С. Варшавский и Б. Рест "Подвиг Эрмитажа" - ч. 13.
С. Варшавский, Б. Рест. Подвиг Эрмитажа. Советский художник. Л., 1969.
Государственный Эрмитаж в годы Великой Отечественной войны
Глава 13 ( к содержанию)
Тот, кто видел Ленинград в январе и феврале, не узнал бы сейчас города. Сугробы лежали тогда на улицах, ледяные наросты спускались с крыш, под наледями исчезли тротуары, грязь накопилась холмами, мусор завалил дворы, обломки рухнувших стен валялись на улице. Кирпичи, вмерзшие в снег, разбитые бочки, свернувшиеся оборванные провода, выбитые оконные рамы, груды битого стекла, - вот что встречал взгляд повсюду.
А теперь, - писал Николай Тихонов в мае 1942 года, - вы идете по чистым широким улицам, по великолепным набережным, точно подметенным гигантской метлой. Это далось не легко. Триста тысяч ленинградцев ежедневно, день за днем, трудились над очисткой города. К подвигам труда, совершенным ленинградцами, прибавился еще один, какого не видел мир. Знаменитые авгиевы конюшни - детский сон перед этими громадными работами, что были сделаны руками истомленных страшной зимой людей».
За ломы, лопаты и метлы взялись той весной и истомленные голодной блокадой работники Эрмитажа. Им было это невнове: в зимние месяцы они постоянно очищали от снега проезжую часть Дворцовой набережной - фронтовую дорогу, как и многие другие уличные магистрали города. Сейчас, весной, им предстояло очистить от снега и льда, от грязи и мусора всю огромную территорию, окружавшую эрмитажные здания, все захламленные дворы, чердаки, подвалы, канализационные трубы, каждый забитый нечистотами уголок, который под лучами весеннего солнца мог стать очагом инфекционных заболеваний. В «Дневнике совещаний Ученого секретариата» появляется новая рубрика «О ходе выполнения работ по очистке территорий Эрмитажа».
Совещания Ученого секретариата происходили в директорском кабинете. За столом Орбели сидел теперь профессор Доброклонский, назначенный на период консервации музея Главным хранителем Эрмитажа, начальником объекта.
Новый начальник объекта принадлежал к той эрмитажной гвардии, научная и музейная деятельность которой началась в первые же годы после Октябрьской революции. В молодости Михаил Васильевич Доброклонский собирался стать законоведом, но, еще изучая Римское право, толкуя статьи «Русской правды» Ярослава Мудрого и Кодекса Наполеона, он почувствовал, что истинное его жизненное призвание не юриспруденция, а история искусства; молодой законовед увлекся рисунками старых мастеров. В феврале 1919 года он поступил на работу в Эрмитаж.
Г.С. Верейский.
Портрет М.В. Доброклонского.
Офорт.
Спустя четыре десятилетия на страницах юбилейного издания, посвященного 40-летию научной и музейной деятельности члена-корреспондента Академии наук СССР М.В. Доброклонского, его старый товарищ по Эрмитажу В.Ф. Левинсон-Лессинг писал:
«Годы, когда Михаил Васильевич начал работать в Эрмитаже, были годами бурного роста эрмитажных собраний, в частности и коллекции рисунков. Следует напомнить, что отделение рисунков, в некоторых отношениях, занимало особое положение: не было, пожалуй, ни одного подразделения дореволюционного Эрмитажа, которое находилось бы в таком запущенном состоянии, в смысле систематизации и изучения материала, резко отличаясь в этом отношении от Картинной галереи... Поэтому задача нового состава отделения заключалась прежде всего в критическом пересмотре и систематизации основного собрания, наряду с его пополнением за счет новых поступлений. На долю Михаила Васильевича выпала счастливая судьба, он не только участвовал в этой работе с самого начала, но и вел ее в тесном общении с такими знатоками рисунка, как А.Н. Бенуа и С.П. Яремич. Вспоминается, как в помещении отдела античного мира, где тогда помещалось собрание рисунков, собирались за большим столом сотрудники - Г.С. Верейский был неизменным участником этих встреч - и совместно просматривали папки и альбомы с рисунками и гравюрами. Сколько было при этом живого и интересного обмена мнениями! Эти счастливые обстоятельства, при которых началась работа Михаила Васильевича, были полностью им использованы, и он вскоре же выдвинулся в качестве основного и наиболее активного работника отделения».
Доброклонский давным-давно завоевал себе среди советских искусствоведов репутацию лучшего знатока рисунка старых мастеров, его авторитет в этой области был не менее высок и в кругах зарубежных специалистов, но в административных и хозяйственных делах маститый ученый чувствовал себя беспомощно. Орбели оставил ему полную доверенность на управление Эрмитажем; в официальной бумаге значилось: «выдана директором Государственного Эрмитажа академиком Орбели Иосифом Абгаровичем - начальнику объекта Государственного Эрмитажа тов. Доброклонскому Михаилу Васильевичу в том, что ему на время моего отсутствия доверяется совершать, в порядке управления вверенным ему Эрмитажем, все разрешенные законом сделки и операции»; но всякий раз, когда из бухгалтерии приносили ему на подпись финансовые документы, он терялся и испытывал мучительную неловкость. Он был бесстрашен во время самых яростных бомбежек и артобстрелов, но на совещаниях Ученого секретариата, когда речь заходила о фанере или гвоздях, фановых трубах или канализационных колодцах, он с робкой надеждой поднимал испуганные глаза на главного инженера Фирсова.
Главный хранитель работал в Эрмитаже двадцать четвертый год, главный инженер - второй месяц. Но Петр Петрович Фирсов был старым и опытным инженером, и некоторые стороны эрмитажного хозяйства были известны ему уже много лет - со времен памятного наводнения 1924 года. Невские воды, выйдя тогда из гранитных берегов, поднялись так высоко, что скрыли под собой парапеты набережной, и две баржи, покачиваясь на волнах, приплыли по воле разбушевавшейся стихии к гранитным атлантам эрмитажного подъезда; когда вода спала, обе баржи остались просыхать на торцовой мостовой между Дворцовой площадью и Зимней канавкой. Вода, затопившая подвалы Эрмитажа, нанесла серьезные повреждения тянувшимся по ним магистралям отопительной системы, и П.П. Фирсов, как видный инженер-теплотехник, был направлен в Эрмитаж для ликвидации аварии. С эрмитажными подвалами он возобновил знакомство в блокадную зиму 1941 - 1942 года при случайных обстоятельствах. На Дворцовой набережной, по которой он однажды проходил, его застиг сильный артиллерийский обстрел, а на воротах музея он увидел табличку со стрелкой - «Бомбоубежище для проходящих». В подвале он попался на глаза главному архитектору Эрмитажа, и тот предложил ему занять должность главного инженера, которую за несколько дней до того голод сделал вакантной. С февраля и до конца блокады новый главный инженер был не только единственным в музее инженером, но и единственным водопроводчиком, единственным кровельщиком, единственным умелым плотником, и, кроме того, чем-то вроде старшего дворника всех территорий Эрмитажа и Зимнего дворца.
К весне мужчин в Эрмитаже почти не оставалось, десяти не наберешь, считая и профессора Эрнеста Конрадовича Кверфельдта, которому в 1942 году исполнилось 65 лет, и ученого реставратора Федора Антоновича Калинина, отметившего свое шестидесятипятилетие еще в прошлом году. Самым молодым был Павел Филиппович Губчевский, страдавший тяжелым сердечным недугом, из-за которого его не брали в армию.
Много дел переделал в Эрмитаже с начала войны научный сотрудник Губчевский, экскурсовод, лектор, популяризатор. Он упаковывал вещи, стоял диспетчером на подъездах, когда ящики вывозили из музея, дежурил вышковым наблюдателем на крышах, укрывал неэвакуированные коллекции в хранилищах нижних этажей, и в марте, когда Эрмитажу предложили выделить инициативного работника для особого задания, партбюро тотчас же назвало имя Губчевского. Эрмитажный экскурсовод успешно перевез по льду Ладожского озера большую группу учащихся ремесленных училищ; в Ленинград он возвратился за несколько дней до отъезда Орбели и сразу же был вызван в кабинет директора. - Охрана музея, - повел Орбели неожиданный разговор, - становится сейчас самой важной, самой сложной и необычайно трудной задачей. - Инструктивная беседа со вновь назначенным начальником охраны длилась ночь напролет.
Состояние дел по охране Эрмитажа, когда Губчевский приступил к исполнению своих новых обязанностей, характеризует один из архивных документов 1942 года:
«Охрана - 64 человека по штату, налицо - 46, тогда как в довоенное время количество работников охраны достигало 650 человек. Охраняются постами наружной, внутренней (как ночной, так и дневной) охраны Эрмитажа - около 1 000 000 куб. метров, протяженность экспозиционной территории - 15 километров и количество залов в одном Дворце искусств* - 1057. Охрана внутренних помещений Эрмитажа в настоящий момент осложняется тем, что в результате разрушений, причиненных артобстрелом, ряд помещений сделался доступным для проникновения...»
* Зимний дворец, став продолжением Эрмитажа, долгое время назывался Дворцом: искусств.
Более подробно о том же рассказывает сам начальник охраны П.Ф. Губчевский:
«Мое могучее воинство состояло в основном из пожилых женщин от 55 лет и выше, включая и семидесятилетних. Среди этих женщин было немало инвалидов, которые до войны служили в музее смотрительницами зал (хромота или какое-либо другое увечье не мешали им дежурить на спокойных постах и наблюдать в залах за порядком). К весне 1942 года многие разъехались, многие умерли, а оставшиеся в живых продолжали нести службу по охране. В служебном табеле значилось примерно пятьдесят работников охраны, но обычно не менее трети всегда находилось в больницах: одни оттуда возвращались, других отвозили туда - на саночках, на волокушах. Таким образом, стража, которой я командовал, фактически никогда не превышала тридцати немощных старушек. Это и была вся моя гвардия!»
Тридцать старушек круглосуточно охраняли эрмитажные здания, подъезды, ворота, внутренние помещения. Резко сократилось и число других музейных работников (в сравнении с довоенным временем оно уменьшилось в пять раз). Те, кого еще окончательно не свалила дистрофия и кто по возрасту подлежал мобилизации на общегородские работы, в апреле 1942 года чистили набережную, дворы, чердаки. К внутриэрмитажным работам предстояло перейти после завершения очистки внешних территорий, но весна, бурно вступавшая в свои права, потребовала немедленно начать авральные работы и на необъятных территориях внутри музейных зданий.
Весна пришла, и прихотливые узоры, которыми мороз расписал стены и потолки эрмитажных залов, больше не искрились бриллиантовой россыпью, когда солнечный лучик, преломившись в уцелевшем стекле, падал на вчера еще покрытый инеем мрамор. Оттепель дохнула в стылые залы Эрмитажа не весенним теплом, а весенней сыростью. Миллиарды кристалликов серебристого инея потемнели, превратились в миллиарды капелек тусклой влаги, которые, соединяясь, все более тяжелели и грязными ручьями потекли по стенам.
В блокадном Эрмитаже...
Рисунок В.В. Милютиной
Снег на крышах таял, талые воды устремлялись в каждое отверстие изрешеченной осколками и наспех залатанной кровли, а с чердаков мутная вода просачивалась в залы, покрывая потолки и плафоны безобразными черными пятнами протечек. Ведра, тазы, шайки, противни, расставленные на чердаках, помогали мало - все эти не очень емкие «емкости» быстро переполнялись, - не успеешь вылить воду, и они снова полны до краев. Чинили дырявую кровлю, на кровельное железо накладывали заплаты из мешковины и гудрона, - залатаешь в одном месте, а в другом, глядишь, уже новая протечка...
Совсем катастрофически обстояло дело в залах с большими просветами. Над ними не было ни чердаков, ни железной кровли. Осколки снарядов выбивали из просветов стекло за стеклом, и когда снег, скопившийся за зиму на фонарях, начал таять, весенняя капель дробно застучала по паркетам центральных залов Картинной галереи. Повсюду разлились лужи, вода смешалась с насыпанным в залах песком, превращая его в жидкое месиво.
Эрмитаж. 1942 год.
Рисунок В.В. Милютиной
Блокадная весна 1942 года.
В зале с большим просветом.
Рисунок В.В. Милютиной
Хранители взбирались на крышу, привязывали фанеру проволокой к металлическим переплетам фонарей, но ветер снова срывал ее с железного каркаса, и снова по залам разносилось настойчивое и мерное, как метроном: кап... кап... кап... Паркеты коробились, вздувались, крошились.
Сырость шла в весеннее наступление на Эрмитаж. Потемнела живопись на плафонах, и ленинградское небо было уже более голубым, чем то, что простиралось над Олимпом на плафоне Главной лестницы. Влага оседала на стенах, на зеркалах, на колоннах, и женщины, хранительницы Эрмитажа, до изнеможения выжимали над ведрами тяжелые тряпки. А отработав свой дневной урок в Эрмитаже, шли отрабатывать смену по очистке дворов*.
* В мае 1942 г. Исполнительный комитет Ленинградского городского совета депутатов трудящихся вынес решение об освобождении сотрудников Эрмитажа от внеэрмитажных трудовых обязанностей. В этом решении говорилось:
«Ввиду большого объема работ по сохранению музейных ценностей и малочисленности состава трудоспособных работников - освободить работников Государственного Эрмитажа от привлечения к выполнению работ в порядке трудовой повинности».