Исповедь бывшей послушницы. Главы 37, 38, 39, 40, 41

[visionfor]

37

У меня было ощущение, как будто по мне проехал трактор. Все тело ломило и болело, в голове стоял туман. Но по большому счету я была даже довольна: очень хотелось снова попасть в Рождествено, увидиться с Пантелеимоной, м.Матроной, Галей, снова послужить в нашем храме. Сразу после разговора с Матушкой за мной зашла м.Елисавета и сказала, что я написана на послушание в коровник. Я к тому времени уже почти протрезвела, поэтому переоделась и пошла с ней.
Теперь у меня был какой распорядок дня:
Утром после подъема в шесть утра я шла не в храм вместе со всеми, а сразу на коровник до самой трапезы в 11.00. Потом я опять шла на коровник до 15.00. Потом был час отдыха, в 16.00 трапеза, снова коровник до чая в 21.00. Меня оставили там одну, иногда, правда, заходила м.Серафима и с заботливым видом справлялась о моем самочувствии, а заодно проверяла, чтобы я никуда не ушла. Так прошло пять дней, и я уже начала думать, что Матушка меня обманула. Все свои вещи я уже собрала и сложила в коробки посреди кельи. На шестой день я услышала, как возле коровника кто-то кричит:
- Послушница Мария! Где послушница Мария?!
Я вышла. Это была Аня, водитель из скита в поселке Гремячево. Она ехала к себе, и по пути ей сказали завести меня в Рождествено. Я обрадовалась ей, как ангелу. Побежала переодеваться и выносить свои коробки. Она сказала мне ждать ее возле богадельни у Георгиевских ворот. Приближалось время второй трапезы и сестры шли ужинать. Я стояла на дороге с кучей коробок и сумок. Некоторые проходили мимо, просто говоря «благослови» (это принятое в монастыре приветствие), а некоторые подходили и прощались, сочувствуя моей ссылке. Никто не знал о нашем с Матушкой разговоре и о том, что я попросилась в Рождествено добровольно. Когда кто-то подходил, мне приходилось срочно делать вид, что я тоже очень расстроена.
В Рождествено мы приехали вечером. Светило яркое предзакатно-оранжевое солнце, на улице уже было по весеннему тепло, пахло коровником и сеном. Из дома выскочили м.Матрона и м.Пантелеимона помогать мне выгружать мой багаж. Пантелеимона очень удивилась моему приезду и спросила:
- Как тебе удалось так быстро вернуться?
- Потом расскажу. Не поверишь: М.Сергия помогла.
- А с постригом что?
- Уже ничего.
Меня поселили в самую большую и светлую келью. В храме м.Евфрасия дочитывала вечерню. Она тоже недавно приехала сюда и подвизалась на «молочке». Она мне очень обрадовалась. м.Евфрасия много читала и любила поговорить на философско-богословские темы. Не то, чтобы я была интересным собеседником в этих вопросах, но я могла сделать умный вид и внимательно выслушать. Она это ценила. Рядом со мной в большой келье Галя поливала огородную рассаду под огромными, подвешенными к потолку лампами. Внизу в трапезной м.Матрона накрывала чай. Водителем и экономом здесь теперь была Наташа. Из окна моей новой кельи открывался чудесный вид на поля, лес и берег пруда, освещенные ярким закатным солнцем. Я снова почувствовала себя хорошо.

38
Довольно неплохо и спокойно мы прожили все вместе 8 месяцев. На коровнике стало тяжелей: с весны коров нужно было еще и пасти. Утром я сразу без полунощницы шла на коровник, чистила, доила коров, а потом выгоняла их на поле. Иногда уже к этому моменту я была такой уставшей, что заваливалась прямо в траву под каким-нибудь деревом и спала. Коров потом нужно было искать на чьей-нибудь даче или на колхозном гречишном поле. Потом м.Пантелеимона все-таки выпросила в Епархии нам в помощь трех семинаристов в пастухи и на огород. Это были совсем молодые ребята, не старше двадцати лет, вполне себе современные. У каждого был планшет, телефон, еще и ноутбук. Нас они называли «бабками», не в глаза, конечно, и потихоньку ненавидели, потому что нас нужно было во всем слушаться. Из семинарии сюда тоже присылали провинившихся студентов: вместо летних каникул они должны были трудиться на этом подворье. Такая, видимо, у Рождествено была судьба.
Коров ребята пасли каждый день, но часто они их просто выгоняли на поле, а потом шли в лес собирать землянику или просто спали где-нибудь в траве. Потом они приходили в скит, брали машину (старенькую скитскую семерку) и гоняли на ней по окрестным полям, разыскивая стадо, чтобы успеть пригнать коров к дневной дойке.
С Пантелеимоной мы прекрасно ладили. Когда семинаристы стали помогать мне пасти, у меня появилось свободное время, а у Пантелеимоны появились деньги. Эти деньги она насобирала на православной ярмарке в Питере, куда ездила от Свято-Никольского монастыря. Деньги она собирала на наш детский приют «Отрада», как благословила Матушка - люди охотно жертвовали «деткам». Деньги Пантелеимона отвезла м.Николае в монастырь. Матушка благословила эти деньги потратить на сестер скита, так как содержать нас обязан был наш монастырь, а не Епархия. Приют в то время в деньгах не нуждался. Пантелеимона решила пустить их на ремонт дома, где мы жили. Все лето мы делали ремонт: клеили новые обои, утепляли стены и полы, красили, штукатурили. Мы даже сами отреставрировали и покрыли лаком нашу древнюю мебель. Дом стало не узнать: до чего он стал красивым и уютным. Вокруг мы разбили множество клумб. Нам пожертвовали несколько ящиков полусухой рассады, которая у нас буйно разрослась и зацвела. У меня на коровнике родились три теленка разных цветов. Они были такие славные, что деревенские дети приходили с ними побегать и поиграть. Часто Митрополит Климент привозил к нам своего внучатого племянника Алешу. Это был довольно смышленый мальчик лет семи, очень активный и непоседливый. Его к нам привозили на несколько дней, чтобы его мама, у которой было еще четыре сына, могла отдохнуть. Присматривать за Алешей должен был специально к нему назначенный в няньки семинарист Ваня. Их селили в мою келью, она была самой большой, а я в это время жила у Гали. Ваня старался использовать эту командировку чтобы отдохнуть и как следует выспаться, а Леша все время был со мной. Ему очень нравились животные, особенно коровы. Мы вместе с ним ходили на каждую дойку. Особенно ему нравилось кормить телят. Для этого в ведерко наливалось свежее молоко, куда нужно было опустить руку и дать теленку палец, который он сосал, и таким образом пил. Потом вечером Ваня, зажав нос и отойдя на безопасное расстояние, отмывал визжащего Лешу от грязи и навоза из огородного шланга. Однажды, когда мы вместе с сестрами красили в нашем доме полы, Леша неожиданно сказал: «А у мать Марии такие красивые глаза, прямо как у коровы». Эти «коровьи глаза» мы еще долго потом вспоминали со смехом.
Еще у меня на коровнике развелись ласточки. Это было настоящее чудо. Две ласточки вылепили гнездо прямо внутри, на одной из стен стойла. Их совершенно не смущало ни наше присутствие, ни топот и мычание коров, ни даже шум от доильного аппарата. Залетали они в окно, которое я не закрывала, и часто сидели, качаясь, даже на проводе этого самого доильного аппарата. Гнездо было так низко, его можно было достать рукой, а встав на деревянную перегородку стойла, можно было заглянуть внутрь и наблюдать, как постепенно растут пять птенцов. Потом было настоящее представление для всех сестер скита, как эти выросшие птенцы учились летать и ловить мошек прямо в коровнике, качаясь на проводах и шлепаясь на подоконник.
Однажды от нас чуть не ушла Галя. Она была «огородницей», то есть отвечала за наш огромный огород, где мы выращивали овощи для епархии и для себя. Там всегда было очень много работы, Галя не успевала даже ходить на службы, все время была занята прополкой и поливом. Галя просила у Пантелеимоны помощь, та в свою очередь звонила постоянно в епархию и выпрашивала еще семинаристов, которых давали неохотно. Как-то однажды Галя не выдержала и решила уйти. Она собрала свои вещи в огромный чемодан на колесиках и собралась домой. Помню, как она в гневе катила этот чемодан по дороге через поле, а мы бежали рядом и пытались ее уговорить остаться. Поздно вечером того же дня Галя молча прикатила этот чемодан обратно к себе в келью, а утром снова вышла на огород.
Еще была одна история, очень похожая на чудо. Мы как раз делали ремонт в трапезной, красили полы. Старую краску мы отодрали специальной машинкой, которую взяли напрокат, потом покрасили пол в очень приятный коричневатый цвет и покрыли слоем лака. Нужно было положить еще один слой лака, потому что первый впитался полностью, но лак был дорогой, а денег у нас уже не осталось. Пантелеимона распорядилась уже заносить мебель, а я пыталась ее убедить, что в таком виде пол оставлять нельзя, одного слоя мало. Было жалко оставлять пол так, без хорошего слоя лака краска быстро могла стереться. Мы спорили, она говорила, что нужно еще десять-одиннадцать тысяч рублей на лак, а у нас их нет. Я попросила ее не ставить мебель, подождать еще один день. Так и сказала: «вот увидишь, завтра у нас будут деньги». Она согласилась подождать день, но вечером уже поставить мебель, если ничего не произойдет. Я думала попросить денег у о.Стефана в храме, его прихожане иногда нам помогали. На следующий день, в воскресенье, я всю службу так и молилась: «Матерь Божия, пошли нам денег на лак». Я была уверена, что в таком богоугодном деле, как ремонт скита, Господь просто был обязан нам помочь. О.Стефан посочувствовал, но, видимо, ничего не мог для нас сделать. Денег так и не было, и мне было грустно. Вечером во время дойки ко мне зашла Пантелеимона и как-то смущенно сказала:
- Наташа купила лак. Завтра будем красить.
- А откуда деньги?
- Мне в храме дала Нина Алексевна. Пятнадцать тысяч.
Эта женщина иногда нам помогала, но такую крупную сумму она пожертвовала впервые.
В Рождествено нас застал второй приезд Патриарха Кирилла в Калужскую Епархию. Патриарх должен был служить в Троицком соборе в Калуге, а потом был прием в епархии по этому случаю. Готовить праздничную трапезу было поручено сестрам нашего монастыря. М.Николая всегда сама занималась организацией и подготовкой епархиальных торжеств, даже на день ангела Митрополита Климента каждый год всю трапезу готовили сестры из Малоярославца. Иногда им помогали сестры из Казанского девичьего монастыря.
Подготовка шла полным ходом. Когда мы привозили из Рождествено в епархию овощи и молоко, мы заходили на кухню, где почти все сестры Свято-Никольского монастыря целыми днями готовились к этому приему. Их привозили на автобусе утром, а поздно вечером забирали. Весь день без отдыха они были на кухне. Нашему скиту тоже дали ответственное задание набрать большую корзину белых грибов. Матушка хотела приподнести Патриарху такой подарок. Нам дали четыре дня срока. Грибов в тот год не было, особенно белых. Иногда нам попадались белые грибы, но это было очень редко. Мы начали поиски, объехали все грибные места, но нашли всего несколько штук. Пантелеимона обзвонила всех своих знакомых, которые тоже подключились к этому заданию. Четыре дня мы только и делали, что ездили за грибами. Прихожане нашего храма тоже стали нам помогать: кто поехал собирать в лес, а кто-то просто на рынок. Кажется, в эти дни мы только и думали и говорили, что о белых грибах. В итоге мы набрали большую корзину отборных грибов, и еще осталось ведерко «некондиции» нам на суп. Мы с гордостью привезли эту корзину Матушке, она как раз была в епархии. Сестры на кухне не могли поверить, что мы насобирали столько грибов, хотя из всей этой корзины мы сами набрали немного, а лично я вообще не нашла ни одного. Потом оказалось, что Матушка решила подарить Патриарху какую-то картину, а наши грибы так и не пригодились.

39
Я не надеялась, что Матушка про меня забудет. Неизвестно было, сколько она позволит мне тут наслаждаться жизнью. В то, что она просто оставит меня в покое я не верила, не такой это был человек. Свято-Никольский монастырь казался мне подобием ада на земле, это, пожалуй, самое последнее место, где бы я хотела оказаться. Для меня даже ад был лучше - там хотя бы можно не врать. В Рождествено мне очень нравилось, даже не смотря на тяжелые труды, нигде еще я не чувствовала себя так хорошо и радостно. Я решила просто положиться на волю Божию и жить сегодняшним днем. В конце лета я, помогая Гале на огороде, нашла маленький нательный серебряный крестик. Я подняла его, опросила всех: никто крестик не терял. Тогда я решила, что этот крест Господь послал мне. Крест - значит испытания, это всем понятно. Мне казалось, что таким образом Господь дал мне самой выбирать, когда эти испытания должны начаться: стоит только надеть крестик. Он лежал у меня на полке с иконами и ждал, а меня мучила совесть, что я по малодушию отвергаю то, что послал мне Господь. Было страшно надеть его, так не хотелось никаких перемен. Тогда я по своему обыкновению решила узнать через Евангелие, чего мне ожидать в ближайшее время. Я помолилась и открыла наугад. Удивительно. Мне попалось место из Евангелия от Луки, где Господь цитирует пророка Исайю, одно из моих любимейших мест в Писании: «Дух Господень на Мне, Егоже ради помаза Мя благовестити нищым, посла Мя изцелити сокрушенныя сердцем, проповедати плененным отпущение и слепым прозрение, отпустити сокрушенныя во отраду, проповедати лето Господне приятно». На мой взгляд, это самое утешительное, что я могла найти. Я решила довериться Богу до конца - и будь что будет. Повесила этот крестик на шею, рядом с моим, и стала ждать.
Долгое время все шло как обычно. В начале осени к нам из монастыря прислали инокиню Ксению. Она провинилась тем, у нее в кармане нашли обертку от мороженного. Ксения утверждала, что этот фантик ей подкинули злопыхатели, никто так и не добился от нее вразумительного объяснения этому происшествию. Ксению я знала не очень хорошо, в монастыре мы редко пересекались на послушаниях. Здесь мы с ней начали общаться, она заходила ко мне поболтать, мы менялись книгами и ходили за грибами. Однажды вечером ко мне на коровник зашла Пантелеимона с серьезным видом и сказала, что ей нужно со мной поговорить. Мы вышли, и она сказала:
- Хочу тебя предупредить: будь осторожна с Ксенией.
- А что с ней не так? По-моему она вполне нормальная.
- Я ее знаю уже двенадцать лет. Более двуличного человека я не встречала. Матушка специально ее прислала, чтобы все тут высмотреть и написать.
- Но она говорит, что терпеть не может тех, кто пишет.
- А сама пишет, и еще как. И за это Матушка ей все прощает и позволяет. Думаешь Матушка не знает, что у нее мужик есть в деревне?
- Это на голубом уазике? Знакомый просто, никакой это не мужик.
- Да они уже не первый год встречаются, когда она здесь бывает. Он к ней и в больницу приезжал, когда она там с пневмонией лежала, привозил ей подарки.
- Да ну, не верю я во все это.
- Ну и не верь. А я тебя предупредила: ничего ей не рассказывай, а главное - не ругайся с ней, иначе пожалеешь.
Мне трудно было поверить, что можно, будучи инокиней, встречаться с мужчиной. Хоть я и видела, что голубой уазик приезжает почти каждый день на поле, где м.Ксения пасет коров, но я предпочла думать, что они просто дружат. М.Ксения тоже говорила, что Володька - небольшого роста мужичек лет сорока пяти с большими задумчивыми глазами - ее друг. М.Ксения несколько раз просила его помочь нам в хозяйстве: заколось телку, прибить вагонку в прихожей, починить трактор, он всегда соглашался и помогал. На нее он смотрел с большим удовольствием, даже восхищением, делал все, что она просила.
Как-то в воскресенье Пантелеимона, м.Матрона и Галя с Наташей уехали в монастырь, там был очередной «матушкин» праздник, на который обязательно нужно было явиться с букетом и подарками. Я, м.Евфрасия и м.Ксения остались в скиту. М.Ксения не ходила на наши службы, все уже к этому привыкли, поэтому мы с Евфрасией пошли служить, а Ксения осталась у себя в келье. На улице шел проливной дождь, коровы стояли дома. В середине повечерия я вышла к себе за нотами. Пока искала ноты, посмотрела в окно. Там была странная картина: под проливным дождем м.Ксения изо всех сил катила за ворота тачку, груженую мешками с комбикормом. Я поняла, куда она это везет. Несколько дней назад к нам заходила «бабка», так мы ее звали, наша соседка, и просила продать ей комбикорма. Пантелеимона отказала, потому что у нас самих было немного. М.Ксения с этой соседкой общалась. Ясно было, что она сама решила «толкнуть» комбикорм. Я подождала, пока Ксения вернется, потом одела дождевик, взяла тачку и пошла к «бабке». Бабкины ворота были открыты, а мешки лежали под деревом, укрытые пленкой. Я погрузила их на тачку и повезла обратно на коровник. Я надеялась тихонько вернуть комбикорм в коровник, чтобы никто ничего и не понял. Тут выбежала «бабка» и начала проклинать меня и мою жадность. Деньги Ксении она уже заплатила, хотя знала, что та не отдаст их в общую казну. Она бежала за мной до самого коровника, осыпая проклятиями. Ксению мы в тот вечер не нашли, она ушла в деревню к своему другу и позвонила оттуда в монастырь Матушке. На следующий день меня вызвали к игумении.

40
Я прихала в монастырь, готовая ко всему. Чтобы не бояться Матушки и позорно не трястись в ее присутствии, я выпила несколько успокаивающих таблеток. В это время Матушка как раз была у себя в игуменской. Там же я увидела м.Серафиму, м.Селафиилу, м.Еслисавету и еще несколько сестер. Когда я вошла и встала на колени перед Матушкой, она сразу спросила меня:
- Ну что, Маша, у вас там с Пантелеимоной? Шашни крутите? Дружбочки?
Я сначала не поняла, о чем речь, но потом до меня дошло, что именно Ксения сказала Матушке.
- Да, Матушка, мы общаемся, она же старшая.
- Лучше бы помыслы писала своей старице, чем непонятно с кем общаться. (Напомню, что «старицей», то есть старцем без бороды, м.Николая называла себя).
Я подумала, что лучшая оборона - это нападение:
- Матушка, что благословите делать? М.Ксения ворует с коровника комбикорм и продает его в деревню.
Матушка смутилась, потому что обвинение в воровстве слышали другие сестры. Она начала тихим голосом объяснять мне, что Ксения не совсем в своем уме, блаженная, подвижница, ее поступки нам нельзя критиковать. Даже если она ворует - это часть ее подвига, если ее этого лишить - она погибнет. Чтобы я не сказала еще чего, Матушка предпочла меня срочно отослать обратно в Рождествено.
Ксения больше не разговаривала ни со мной, ни с Пантелеимоной, которая тоже отчитала ее за эти мешки и запретила ходить к Володьке. Ксения стала общаться с Наташей, хотя до этого говорила про нее гадости. Не знаю, что они вдвоем писали Матушке, но та звонила чуть ли не каждый день Пантелеимоне на мобильный и ругала ее и меня за то, что мы якобы состоим в блудных отношениях друг с другом. Никакие доводы не помогали: Матушка указывала на то, что два человека (Ксения и Наташа) пишут об одном и том же. То, что они могли договориться, в расчет не принималось. Матушке такой поворот событий был на руку: нужно было доказать, что от долгой жизни в скитах люди развращаются, а не спасаются. И еще это был повод вернуть меня обратно в монастырь. Ей не давало покоя то, что я по своей воле уехала в этот скит, она грозилась забрать меня обратно.
В разгар этих событий к нам в скит приехал батюшка Афанасий. Он ездил на Афон (его чада часто возили его в паломнические поездки). Батюшка был отдохнувший и довольный. Он знал, что у меня проблемы. Мы уединились с ним в гостевой келье и проговорили, наверное больше двух часов. Я говорила, что Матушка хочет вернуть меня в монастырь, но я вернуться не могу. Остаться здесь я тоже не могу, потому что, хоть это и епархиальное подворье, сестры находятся в послушании у м.Николаи и она вольна делать с ними все, что угодно. Домой поехать я не могу, потому что мне хочется все-таки жить по-монашески. Я просила Батюшку поговорить с м.Николаей, попросить ее оставить меня в покое, позволить жить здесь. Батюшка сказал, что этого он сделать не может. Может быть он просто не хотел вмешиваться во все это. Он советовал мне слушаться Матушку, читать святых отцов, больше молиться и уповать на Бога. Все как всегда. Батюшка подарил мне коробочку ладана и уехал, а на следующий день, вечером, м.Николая благословила мне вернуться в монастырь с покаянием, как блуднице.

41
Мне это благословение передала Пантелеимона. Я ответила, что в монастырь я не вернусь, это просто невозможно. Она уговаривала меня не делать глупостей и послушаться. Я ушла к себе, села на кровать и начала думать, что же делать дальше. Нервы сдавали, меня всю трясло, даже до спазмов. Я выпила две таблетки феназепама, чтобы заснуть, но они не помогли. Я выпила еще две, заснула, но через несколько часов проснулась в ужасе. Все тело сводили нервные судороги, голова раскалывалась, сердце оглушительно стучало. Я выпила корвалол и еще две таблетки феназепама.
Очнулась я в машине, меня куда-то везли. Я опять вырубилась, помню только, как обнаружила себя лежащей на спине на чем-то твердом. Кто-то хлопнул меня по щеке, потом я почувствовала, как ни с того ни с сего меня сильно ущипнули за грудь. Было больно, но я не смогла даже открыть глаза. Стало ясно, что это больница, я хотела сказать что-то, но не могла. Я слышала, как рядом Пантелеимона объясняла, что нашла у меня таблетки и что она не знает, сколько точно я выпила. Я пыталась сказать, что выпила совсем чуть-чуть, что это все просто ерунда, но не могла даже пошевелиться. Потом меня повезли в реанимацию и там доктор начал приводить меня в чувство. Я слышала каждое его слово, но не могла не то что говорить, даже открыть глаза. Слышала, как говорили, что монашка напилась таблеток. Как-то очень оперативно и совсем не больно промыли желудок. Я только услышала, как доктор сказал:
- А, таблеточки.
Потом он пытался найти у меня вену, чтобы поставить капельницу. Вены у меня вполне нормальные, никогда с ними проблем не было, а тут они видимо на нервной почве все исчезли. Он не смог уколоть даже в ногу. Пришлось поставить подключичный катетер. Глаза я не открывала, поэтому подумала: «Конечно, как можно найти вену в такой темноте». Потом какая-то женщина строгим голосом все в той же кромешной темноте расспрашивала меня, почему я напилась таблеток. Я только плакала и несла какую-то бессвязную чушь. Слезы лились ручьем, я почувствовала, как кто-то стал вытирать их тряпочкой.
Полностью в себя я пришла только вечером в палате. Бабушка-санитарка принесла мне халат и рубашку. Вся больница уже знала, что утром привезли монашку, наглотавшуюся таблеток, ко мне подходили незнакомые люди и пытались утешать. На следующее утро приехала Наташа и привезла мне паспорт, подрясник, апостольник, куртку и пачку печенья. В кармане подрясника я нашла телефон и немного денег. Позвонила Пантелеимоне, оказалось, это все передала она. Она сказала, что Матушка выгнала меня из монастыря, потому что я якобы специально напилась таблеток, чтобы скомпрометировать монастырь.
Ближе к вечеру Пантелеимона мне позвонила и сказала, что днем Матушка провела занятия с сестрами, на которых говорила, что я ни в чем не виновата, а все это придумала и подстроила Пантелеимона. Ее теперь везли в монастырь на духовный собор. Интересно, как все поменялось. Теперь я была жертвой интриг Пантелеимоны против игумении.
Духовный собор - это отдельная история. Это такая имитация демократии в монастыре, вроде как важные вопросы решает не одна игумения, а собор старших сестер. Потом Пантелеимона мне рассказала как это происходило. Ее поставили перед Матушкой и сестрами. Матушка рассказала всем, что Пантелеимона и я состояли в блудной связи, то есть были лесбиянками. Это была Матушкина излюбленная тема на все случаи жизни. От этой страсти я потеряла голову и напилась таблеток, но во всем виновата была совратившая меня старая лесбиянка Пантелеимона. Были вызваны свидетели: м.Ксения, м.Евфрасия и Наташа. Они все в один голос уверяли, что не раз видели нас вдвоем. Они не утверждали, что видели какие-то конкретные лесбийские действия, но все же мы общались, а один раз даже вместе жгли костер. «Ну да, сжигали мусорную кучу», - поправила Пантелеимона, но ее никто не слушал. Потом голос получили старшие сестры, которые тоже внесли свою лепту унижения и оскорблений. Пантелеимону даже обвиняли в блудных пристрастиях к молоденьким семинаристам, по этому поводу даже было проведено небольшое расследование, хотя непонятно было, как это сочеталось с ее лесбийскими наклонностями. Длились эти разборки больше двух часов. Пантелеимону раздели, лишили причастия, старшинства и перевели на покаяние в коровник под руководство м.Вероники. Она назначалась старшей в Рождествено. Вероника была тоже «мамой» и ее отправляли в Рождествено за провинности ее дочки. Монахиня Вероника была одной из самых грозных и суровых монахинь, она и внешне была похожа на здорового мужика с грубоватыми манерами и низким басовитым голосом. Раньше она работала в торговле, потом по благословению духовника с маленькой дочкой пришла в Малоярославец. Вероника прославилась в монастыре своими аскетическими подвигами: все знали, что ночью она не спит, а молится, а если и засыпает, то сидя за столом с четками в руках. Днем она часто засыпала прямо стоя на клиросе, но при этом не падала, а продолжала петь свою партию. С младшими по чину сестрами она была сурова и непреклонна, а со старшими проявляла вежливость. Она настолько сильно была привязана к Матушке, что, правда, готова была порвать на куски любого, кем игумения была недовольна. На Пантелеимону она уже смотрела, как на врага народа, который по справедливости подлежит уничтожению.
После всего этого разбирательства м.Николая сказала, что если Пантелеимона с чем-то не согласна, она может уйти. При этом она добавила: «Если уйдешь, уходи так далеко, чтобы я даже не знала, где ты». Пантелеимона не раз была на таких соборах, но тут ее обвиняли в таких мерзостях, что она не выдержала и решила уйти. Тем более, рассчитывать на спокойную жизнь под началом м.Вероники не представлялось возможным. Она собрала ночью вещи, позвонила Геннадию, нашему сторожу, и попросила отвезти ее к дочери в Козельск. Он согласился помочь. Никто даже не услышал, как она уехала. Позвонила она мне уже из Козельска.
Когда я узнала, что она ушла, я очень обрадовалась, что я теперь не одна. Обо мне в больнице никто не вспоминал, поэтому я тоже попросила Геннадия забрать меня и отвезти в скит. Когда я вошла в дом, сестры во главе с м.Вероникой сидели за столом, была трапеза. На меня посмотрели так, как будто я воскресла из гроба. Все молчали. Я тоже молча села за стол и начала есть со всеми. Вероника встала и пошла звонить Матушке, чтобы спросить, что ей теперь со мной делать. Поговорив по телефону, она подошла ко мне и спросила меня о моих планах. Я сказала, что поеду к батюшке. Она снова пошла звонить. Потом сказала мне, что я должна сдать форму, всю одежду и обувь которую мне выдали в монастыре.
После трапезы я пошла к себе собирать вещи. Я позвонила маме, но она была за границей и не могла приехать за мной. Она попросила забрать меня моего дядю. Пока я собирала вещи, ко мне зашла Галя и с большим сочувствием уговаривала меня не делать глупость - не уходить из монастыря. Зашла и м.Матрона - принесла мне пакет яблок в дорогу. Потом пришла м.Вероника. Она забрала мою форму и посмотрела на мои сумки и коробки:
- И что, это все твое?
- Да, это мои вещи, всю одежду мне привозила мама, можешь проверить, монастырского тут ничего нет.
Она стала распаковывать коробки и открывать сумки. Обыскав весь мой багаж, она успокоилась и вышла. Приехал дядя Володя, мы с ним загрузили мой скарб в машину и поехали в Оптину Пустынь к о.Афанасию, у которого я хотела спросить, как мне жить дальше.
В Оптину мы с дядей приехали уже поздно вечером. Мы зашли в Казанский храм - там как раз пели полиелей. Мы тоже подошли на помазание и достояли службу почти до конца, а потом я позвонила батюшке Афанасию. Он уже обо всем знал от м.Николаи. Мы встретились с ним возле скитских ворот, и он повел нас в домик старца Льва: его отреставрировали, и теперь принимали там гостей, потому что он не был на территории скита. Батюшка показал мне комнату, где я могла пожить, пока не решу, куда мне ехать дальше. Дядя хотел было ехать домой, но я уговорила его переночевать здесь, была даже свободная комната. Мы втроем сели пить чай.
Чай затянулся до двух ночи. Мы с батюшкой спорили, а дядя Володя слушал, ему, как верующему человеку, все это было интересно. Я пыталась доказать батюшке, что все то, что м.Николая выдает за высокую духовную монашескую жизнь - это видимость, красивая упаковка, под которой скрываются всего лишь ее корыстные интересы, непомерное властолюбие и гнусные методы контроля и подавления людей. Любая власть над людьми, когда она становится абсолютной и никем не контролируемой, чревата злоупотреблениями, тем более, если эта власть в руках человека не духовного и святого, а страстного, властного и беспринципного. Я рассказывала батюшке про всю эту жуткую систему доносов и слежки, наказаний и привилегий, лжи и притворства. Все эти методы, которыми Матушка пользуется для контроля власти, используют секты и всякого рода мошенники. И вообще, как она может называть себя «старицей», говорить, что сам Господь и Его Пречистая Матерь возвещают свою волю ее устами, если сама не имела даже опыта монашеской молитвенной жизни?
У батюшки на все мои аргументы были ответы. Ничем невозможно было его смутить. Не получается жить в монастыре - значит плохо слушаешься, не смиряешься. Не нравится Матушка - укоряй себя за это, говори себе, что другой игумении не достойна по грехам. Не нравится устав монастыря - терпи и смиряйся - получишь прощение грехов награду на Небесах. Доносы, ябеды и интриги - это совершенно нормально для любого коллектива, особенно женского. Нету сил терпеть - молись, проси Бога, и Он поможет. На любой мое недоумение он отвечал красивыми фразами, сдобренными, как солью, цитатами из книг. Мне было интересно, что обо всем этом подумал мой дядя, он все это время внимательно слушал. Утром дядя Володя уехал очень рано, часов в пять, я еще спала. Через несколько дней он позвонил мне и сказал:
- Маша, я думал над всем этим, о чем мы говорили. Вот ты обвиняешь во всем игумению. Ты знаешь, ведь в свое время все обвиняли Сталина во всех зверствах, которые происходили в стране. Ну а кто же тогда написал четыре миллиона доносов?