и экономической борьбой с Англией, Бонапарт попытался заняться всем и сразу. Он нарушал подписанное сам и возмущался когда его оппоненты следовали тем же курсом.
Неспособность нарождавшейся империи к компромиссам была дурным знаком.
Трепещи, коварный Альбион!
Мы идем на Англию
С 1803 г. у французских дам появилось модное увлечение: шить (вязать?) кошельки для английского золота своим любимым, готовящимся в составе 200 т. армии высадиться на Альбионе и покончить с этим современным Карфагеном. Прежде чем огромное войско разместилось на берегу Ла-Манша в Булонском лагере, противоборствующие стороны нанесли друг другу первые удары. Британцы захватили все французские торговые суда до которых сумели дотянуться, а французы сделали тоже самое в отношении подданных короля Георга. Бедняг поместили - до окончания войны - под домашний арест, что было по тем временам крайне жестокой и необычной мерой. Впрочем, последовавшее вскоре судебное убийство герцога Энгиенского, показало что Наполеон не шутит и война в 19 веке ведется по всем фронтам. Стремясь лишить ганноверскую династию, сидящую на английском престоле, последнего окна в Европу, французские войска вошли в Ганновер. Кроме того, выполняя ранее озвученные угрозы, была по-дружески занята Голландия и "временно" оккупировано Неаполитанское королевство.
Бонапарт собирался переправиться через Ла-Манш на гребных судах, плоскодонках и баржах в течении одного дня. Загвоздка была в том, что галеры и неуклюжие транспорты очень легко топились британским флотом, тогда как французский был заперт в атлантическом Бресте и средиземноморском Тулоне. Британские корабли были хуже - по своим номинальным ттх - но лучше управлялись, их экипажи были мотивированы (материально) и опытны. Дисциплина была драконовской, но и эффективность тоже (привет популярному сериалу!). Французские корабли выглядели хорошо, даже красиво и были современнее - но адмиралы не умели отдавать приказы, а матросы - исполнять их. Шторм приводил галльских моряков в ужас, перспектива встретиться с Королевским флотом и вовсе лишала их дара речи.
Бонапарт, уставший от постоянных отговорок (за проблемой ветров и мелей крылось банальное нежелание признавать тот факт, что английский флот несоизмеримо лучше французского) самолично занялся подготовкой военно-морской кампании. В конце концов, назначал же когда-то Кромвель генералов на адмиральские должности - и ничего, справлялись.
И, действительно - план выглядел красиво. В ночь и туман флоты должны были отплыть из своих портов. Взяв на борт небольшое количество солдат, они устремились бы в Вест-Индию. Пока англичане (в панике, о да!) ловили бы соединенный (французский и испанский) флот, тот развернул бы паруса в Европу. Небольшой десант в Ирландии - разжечь пожар мятежа, отвлекая красномундирников на его подавление - и вот все вымпелы собираются в Ла-Манше! Французские солдаты организованно (ну, или как придется) садятся на суда и в день Д на берегах Англии объявляется французская Английская армия, не менее 150 т. человек.
Разбросанные между своими лагерями английские войска не успевают оказать особенного сопротивления - через пять дней после высадки французы захватывают Лондон, вместе с золотом Английского банка и кладут конец козням островной аристократии. Разве не должны эти острова принадлежать Франции - как Корсика или Олерон? Одно сражение решит судьбу войны, как это и случилось в 1066 г.
В ожидании погоды, позволившей бы его эскадрам соединится в новую Армаду... нет, это сравнение печально - в новый римский флот, да - император устраивал эффектные военные шоу: раздавал заскучавшим солдатам награды, знамена, а то и вовсе - нет ничего нового под Луной - "случайно" находил то римскую секиру, то монетку времен Вильгельма Завоевателя. Картину портил лишь наглый вид британских судов в Канале, да несчастья вроде того, когда Наполеону захотелось устроить небольшие учения в рамках подготовки к десанту, жертвами чего стали десятки мелких судов и около двух тысяч человек - их всех погубил проигнорированный волей императора шторм. Что же - ураган случается... не будем очернять и без того серый походный сюртук великого полководца.
Интереснее поговорить о другом. О перспективах наполеоновской армии, в том случае, если бы Бонапарт получил столь необходимый ему день. Круг вопросов вокруг несостоявшегося вторжения как правило ограничивается лишь проблематикой десанта, оставляя остальное за рамками обсуждения. Между тем, была ли судьба Англии предрешена высадкой наполеоновской армии - доведись ей успешно состояться? Ответ на этот вопрос может оказаться не столь однозначным как кажется.
Несомненно, что англичане проиграли бы первую битву, состоись она вообще. И, почти несомненно, потеряли бы Лондон, а также ряд городов на побережье. Очевидно и то, что французская армия сумела бы на первых порах прокормиться за счет местных ресурсов. Но, на этом (тактическое преимущество и временная военно-полевая автаркия) все преимущества Бонапарта заканчивались. Прояви британцы хоть толику упорства (а оно, как раз, являлось частью их национального характера) и положение французов начало бы ухудшаться день ото дня.
Отправление 150-200 т. солдат в Англию разом изменило бы стратегический расклад в Европе. Австрия, Россия (вполне вероятно и Пруссия), а также ряд других государств несомненно использовали это. Вернувшийся Королевский флот (а точнее, силы оставленные в метрополии и "проморгавшие" десант) прервал бы всякое сообщение с Францией: надолго бы хватило ресурсов оккупированной части Англии? Судя по всему, можно с достаточной долей уверенности предположить - Английскую армию постиг бы такой же бесславный конец что и Египетскую. Только на этот раз последствия носили бы стратегический характер: это стало бы большим, затянувшимся Ватерлоо.
Между тем, покуда новые римляне и норманны готовились повторить дела дедов и отцов, а маркитантки Английской армии насмерть держали оборону от булонских дам, не допуская ни малейшей конкуренции, внешнеполитическое положение Франции постепенно ухудшалось.
Испания блистательно вступает в мировую войну
Третья, но не мировая
Много воды утекло с тех пор как первые французские солдаты повесили сушиться белье в Булонском лагере. Англичанам все-таки удалось сколотить свою коалицию, названную - для простоты - Третьей. По всем приметам она должна была стать победоносной - иных, кроме примет, оснований и не имелось, но в новом союзном лагере были удивительно оптимистичны на сей счет. Почему?
Правительство императора считали непопулярным среди народных масс, разом смахивая с доски фигурку означавшую патриотическую энергию - несколько ударов (поражений) и тиран падет, вполне серьезно полагали умные головы в европейских кабинетах. На этот раз он обречен, искренне полагали они - покуда Наполеон сидит на берегу у Ла-Манша, огромные союзные армии внезапно выдвинутся к границам Франции и покончат с продолжающимся уже тринадцатый год безумием.
Как и зачем сформировалась новая коалиция? Мы уже достаточно поговорили о не признающим никаких ограничений экспансионизме французского постреволюционного правительства и причинах английского неудовольствия этим, но что же до остальных? На Париж готовились выступать войска Австрии, России, Швеции и - верили все в союзном стане - грозной Пруссии. Что привело их к решению вновь скрестить шпаги с французами?
Мотивы австрийцев были наиболее очевидными. Император Франц - не слишком вдохновляющая, но очень цепкая фигура - постепенно вновь склонялся к тому чтобы штыком и саблей вернуть обнаглевших галлов к границам 1792 г. Строго говоря, в этом его поддерживала вся австро-имперская элита, споры велись вокруг даты. Не могла же Вена надолго отказаться от своей роли в Италии и Германии? Сложившаяся в прошлых веках система европейского равновесия между Габсбургами и Бурбонами была безнадежно нарушена в пользу неименитых наследников французских королей.
Относительно долгий период мира позволил австрийской армии окрепнуть и оправиться после памятных поражений у Маренго и Гогенлиндена. Более того, теперь в войсках верховодили горячие головы, призывавшие воевать по-новому, решительно. Осторожный голос эрцгерцога Карла, советовавшего не спешить с началом кампании и подождать до того момента как Наполеон увязнет со своим десантом в Англии, был заглушен боевым кличем. Австрийцы легко привлекли к будущему походу своего старого союзника Россию.
Царь Александр имел как личные, так и военно-стратегические причины ненавидеть Бонапарта. Корсиканец не только оскорбил его, публично (и крайне грубо) намекнув на причастность нового русского императора к убийству старого, но игнорировал сложившийся было франко-русский паритет в германских делах. Со времен окончания Семилетней войны и польских разделов, Санкт-Петербург играл важную роль в Германии, наряду с Австрией и Пруссией. Ко времени франко-русского пакта, эпохи императора Павла, эта роль лишь возросла - ведь Вена была почти что совершенно лишена возможности влиять на них. Но теперь французы вели себя так, будто никаких соглашений не было и решительно отказывались признавать старые и новые правила. Более того, были отобраны назад все балканские и средиземноморские пряники, обещанные когда-то первым консулом царю Павлу.
Нет ничего удивительного в том, что Александр I возобновил тесные экономические отношения с Англией, тут же переросшие в союз. Что он мог потерять, кроме нескольких десятков или сотен тысяч мужиков, одетых в зеленую форму русской армии? Прежние проекты внутреннего устройства России были отложены, теперь изменчивого русского царя дразнила воинская слава.
Король Швеции, чья страна должна была подвергнуться русской агрессии, если бы союз Павла и Наполеона состоялся (немногим позже, после Тильзита, именно так и произошло), выступал против давнего шведского друга Франции исключительно из соображений рыцарской чести - не считая, конечно, желания сохранить свои владения в империи, т.н. шведскую Померанию.
Рыцарства ради русский царь уговаривал присоединиться к формирующейся коалиции и прусского короля Фридриха-Вильгельма III, мнительность которого уже успела стать притчей во языцех всех дипломатов Европы. Царь лично отправился в Берлин ради прусского короля и его 200 т. полевой армии, но тот повел себя как гоголевский зять Мижуев из "Мертвых душ" - мялся, томился (даже всплакнул у склепа старого Фрица), но войны французам - пока - объявлять не желал. Уговорились на том, что Пруссия приступит к делу после первых же побед Третьей коалиции, а покуда будет развертывать свое войско.
В войну постепенно втягивались новые страны: после оккупации Южной Италии на Сицилии, под защитой английского флота, укрылся неаполитанский король, а осенью 1804 г. в войну вступила Испания. Наполеон презирал ее короля, ни во что не ставил народ, войско и администрацию, но искренне полагал, что испанцы намного богаче чем выглядят - у них же есть Америка, обе Америки! И вынуждал испанцев платить, в том числе и за неучастие в войне против Англии. В нужный - для него - момент они все равно выступят, а пока американское серебро сослужит ему хорошую службу.
Англичане, которые многому научились у революционной дипломатии, решили выкинуть с очередным конвоем из Америки ту же штуку, что и с датским флотом - т.е. захватить, ради борьбы с тиранией Франции, и сделать это без пролития крови. Действительно, она почти не была пролита - с английской стороны. Четыре фрегата Королевского флота потребовали сдаться такое же число фрегатов испанских, груженных слитками серебра и золота. Потом парламентские ораторы в Лондоне сожалели, что их лордства не сумели выделить большего числа кораблей - тогда, дескать, испанцы сдались бы без боя и потери чести... В общем, сознательная это была провокация или нет, но гордые иберийцы не спустили флага, а потому были без всякой жалости расстреляны англичанами, лишившимися в жарком деле меньше десятка человек убитыми и ранеными.
Так Испания, потерявшая сотни человек убитыми и ранеными, три фрегата захваченными и один утопленным, оказалась в войне с Англией - войне, нарушившей ее связи с колониями (как оказалось - бесповоротно) и принесшей исключительно одни поражения. Серебряный ручеек для Франции иссяк.
Пока уже вступившие в войну с узурпатором шведы собирали свои войска, австрийцы решились на смелый акт. Следовало упредить развертывание армий профранцузских имперских правителей на западе Германии и, в первую очередь, занять (как союзник или оккупант) Баварию. Хотя для Вены главные события должны были развернуться в Северной Италии, где сосредотачивались основные силы императора Франца, именно в Баварии предполагалось соединиться австрийским и русским войскам, только лишь начинавшим свой марш по Польше.
Обвинив (и совершенно справедливо) Францию в нарушении Люневильского мира, австрийцы предъявили ей ультиматум, поддержанный российской дипломатией. Бавария, Вюртемеберг и Баден объявили, что поддержат Наполеона, как своего протектора. В сентябре 1805 г. солдаты в белом вошли в Мюнхен - большая война на суше началась.