Солженицын А. И. «Люби революцию». Диомидов (Броновицкий)
Илларион Феогностович Диомидов и жена его Нина Матвеевна
Солженицын А. И. «Люби революцию» (фрагмент)
Солженицын А. И. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 18. Раннее. - М.: Время, 2016. -544 с. ISBN 978-5-9691-1357-2
В восемнадцатый том 30-томного собрания сочинений А. И. Солженицына вошли его повесть в стихах «Дороженька», неоконченная повесть «Люби революцию», стихи. Их публикации предпослано авторское пояснение: «Здесь помещены мои ранние произведения тюремно-лагерно-ссыльных лет. Я складывал их в уме и нёс в памяти все лагерные года, не доверяя бумаге. Они были моим дыханием и жизнью тогда. Помогли мне выстоять». Тексты снабжены обширными комментариями
Глава вторая. Утлое
...Базар был совсем рядом. Нержины снимали комнату у одинокой старой казачки, у которой два маленьких домика и курятник умещались в небольшом дворе, ощищённом мощными воротами с толстой занозой и добротным забором. Тот домик, где жили Глеб и Надя, выходил во двор затейливым крыльцом с перилами, козырьком на столбиках и резьбой по дереву, другой же был приземист, слеповат и сильно смахивал на приспособленный сарай, хотя старуха божилась в противном. В этом втором доме жили Илларион Феогностович Диомидов и жена его Нина Матвеевна.
Диомидову было лет 55, но понурились его плечи, он исхудал от каких-то долгих многочисленных болезней, опирался на палку при ходьбе - а всё ещё было что-то незадавленное в его вытянутой фигуре и живой поблеск глаз. Он носил пенсне и соломенную шляпу, имел привычку при встречах, сперва на подходе, поправив пенсне, потом поближе, церемонно приподнять шляпу.
У Глеба не было с ним формального знакомства. Просто первое время они раскланивались, приглядываясь, потом познакомились жёны, и Надя сказала о Нине Матвеевне:
- А знаешь, она очень хорошая, скромная. Но несовременная какая-то.
Нину Матвеевну можно было принять не за жену, а за дочь Диомидова - она была не старше тридцати. Много ниже его ростом, с какой-то неслышной монашеской поступью, но подвижная по хозяйству, - тогда белые льняные волосы её встряхивались. Нина Матвеевна работала плановиком-экономистом в неутихающем вареве райпотребсоюза, Илларион Феогностович - инженером-строителем в какой-то стройконторе, откуда всегда возвращался расстроенный.
Вскоре они с Глебом стали заговаривать - после того, как однажды стояли под столбом с громкоговорителем и, слушая сводку, обменялись замечаниями. Они встречались перед работой во дворе по утрам, в забирающем инеистом осеннем морозце.
- Вы слышали? Сдан Днепропетровск, - мрачно говорил Глеб.
- Да, - кивал Диомидов. А другой раз: - И Полтава взята.
- Сдали? Полтаву? Когда? - темнел Глеб: до какихжепор он будет позорно прозябать в тылу?
Как смертельную болезнь близкого человека переживал Нержин всё яснее развивавшееся крушение Красной армии и государства. Обложенный Ленинград, павший Киев, дотла спалённый Чернигов дымной горечью наполняли его лёгкие. Глеб всё ещё верил, но уже начинал и не верить, что созданная Лениным с такими жертвами впервые в истории социалистическая система выдержит удар бронированных германских армий. Трескучая балаганная предвоенная похвальба, лубочная ложь литературы и искусства - как они были ему подозрительны уже два года назад и какими отвратительными вспоминались сегодня! Но твёрдое решение вызревало в Глебе: он не покорится! Если наши армии уйдут за Урал - уйдёт за Урал, если падёт Сибирь - уйдёт в Китай, уйдёт за океан, найдёт на земле такой клочок, где будет же биться свободное человеческое сердце; подобные ему соберутся там и другие - осколки разбитого вдребезги красного материка, и остаток жизни они посвятят тому, чтобы словом и оружием помочь восстановлению ленинского огня, очищенного от смрада тридцатых годов. Для чего останется Глебу жить, если будет раздавлено самое светлое в истории человечества? О, когда же мы остановим их наступление?! Упрямство жертвенности скорей не осветляло, а отемняло Глеба, - и не оставалось места ничему личному, не радовала и близость с женой, хотя кратки оставались им дни вместе.
Неизвестно, в какое чувство вылилось бы в Глебе неизменное терминологическое разноречие с Диомидовым, если бы в один тихий и на редкость тёплый субботний вечер они не разговорились бы, усевшись все вчетвером на ступеньках крыльца.
Небо являло в этот вечер одну из своих причудливых картин. Полная луна взошла уже довольно высоко, но была закрыта зубчатой чёрной тучей. Всё остальное небо было совершенно чисто, лишь кое-где лёгкие белые хлопья облаков. Молочный свет оттуда, из-за чёрного укрытия, не достигал земли, но ярко заливал небо, скрадывая звёзды, и воздушно серебрил просвечивающие облачные хлопья. Ветра не было не только внизу- его не было и на высоте, чёрная туча не двигалась - или медленно поднималась со скоростью луны же, - и луна не выходила из-за тучи, так и светя, точно через обрез какой-то высокой средневековой стены.
Сидели лицом к востоку, смотрели на эту чёрную стену и на этот переливающийся тусторонний свет. Разговор проскользни одной, другой тропкой и как-то незаметно прокрался - к заветному.
Диомидовы были мучительно одиноки в Морозовске - не потому, что это была глушь, а потому, что это был шумноватый, гомозящийся, неизвестно чему радый табор. О том, что говорилось под низкими потолками их сырой хатёнки, говорить им было больше негде, не с кем и нельзя. Как эта луна всю яркость свою хранила по ту сторону чёрной тучи, так и вся их жизнь осталась по ту сторону непробиваемой стены. Они, уже будучи в Морозовске, набрели на забытую, ранее не понятую строфу из Блока и, потрясённые, среди собраний, аплодисментов и лозунгов, одиноко шептали её про себя:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать ещё не жившим...
В мошкаре и Васюганских болотах гиблый Нарымский край, в знойно-жёлтом песке адовый Джезказган остались в их памяти и в их крови. Им казалось, что надо говорить только о них, что ничего на свете нет важнее, чем крики и хрипы умирающих там людей, - но, счастливо-случайно вырвавшись из ссылки и заключения, они нашли здесь не родину, а чужую страну и дикий народ, та Россия, в которой они как будто родились и были воспитаны, - совсем исчезла, растворилась, ушла.
Отец льноволосой Нины был священником, ещё в двадцатые годы сосланным в Нарымский край за неприятие обновленческой церкви Мать умерла. Шестнадцатилетняя дочь поехала в ссылку за отцом. Да, она была несовременна. Она не попыталась зубами и ногтями вцепиться в жизнь «как у всех». И то сказать, что «железная метла» пролетарских чисток вымела бы её из-за канцелярского стола. Отец Нины прожил недолго, но, схоронив его, она не уехала, а осталась там с Диомидовым, которого полюбила «за муки», как он её - «за состраданье к ним». Ему тогда было уже за сорок, ей - девятнадцать, но у девушки, всё детство проведшей в светлом пении храмов, (окуренных ладаном, земная любовь была, как плащаницей, остелена любовью христианской. И вот уже одиннадцать лет ничто не нарушало внутреннего лада их жизни.
Диомидов в сомнении смотрел на отражённо освещённые пытливые лица молодых Нержиных. Он давно уже знал, что ему не о чем говорить с этим поколением, считающим доблестью донос в НКВД. С высот возраста и опыта он насквозь понимал Глеба - с его идейностью, безжалостной к себе и другим, к далёким и близким. Безумием было бы пытаться переубедить этого молодца. Но долгие страдания дают ещё и совершенно внеразумное чутьё чужого сердца. И Илларион Феогностович стал рассказывать, о чём он не рассказывал никому. Безчеловечно подробно он рассказывал о медных рудниках, где стоит пыль бурения; где на мокрое бурение не переходят, чтобы не снизить процента выработки; где лёгкие рабочих в два месяца съедает силикоз; где сама питьевая вода напоена солями меди и разъедает желудок, а воду для начальства и охраны лагеря доставляют на самолётах; откуда не прорываются письма родным и жалобы правителям; откуда вывозят или прямо на кладбище, или в многотысячный больничный лагерь, - словом, рассказывал о Джезказгане, об одном из самых страшных мест на Земле.
Это уже в который раз холодное дыхание невозможного, недопустимого, совершенно невидимого, но где-то тут же меж нами и в нас действительно живущего необъятного мира наносилось на Глеба. Сланцевой горой Жигулей, усеянной каменоломами; пьяной удалью, хмельной отрыжкой раскулаченного дяди Миши; ночной погоней за лагерными беглецами в Красной Глинке; утренним волжским катером, набитым заключёнными; печальными женщинами у лючных стоков ростовского Никольского переулка; звоном стёкол и швырком человека из верхнего этажа ростовского ГПУ; непрозрачными, толсто-стеклянными пузырями решётчатых окон там, вделанных под ногами в асфальт; локтями чекистских тулупов, сбивающих серебряные орехи с ёлки, когда уводили деда; варварски растрёпанным книжным ворохом обыска в кабинете Олега Ивановича; письмом любви, сгорающим в сумерках до обжога пальцев; то спотыкающимися пешими арестантами на мостовой меж оголёнными дулами пистолетов; то шныряющими в чёрные ворота ГПУ глухо крытыми трёхтонками с прутчатым окошком в задке; то шёпотными рассказами о пытках безсонницей с нестерпимым электрическим светом и о комнатах в объём человека, где дверью придавливают к стене; то железным стариком, в ростовских Ленмастерских предающем с трибуны анафеме обманутую рабочую веру, - сколько раз уже леденил Глеба дыханием этот грозный незримый мир, такой нестерпимый, что нельзя было жить, смотреть на солнце, если только он есть, этот мир, но ведь не может быть, чтоб он был! но ведь о нём так легко не слушать и не слышать!
В таких случаях Глеб чувствовал пошлость всяких возражений о закономерностях прогресса, о необходимостях истории. Он бывал на короткое время подавлен хлынувшей на него правдой, но по какой-то внутренней упругости никогда не был переубеждён.
И сейчас Глеб не понял до конца, а спросить было неловко: сидел ли Диомидов сам в Джезказганском лагере, но яркость его рассказа, но одно только упоминание дрожащими губами о муке без здоровой воды выдавало в нём самовидца.
Они сидели вдвоём, обеих жён уже не было на ступеньках. Луна выплыла наконец выше крепостных зубцов тучи, двумя обломками вспыхнула в стёклах пенсне Иллариона Феогностовича и осветила его долгое усталое лицо с обвисшими мешками щёк.
- Несчастная страна! - выговорил старик, и Глебу показалось, что росинки пота сверкали на его лбу. - Несчастный народ!
- Илларион Феогностович! - вдруг нашёлся спросить Глеб. - А если не секрет - вы когда-нибудь к какой партии принадлежали?
Углы губ Диомидова приподнялись в усмешке:
- Европейский вопрос Человека вне партии мы уже не представляем. Просто русским человек не может быть, надо скорей наклеить ему на лоб ярлык - и тогда или бить его дубиной по голове, или лезть лобызаться...
После его ухода Глеб сидел ещё на ступеньках крыльца, утвердив локти на разведенных коленях и обхватив ладонями голову.
Что была жизнь?
Тихо скрипнула дверь за спиной, Надины руки легли на плечи у шеи. Глеб через голову назад обнял жену. Так помолчали немного. Надя была уже причёсана на ночь, в халате. Она пришла позвать мужа спать - но так, чтоб не помешать ему допереживать и додумать.
См. также:
- Александр Солженицын. Люби революцию // fantlab.ru
Повесть, 1999 год (год написания: 1958) (не закончено)
Язык написания: русский
Примечание: Повесть задумывалась как прозаическое продолжение «Дороженьки». Первоначальное заглавие - «История одного дивизиона». Главы 1-5 написаны в 1948 на шарашке Марфино. В Рязани в 1958 эти главы ещё раз были переписаны, к ним добавлены отрывки для глав 6 и 7. Продолжения работа не получила. Отдельные мотивы, образы и детали повести получили развитие в рассказе «Случай на станции Кочетовка».
Входит в: - сборник «Протеревши глаза», 1999 г.
- Илларион Феогностович Диомидов
Илларио́н - устоявшаяся в русском языке XIX века светская форма транслитерации мужского имени Иларион (др.-греч. Ἱλαρίων - «весёлый, радостный, тихий»).
Этимологическое значение - светлый, радостный
Феогно́ст (др.-греч. Θεόγνωστος - «Богу известен» от др.-греч. θεός - «Бог» + др.-греч. γνωστός - «известный, знакомый») - мужское имя греческого происхождения. Латинский аналог: Theognostus.
Демид (греч. Διομήδης) - мужское русское личное имя греческого происхождения. Каноническим мужским именем является Диомид.
Происходит от древнегреческого Διομήδης «Диомед», имеющий две составные части. По одной версии, первая часть Διός (Ζεύς) означает «Зевс», а по другой, «бог» или «божественный». Вторая часть μήδεσθαι «обдумывать, мыслить» или «заботиться, покровительствовать».
Этимологическое значение - мысль бога
- Решетовская Наталья Алексеевна. В споре со временем // biography.wikireading.ru
Воскресным утром 22 июня 1941 года с поезда Ростов - Москва на перрон Казанского вокзала сошёл молодой человек. Только теперь, ступив на московскую землю, он, Александр Солженицын, 22-х лет от роду, начал новую жизнь. Сдав последний экзамен на физико-математическом факультете Ростовского университета, он решил расстаться с точными науками и целиком посвятить себя литературе.
Солженицын приехал в Москву сдавать экзамен за 2-й курс института, в котором учился заочно, параллельно с занятиями в университете, Московского института философии, литературы и истории (МИФЛИ). <...>
Боевое настроение не исчезло и когда выяснилось, что заочников поселяют не в привычной, полюбившейся школе тут же рядом, а в общежитии на Стромынке вперемешку с «чужими» - студентами Московского университета. <...>
В начале 39 года Кока с готовностью принял предложение Сани поступить заочно в МИФЛИ. Они будут идти рука об руку. Кока - в области чистой мысли, Саня - в искусствоведении.
Летом того же года, поступив заочно в МИФЛИ, друзья, изменив велосипедам, совершили плавание на лодке по Волге. Купив за 225 рублей лодку в Казани, они, захватив с собой вместо удочек серьёзные книги, поплыли вниз по Волге, накапливая впечатления и занимаясь предметами МИФЛИ. После трёхнедельного плавания добрались до Куйбышева. Здесь им удалось продать лодку за 200 рублей. Таким образом, путешествие обошлось им в 25 рублей.
Дальше - совместные поездки два раза в год (был с ними и Кирилл) на летние и зимние сессии в МИФЛИ. <...>
- 09.06.2018 06:18 Солженицын и русский народ: любовь или ненависть? // voiks
Основным посылом Солженицына, его постоянно декларируемым главным устремлением была «любовь к русскому народу и забота о нем». Этими любовью и заботой он объяснял все свои действия. До сих пор Солженицына принято считать русским националистом. Но так ли это на самом деле?
Томас Хаммонд. Прохожие около гостиницы «Москва». Конец 1950-х
- 02.12.2021 Солженицын сошелся с агентурой фашистов в первый же год войны // voiks
Впоследствии подтвердилось: Броновицкий с «женой» ждали прихода немцев. И даже планировали выдвинуться им навстречу в Ростов. Но дело затянулось. А после того, как в июле 1942 года фашисты заняли Морозовск, пришло самое время этих «интересных собеседников»: Н.Г.Броновицкий стал городским головой, а Г.П.Ольшанская, - секретарем-переводчиком… Уже на десятый день службы у нацистов Броновицкий предоставил в гестапо данные на сто пятьдесят евреев, которых тут же расстреляли. Позже выдал восемь коммунистов, вскоре зверски убитых.
- 11.04.2018 Краеведы Морозовска отыскали дом, где квартировал Солженицын // promorozovsk.ru Скриншот
Он соседствовал с будущим главой города
- 04.10.2021 Видеоэкскурсия юных краеведов по Морозовску // voiks