Национал-историки против Мазепы
В кого не кинь ціпком, то все великий муж,
З Шекспиром, Байрон і Гетем рівноправні.
Пантелеймон Кулиш «Гайдамакам-академикам»
Уже долгие годы имя Мазепы связано с ложью и лукавством. Обманывал сам Мазепа, лгали и лгут те, кто все эти годы пытаются отмыть его имя от позорного клейма изменника - и прежде всего, это люди, претендующие на причастность к исторической науке. Условно их можно разделить на две категории: «классики», создававшие мазепинский миф, и «современники», продолжающие реабилитацию Мазепы, основываясь на трудах «титанов мазеповедения». Последние при этом тщательно скрывают некоторые тезисы «классиков».
Мало известно, что среди «научных историков» - приверженцев Мазепы - не существовало однозначного к нему отношения. Это особенно характерно для тех, кто формировал «научно-исторические фундаменты» украинской националистической идеологии, которая базировалась на противопоставлении России и общерусской истории.
Фигура Мазепы как символа «борьбы с Россией» была наиболее подходящей для формативного периода «самостийничества». Однако исторические факты, сопровождавшие жизнь и деятельность Мазепы, объективно не соответствовали необходимым в контексте пресловутой «борьбы» политико-идеологическим трактовкам. И тогда «создатели нового образа Мазепы» стали «покрывать» его мифами, играть фактами, но при этом старались сохранять методологическую верность в подходах к объекту. Проанализировав статьи и монографии историков «мазепинского направления», можно убедиться, что у самих служителей рукотворного национал-патриотического идола отношение к нему было весьма критическим.
Анализ подобных работ целесообразно начать с известного артефакта украинской политической публицистики - «Истории Русов», которая, без сомнения, является отправной точкой всей украинской националистической истории. В эмоциональном запале харьковский философ Е.Зарудный даже именует «Историю Русов» «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства»(1).
Собственно, эта книга максимально реабилитирует Мазепу, однако существует несколько довольно резких характеристик гетмана и его окружения, которые дают представление о трусости самого Мазепы и специфических действиях его свиты, которую автор «Истории Русов» называет не иначе как «сволочью». «Повернувшись к Москве Мазепа в первую очередь думал о своей безопасности… для того учредил он особую гвардию свою: три полка пехотные Сердюцкие, батальон жолдаков и полк конных Компанейцев, названных компаниею надворной хоругви. И все сеи войска вызвал из охотников, а паче из Заднепровцев и всякой сволочи, и содержал их на жалованье в город Батурин в околичных селениях, окружающих его резиденцию. Они были у Мазепы его ангелами - хранителями и духами, исполняющими самые мановения Гетманския, и горе человеку, впадшему в их руки! Лучшие чиновники содрогались, увидя у себя в доме кого либо из сих гвардейцев, за ним присланного, а чернью играли они, как мячем, по чему и ненавидел их народ, а войска национальные едва терпеть могли, и при их падении и разрушении были они притчею в людях, так что, которые из них не избиты при перемене, те питались заработками самыми низкими и презренными, как-то: в народных банях, винокурнях и поденщиках» (2).
Отнюдь не героически и довольно жалко выглядит Мазепа в описании эпизода перехода к шведам. «Когда Карл увидел его без войска и всего того, что он обещал, решил, что он обманщик и предатель царя своего и намеревался его за то покарать, но убедительные жалобы Мазепины и изощренные рыдания убедили короля, что сам Мазепа обманулся войском и народом своим»(3). Как видно, данный эпизод совершенно не похож на пафос «восстания и революции мазепинской», в которых убеждают украинцев сегодняшние «мазепы от истории».
Наиболее весомый в жизни Мазепы поступок автор именует «гнусным», а значит, не слишком подходящим для подвига национального масштаба, каким его представляют сегодня. «…Предприятие свое отстать от Государя и предаться его неприятелю… Гнусный умысел сей породила в нем адская злоба за личную обиду свою» (4).
«История Русов» подчеркивает, что поступок Мазепы далек от неких патриотических мотивов: «Обе оныя повести, сложа вместе, все выводят тоже, что Мазепа имел умысел, так вредный, побуждением собственной его злобы и мщения, а отнюдь не национальных интересов, которые, натурально, должны бы в таком случае подвигнуть войска и народ к их удержанию онаго, но, вместо того, народ всемерно истреблял Шведов, яко своих врагов, нашедших неприятельски на его земли»(5).
Таким образом, составляя сборник «История Русов», - прежде всего как инструмент идеологический, - его авторы сочли уместным сохранять объективизм, что не столь характерно для их последователей, старательно умалчивающих «невыгодную» информацию.
Одним из крупнейших исследователей личности Мазепы и его популяризатором был М.Грушевский, написавший большое количество материалов, касающихся гетмана-изменника. При этом первопроходец украинской национал-свидомой истории, находясь в перманентных метаниях, критично описывает Мазепу: «…Шляхтич по рождению и воспитанию, в эпоху народных войн Украины против польско-шляхетского режима выраставший в атмосфере интриг королевского двора разлагавшейся Польши, довольно случайно оказавшийся в казацком войске и едва ли искавший в нем чего либо, кроме личной карьеры, новый гетман, подобно своему предшественнику, был очень сомнительным приобретением для Гетманщины в ее тогдашнем, очень серьезном положении. Человек способный и честолюбивый, но слишком уклончивый и осторожный, слишком учитывающий всякий риск и опасность для своего «я», бюрократ и дипломат по складу понятий и темпераменту он мало годился для самостоятельной ответственной роли правителя…. Если Самойловича не любили как высокомерного выскочку, то на Мазепу смотрели подозрительно, как на человека чужого, «католика», «поляка»(6).
Грушевский М.С.
Грушевский неоднократно подчеркивает бездну, разделявшую Мазепу и малороссийский народ. «В народных массах Мазепа никогда не был популярный. Как гетман панский, старшинский…»(7) и сам же объясняет это явление: «Предводители украинского движения XVII века сами проникнутые сословными понятиями Польского государства, в котором они выросли, несомненно, менее всего имели ввиду создание социального переворота» (8).
Размышляя о переходе к шведам, Грушевский нивелирует значение мазепинского демарша, называя его «последней громкой вспышкой украинского ирредентизма», в которой «не было ничего чрезвычайного, ничего нового. Это была одна из многочисленных попыток украинских автономистов найти опору в какой-нибудь внешней силе, чтобы освободиться из пут московского централизма» (9).
Конечно, как создатель «новой украинской истории» с «новыми украинскими героями», Грушевский не прочь превозносить Мазепу. Он даже пытается поставить его на одну ступень с Хмельницким, но при этом здесь же крайне уныло и скептично отзывается о «самойстийничестве» Мазепы, который «…в действительности не был ярким репрезентатом украинского автономизма. Имеем в нашей истории представителей украинской державницкой идеи, украинской самостийности более решительных и сильнее выраженных. У Мазепы не было ни трагического азарта Дорошенко, ни безмерной выдержки Орлика, и просто так - он плыл по течению московского централизма, на буксире московской политики» (10). Волей-неволей «создатель украинской истории» отодвигает предателя в сторону от истинных, по его мнению, «героев украинства».
Создается впечатление, что Грушевский просто выполняет чей-то специфический заказ, пытаясь реабилитировать Мазепу, но при этом сам рушит «карточный домик» приверженцев мазепинской измены, уверяющих, что Мазепа «действовал в национальных интересах Украины». В одной из своих работ он размышляет о Мазепе и Выговском: «Мы не имеем ничего, что прояснило бы нам их интимные мысли собственные намерения, ведущие идеи и конечные цели… Если бы дело их увенчалось успехом, оно бы прояснило их задушевные планы…, а так на руинах своих замыслов остались они с репутацией интриганов-предателей, хитрых эгоистов, сеятелей «смуты и измены» (11).
А порой сам Грушевский даже прямо обвиняет Мазепу в трусости: «Вдумавшись в тогдашнюю ситуацию, прихожу к убеждению, что собственно комбинация Мазепы могла иметь будущее, если бы сам Мазепа на выкопал ей могилу своей трусостью»(12).
Своеобразным итогом собственного отношения к Мазепе стала статья Грушевского «Ветхий прах». В 1915 году он был «прижат к стенке» профессором Киевского университета Ю.Кулаковским, который в газете «Киевлянин» уличил Грушевского в фальсификации русской истории. В ответ появляется оправдательная статья, где «обвиняемый» Михаил Сергеевич, будущий президент УНР и предмет обожания украинских националистов, оправдывается и уверяет, что «нет ничего более необоснованного, чем навязывание современному украинству именно Мазепы. Его деятельность, его карьера, построенная не на политических или национальных идеалах, не на солидарности с широкими массами, а на угодничестве московскому централизму, московскому двору, перед которым Мазепа вечно жалобился на украинскую нелояльность и на враждебное к нему отношение украинского народа, никогда не пользовалась популярностью в украинском движении. Приобрести Мазепе сей популярности не помогло даже и …его показное меценатство. Последовательные представители национальной украинской идеи имеют слишком мало общего с этой исторической личностью»(13).
Профессор Ю.А. Кулаковский
Таким образом, в ряде работ Грушевский дает совершенно непривлекательный портрет Мазепы, политика которого преподносится как крепостническая и авантюрная, а предательская выходка - как поступок дилетанта. «Мазепиана» Грушевского становится своеобразным каноном для всех будущих потуг «реабилитаторов Мазепы». Лукавство, игра с историческим фактами, избираемая ложь - весь этот набор, предоставленный Грушевским, до сих пор используют его ученики в сомнительном деле оболванивания нации.
Не был в восторге от Мазепы и воспитатель Грушевского, еще один «фундатор» украинской национал-истории - Владимир Антонович, утверждавший, что «…вся беда Мазепы зависела от того, что он игнорировал народные интересы, а может и не понимал их, а мечтал лишь об установлении на Украине аристократического государства» (14).
В.Б. Антонович
В одной из работ Антонович, для которого Мазепа явно не был чем-то уникальным, лишь с сожалением замечает, восхищаясь образованностью Мазепы: «увы, это образование он получил в Польше. В душе бывшего королевского пажа и придворного крепко засели государственные идеалы, прообразом которых была шляхетская Речь Посполитая» (15).
Ученый даже не счел нужным посвящать Мазепе сколь-нибудь значимую статью (кроме короткой «Молдавские сведения о месте погребения и могиле Мазепы»), зато неоднократно отдавал свои симпатии Семену Палию. «Насколько народ не любил Мазепу, настолько же сердце его лежало к Палию. По мнению бедноты, один только Палий и понимал ее потребности, ее желания, один только он и достоин был наследовать имя «казацкого батька», что когда-то было дано Хмельницкому» (16).
Недавно широкому кругу читателей открылись работы историка и этнографа, чтимой современными украинскими националистами А.Я. Ефименко, работавшей одновременно с Грушевским и явно симпатизировавшей Мазепе. Так вот, по мнению Александры Ефименко: «Пресловутое коварство Мазепы, конечно, нельзя вполне отрицать. Оно есть выражение той двойственности, которая была ему несомненно присуща. Двойственность же эта явилась естественным отражением того, что он принес на Левобережье из Польши, понятия чувства настоящего шляхтича: все это он должен был скрывать, приспособляясь к окружающей среде, которая могла его выдвинуть к власти» (17) . Между прочим, автор дает ответ и сегодняшним сторонникам Мазепы, уверяющим, что гетман улучшал жизнь простого крестьянства. «Особенно усилился процесс захвата земли в гетманство Мазепы. Мазепа польский шляхтич по взглядам, всеми силами своей власти опиравшийся на могущество русского государя, содействовал тому, чтобы образовать из казацкого уряда класс землевладельцев» (18).
А.Я. Ефименко
Даже в среде современных национал-историков зачастую употребляются тезисы, значительно снижающие пафос «героизации Мазепы». Украинский историк Михаил Брайчевский, активно распространявший текст «украино-шведского договора 1708 года», был вынужден заметить, что «убежденный репрезентант феодальных тенденций, Мазепа, как никто другой, служил реставрации феодально-крепостнических порядков в крае. Именно это, а не так называемая «измена», послужила причиной непопулярности гетмана в широких слоях украинского народа»(19). В данном случае автор сознательно меняет местами акценты, переводя дискуссию о Мазепе из политической плоскости предательства в плоскость социальную. Данный прием характерен для ряда нынешних мазепинцев, претендующих на роль академических разработчиков новых исторических концепций, вроде Таировой-Яковлевой.
М.Ю. Брайчевский
Еще один сочинитель новой истории, представитель «заморского украинства» Орест Субтельный, несмотря на свою идеологическую ангажированность, допускает в отношении Мазепы критику. В работе «Мазепинцы. Украинский сепаратизм вначале XVIII века» символическую «династию изменников» Субтельный обозначает так: «…Мазепы олицетворяли симбиоз польской католической шляхты и украинской православной среды»(20).
Орест Субтельный
Он так же склонялся к социальной версии причины поражения мазепинской авантюры: «Среди крестьян и простых казаков Мазепа никогда не был популярным. Казакам не нравились его аристократические замашки и манерность, кроме того, задолго до 1708 года ходили слухи о его пропольских симпатиях. Поговаривали, даже, что он тайный католик…. Но вершины своего макиавеллизма гетман достиг в отношениях с генеральной старшиной. Преувеличивая угрозу интересам украинской казацкой элиты со стороны Москвы, он провоцировал старшину, чтобы та сама требовала от него искать соглашения со шведами. Это давало возможность Мазепе действовать так, будто он лишь исполняет коллективную солю генеральной старшины»(21).
Весьма неожиданно для историка-мазепинца Субтельного выглядит его утверждение об одной из главных причин, отвернувших народ от Мазепы и, собственно, сделавшей его «символом измены» - о религиозной подоплеке гетманского злодеяния. «Против гетмана и его шведских союзников работала природная ксенофобия масс, которую усиливали их глубокие религиозные чувства… Долгое религиозное преследование (православных) в Речи Посполитой сделало украинцев чрезвычайно чувствительными в религиозных вопросах. Поэтому Мазепин союз со лютеранами-шведами и особенно с католиками-поляками из лагеря Лещинского - любой союз, направленный против единоверцев был для украинцев бесконечно отвратительным… Наконец, и духовенство было шокировано мазепинским сотрудничеством с еретиками-лютеранами и ненавистными католиками»(22).
Исходя из вышеизложенного, можно с точностью утверждать, что в среде авторитетных украинских историков личность Мазепы всегда находилась в зоне критического анализа, что свидетельствует о двойственности их позиций с одной стороны, и откровенном лукавстве с другой.
Ссылки
1. Зарудный Е.«История Русов» - катехизис, Коран и Евангелие украинства ttp://www.day.kiev.ua/38562/
2. Історія Русів. Київ, «Радянський письменник», 1991, С. 239-240.
3. Указ.соч. 264.
4. Указ. соч. С.254.
5. Указ.соч. С.255.
6. Грушевский М.С. Очерки истории украинского народа. Киев, 1991, С.231-232.
7. Грушевский М.Українсько-шведський союз 1708 р. К., 1992. С.46
8. Грушевский М.С. Очерки истории украинского народа, Киев, 1991 С.233
9. Грушевский М.С.Указ.соч. С.244.
10. Грушевський М. «Мазепинство» і «Богданівство». Літературно-Науковий Вісник. Львів-Київ, 1912. С. 94
11. Грушевський М. Виговський і Мазепа. Вивід прав України. Львів, 1991. С.92
12. Грушевський М. Указ. соч. С.92
13. Грушевский Ветхий прах. Украинская жизнь, Москва, 1915, №10. С.8-12
14. Антонович В.Б. Коротка історія Козаччини. К., 2004. С.103
15. Антонович В.Б. Указ.соч. С.196
16. Антонович В.Б. Указ.соч. С.198
17. Ефименко А.Я. История Украины и ее народа. М., 2011,С.84
18. Ефименко А.Я. Указ.соч. С.92.
19. Брайчевский М. Конспект истории Украины. К., 1993 с.101-102
20. Орест Субтельний Мазепинці: Український сепаратизм на початку ХVIII ст. - К.,1994. С. 254
21. Орест Субтельний Указ.соч. С. 257
22. Орест Субтельний Указ.соч. С. 257
З Шекспиром, Байрон і Гетем рівноправні.
Пантелеймон Кулиш «Гайдамакам-академикам»
Уже долгие годы имя Мазепы связано с ложью и лукавством. Обманывал сам Мазепа, лгали и лгут те, кто все эти годы пытаются отмыть его имя от позорного клейма изменника - и прежде всего, это люди, претендующие на причастность к исторической науке. Условно их можно разделить на две категории: «классики», создававшие мазепинский миф, и «современники», продолжающие реабилитацию Мазепы, основываясь на трудах «титанов мазеповедения». Последние при этом тщательно скрывают некоторые тезисы «классиков».
Мало известно, что среди «научных историков» - приверженцев Мазепы - не существовало однозначного к нему отношения. Это особенно характерно для тех, кто формировал «научно-исторические фундаменты» украинской националистической идеологии, которая базировалась на противопоставлении России и общерусской истории.
Фигура Мазепы как символа «борьбы с Россией» была наиболее подходящей для формативного периода «самостийничества». Однако исторические факты, сопровождавшие жизнь и деятельность Мазепы, объективно не соответствовали необходимым в контексте пресловутой «борьбы» политико-идеологическим трактовкам. И тогда «создатели нового образа Мазепы» стали «покрывать» его мифами, играть фактами, но при этом старались сохранять методологическую верность в подходах к объекту. Проанализировав статьи и монографии историков «мазепинского направления», можно убедиться, что у самих служителей рукотворного национал-патриотического идола отношение к нему было весьма критическим.
Анализ подобных работ целесообразно начать с известного артефакта украинской политической публицистики - «Истории Русов», которая, без сомнения, является отправной точкой всей украинской националистической истории. В эмоциональном запале харьковский философ Е.Зарудный даже именует «Историю Русов» «катехизисом, Кораном и Евангелием украинства»(1).
Собственно, эта книга максимально реабилитирует Мазепу, однако существует несколько довольно резких характеристик гетмана и его окружения, которые дают представление о трусости самого Мазепы и специфических действиях его свиты, которую автор «Истории Русов» называет не иначе как «сволочью». «Повернувшись к Москве Мазепа в первую очередь думал о своей безопасности… для того учредил он особую гвардию свою: три полка пехотные Сердюцкие, батальон жолдаков и полк конных Компанейцев, названных компаниею надворной хоругви. И все сеи войска вызвал из охотников, а паче из Заднепровцев и всякой сволочи, и содержал их на жалованье в город Батурин в околичных селениях, окружающих его резиденцию. Они были у Мазепы его ангелами - хранителями и духами, исполняющими самые мановения Гетманския, и горе человеку, впадшему в их руки! Лучшие чиновники содрогались, увидя у себя в доме кого либо из сих гвардейцев, за ним присланного, а чернью играли они, как мячем, по чему и ненавидел их народ, а войска национальные едва терпеть могли, и при их падении и разрушении были они притчею в людях, так что, которые из них не избиты при перемене, те питались заработками самыми низкими и презренными, как-то: в народных банях, винокурнях и поденщиках» (2).
Отнюдь не героически и довольно жалко выглядит Мазепа в описании эпизода перехода к шведам. «Когда Карл увидел его без войска и всего того, что он обещал, решил, что он обманщик и предатель царя своего и намеревался его за то покарать, но убедительные жалобы Мазепины и изощренные рыдания убедили короля, что сам Мазепа обманулся войском и народом своим»(3). Как видно, данный эпизод совершенно не похож на пафос «восстания и революции мазепинской», в которых убеждают украинцев сегодняшние «мазепы от истории».
Наиболее весомый в жизни Мазепы поступок автор именует «гнусным», а значит, не слишком подходящим для подвига национального масштаба, каким его представляют сегодня. «…Предприятие свое отстать от Государя и предаться его неприятелю… Гнусный умысел сей породила в нем адская злоба за личную обиду свою» (4).
«История Русов» подчеркивает, что поступок Мазепы далек от неких патриотических мотивов: «Обе оныя повести, сложа вместе, все выводят тоже, что Мазепа имел умысел, так вредный, побуждением собственной его злобы и мщения, а отнюдь не национальных интересов, которые, натурально, должны бы в таком случае подвигнуть войска и народ к их удержанию онаго, но, вместо того, народ всемерно истреблял Шведов, яко своих врагов, нашедших неприятельски на его земли»(5).
Таким образом, составляя сборник «История Русов», - прежде всего как инструмент идеологический, - его авторы сочли уместным сохранять объективизм, что не столь характерно для их последователей, старательно умалчивающих «невыгодную» информацию.
Одним из крупнейших исследователей личности Мазепы и его популяризатором был М.Грушевский, написавший большое количество материалов, касающихся гетмана-изменника. При этом первопроходец украинской национал-свидомой истории, находясь в перманентных метаниях, критично описывает Мазепу: «…Шляхтич по рождению и воспитанию, в эпоху народных войн Украины против польско-шляхетского режима выраставший в атмосфере интриг королевского двора разлагавшейся Польши, довольно случайно оказавшийся в казацком войске и едва ли искавший в нем чего либо, кроме личной карьеры, новый гетман, подобно своему предшественнику, был очень сомнительным приобретением для Гетманщины в ее тогдашнем, очень серьезном положении. Человек способный и честолюбивый, но слишком уклончивый и осторожный, слишком учитывающий всякий риск и опасность для своего «я», бюрократ и дипломат по складу понятий и темпераменту он мало годился для самостоятельной ответственной роли правителя…. Если Самойловича не любили как высокомерного выскочку, то на Мазепу смотрели подозрительно, как на человека чужого, «католика», «поляка»(6).
Грушевский М.С.
Грушевский неоднократно подчеркивает бездну, разделявшую Мазепу и малороссийский народ. «В народных массах Мазепа никогда не был популярный. Как гетман панский, старшинский…»(7) и сам же объясняет это явление: «Предводители украинского движения XVII века сами проникнутые сословными понятиями Польского государства, в котором они выросли, несомненно, менее всего имели ввиду создание социального переворота» (8).
Размышляя о переходе к шведам, Грушевский нивелирует значение мазепинского демарша, называя его «последней громкой вспышкой украинского ирредентизма», в которой «не было ничего чрезвычайного, ничего нового. Это была одна из многочисленных попыток украинских автономистов найти опору в какой-нибудь внешней силе, чтобы освободиться из пут московского централизма» (9).
Конечно, как создатель «новой украинской истории» с «новыми украинскими героями», Грушевский не прочь превозносить Мазепу. Он даже пытается поставить его на одну ступень с Хмельницким, но при этом здесь же крайне уныло и скептично отзывается о «самойстийничестве» Мазепы, который «…в действительности не был ярким репрезентатом украинского автономизма. Имеем в нашей истории представителей украинской державницкой идеи, украинской самостийности более решительных и сильнее выраженных. У Мазепы не было ни трагического азарта Дорошенко, ни безмерной выдержки Орлика, и просто так - он плыл по течению московского централизма, на буксире московской политики» (10). Волей-неволей «создатель украинской истории» отодвигает предателя в сторону от истинных, по его мнению, «героев украинства».
Создается впечатление, что Грушевский просто выполняет чей-то специфический заказ, пытаясь реабилитировать Мазепу, но при этом сам рушит «карточный домик» приверженцев мазепинской измены, уверяющих, что Мазепа «действовал в национальных интересах Украины». В одной из своих работ он размышляет о Мазепе и Выговском: «Мы не имеем ничего, что прояснило бы нам их интимные мысли собственные намерения, ведущие идеи и конечные цели… Если бы дело их увенчалось успехом, оно бы прояснило их задушевные планы…, а так на руинах своих замыслов остались они с репутацией интриганов-предателей, хитрых эгоистов, сеятелей «смуты и измены» (11).
А порой сам Грушевский даже прямо обвиняет Мазепу в трусости: «Вдумавшись в тогдашнюю ситуацию, прихожу к убеждению, что собственно комбинация Мазепы могла иметь будущее, если бы сам Мазепа на выкопал ей могилу своей трусостью»(12).
Своеобразным итогом собственного отношения к Мазепе стала статья Грушевского «Ветхий прах». В 1915 году он был «прижат к стенке» профессором Киевского университета Ю.Кулаковским, который в газете «Киевлянин» уличил Грушевского в фальсификации русской истории. В ответ появляется оправдательная статья, где «обвиняемый» Михаил Сергеевич, будущий президент УНР и предмет обожания украинских националистов, оправдывается и уверяет, что «нет ничего более необоснованного, чем навязывание современному украинству именно Мазепы. Его деятельность, его карьера, построенная не на политических или национальных идеалах, не на солидарности с широкими массами, а на угодничестве московскому централизму, московскому двору, перед которым Мазепа вечно жалобился на украинскую нелояльность и на враждебное к нему отношение украинского народа, никогда не пользовалась популярностью в украинском движении. Приобрести Мазепе сей популярности не помогло даже и …его показное меценатство. Последовательные представители национальной украинской идеи имеют слишком мало общего с этой исторической личностью»(13).
Профессор Ю.А. Кулаковский
Таким образом, в ряде работ Грушевский дает совершенно непривлекательный портрет Мазепы, политика которого преподносится как крепостническая и авантюрная, а предательская выходка - как поступок дилетанта. «Мазепиана» Грушевского становится своеобразным каноном для всех будущих потуг «реабилитаторов Мазепы». Лукавство, игра с историческим фактами, избираемая ложь - весь этот набор, предоставленный Грушевским, до сих пор используют его ученики в сомнительном деле оболванивания нации.
Не был в восторге от Мазепы и воспитатель Грушевского, еще один «фундатор» украинской национал-истории - Владимир Антонович, утверждавший, что «…вся беда Мазепы зависела от того, что он игнорировал народные интересы, а может и не понимал их, а мечтал лишь об установлении на Украине аристократического государства» (14).
В.Б. Антонович
В одной из работ Антонович, для которого Мазепа явно не был чем-то уникальным, лишь с сожалением замечает, восхищаясь образованностью Мазепы: «увы, это образование он получил в Польше. В душе бывшего королевского пажа и придворного крепко засели государственные идеалы, прообразом которых была шляхетская Речь Посполитая» (15).
Ученый даже не счел нужным посвящать Мазепе сколь-нибудь значимую статью (кроме короткой «Молдавские сведения о месте погребения и могиле Мазепы»), зато неоднократно отдавал свои симпатии Семену Палию. «Насколько народ не любил Мазепу, настолько же сердце его лежало к Палию. По мнению бедноты, один только Палий и понимал ее потребности, ее желания, один только он и достоин был наследовать имя «казацкого батька», что когда-то было дано Хмельницкому» (16).
Недавно широкому кругу читателей открылись работы историка и этнографа, чтимой современными украинскими националистами А.Я. Ефименко, работавшей одновременно с Грушевским и явно симпатизировавшей Мазепе. Так вот, по мнению Александры Ефименко: «Пресловутое коварство Мазепы, конечно, нельзя вполне отрицать. Оно есть выражение той двойственности, которая была ему несомненно присуща. Двойственность же эта явилась естественным отражением того, что он принес на Левобережье из Польши, понятия чувства настоящего шляхтича: все это он должен был скрывать, приспособляясь к окружающей среде, которая могла его выдвинуть к власти» (17) . Между прочим, автор дает ответ и сегодняшним сторонникам Мазепы, уверяющим, что гетман улучшал жизнь простого крестьянства. «Особенно усилился процесс захвата земли в гетманство Мазепы. Мазепа польский шляхтич по взглядам, всеми силами своей власти опиравшийся на могущество русского государя, содействовал тому, чтобы образовать из казацкого уряда класс землевладельцев» (18).
А.Я. Ефименко
Даже в среде современных национал-историков зачастую употребляются тезисы, значительно снижающие пафос «героизации Мазепы». Украинский историк Михаил Брайчевский, активно распространявший текст «украино-шведского договора 1708 года», был вынужден заметить, что «убежденный репрезентант феодальных тенденций, Мазепа, как никто другой, служил реставрации феодально-крепостнических порядков в крае. Именно это, а не так называемая «измена», послужила причиной непопулярности гетмана в широких слоях украинского народа»(19). В данном случае автор сознательно меняет местами акценты, переводя дискуссию о Мазепе из политической плоскости предательства в плоскость социальную. Данный прием характерен для ряда нынешних мазепинцев, претендующих на роль академических разработчиков новых исторических концепций, вроде Таировой-Яковлевой.
М.Ю. Брайчевский
Еще один сочинитель новой истории, представитель «заморского украинства» Орест Субтельный, несмотря на свою идеологическую ангажированность, допускает в отношении Мазепы критику. В работе «Мазепинцы. Украинский сепаратизм вначале XVIII века» символическую «династию изменников» Субтельный обозначает так: «…Мазепы олицетворяли симбиоз польской католической шляхты и украинской православной среды»(20).
Орест Субтельный
Он так же склонялся к социальной версии причины поражения мазепинской авантюры: «Среди крестьян и простых казаков Мазепа никогда не был популярным. Казакам не нравились его аристократические замашки и манерность, кроме того, задолго до 1708 года ходили слухи о его пропольских симпатиях. Поговаривали, даже, что он тайный католик…. Но вершины своего макиавеллизма гетман достиг в отношениях с генеральной старшиной. Преувеличивая угрозу интересам украинской казацкой элиты со стороны Москвы, он провоцировал старшину, чтобы та сама требовала от него искать соглашения со шведами. Это давало возможность Мазепе действовать так, будто он лишь исполняет коллективную солю генеральной старшины»(21).
Весьма неожиданно для историка-мазепинца Субтельного выглядит его утверждение об одной из главных причин, отвернувших народ от Мазепы и, собственно, сделавшей его «символом измены» - о религиозной подоплеке гетманского злодеяния. «Против гетмана и его шведских союзников работала природная ксенофобия масс, которую усиливали их глубокие религиозные чувства… Долгое религиозное преследование (православных) в Речи Посполитой сделало украинцев чрезвычайно чувствительными в религиозных вопросах. Поэтому Мазепин союз со лютеранами-шведами и особенно с католиками-поляками из лагеря Лещинского - любой союз, направленный против единоверцев был для украинцев бесконечно отвратительным… Наконец, и духовенство было шокировано мазепинским сотрудничеством с еретиками-лютеранами и ненавистными католиками»(22).
Исходя из вышеизложенного, можно с точностью утверждать, что в среде авторитетных украинских историков личность Мазепы всегда находилась в зоне критического анализа, что свидетельствует о двойственности их позиций с одной стороны, и откровенном лукавстве с другой.
Ссылки
1. Зарудный Е.«История Русов» - катехизис, Коран и Евангелие украинства ttp://www.day.kiev.ua/38562/
2. Історія Русів. Київ, «Радянський письменник», 1991, С. 239-240.
3. Указ.соч. 264.
4. Указ. соч. С.254.
5. Указ.соч. С.255.
6. Грушевский М.С. Очерки истории украинского народа. Киев, 1991, С.231-232.
7. Грушевский М.Українсько-шведський союз 1708 р. К., 1992. С.46
8. Грушевский М.С. Очерки истории украинского народа, Киев, 1991 С.233
9. Грушевский М.С.Указ.соч. С.244.
10. Грушевський М. «Мазепинство» і «Богданівство». Літературно-Науковий Вісник. Львів-Київ, 1912. С. 94
11. Грушевський М. Виговський і Мазепа. Вивід прав України. Львів, 1991. С.92
12. Грушевський М. Указ. соч. С.92
13. Грушевский Ветхий прах. Украинская жизнь, Москва, 1915, №10. С.8-12
14. Антонович В.Б. Коротка історія Козаччини. К., 2004. С.103
15. Антонович В.Б. Указ.соч. С.196
16. Антонович В.Б. Указ.соч. С.198
17. Ефименко А.Я. История Украины и ее народа. М., 2011,С.84
18. Ефименко А.Я. Указ.соч. С.92.
19. Брайчевский М. Конспект истории Украины. К., 1993 с.101-102
20. Орест Субтельний Мазепинці: Український сепаратизм на початку ХVIII ст. - К.,1994. С. 254
21. Орест Субтельний Указ.соч. С. 257
22. Орест Субтельний Указ.соч. С. 257