Солженицына: "У нас было все готово на случай ареста"

[voiks]

14.02.2014
Солженицына: "У нас было все готово на случай ареста"




40 лет назад писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе Александр Солженицын был изгнан из СССР. К тому моменту уже более месяца, после публикации на Западе романа "Архипелаг ГУЛАГ", который впервые рассказал миру о судьбе миллионов репрессированных советских людей, семья писателя ожидала ареста.

Об этом дне - 12 февраля 1974 года - и неожиданной высылке Солженицына за границу корреспондент Би-би-си Том Эсслмонт беседовал с вдовой писателя Натальей Солженицыной.

Би-би-си: Что случилось в этот день?

Наталья Солженицына: И Александр Исаевич, и я чувствовали, что вот-вот скоро должно что-то случиться - что-то плохое, может быть, совсем плохое. Если бы его арестовали и послали в Сибирь, он, наверное, очень скоро бы умер - его здоровье было неважное, было очень высокое кровяное давление. В том, что власти предпримут репрессивные меры, мы не сомневались, потому что после того, как был опубликован "Архипелаг ГУЛАГ", в советской прессе поднялась такая невероятно шумная и агрессивная кампания, что мы понимали - советские власти так это оставить не могут. Мы были готовы к этому настолько, насколько живое человеческое существо может быть готово к плохому концу.

Би-би-си: Вы удивились, когда раздался стук в дверь?

Н.С.: Нет, мы не были удивлены - это был не стук, раздался звонок в дверь, и я колебалась, открывать ее или нет, потому что я была почти уверена, что это пришли за ним. Я просто хотела выиграть время - всё равно пришлось бы открывать, но я медлила.

Би-би-си: Почему же вы решили открыть?

Н.С.: Если я не открыла дверь, ее бы взломали - это очевидно. Фактически, так и случилось: у нас на двери была цепочка, сантиметров на 15, - я открыла на цепочку, и они тут же сломали дверь. И вошло восемь человек.

Би-би-си: Кто это был?

Н.С.: Зашли восемь мужчин, из них двое были в форме милиции, остальные - в штатском. Только один из них представился, кажется, прокурором, и сказал, что это официальный привод в милицию. Это не арест, но если человек не приходит по повестке, его принудительно приводят в милицию. Он был самый крупный из них, в форме и в шубе с меховым воротником - это производило впечатление. Потом выяснилось, что он занимал очень высокий пост.

Би-би-си: Он сказал что-нибудь вам или Александру?

Н.С.: Он сказал Александру: "Вы сейчас пойдете с нами, одевайтесь". Мне он ничего не сказал.

Интересно заметить, что буквально за 10 минут до этого мой муж два часа гулял с нашим маленьким сыном, которому было 5 месяцев, [и он был] в коляске. И они его [Александра Солженицына] не взяли там, на улице, чтобы не привлекать внимания, - они дождались, пока он вернется домой.

Би-би-си: У вас был шанс сказать мужу прощальные слова?

Н.С.: Конечно, у нас было всё готово на случай ареста - мы приготовили зубную щетку, белье и всё, что нужно, потому что мы понимали, что его арестуют. Мы пошли в другую комнату, чтобы взять все эти вещи. Они были уже сложены аккуратно, но не в мешочке, и я судорожно искала мешок. Рядом лежал мешок нашего старшего сына для сменной школьной формы - вытряхнула всё из его школьной сумки и в эту школьную сумку всё положила. Мы могли обменяться несколькими словами, да - мы разговаривали свободно, как будто их нет.

Но они пошли за нами по пятам, и мы старались не говорить ничего, что им не нужно слышать.

Би-би-си: Вы чувствовали, что это момент прощания с мужем?

Н.С.: Именно так я и думала, что это прощание - на очень долгое время, если не навсегда. И он так думал тоже.

Когда он уже одел свой полушубок - лагерный, в котором он вышел из первой ссылки, - сделал шаг ко мне - они ему не мешали - обнял меня, поцеловал и сказал: "Береги детей".

Би-би-си: Когда вы в следующий раз говорили с ним после того, как его забрали?

Н.С.: Он позвонил мне уже из дома Генриха Бёлля, когда был в Кёльне - в ночь с 13 на 14 февраля.

Би-би-си: А вы в тот момент уже знали, что с ним произошло?

Н.С.: Я знала только то, что передавали по радио, что знал весь остальной мир. И когда я в первый раз это передали, я не поверила.

И никакое радио не объявляло, что самолет летит во Франкфурт. Я слышала только то, что он лишен гражданства и выслан из страны - а куда его везут, я не знала.

Би-би-си: Когда он вам позвонил - что он сказал?

Н.С.: Это хороший вопрос. Этот разговор был даже записан нашими друзьями. У нас в комнате набилось человек 30 или 40, сколько поместилось, потому что все хотели слышать этот разговор.

Слышать можно было только то, что говорила я - но кто-то поставил такую "нелегальную" запись разговора. Где-то она сохранилась - чуть ли ни у человека, который потом работал у вас на Би-би-си, Владимир Тельников. Он потом подарил мне запись этого разговора.

Но я потом не слушала эту запись и плохо помню сам разговор - потому что единственная мысль, которая у меня была, - что муж жив и в безопасности.

Би-би-си: Он сказал, что он в Германии, и пригласил вас приехать к нему?

Н.С.: Само собой разумелось, что я с детьми последую за ним - но я поехала спустя шесть недель, потому что и он, и я хорошо понимали, что главная задача - каким-то нелегальным образом переправить его архив, без которого он не мог бы продолжать работу.

Поэтому было понятно, что я не завтра-послезавтра поеду, а только после того, как справлюсь с этой задачей. Конечно, мы об этом вслух не говорили, но мы оба это знали и понимали и заранее обсудили.

Когда я говорю "архив", я имею ввиду рабочие материалы - он уже писал тогда "Красное колесо", и было очень много заготовок. Без них он был бы раненый человек, это было бы ужасно.

Би-би-си: Но вы рисковали жизнью, чтобы организовать переправку архивов через границу?

Н.С.: Вряд ли я рисковала жизнью. Но уже выходя за него замуж, я понимала, что придется рисковать.

Би-би-си: Кто-нибудь угрожал вам или мешал выехать из СССР?

Н.С.: Угрожать не угрожали, но когда я пришла в ОВИР за выездной визой, там был человек с погонами майора - но я уверена, что это был чекист, из КГБ. И он пытался уговорить меня - довольно грубо - не следовать за Солженицыным. "Вы лишаете детей родины, зачем вам за ним ехать? Он гадкий, антисоветчик". И так далее.

Би-би-си: Какая-то часть внутри вас сопротивлялась тому, чтобы уехать из Советского Союза?

Н.С.: Это было большое горе, надо сказать, не потому что я покидала Советский Союз, но потому что я покидала Россию и своих друзей. Дело было не в государстве, а в Родине.

Это было очень больно, и долго было больно - в общем-то, всегда. И Александр Исаевич, и я не сомневались, что как только будет возможность вернуться - если она будет, пока мы живы - то мы, конечно, вернемся.

Би-би-си: Каково же было приехать в Европу, в Цюрих, и воссоединиться с мужем?

Н.С.: Конечно, это было счастье, и конечно, было много удивительного и нового вокруг. Но очень долгое время все мы - и дети, и моя мать, которая тоже была с нами, и Александр Исаевич, и я - у нас было такое чувство, как будто мы прыгаем на одной ноге, а вторая нога ампутирована и из нее хлещет кровь. Вот такое было чувство.

Би-би-си: Когда вам стало более комфортно жить на Западе?

Н.С.: Работа лечит - есть такая поговорка в России, и это так. Мы очень много работали - Александр Исаевич и я, помимо того, что было хозяйство и дети, я всё время работала с ним вместе, была его первым читателем и редактором.

Когда удалось хорошо войти в работу, сразу стало гораздо легче. Но это удалось не сразу, я думаю, где-то года через полтора-два.

Би-би-си: Очевидно, Александр Солженицын пользовался огромным вниманием со стороны издателей, журналистов - чувствовалось ли давление? Так много людей на Западе хотели посмотреть на человека, написавшего столь великую книгу о ГУЛАГе.

Н.С.: Тут было два разных чувства. С одной стороны, конечно, мы были удовлетворены тем, что эта книга сделала известными судьбы наших несчастных соотечественников, что это выплыло наружу, и было удовлетворение от выполненного долга.

А с другой стороны, было ощущение: хорошо, что он сказал всё это, еще будучи на своей земле. Критиковать свою страну надо находясь на ее земле, а не извне. Находясь вне, хотелось просто уйти в работу и не давать пресс-конференций.

Хочу уточнить - то, что я сказала о критике, что надо быть внутри страны, а не вне - это не относится к странам свободного мира. Потому что это всё равно, критикуете вы Америку, сидя во Франции или Англии, или в самой Америке - это не важно, потому что вы можете свободно ехать куда годно.

Но когда вы внутри "железного занавеса"... Когда вы извне ругаете свою страну, вы уже в безопасности: находясь в свободном мире, вы можете говорить что угодно, вам за это ничего не будет - наоборот, только аплодисменты.

А когда вы внутри страны, вас за это могут убить, посадить в тюрьму. И достойно - говорить там, где вы подвергаете себя опасности, а не там, где вы в безопасности.

Би-би-си: Стало ли тяжелее вашему мужу писать из-за того, что он был уже не в Советском Союзе?

Н.С.: Этот вопрос - сможет ли он вообще продолжать писать - очень мучил его первые несколько месяцев на Западе после изгнания, он очень тревожился, как это будет.

Но к счастью, уже летом 1974-го года, в горах Штерленбергер в предместье Цюриха, способность писать вернулась к нему. И он успокоился.

Би-би-си: Уже в Америке, в Вермонте, вы создали себе дома "маленькую Россию". Говорили, что вы привезли с собой многое, чтобы воссоздать атмосферу Родины.

Н.С.: Если вы имеете в виду антураж и интерьер - то это не так. У нас не было с собой никаких вещей. Мы были в той одежде, что на нас была. У нас не было никаких специально русских вещей или русской мебели. Мы просто купили то, что продавалось в Вермонте - и всё. Но у нас была огромная забота о том, чтобы наши дети не потеряли русский язык. Это было совсем нелегко, потому что школа была деревенская, американская, и никто не говорил по-русски.

В этом смысле - да, дома они должны были говорить с другом только по-русски. И они говорили друг с другом на русском обо всем - кроме бейсбола. Когда я им указывала: "Только по-русски!" - они говорили: "Мама! Но по-русски нет слова "питчер"!"

Русской жизнь в доме была в том смысле, что дома говорили только по-русски, и много читали, и была русская атмосфера, да - просто потому, что трое взрослых у нас были русские. И мы давали им уроки: я учила их русскому языку и литературе, а отец учил их всем видам математики, физике и астрономии, и конечно, эта домашняя школа была на русском.

Би-би-си: Есть свидетельства журналиста Дэвида Ремника и биографа Майкла Скэммела, который навещал вас в Цюрихе: они говорят, что Александр Солженицын стал очень критично настроен к американским СМИ из-за их отношения к Москве. Был ли он зол на Америку за то, что как она вела отношения с Москвой, или это было отношение только к журналистам?

Н.С.: Москва в то время - это официальное правительство, это Советский Союз. Совсем не это вызывало его неприятие и рассерженность. Он постоянно твердил о том, что Россия и Советский Союз - это не одно и то же, наше правительство и наш народ - это не одно и то же, это не свободно выбранное правительство.

Путать Россию и коммунизм - то же самое, что путать болезнь с больным человеком. Он всё время пытался разделить понятия "русский" и "советский". И американская пресса, и всякая другая, как и сейчас, этого не делала. Все считали, как будто у России не было своей истории, будто они родились коммунистами и распространяют коммунизм по миру. Это не так.

Он всё время пытался сказать, что да - Россия первая из всех народов провалилась в это несчастье, потом были другие, Вьетнам и так далее… Коммунизм везде один и тот же, и это не исконное свойство русского народа, а так повернулась история.

И его очень огорчало, что западная пресса абсолютно глуха к этому. Играла роль и "холодная война", конечно, но также и очень слабая осведомленность в русской истории.

Би-би-си: В конце концов вы вернулись в Россию. С каким чувством вы покидали Америку? И с каким чувством приехали в Москву?

Н.С.: Мы были счастливы вернуться, хотя увидели - и уже знали, поскольку читали и внимательно следили за тем, что происходило в стране, - что многое пошло совсем не так, как хотелось бы. Но мы были счастливы оказаться в океане родного языка и друзей.

Честно сказать, в тот момент, 20 лет назад, я совсем не думала об Америке. Я была благодарна - мы в Америке вырастили детей, и дети получили там очень хорошее образование.

Но я уехала и не вспоминала об Америке.

Спустя какое-то время эти воспоминания ко мне пришли, и чем дальше, тем теплее мои воспоминания о тех простых людях, которые нас окружали в Вермонте. А что касается американской политики, то мне многое в ней не нравится, как, впрочем, не нравилось и раньше.

Моя критика в отношении американской политики та же самая, что и раньше - мне кажется, Америка недостаточно учитывает особенности других народов и ведет себя, как слон в посудной лавке.

Би-би-си: А как вам удалось вывезти архивы Солженицына из СССР перед вашим собственным отъездом? Кто вам помог?

Н.С.: До ареста Александра Исаевича мы жили довольно замкнуто: были маленькие дети, очень много работы, и только малое число друзей могли приходить к нам.

Но когда его арестовали, я сразу сознательно распахнула двери, и каждый день у меня было очень много людей - именно для того, чтобы было не понятно, кто именно будет выносить эти отдельные папки и тетрадки.

Когда сорок человек входят-выходят, то каждого не остановишь, чтобы обыскать. Поэтому мы и сделали так.

А больше всего помогли журналисты-скандинавы. Об этом уже написано, поэтому я могу это рассказать: норвежец Нильс Удгорд больше всех нам помог, и он с тех пор навеки стал нам как родной брат.

Би-би-си: Именно Нильс и дал нам ваш электронный адрес, кстати.

Н.С.: Он был не один, были и другие, просто он больше всех помог. Когда он выносил бумаги от нас, его ни разу не остановили. Он передал их в германское посольство, и в конце концов их доставили нам через Германию.

Именно скандинавы - норвежцы, и шведы - всегда в Москве были смелее всех журналистов в оказании помощи диссидентам.

Би-би-си: Ваше самое счастливое воспоминание о жизни с Александром Солженицыным - если возможно выбрать одно, конечно?

Н.С.: Отдельный момент я не могу выделить. Нам повезло друг с другом, мы прожили с ним сорок очень счастливых лет. Жизнь была трудная, но друг с другом нам не было трудно. Наш союз был очень счастливым. Можно вспомнить один лучший момент, но потом вспоминаешь другой - и он не менее счастливый…

Би-би-си: Многие люди, которые не были знакомы с Александром Солженицыным, представляют его себе как литературную глыбу: известно его фото - с бородой, голубыми глазами, очень серьезный… У него было чувство юмора?

Н.С.: У него было колоссальное чувство юмора.

Вообще мифы и легенды о том, каков он, совсем не соответствуют действительности. Он был человек, который умел слушать других людей.

Он жаждал критики и прислушивался к ней. Мы спорили без конца, и он прислушивался.

И потом - он был совершенно обворожительный собеседник, у него была замечательная улыбка.

Его улыбки больше всего не хватает теперь, когда его нет.

Он был очень нежным человеком. Он был очень сомневающимся человеком.

Есть такое убеждение, что он всегда знал, как надо, всё знал вперед - ничего подобного! Такой жесткий образ - это не тот Солженицын, которого я знаю.

Оригинал: www.bbc.com webcache.googleusercontent.com
Скриншот

См. также:

- 31.03.2015 Павел Евдокимов. Как высылали Солженицына // voiks