"Горячий снег": два разных поступка
Оригинал взят у maria_vy в "Горячий снег": два разных поступка
В книге Юрия Бондарева «Горячий снег» описаны два поступка. Два героя романа оказываются в похожих ситуациях, и поступают по-разному. Каждую минуту человек проверяется на прочность и на человечность. Один остаётся человеком, а второй не выдерживает и переходит в другое состояние, в котором он может послать подчинённого на заведомую и неоправданную смерть.
«Горячий снег» - четвёртый роман Юрия Бондарева. Написан в 1970 году. События времён Великой отечественной войны происходят в 1942 году. Место действия - территория под Сталинградом.
Действие романа происходит буквально в течение двух дней, хотя в книге герои, как это всегда бывает у Бондарева, часто обращаются к прошлому, и повествование перемежается сценами из мирной жизни (генерал Бессонов, лейтенант Кузнецов), из госпиталя (Бессонов), воспоминаниями о школе и военном училище (Кузнецов) и о встрече со Сталиным (Бессонов).
Не буду излагать сюжет романа, который каждый может прочитать и получить представление о том, что испытывали советские солдаты, оказывая сопротивление фашизму.
Остановлюсь на двух моментах, показавшихся мне важными после произошедшего со мной события - знакомства с кинолентой «Восхождение» Ларисы Шепитько. В фильме два советских солдата оказываются перед страшным выбором: предать и жить или сохранить верность Родине и погибнуть мучительной смертью.
У Бондарева ситуация, как мне кажется, ещё сложнее, потому что предательства никакого нет. Но есть отсутствие у личности лейтенанта Дроздовского чего-то человеческого, без чего теряет смысл даже стремление уничтожать фашизм. То есть, по-моему теряет для самой этой личности. Характерно то, что центральная фигура романа генерал Бессонов, чувствуя в Дроздовском это отсутствие важного человеческого компонента (возможно, способности любить), удивлённо говорит: «Почему же умереть? Вместо слова "умереть" лучше употребить слово "выстоять". Не стоит так решительно готовиться к жертвенности, лейтенант».
Сложно анализировать поступки героев Бондарева, но я приведу несколько выпуклых фрагментов, чтобы обозначилась та мысль, которая показалось мне важной.
Поступок лейтенанта Дроздовского
Антагонист романа комбат лейтенант Владимир Дроздовский в ходе боя принял решение послать на смерть подчинённого - ездового Сергуненкова.
Они [Кузнецов и Дроздовский] вбежали на огневую, оба упали на колени у орудия с пробитым накатником и щитом, с уродливо отползшим назад, разверстым черной пастью казенником, и Кузнецов выговорил в порыве неостывающей злости:
- Теперь смотри! Как стрелять? Видишь накатник? А самоходка из-за танков бьет! Все понятно?
…
Кузнецов отвечал и видел Дроздовского будто через холодное толстое стекло, с ощущением невозможности это преодолеть.
- Если бы не самоходка... Укрылась в дыму за подбитыми танками. Бьет по Уханову с фланга... Надо к Уханову, ему плохо видно ее! Здесь нам нечего делать!
По остаткам батальона стреляла немецкая самоходка, скрытая танком. Дроздовский решил, что её нужно подорвать.
Дроздовский, садясь под бруствер, обводил поле боя сощуренными, торопящими глазами, все лицо его мигом сузилось, подобралось, спросил прерывисто:
- Где гранаты? Где противотанковые гранаты? На каждое орудие было выдано по три гранаты! Где они, Кузнецов?
- На кой черт сейчас гранаты! Самоходка в ста пятидесяти метрах отсюда - достанешь ее? Пулемет тоже не видишь?
- А ты что думал, так ждать будем? Быстро гранаты сюда! Сюда их!.. На войне везде пулеметы, Кузнецов!..
На бескровном, обезображенном судорогой нетерпения лице Дроздовского появилось выражение действия, готовности на все, и голос его стал до пронзительности звенящим:
- Сергуненков, гранаты сюда!
- Вот, в нише они. Товарищ лейтенант...
- Гранаты сюда!..
При этом решимость действовать, обозначившаяся на лице Дроздовского, оказалась решимостью уничтожить самоходку руками подчинённого.
- Ну!.. Сергуненков! Тебе это сделать! Или грудь в крестах, или... Понял меня, Сергуненков?..
Сергуненков, подняв голову, смотрел на Дроздовского немигающим, остановленным взглядом, потом спросил неверяще:
- Как мне... товарищ лейтенант? За танками стоит. Мне... туда?..
- Ползком вперед - и две гранаты под гусеницы! Уничтожить самоходку! Две гранаты - и конец гадине!..
Дроздовский говорил это непререкаемо; вздрагивающими руками он неожиданно резким движением поднял с земли гранаты, подал их Сергуненкову, а тот машинально подставил ладони и, беря гранаты, едва не выронил их, как раскаленные утюги.
- За танками ведь она, товарищ лейтенант... Далеко стоит...
- Взять гранаты!.. Не медлить!
- Понял я...
Было очевидно, что Сергуненов погибнет.
- Слушай, комбат! - не выдержал Кузнецов. - Ты что - не видишь? Сто метров по открытому ползти надо! Не понимаешь это?..
- А ты думал как?! - произнес тем же звенящим голосом Дроздовский и стукнул кулаком по своему колену. - Будем сидеть? Сложа руки!.. А они нас давить? - И обернулся круто и властно к Сергуненкову: - Задача ясна? Ползком и перебежками к самоходке! Вперед! - ударила выстрелом команда Дроздовского. - Вперед!..
Кузнецов понимал, что смерть Сергуненкова не только неизбежна, но и бессмысленна.
То, что происходило сейчас, казалось Кузнецову не только безвыходным отчаянием, но чудовищным, нелепым, без надежды шагом, и его должен был сделать Сергуненков по этому приказанию "вперед", которое в силу железных законов, вступавших в действие во время боя, никто - ни Сергуненков, ни Кузнецов - не имел права не выполнить или отменить, и он почему-то внезапно подумал: "Вот если бы целое орудие и один бы лишь снаряд - и ничего бы не было, да, ничего бы не было".
Ездовой Сергуненков взял гранаты, пополз с ними к самоходке и был расстрелян в упор. Подорвать фашистскую технику он не смог.
Кузнецов не знал, что сейчас сделает, не совсем еще поверив, но увидев эту чудовищно-обнаженную смерть Сергуненкова возле самоходки. Он, задыхаясь, взглянул на Дроздовского, на его болезненно искривленный рот, еле выдавливающий: "Не выдержал, не смог, зачем он встал?.." - и дрожа, как в ознобе, проговорил ссохшимся, чужим голосом, поражаясь тому, что говорит:
- Не смог? Значит, ты сможешь, комбат? Там, в нише, еще одна граната, слышишь? Последняя. На твоем месте я бы взял гранату - и к самоходке. Сергуненков не смог, ты сможешь! Слышишь?..
"Он послал Сергуненкова, имея право приказывать... А я был свидетелем - и на всю жизнь прокляну себя за это!.." - мелькнуло туманно и отдаленно в голове Кузнецова, не до конца осознающего то, что говорит; он уже не понимал меру разумности своих действий.
- Что? Что ты сказал? - Дроздовский схватился одной рукой за щит орудия, другой за бровку окопа и стал подыматься, вскинув белое, без кровинки лицо с раздувающимися тонкими ноздрями. - Я что, хотел его смерти? - Голос Дроздовского сорвался на визг, и в нем зазвучали слезы. - Зачем он встал?.. Ты видел, как он встал?..
Незадолго до поступка Дроздовского в ситуации, когда можно было послать под огневой обстрел подчинённого, оказался Кузнецов.
Он знал, что нужно немедленно подняться, посмотреть на орудия, что-то сделать сейчас, но отяжелевшее тело было вжато, втиснуто в окоп, болело в груди, в ушах, а пикирующий вой, горячие удары воздуха со свистом осколков все сильнее придавливали его к зыбкому дну ровика.
…
- Панорамы, Уханов! Слышишь, прицелы! - не обращая внимания на Чибисова, крикнул Кузнецов и мгновенно подумал, что хотел и мог приказать Уханову - имел на это право - снять панорамы, то есть властью командира взвода заставить выскочить его сейчас под бомбежкой к орудиям из спасительной земли, сам оставаясь в ровике, но не смог этого приказать.
Но он посчитал, что не имеет на это морального права. Он самый большой риск взял на себя, а подчинённого послал к орудию, находящемуся ближе к траншее, в которой оба прятались. Кузнецов выбрал для себя другое решение, чем Дроздовский.
"Я имею и не имею права, - мелькнуло в голове Кузнецова. - Потом никогда не прощу себе...".
…
- Уханов!.. Слушай... Нужно снять прицелы! Раскокошит ко всем чертям! Непонятно, когда это кончится?
- Сам думаю, лейтенант! Без прицелов останемся как голые!..
Уханов, сидя в окопе, подтянув ноги, ударил рукавицей по шапке, надвигая ее плотнее на лоб, уперся рукой в дно ровика, чтобы встать, но сейчас же Кузнецов остановил его:
- Стой! Подожди! Как только они отбомбят по кругу, выскочим к орудиям. Ты - к первому, я - ко второму! Снимем прицелы!.. Ты - к первому, я - ко второму! Ясно, Уханов? По моей команде, ясно? - И, насилу сдерживая кашель, тоже подтянул ноги, чтобы легче было встать.
- Надо сейчас, лейтенант. - Светлые глаза Уханова из-под надвинутой на лоб шапки смотрели, сощурясь, в небо. - Сейчас...
…
Кузнецов, выглянув из ровика, увидел все это, слыша выровненный звук моторов вновь заходивших за дымом на бомбежку "юнкерсов", скомандовал:
- Уханов!.. Успеем! Пошли!.. Ты - к первому, я - ко второму...
И с зыбкой невесомостью во всем теле выскочил из ровика, перепрыгнул через бруствер огневой позиции первого орудия, побежал по черному от гари снегу, по радиально разбрызганной от воронок земле ко второму орудию.
Советские солдаты описаны в "Горячем снеге" по-разному. В книге раскрыты характеры нескольких человек, большинство из которых погибли, совершив подвиг. Кузнецов остался жив, и не мог себе простить, что не остановил Дроздовского, пославшего Сергуненкова подрывать самоходку гранатой. Когда у него зашёл разговор о погибшем ездовом, он оканчательно понял, что эта смерть навсегда останетя в его памяти как что-то несправедливое, жестокое, и это при том, что он подорвал два танка, был контужен, потерял любимого человека (санинструктора Зою), почти весь батальон.
- Когда шли сюда, Рубин мне сказал одну жуткую фразу: "Сергуненков и на том свете свою погибель никому не простит". Что это такое?
- Никому? - переспросил Кузнецов и, отворачиваясь, ощутил инистую льдистость воротника, как влажным наждаком окорябавшего щеку. - Только зачем он тебе это говорил?
"Да, и я виноват, и я не прощу себе этого, - возникло у Кузнецова. - Если бы у меня хватило тогда воли остановить его... Но что я скажу ей о гибели Сергуненкова? Говорить об этом - значит говорить о том, как все было. Но почему я помню это, когда погибло две трети батареи? Нет, не могу почему-то забыть!.."
Сам Бондарев написал о своей книге "Горячий снег".
