Дмитрий Быков: про 2020
Поэту расстоянье не помеха,
и вот в двадцатом, в августе, в конце
мне видится тридцатилетье «Эха»,
в Кремлевском, как положено, дворце.
Придет Лимонов, тихий и печальный,
придет Орлуша в майке «Либераст»,
все станут спорить, будет ли Навальный:
он не придет, но телеграмму даст.
(Прошепчет Бунтман, что до нашей эры,
в недостоверно-мрачные года,
когда он баллотировался в мэры,
- небось, он лично приходил сюда!)
Во избежанье споров и раздраев,
собранию придав пристойный вид,
прочтут молитву. Патриарх Кураев
со сцены всю толпу благословит.
Роскошное, на гербовой бумаге
приветствие оплоту темных сил
от Путина прибудет из Гааги.
Сорокина заплачет: «Не забыл!».
Споет Кобзон такого дела ради.
Явив гостям бесценный туалет,
весьма открытый спереди и сзади,
на сцену выйдет Рябцева-главред,
и зал замрет, восторженно притихнув, -
нас будет с прессой тысяча пятьсот, -
когда ее помощник Венедиктов
за нею шлейф торжественно внесет.
Концерт пройдет сердечно, образцово
(эклектика для «Эха» - не изъян):
Газманов, Пьеха, Галкин, Пугачева,
Гребенщиков, Земфира, Петросян -
и Чаплин со своею комик-группой
(с фамилией не спорят, он решил),
чей юмор, резковатый, но неглупый,
уже и при Кирилле всех смешил.
Чтоб не сидели пафосно-угрюмо,
вам дарит ностальгический уют
Владимир Жириновский с группой «Дума»
(они теперь за выпивку поют).
А в кулуарах бывшие сатрапы
нальют Орловой: «Хошь, поговорим?
Мы не со зла, мы это из-за папы…
Мы сами-то приличные, Карин…
В кругу семьи, на загородной вилле
вас слушали, забравшись под кровать…
Причем учти - мы вас не додавили».
Карина будет сдержанно кивать.
Потом фуршет. Поэт и социолог,
эксперт и маршал ринутся к столам.
Какой набор продуктов санкционных!
Река горилки с водкой пополам!
Четверка осетров метроворостых
и лангустин, чья родина - Триест…
И тихий, как бывало в девяностых,
подспудный стыд: народ-то так не ест…
И по Москве, притихшей и преступной,
ночной разъезд: «До встречи, господа!» -
и вечный страх: а если кто пристукнет?
И вслух: «Но не пристукнули ж тогда!».
Ночь, улица, фонарь, о тварь, аптека, -
и та же дума: «Эхо», мать твою,
скажи мне, где отметим мы полвека?
В изгнании? В лесу? В аду? В раю?
и вот в двадцатом, в августе, в конце
мне видится тридцатилетье «Эха»,
в Кремлевском, как положено, дворце.
Придет Лимонов, тихий и печальный,
придет Орлуша в майке «Либераст»,
все станут спорить, будет ли Навальный:
он не придет, но телеграмму даст.
(Прошепчет Бунтман, что до нашей эры,
в недостоверно-мрачные года,
когда он баллотировался в мэры,
- небось, он лично приходил сюда!)
Во избежанье споров и раздраев,
собранию придав пристойный вид,
прочтут молитву. Патриарх Кураев
со сцены всю толпу благословит.
Роскошное, на гербовой бумаге
приветствие оплоту темных сил
от Путина прибудет из Гааги.
Сорокина заплачет: «Не забыл!».
Споет Кобзон такого дела ради.
Явив гостям бесценный туалет,
весьма открытый спереди и сзади,
на сцену выйдет Рябцева-главред,
и зал замрет, восторженно притихнув, -
нас будет с прессой тысяча пятьсот, -
когда ее помощник Венедиктов
за нею шлейф торжественно внесет.
Концерт пройдет сердечно, образцово
(эклектика для «Эха» - не изъян):
Газманов, Пьеха, Галкин, Пугачева,
Гребенщиков, Земфира, Петросян -
и Чаплин со своею комик-группой
(с фамилией не спорят, он решил),
чей юмор, резковатый, но неглупый,
уже и при Кирилле всех смешил.
Чтоб не сидели пафосно-угрюмо,
вам дарит ностальгический уют
Владимир Жириновский с группой «Дума»
(они теперь за выпивку поют).
А в кулуарах бывшие сатрапы
нальют Орловой: «Хошь, поговорим?
Мы не со зла, мы это из-за папы…
Мы сами-то приличные, Карин…
В кругу семьи, на загородной вилле
вас слушали, забравшись под кровать…
Причем учти - мы вас не додавили».
Карина будет сдержанно кивать.
Потом фуршет. Поэт и социолог,
эксперт и маршал ринутся к столам.
Какой набор продуктов санкционных!
Река горилки с водкой пополам!
Четверка осетров метроворостых
и лангустин, чья родина - Триест…
И тихий, как бывало в девяностых,
подспудный стыд: народ-то так не ест…
И по Москве, притихшей и преступной,
ночной разъезд: «До встречи, господа!» -
и вечный страх: а если кто пристукнет?
И вслух: «Но не пристукнули ж тогда!».
Ночь, улица, фонарь, о тварь, аптека, -
и та же дума: «Эхо», мать твою,
скажи мне, где отметим мы полвека?
В изгнании? В лесу? В аду? В раю?