Валентина Петровна Завьялова - что вспоминается
Сегодня моей первой преподавательнице древнегреческого языка в университете, Валентине Петровне Завьяловой, исполнилось бы 74 года. Её не стало 30 июня прошлого года. Летом начала писать о ней, выкладываю то, что получилось.
До сих пор в голове не укладывается, что её нет, слишком неожиданно это случилось. Валентина Петровна - мой первый учитель греческого, то для меня классическая филология, любимое дело, без неё малопредставимо, и греческий язык от неё неотделим.
Попробовала записать то, что вспомнилось. Узнавала я Валентину Петровну долго и постепенно. Сначала она была просто» университетским преподавателем. Впрочем, не просто: она была первым преподавателем греческого, именно у неё я изучала азы на первом курсе, читала Каллимаха и Аполлония Родосского на третьем. Потом - в весьма нелёгкий период жизни - она была человеком, к которому я могла обратиться за помощью и который меня всегда поддерживал и помогал, и далеко не только добрым словом. Потом, уже после отъезда в Берлин, приезжая ненадолго в Москву, чтобы сдать выпускные экзамены и защитить диплом, я у неё проходила педагогическую практику. Наконец, несколько лет спустя, я стала общаться с ней за пределами университета и открыла для себя совсем другую Валентину Петровну, куда более интересную, чем «просто» университетский преподаватель греческого.
Валентина Петровна - мой первый учитель греческого
Первый учитель - на то он и первый учитель, что тут ещё сказать. Пожалуй, из всех моих преподавателей греческого и в Москве и в Берлине больше всего дали мне Валентина Петровна и Вольфганг Рёслер, у которого я училась здесь, в Берлине. У Рёслера - это уже был высший пилотаж, его занятия - мастер-классы, как надо интерпретировать сложные тексты. А Валентина Петровна - это начала грамматики, и ещё вдохновение. Знаю, что мои сокурсники со мной, скорее всего, не согласятся, но меня её стиль преподавания и её увлечённость вдохновляли. Мне в изучении чего бы то ни было от учителя-преподавателя нужно именно вдохновение, ну и исправление моих ошибок и отдельные консультации, остальное я обычно беру и осваиваю сама. Валентина Петровна была поэтому для меня идеальным преподавателем.
Про то, как Валентина Петровна преподавала на классическом отделении, могут рассказать, наверное, около сотни (или даже больше) человек, которых она за двадцать лет обучила древнегреческому. Преподавала она у первокурсников с 1990 года, когда скончалась Валентина Иосифовна Мирошенкова, по 2010, если я не ошибаюсь. ...Учебник, точнее, сборник текстов Вольфа, неизменный в течение десятилетий (про то, что βίος πολλάκις φέρει πόνον помнят, думаю, даже те, кто забыл всё остальное, чему учился по-гречески), к нему - несколько дополнительных учебников, которые она неоднократно упоминала и которыми призывала пользоваться: Попов 1942 года, которого неожиданным образом выдавали в абонементе в Первом гуманитарном корпусе, а потом и переиздали, Соболевский, которого тоже, к счастью, уже при нас переиздали, ну и первое издание учебника Славятинской; Козаржевским мы не пользовались, хотя о самом Козаржевском она, кажется, что-то нам говорила. Она не раз вспоминала слова А.Н. Попова (или С.И. Радцига - если кто-нибудь уточнит, буду благодарна) о том, что греческий можно выучить, только написав для себя самого собственную греческую грамматику. Не знаю, написал ли кто-нибудь таковую, вот латинскую - да, и даже издали. Впрочем, не на нашем курсе. Почему-то мы только успели на первом курсе закончить учебник, не начали читать Ксенофонта, которого в принципе должны были бы начать. Да и повторение и проверка лексики была только в самом начале первого семестра. Учить древнегреческий с нуля было, разумеется, непросто (припоминаю, как иногда на выполнение одного домашнего задания уходило по пяти часов), зато экзамен прошёл совершенно безболезненно и легко.
Древнегреческий на первом курсе у классиков - это не просто курс основного языка, это ещё и введение в специальность, хотя и был такой отдельный предмет в программе. Поэтому первый преподаватель языка ещё и вводит тебя в то, чем ты потом будешь заниматься - пять лет в университете и, может быть, потом всю жизнь. Сейчас, возможно, это несколько меняется, т.к. некоторые приходят на классику, уже изучав хотя бы латынь в школе и зная, что их ожидает. Но в девяностых латынь была в очень немногих школах; во всяком случае те мои сокурсники, у кого латынь в школе была, каких-то особенных успехов в ней не демонстрировали. Древнегреческий, который на первом курсе был в центре программы (пять пар в неделю, на латынь отводилось четыре пары, всего остального было значительно меньше) играл особую роль. Валентина Петровна рассказывала о кафедре, о предметах, которые нам ещё предстоит изучать, о научной жизни.
Первый преподаватель древних языков должен показать, чем изучение древнего языка отличается от изучения нового, как подходить к тексту - после нередко весьма плохого школьного английского это вовсе не так очевидно и мне не раз приходилось видеть, как вполне успешно изучавшие в школе живой язык (чаще всего тот же английский) увязали в латыни, испытывали трудности в её освоении. Внимание к каждому слову и знаку - к этому нужно привыкнуть и прочувствовать. И Валентина Петровна с первых же занятий старалась до нас это донести. Ещё она сразу же запретила пользоваться русскими переводами читаемых текстов (правда, на втором курсе я уже у некоторых сокурсников переводы замечала). Это не так очевидно, но использование переводов на начальном этапе изучения языка, при чтении первых текстов может очень помешать переходу к самостоятельному чтению - привыкнув опираться на перевод, уже очень трудно переводить самостоятельно, не глядя, а как там перевели до тебя. Увы, столкнулась уже в Германии с тем, что без переводов языки почти не изучаются даже на классическом отделении. Не говорю уже о философии и богословии - там чуть ли не негласное правило - не предлагать студентам для чтения тексты, перевода которых на немецкий или, на худой конец, на английский не существует.
Вспоминается радость и энтузиазм, с которым Валентина Петровна входила в аудиторию, её любовь к языку и к преподаванию, которая очень чувствовалась. Я не припомню её на занятиях недовольной, хмурой, раздражённой.
Занятия нередко начинались с лирического отступления. Например, однажды она сравнила изучение языка с исполнением симфонии: разбор какого-либо большого явления языка с игрой всего оркестра в целом, а объяснение частностей - с соло отдельных инструментов. Нередко она спрашивала нас о том, как идут другие занятия, трудно ли нам заниматься, сколько времени занимает подготовка, и давала советы, как лучше заниматься. После лирического вступления начиналась напряжённая работа.
Она стремилась познакомить нас со студентами старших курсов, иногда приводила к нам на занятия студентов и аспирантов, которые нам рассказывали о себе и своих занятиях. Это было полезно, таким образом первокурсник имел представление о том, что и как ему предстоит изучать дальше и знал, как выглядят те, кто учится на более старших курсах. Необходимость и польза таких знакомств и рассказов про дальнейшее обучение, может быть, неочевидна. Однако бывает полезно знать, что ожидает на следующих курсах, начиная с общего представления об учебном плане и заканчивая мелочами. Например, какие книги стоит прочесть заранее или взять в абонементе в самом начале семестра, т.к. потом они станут недоступны; или о специфике подготовки к экзамену у того или иного преподавателя - такая информация экономит время и силы. На русском отделении, откуда я на классику после года обучения перевелась, ощущалась изоляция одного курса от другого, и я не припоминаю взаимодействия студентов разных курсов.
Также она сообщала о конференциях, студенческих и не только, призывала ходить уже на первом курсе на день науки, говорила о том, что стоит как можно раньше начать выступать с докладами на конференциях, т.е. приучала к научной жизни, если можно так сказать. В октябре 1998 года, в нашем первом семестре, была конференция, посвящённая 105 летию со дня рождения А.Ф. Лосева, помнится, на какие-то доклады мы ходили - это для большинства из нас была первая научная конференция, и позвала нас туда именно Валентина Петровна.
Когда она перестала преподавать греческий, то с некоторой грустью говорила, что закончился большой, двадцатилетний период в жизни, и теперь надо двигаться дальше. Меня поразило то, что греческий вдруг стали преподавать другие люди, хотя греческий у первокурсников на классическом отделении всегда был делом Валентины Петровны. Можно сказать, что она, по крайней мере, внешне, относилась к этому философски. У неё по-прежнему оставался Каллимах, спецкурс по эллинистической поэзии, и, разумеется, греческий и латинский на русском отделении.
Вне университета я её в первые студенческие годы встречала редко. Это были некие культурные события, на которые она приглашала студентов, заботясь не только о специальном образовании, но и стремясь просвещать. Помнится, сидела с ней и Юрием Германовичем на «Молохе» Сокурова, в доживавшем тогда последние годы кинотеатре «Зарядье», это был то ли благотворительный, то ли какой-то ещё показ «не для всех», где было немало сотрудников и студентов филфака. С ней мы были и в консерватории на студенческом концерте (до университета там не пришлось побывать, так что и там в первый раз я была с Валентиной Петровной), и на докладе Е.А. Тахо-Годи в музее Чехова. Ещё она ежегодно организовывала для первокурсников экскурсии в музей Цветаевой. Я в этом музее «жила» в десятом-одиннадцатом классе школы, так что для меня в этой экскурсии ничего нового не было, но, думаю, для тех, кто только что приехал в Москву, да и для тех, кто специально не интересовался поэзией, Цветаевой и Арбатом это должно было быть интересным. Борисоглебский - это не только лучшие стихи и драматургия Цветаевой - это и Вахтанговский театр, и Эренбург, и многие другие интересные гости Цветаевой, и просто настоящая старая Москва. Почему-то студенты курсом или двумя моложе меня взбунтовались, и, насколько я понимаю, более первокурсники туда не ходили. Валентине Петровне было обидно, об этом она не раз говорила.
Валентина Петровна - методист
Опыт преподавания обоих языков у неё был огромный (около пятидесяти лет: 1965-2015), а сама она училась в университете у Александра Николаевича Попова, который ещё в дореволюционной гимназии преподавал, а потом на кафедре читал методику преподавания; так что тут, можно сказать, была некая преемственность. Ничего подобного тому, что вспоминал об А.Н.Попове Гаспаров, Валентина Петровна не говорила (А.Н. Попов должен был читать нам методику преподавания латинского языка. Он пришёл и сказал: «Я должен читать вам методику, но не буду, потому что полагаю, что науки методики нет. А чтобы хорошо учить, нужно знать впятеро больше, чем говорить, и тогда никакие методики тебе не потребуются» - М.Л. Гаспаров, Записи и выписки). О преподавании языков мы с ней не раз говорили, кроме того, она не раз посещала мои занятия.
Впервые Валентина Петровна пришла ко мне на занятия, когда я только-только начинала вести курс в «Школе юного филолога» - мой первый педагогический опыт, в 19 лет. Разумеется, я пыталась впихнуть в курс всё, что можно, разумеется, говорила, как всегда, быстро. Потом был наш совместный «разбор полётов», её советы, многие из которых весьма пригодились. В частности, о том, что надо объяснять, начиная с самого простого; исходить из имён и названий, их этимологии - здесь она ссылалась на Азу Алибековну; рассказывая о драме, к примеру, следует сначала объяснить, что значит слово «драма». Говорила Валентина Петровна и о том, что надо стремиться к простоте и быть готовым к тому, что пришедший на занятия ничего не знает. Все замечания высказывались очень доброжелательно и мягко, хотя понятно, что мой первый курс «Введение в античную культуру»- это было откровенно слабо. И должна сказать, что чем больше преподаю, тем больше убеждаюсь в том, насколько она была права.
Весной 2005 года я проходила у неё педагогическую практику, в очень хорошей и сильной группе на русском отделении. Не очень хорошо помню, что и как, но зато помню, насколько хорош был у этих ребят древнегреческий - т.е. насколько хорошо их Валентина Петровна успела за полгода при двух парах в неделю обучить. Мне приходилось общаться с русистами, в частности, кое-кого подтягивать в греческом, причём студентов весьма способных, так вот, могу утверждать, дело не только в том, что это была сильная группа, но и в том, что именно Валентина Петровна их за полгода успела обучить очень многому и очень основательно.
Позже мы не раз говорили о преподавании греческого языка. Я не раз просила её что-то написать о том, как она преподавала греческий язык на первом курсе классики, о её опыте и наработках, в виде пособия или статьи. Мне кажется, хочется надеяться, что она что-то и написала, может быть, оно в каком-то виде сохранилось. Конечно, остались её карточки, которые помнят все, кто у неё учил древнегреческий, но этого недостаточно. В разговоре она, разумеется, неоднократно вспоминала Валентину Иосифовну Мирошенкову, всегда говорила мне, что преподаванию она училась именно у неё, следует методике Валентины Иосифовны. Тут я ничего не знаю и сказать не могу, т.к. для меня Валентина Иосифовна - это учебник латинского языка и методические указания по латинскому языку.
Ещё Валентина Петровна всегда с большим интересом расспрашивала меня о том, как греческий преподают в Германии, об учебниках, пособиях, объёмах изучаемого и т.д. Помню, я её даже привозила какие-то учебники из Берлина.
Валентина Петровна - помощница
Во-первых, Валентина Петровна очень помогала и поддерживала меня при переводе с русского на классическое отделение филфака. Как и многие классики, не только в Москве и Питере, но и тут, в Берлине, на классику я пришла со стороны. Поступив на филфак в 1997 году, я застала примерно середину той «эпохи Россиуса», о которой написал В. Файер. У нашего курса на «общем отделении» (говоря «нормальным» языком, а не языком филологов-классиков - у русистов и ромгерма) Андрей Александрович Россиус впервые читал античную литературу и поражал не столько своими лекциями (они были весьма специфическими - узнать из них можно было много интересного и небанального, но они не слишком годились для первого знакомства с древнегреческой литературой, да ещё на первом семестре первого курса), сколько своей необычностью: самый молодой профессор филфака, доктор наук уже в 34 года, член зарубежных организаций по классической филологии, читающий с листа Гомера и Пиндара, свободно владеюший множеством иностранных языков и т.д, и т.п. Тогда на факультете вокруг Россиуса и кафедры была атмосфера удивления и восхищения, классики казались особенными, необычными, было впечатление, что у них всё куда интереснее, активнее, глубже и научнее, чем на других отделениях. Можно даже о некой мифологизации сказать, наверное. Впрочем, не только казались - те, кто в середине девяностых на кафедре учился, рассказывали немало хорошего о своих студенческих годах. Достаточно вспомнить список спецкурсов, которые тогда читались (список, помнится, висел на доске объявлений у кафедры и читался, как поэма). Уже к середине первого курса русского отделения мне было понятно, что учиться я хочу именно на классике, что Платон и Софокл мне куда интереснее, чем Цветаева (которой я хотела заниматься изначально), а греческий и латинский увлекательнее, чем современный русский. Однако перевод на классику был мучительным, всё это заняло больше года и было сопряжено с нервными срывами и много чем ещё. Валентина Петровна меня всё это время всячески поддерживала, подписывала все мои заявления, коих пришлось написать немало, спрашивала, как всё продвигается и не нужна ли помощь, говорила обо мне с Андреем Александровичем.
И позже Валентина Петровна немало помогала: неоднократно находила уроки (как я понимаю, далеко не только мне), помогала в устройстве на работу, предлагала контакты своих врачей, когда болела моя мама. Помощь всегда предлагалась с большим чувством такта: если задавались вопросы - то только по делу, не было никакого праздного интереса, ненужного любопытства к тяжёлому и неприятному. Помогала именно в том и так, в чём и как это было нужно.
Валентина Петровна - человек
Валентина Петровна не раз обещала пригласить меня в гости, но как-то долго не складывалось. Впервые я оказалась у неё в гостях в 2010 году. Когда я в первый раз оказалась у неё дома, она сказала, что те, кто приходят к ней один раз, всегда приходят к ней потом ещё и ещё. Так и было в течение нескольких лет. А теперь в Москве одним любимым адресом меньше. Дома у неё было хорошо и уютно. Но главное - я узнала её с новой стороны: она была куда более открытой, домашней, заботливой. И ещё она оказалась очень интересным собеседником, обладающим житейской мудростью и большим жизненным опытом.
Про её дом лучше расскажут, конечно, те, кто бывал у неё чаще. Университетский проспект, универмаг «Москва», рядом Воробьёвы горы, до Унивеситета минут пятнадцать пешком. Большая комната с человеческим потолком, в которой прежде всего работают, разумеется, очень много книг (сейчас мне кажется, что у неё в комнате были главным образом книги по специальности, художественных не припомню). На стенах - фотографии родителей, годов пятидесятых, кажется, и старинные иконы, насколько я помню, семейные. Коллекция гжели, несколько шкафов (вот теперь понимаю, что не спросила её, сколько времени она всё это собирала; полушутя она сказала, что это облегчало жизнь всем, кто искал для неё подарки, но что собирание прекратила, так как новое уже некуда ставить). Из окна - потрясающий вид на Москву. Она шутила, что по праздникам можно продавать пригласительные - так хорошо оттуда видно салют. Видимо, так и есть, на салют попасть не получилось.
Наш последний большой и очень интересный разговор случился в октябре 2012 года. Валентина Петровна рассказывала о детстве и юности. Я это всё, придя домой, записала, т.к. это та самая моя любимая «живая жизнь, живая история», и рассказывала Валентина Петровна очень интересно. Я ждала и надеялась, что сможем разговор продолжить, тем более, что вопросов у меня было много, но увы... В последующие несколько приездов не было времени у Валентины Петровны. Потом заболела мама, с больницами и прочим времени, а главное, сил почти не было уже у меня, я в лучшем случае успевала только позвонить ей. А в последний раз даже и не позвонила, чего себе теперь не могу простить.
Вот что я записала тогда:
«(разговор начался с того, что ВП сказала: «Раньше дети были серьезнее, я помню хорошо, что понимала, будучи маленькой, что родители заняты очень серьезными делами, и не позволяла себе капризничать.» Я начала спрашивать).
Родилась Валентина Петровна, как все филологи-классики помнят, 3 января 1942 г. (запомнить легко: день рождения Цицерона). Жили они в районе нынешней «Войковской». В войну мать оставалась в Москве, не эвакуировалась, а отец воевал. Родилась Валентина Петровна семимесячной, у матери начались преждевременные роды: немцы были у Химок, район, где они жили, жутко бомбили, т.к. рядом находилось немало заводов. На всю жизнь запомнился звук сирены, страх.
После освобождения Смоленска они уехали к родным, кажется, отцовским, в Смоленскую область (Валентина Петровна) упомянула, что семью раскулачили. Она знала, что папа воюет с немцами, представляла их себе в виде волков, за которыми папа охотится в лесу. И думала: ему не нужно ходить в лес, тогда и немцев не будет. Потом вернулись в Москву. Отец вернулся в 1946 г. (оставался еще год в Литве в армии).
В семь лет она пошла в 201 школу, изначально - женскую. Очень хотела в школу и именно в эту, т.к. в ней снимали известный в своё время фильм «Первоклассница» (1948 год, режиссёр Илья Фрэз, с Тамарой Макаровой в роли первой учительницы, по повести Евгения Шварца):
Школа знаменитая и москвичам известная не только своей весьма примечательной архитектурой (построена в 1931-1935 годах, архитектор И.А. Звездин, оригинальный проект): в ней училась Зоя Космодемьянская. Валентина Петровна удивилась, что я про это знаю, и рассказ свой продолжила с бОльшим увлечением. Она сидела за зоиной партой (там обычно сидели отличники, это я знаю из книг о Зое Космодемьянской и об этой школе). Любовь Тимофеевна Космодемьянская каждый год приходила в школу. В первый раз, когда она рассказывала о Зое первоклассникам, все рыдали. Но за 10 лет выучили её весьма эмоциональную речь наизусть. Об этом мне приходилось читать и у других выпускников 201-й школы, учившихся там в разное время.
Латыни в школе у них уже не было, была только у старшеклассников, именно тогда были изданы книжечки для школьников (думаю, она говорила о брошюрах Соболевского, по которым ещё мы на первом курсе готовились к экзамену по латыни - Цезарь и что там еще было).
Весь класс после школы собирался поступать в МАИ. С одной стороны - время такое, стране нужны технари. С другой - МАИ находился рядом, в нескольких остановках от нынешней «Войковской». А Валентина Петровна ходила на филфак на курсы для школьников (предшественники нынешней Школы юного филолога). Там преподавал Андрей Анатольевич Зализняк, тогда аспирант. Однажды он сказал ей: «Вам нужно прочитать книгу Сепира «Язык».» Она пошла в юношеский зал «Ленинки» (тогда - в доме Пашкова), прочла за несколько дней. Когда сдавала книжку, библиотекарша спросила: «Вы прочитали?» Она уверенно ответила: «Да». «И поняли?» - «Да» (теперь она мне сказала, что тогда всё же не поняла). Потом ее отговаривали поступать на филологический факультет, т.к. не ожидалось работы. Но она хотела именно на филфак, и говорит, что это было правильное решение: в основном девочки, поступившие в МАИ, потом работали непонятно, где, и было это неинтересно. Она же всю жизнь занималась любимым делом.
(Не могу тут не вставить: мой отец, получается, учился в МАИ с кем-то из ее одноклассников, он родился в августе 1941 года, так что или на том же курсе, или курсом старше. Собиралась в следующий раз прийти к ней с фотографиями, может, она бы узнала кого-нибудь из своих бывших одноклассников. Не получилось).
Про поступление на классику: когда она подавала документы, и всё еще колебалась, на классику или на другое отделение, ей встретился Зализняк, спросил, куда она подает документы. Узнав о колебаниях, сказал уверенно: «Вам надо поступать на классику». Так что решил, можно сказать, ее судьбу.
Было собеседование с А.Н. Поповым (я не поняла, до или после экзаменов; о подобном собеседовании, правда, с С.И. Радцигом, вспоминала и О.М. Савельева). Она страшно волновалась, но он спросил, не родственница ли она той Завьяловой, которая в том году окончила классическое отделение, это разрядило обстановку. Очень забавно и живо она описывала Радцига и Попова вместе: два весьма уважаемых старичка, один с руками на палке, другой - на животе, они всегда восседали на кафедре и друг с другом общались. Они были единственные из дореволюционных классиков, из другого мира.
Про А.А. Тахо-Годи (по телефону, когда мы говорили про ее «Воспоминания») сказала, что именно Аза Алибековна ввела на кафедре такое большое число часов греческого и латыни, по 10 каждого языка. В наше время латыни было уже меньше, 8 часов, да и греческого во втором семестре должно было бы быть 8 часов, однако Валентина Петровна назначила нам дополнительную пару вне расписания.
Через год после окончания университета А.А. Тахо-Годи взяла Валентину Петровну на кафедру преподавать, с большой нагрузкой (28-32 часа), аспирантуры не было, а вечерами она ежедневно сидела в «Ленинке», писала диссертацию. После защиты «Ленинку» видеть не могла вообще. (Сейчас я вспоминаю, как она нам на первом курсе рассказывала, что когда ехала забирать диссертацию от машинистки или от переплётчика, забыла свою фамилию - настолько была замученная; а ещё о том, как, проверяя сноски, накануне защиты вынуждена была перелопатить три тома Чернышевского - или Герцена? об искусстве - т.к. забыла некую цитату или нужно было исправить сноску).
Жалею, что не успела расспросить о дальнейшей работе на кафедре, о подготовке диссертации, выборе темы, о неоднократных встречах с Алексеем Фёдоровичем Лосевым, да и, наверное, не только с ним - Валентина Петровна при мне ни разу не говорила говорила о самом А.Ф., только о его книгах, хотя Аза Алибековна её в своих воспоминаниях не раз упоминает. Подумалось не связан ли интерес к Вячеславу Иванову и переводам Серебряного века с общением с Лосевым, большим поклонником Иванова.
Помню, она сожалела о том, что многие её ученики и ученицы живут не в России (из тех, кого она учила, за границей теперь работает, наверное, с десяток человек, это только те, кого я знаю), мечтала о том, чтобы мы вернулись. Разумеется, она понимала, что нам, наверное, за границей лучше в научном плане, но ей хотелось, чтобы мы работали дома, на родине. И это понятно.
Она радовалась успехам других, научным и жизненным. Всегда с восхищением говорила об Олеге Дмитриевиче Никитинском, о его работе в Германии, показывала нам его диссертацию о Каллимахе. Еще она всегда очень хорошо, с большим уважением говорила о своей сокурснице Татьяне Вадимовне Васильевой, о том, что та была талантливее остальных в группе, и это всегда для них было очевидно. Никакой научной ревности у неё не было, было уважение к таланту другого человека и понимание, признание того, что талант этот больше твоего собственного - как показывает мой уже не такой короткий опыт существования в академической среде, это вовсе не часто встречается. Ещё она не раз вспоминала, говоря о трудностях обучения на классическом отделении, что заканчивали они университет втроем (третьей была Людмила Александровна Малявина), остальные сошли с дистанции, и что к ним на классику поступил юноша, который думал, что классика - это русская классическая литература - эту байку от Валентины Петровны слышали на самом первом занятии, наверное, все первокурсники. Нас она спросила не думает ли кто-нибудь, что классическая филология - это изучение Пушкина и Толстого. Надо заметить, исключением на их курсе стало то, что все выпускницы остались в профессии - не так часто такое на классическом отделении случается.
Она обладала самоиронией, вспоминала разные ситуации, в которых могла бы показаться забавной или смешной - должна сказать, что подобное тоже не слишком часто случается, и не только в академической среде.
Мне кажется, ей очень не хватало внимания к ней как к учёному в университете. Её воспринимали как преподавателя «общего отделения» и элементарной грамматики у «маленьких», и, кажется, не замечали её научных интересов (в последние годы она много занималась рецепцией эллинистической поэзии у поэтов Серебряного века, не знаю, было ли что-то опубликовано). Она редко бывала чьим-нибудь научным руководителем.
Помню, она спрашивала меня о книгах и статьях о Каллимахе, которые выходят в Германии, я ей даже что-то сканировала и присылала. Ещё она хотела, чтобы её книгу «Каллимах и его гимны» передали в Германию, в университетские библиотеки. Увы, тут некому было бы читать её книгу - Rossica non leguntur, и я не раз находила в нашей университетской, да и в берлинской Государственной библиотеке отечественные книги по античности, которые не открывали просто никогда. Вот и Давид Анахт, которого выпускали в Ереване в шестидесятых-семидесятых, дождался меня явно нечитанным.
Один из последних её докладов - на Гаспаровских чтениях в 2014 году, о первом русском переводе гимнов Каллимаха, был, по-моему, весьма интересным.
Вспоминается её интерес к жизни и любовь к тому, чем она занималась, которые не исчезал, наверное, никогда. О своих научных занятиях она всегда говорила с огромным энтузиазмом. И с увлечением - о своих первокурсниках: она многое знала об их жизни, интересовалась ими. Думаю, интерес к жизни помогал во время тяжёлой болезни, когда нужно было полностью изменить образ жизни, приходилось проходить болезненные процедуры и следовать жёсткой диете, на которой, полагаю, тяжело следовать, если в течение всей жизни можно было себя ни в чём не ограничивать. Как это в таких случаях нередко бывает, Валентина Петровна старалась накормить своих гостей тем, чего нельзя было ей самой, в частности, сладостями, типа берлинских пирожных, которые она любила с юности.
Ей был свойственен интерес к людям, причём деятельный - я уже об этом упоминала. Я никогда не слышала от неё никаких плохих отзывов о людях. Как мне кажется, если в разговоре заходила речь о ком-то кто ей неприятен, она старалась сменить тему или максимально сдержанно и корректно говорить о таких людях. Злословия, сплетен, иронии, да и просто критики, даже обоснованной и конструктивной - ничего этого не было никогда. Вспоминается её доброта и терпимость, с которым сталкивался мой московский шовинизм и справедливое нетерпение к изменениям в родном городе: речь шла о разрушениях в Москве, особенно в последние годы Лужкова. Помню, говоря о том, как больно видеть разрушение старых московских домов, на месте которых воздвигают современное уродство, я натолкнулась на её слова о том, что она рада, если строят что-то новое, и в этом новом будут жить люди, и им будет хорошо. И даже если кто-то приедет, и их жизнь станет лучше, то и это хорошо.
Ещё вспоминается, что при каждой случайной встрече (в университете, на конференции или ещё где-то) Валентина Петровна старалась сказать встреченному что-то хорошее.
Вспоминается её всегдашняя благодарность университетским учителям. Она много и часто вспоминала всех, у кого училась - начиная с А.Н. Попова и С.И Радцига и заканчивая В.И. Мирошенковой. Много говорила она и о Азе Алибековне - помню, когда мы с ней обсуждали воспоминания Азы Алибековны, совпало наше мнение о том, что в книге, к сожалению, не написано о самом для нас обеих интересном - как Аза Алибековна преподавала и как она возглавляла кафедру. А ведь для кафедры она сделала очень много: можно вспомнить о словах М.Л. Гаспарова («Перемены на классической кафедре начались уже после нас - когда сперва там стал студентом Аверинцев, а потом стала заведующей Тахо-Годи. «Когда К. П. Полонская вслед за Аверинцевым вместо «новая комедия» стала говорить «νέα», мы поняли, что началась другая эпоха», - сказала мне Т. В.»).
Я не знаю, сколькими языками владела Валентина Петровна, помню, она говорила, что любит немецкий. Говорили мы как-то об изучении языков, о том, что те, которые не используешь, забываются. Так, сказала она, совсем забылся чешский язык, который она когда-то изучала. А почему чешский, я так и не спросила, к сожалению, разговор ушёл в другую сторону, а ведь интересно. По моим представлениям, в России в те годы, о которых шла речь, из славянских языков люди читающие чаще изучали польский, ради польских книжек и журналов, из которых можно было узнать многое, недоступное тогда по-русски.
У неё не было оттолкновения от нового, нередко встречающегося как у классиков, так и у людей не совсем молодых. Она не только освоила компьютер, но и активно пользовалась интернетом - у неё были «Одноклассники», она там активно переписывалась прежде всего со своими друзьями детства и юности, рассказывала мне об этом.
Помню, в один из визитов она показывала мне свои вышивки крестом, увлеклась вышиванием. Обещала и мне к следующему приезду что-то вышить. Увы...
Знаю, что не исполнилось несколько её желаний: она мечтала с мужем поездить по Германии, по небольшим городам. Она уже бывала в Германии, но далеко не везде. Мечтала побывать и в Израиле. Много расспрашивала меня о моей поездке в туда, говорила, что очень любит Дину Рубину и хорошо представляет себе жизнь тех, о ком та пишет, но хотелось бы посмотреть на Израиль самой, и не только на «русский». Хотела съездить в Испанию. Да и вообще мечтала больше путешествовать. Я не думала, что этого уже не случится: после нескольких лет тяжёлой болезни ног, изнурительного лечения казалось, ей стало лучше, она уже могла ходить без палочки и не хромала. Верилось, что будет ещё лучше и хотя бы какие-то её мечты осуществятся.
Написав всё это, я понимаю, насколько я Валентину Петровну мало знаю. Сколько ещё можно было бы спросить, узнать. Хотя казалось, что об очень многом мы с ней разговаривали.
До сих пор в голове не укладывается, что её нет, слишком неожиданно это случилось. Валентина Петровна - мой первый учитель греческого, то для меня классическая филология, любимое дело, без неё малопредставимо, и греческий язык от неё неотделим.
Попробовала записать то, что вспомнилось. Узнавала я Валентину Петровну долго и постепенно. Сначала она была просто» университетским преподавателем. Впрочем, не просто: она была первым преподавателем греческого, именно у неё я изучала азы на первом курсе, читала Каллимаха и Аполлония Родосского на третьем. Потом - в весьма нелёгкий период жизни - она была человеком, к которому я могла обратиться за помощью и который меня всегда поддерживал и помогал, и далеко не только добрым словом. Потом, уже после отъезда в Берлин, приезжая ненадолго в Москву, чтобы сдать выпускные экзамены и защитить диплом, я у неё проходила педагогическую практику. Наконец, несколько лет спустя, я стала общаться с ней за пределами университета и открыла для себя совсем другую Валентину Петровну, куда более интересную, чем «просто» университетский преподаватель греческого.
Валентина Петровна - мой первый учитель греческого
Первый учитель - на то он и первый учитель, что тут ещё сказать. Пожалуй, из всех моих преподавателей греческого и в Москве и в Берлине больше всего дали мне Валентина Петровна и Вольфганг Рёслер, у которого я училась здесь, в Берлине. У Рёслера - это уже был высший пилотаж, его занятия - мастер-классы, как надо интерпретировать сложные тексты. А Валентина Петровна - это начала грамматики, и ещё вдохновение. Знаю, что мои сокурсники со мной, скорее всего, не согласятся, но меня её стиль преподавания и её увлечённость вдохновляли. Мне в изучении чего бы то ни было от учителя-преподавателя нужно именно вдохновение, ну и исправление моих ошибок и отдельные консультации, остальное я обычно беру и осваиваю сама. Валентина Петровна была поэтому для меня идеальным преподавателем.
Про то, как Валентина Петровна преподавала на классическом отделении, могут рассказать, наверное, около сотни (или даже больше) человек, которых она за двадцать лет обучила древнегреческому. Преподавала она у первокурсников с 1990 года, когда скончалась Валентина Иосифовна Мирошенкова, по 2010, если я не ошибаюсь. ...Учебник, точнее, сборник текстов Вольфа, неизменный в течение десятилетий (про то, что βίος πολλάκις φέρει πόνον помнят, думаю, даже те, кто забыл всё остальное, чему учился по-гречески), к нему - несколько дополнительных учебников, которые она неоднократно упоминала и которыми призывала пользоваться: Попов 1942 года, которого неожиданным образом выдавали в абонементе в Первом гуманитарном корпусе, а потом и переиздали, Соболевский, которого тоже, к счастью, уже при нас переиздали, ну и первое издание учебника Славятинской; Козаржевским мы не пользовались, хотя о самом Козаржевском она, кажется, что-то нам говорила. Она не раз вспоминала слова А.Н. Попова (или С.И. Радцига - если кто-нибудь уточнит, буду благодарна) о том, что греческий можно выучить, только написав для себя самого собственную греческую грамматику. Не знаю, написал ли кто-нибудь таковую, вот латинскую - да, и даже издали. Впрочем, не на нашем курсе. Почему-то мы только успели на первом курсе закончить учебник, не начали читать Ксенофонта, которого в принципе должны были бы начать. Да и повторение и проверка лексики была только в самом начале первого семестра. Учить древнегреческий с нуля было, разумеется, непросто (припоминаю, как иногда на выполнение одного домашнего задания уходило по пяти часов), зато экзамен прошёл совершенно безболезненно и легко.
Древнегреческий на первом курсе у классиков - это не просто курс основного языка, это ещё и введение в специальность, хотя и был такой отдельный предмет в программе. Поэтому первый преподаватель языка ещё и вводит тебя в то, чем ты потом будешь заниматься - пять лет в университете и, может быть, потом всю жизнь. Сейчас, возможно, это несколько меняется, т.к. некоторые приходят на классику, уже изучав хотя бы латынь в школе и зная, что их ожидает. Но в девяностых латынь была в очень немногих школах; во всяком случае те мои сокурсники, у кого латынь в школе была, каких-то особенных успехов в ней не демонстрировали. Древнегреческий, который на первом курсе был в центре программы (пять пар в неделю, на латынь отводилось четыре пары, всего остального было значительно меньше) играл особую роль. Валентина Петровна рассказывала о кафедре, о предметах, которые нам ещё предстоит изучать, о научной жизни.
Первый преподаватель древних языков должен показать, чем изучение древнего языка отличается от изучения нового, как подходить к тексту - после нередко весьма плохого школьного английского это вовсе не так очевидно и мне не раз приходилось видеть, как вполне успешно изучавшие в школе живой язык (чаще всего тот же английский) увязали в латыни, испытывали трудности в её освоении. Внимание к каждому слову и знаку - к этому нужно привыкнуть и прочувствовать. И Валентина Петровна с первых же занятий старалась до нас это донести. Ещё она сразу же запретила пользоваться русскими переводами читаемых текстов (правда, на втором курсе я уже у некоторых сокурсников переводы замечала). Это не так очевидно, но использование переводов на начальном этапе изучения языка, при чтении первых текстов может очень помешать переходу к самостоятельному чтению - привыкнув опираться на перевод, уже очень трудно переводить самостоятельно, не глядя, а как там перевели до тебя. Увы, столкнулась уже в Германии с тем, что без переводов языки почти не изучаются даже на классическом отделении. Не говорю уже о философии и богословии - там чуть ли не негласное правило - не предлагать студентам для чтения тексты, перевода которых на немецкий или, на худой конец, на английский не существует.
Вспоминается радость и энтузиазм, с которым Валентина Петровна входила в аудиторию, её любовь к языку и к преподаванию, которая очень чувствовалась. Я не припомню её на занятиях недовольной, хмурой, раздражённой.
Занятия нередко начинались с лирического отступления. Например, однажды она сравнила изучение языка с исполнением симфонии: разбор какого-либо большого явления языка с игрой всего оркестра в целом, а объяснение частностей - с соло отдельных инструментов. Нередко она спрашивала нас о том, как идут другие занятия, трудно ли нам заниматься, сколько времени занимает подготовка, и давала советы, как лучше заниматься. После лирического вступления начиналась напряжённая работа.
Она стремилась познакомить нас со студентами старших курсов, иногда приводила к нам на занятия студентов и аспирантов, которые нам рассказывали о себе и своих занятиях. Это было полезно, таким образом первокурсник имел представление о том, что и как ему предстоит изучать дальше и знал, как выглядят те, кто учится на более старших курсах. Необходимость и польза таких знакомств и рассказов про дальнейшее обучение, может быть, неочевидна. Однако бывает полезно знать, что ожидает на следующих курсах, начиная с общего представления об учебном плане и заканчивая мелочами. Например, какие книги стоит прочесть заранее или взять в абонементе в самом начале семестра, т.к. потом они станут недоступны; или о специфике подготовки к экзамену у того или иного преподавателя - такая информация экономит время и силы. На русском отделении, откуда я на классику после года обучения перевелась, ощущалась изоляция одного курса от другого, и я не припоминаю взаимодействия студентов разных курсов.
Также она сообщала о конференциях, студенческих и не только, призывала ходить уже на первом курсе на день науки, говорила о том, что стоит как можно раньше начать выступать с докладами на конференциях, т.е. приучала к научной жизни, если можно так сказать. В октябре 1998 года, в нашем первом семестре, была конференция, посвящённая 105 летию со дня рождения А.Ф. Лосева, помнится, на какие-то доклады мы ходили - это для большинства из нас была первая научная конференция, и позвала нас туда именно Валентина Петровна.
Когда она перестала преподавать греческий, то с некоторой грустью говорила, что закончился большой, двадцатилетний период в жизни, и теперь надо двигаться дальше. Меня поразило то, что греческий вдруг стали преподавать другие люди, хотя греческий у первокурсников на классическом отделении всегда был делом Валентины Петровны. Можно сказать, что она, по крайней мере, внешне, относилась к этому философски. У неё по-прежнему оставался Каллимах, спецкурс по эллинистической поэзии, и, разумеется, греческий и латинский на русском отделении.
Вне университета я её в первые студенческие годы встречала редко. Это были некие культурные события, на которые она приглашала студентов, заботясь не только о специальном образовании, но и стремясь просвещать. Помнится, сидела с ней и Юрием Германовичем на «Молохе» Сокурова, в доживавшем тогда последние годы кинотеатре «Зарядье», это был то ли благотворительный, то ли какой-то ещё показ «не для всех», где было немало сотрудников и студентов филфака. С ней мы были и в консерватории на студенческом концерте (до университета там не пришлось побывать, так что и там в первый раз я была с Валентиной Петровной), и на докладе Е.А. Тахо-Годи в музее Чехова. Ещё она ежегодно организовывала для первокурсников экскурсии в музей Цветаевой. Я в этом музее «жила» в десятом-одиннадцатом классе школы, так что для меня в этой экскурсии ничего нового не было, но, думаю, для тех, кто только что приехал в Москву, да и для тех, кто специально не интересовался поэзией, Цветаевой и Арбатом это должно было быть интересным. Борисоглебский - это не только лучшие стихи и драматургия Цветаевой - это и Вахтанговский театр, и Эренбург, и многие другие интересные гости Цветаевой, и просто настоящая старая Москва. Почему-то студенты курсом или двумя моложе меня взбунтовались, и, насколько я понимаю, более первокурсники туда не ходили. Валентине Петровне было обидно, об этом она не раз говорила.
Валентина Петровна - методист
Опыт преподавания обоих языков у неё был огромный (около пятидесяти лет: 1965-2015), а сама она училась в университете у Александра Николаевича Попова, который ещё в дореволюционной гимназии преподавал, а потом на кафедре читал методику преподавания; так что тут, можно сказать, была некая преемственность. Ничего подобного тому, что вспоминал об А.Н.Попове Гаспаров, Валентина Петровна не говорила (А.Н. Попов должен был читать нам методику преподавания латинского языка. Он пришёл и сказал: «Я должен читать вам методику, но не буду, потому что полагаю, что науки методики нет. А чтобы хорошо учить, нужно знать впятеро больше, чем говорить, и тогда никакие методики тебе не потребуются» - М.Л. Гаспаров, Записи и выписки). О преподавании языков мы с ней не раз говорили, кроме того, она не раз посещала мои занятия.
Впервые Валентина Петровна пришла ко мне на занятия, когда я только-только начинала вести курс в «Школе юного филолога» - мой первый педагогический опыт, в 19 лет. Разумеется, я пыталась впихнуть в курс всё, что можно, разумеется, говорила, как всегда, быстро. Потом был наш совместный «разбор полётов», её советы, многие из которых весьма пригодились. В частности, о том, что надо объяснять, начиная с самого простого; исходить из имён и названий, их этимологии - здесь она ссылалась на Азу Алибековну; рассказывая о драме, к примеру, следует сначала объяснить, что значит слово «драма». Говорила Валентина Петровна и о том, что надо стремиться к простоте и быть готовым к тому, что пришедший на занятия ничего не знает. Все замечания высказывались очень доброжелательно и мягко, хотя понятно, что мой первый курс «Введение в античную культуру»- это было откровенно слабо. И должна сказать, что чем больше преподаю, тем больше убеждаюсь в том, насколько она была права.
Весной 2005 года я проходила у неё педагогическую практику, в очень хорошей и сильной группе на русском отделении. Не очень хорошо помню, что и как, но зато помню, насколько хорош был у этих ребят древнегреческий - т.е. насколько хорошо их Валентина Петровна успела за полгода при двух парах в неделю обучить. Мне приходилось общаться с русистами, в частности, кое-кого подтягивать в греческом, причём студентов весьма способных, так вот, могу утверждать, дело не только в том, что это была сильная группа, но и в том, что именно Валентина Петровна их за полгода успела обучить очень многому и очень основательно.
Позже мы не раз говорили о преподавании греческого языка. Я не раз просила её что-то написать о том, как она преподавала греческий язык на первом курсе классики, о её опыте и наработках, в виде пособия или статьи. Мне кажется, хочется надеяться, что она что-то и написала, может быть, оно в каком-то виде сохранилось. Конечно, остались её карточки, которые помнят все, кто у неё учил древнегреческий, но этого недостаточно. В разговоре она, разумеется, неоднократно вспоминала Валентину Иосифовну Мирошенкову, всегда говорила мне, что преподаванию она училась именно у неё, следует методике Валентины Иосифовны. Тут я ничего не знаю и сказать не могу, т.к. для меня Валентина Иосифовна - это учебник латинского языка и методические указания по латинскому языку.
Ещё Валентина Петровна всегда с большим интересом расспрашивала меня о том, как греческий преподают в Германии, об учебниках, пособиях, объёмах изучаемого и т.д. Помню, я её даже привозила какие-то учебники из Берлина.
Валентина Петровна - помощница
Во-первых, Валентина Петровна очень помогала и поддерживала меня при переводе с русского на классическое отделение филфака. Как и многие классики, не только в Москве и Питере, но и тут, в Берлине, на классику я пришла со стороны. Поступив на филфак в 1997 году, я застала примерно середину той «эпохи Россиуса», о которой написал В. Файер. У нашего курса на «общем отделении» (говоря «нормальным» языком, а не языком филологов-классиков - у русистов и ромгерма) Андрей Александрович Россиус впервые читал античную литературу и поражал не столько своими лекциями (они были весьма специфическими - узнать из них можно было много интересного и небанального, но они не слишком годились для первого знакомства с древнегреческой литературой, да ещё на первом семестре первого курса), сколько своей необычностью: самый молодой профессор филфака, доктор наук уже в 34 года, член зарубежных организаций по классической филологии, читающий с листа Гомера и Пиндара, свободно владеюший множеством иностранных языков и т.д, и т.п. Тогда на факультете вокруг Россиуса и кафедры была атмосфера удивления и восхищения, классики казались особенными, необычными, было впечатление, что у них всё куда интереснее, активнее, глубже и научнее, чем на других отделениях. Можно даже о некой мифологизации сказать, наверное. Впрочем, не только казались - те, кто в середине девяностых на кафедре учился, рассказывали немало хорошего о своих студенческих годах. Достаточно вспомнить список спецкурсов, которые тогда читались (список, помнится, висел на доске объявлений у кафедры и читался, как поэма). Уже к середине первого курса русского отделения мне было понятно, что учиться я хочу именно на классике, что Платон и Софокл мне куда интереснее, чем Цветаева (которой я хотела заниматься изначально), а греческий и латинский увлекательнее, чем современный русский. Однако перевод на классику был мучительным, всё это заняло больше года и было сопряжено с нервными срывами и много чем ещё. Валентина Петровна меня всё это время всячески поддерживала, подписывала все мои заявления, коих пришлось написать немало, спрашивала, как всё продвигается и не нужна ли помощь, говорила обо мне с Андреем Александровичем.
И позже Валентина Петровна немало помогала: неоднократно находила уроки (как я понимаю, далеко не только мне), помогала в устройстве на работу, предлагала контакты своих врачей, когда болела моя мама. Помощь всегда предлагалась с большим чувством такта: если задавались вопросы - то только по делу, не было никакого праздного интереса, ненужного любопытства к тяжёлому и неприятному. Помогала именно в том и так, в чём и как это было нужно.
Валентина Петровна - человек
Валентина Петровна не раз обещала пригласить меня в гости, но как-то долго не складывалось. Впервые я оказалась у неё в гостях в 2010 году. Когда я в первый раз оказалась у неё дома, она сказала, что те, кто приходят к ней один раз, всегда приходят к ней потом ещё и ещё. Так и было в течение нескольких лет. А теперь в Москве одним любимым адресом меньше. Дома у неё было хорошо и уютно. Но главное - я узнала её с новой стороны: она была куда более открытой, домашней, заботливой. И ещё она оказалась очень интересным собеседником, обладающим житейской мудростью и большим жизненным опытом.
Про её дом лучше расскажут, конечно, те, кто бывал у неё чаще. Университетский проспект, универмаг «Москва», рядом Воробьёвы горы, до Унивеситета минут пятнадцать пешком. Большая комната с человеческим потолком, в которой прежде всего работают, разумеется, очень много книг (сейчас мне кажется, что у неё в комнате были главным образом книги по специальности, художественных не припомню). На стенах - фотографии родителей, годов пятидесятых, кажется, и старинные иконы, насколько я помню, семейные. Коллекция гжели, несколько шкафов (вот теперь понимаю, что не спросила её, сколько времени она всё это собирала; полушутя она сказала, что это облегчало жизнь всем, кто искал для неё подарки, но что собирание прекратила, так как новое уже некуда ставить). Из окна - потрясающий вид на Москву. Она шутила, что по праздникам можно продавать пригласительные - так хорошо оттуда видно салют. Видимо, так и есть, на салют попасть не получилось.
Наш последний большой и очень интересный разговор случился в октябре 2012 года. Валентина Петровна рассказывала о детстве и юности. Я это всё, придя домой, записала, т.к. это та самая моя любимая «живая жизнь, живая история», и рассказывала Валентина Петровна очень интересно. Я ждала и надеялась, что сможем разговор продолжить, тем более, что вопросов у меня было много, но увы... В последующие несколько приездов не было времени у Валентины Петровны. Потом заболела мама, с больницами и прочим времени, а главное, сил почти не было уже у меня, я в лучшем случае успевала только позвонить ей. А в последний раз даже и не позвонила, чего себе теперь не могу простить.
Вот что я записала тогда:
«(разговор начался с того, что ВП сказала: «Раньше дети были серьезнее, я помню хорошо, что понимала, будучи маленькой, что родители заняты очень серьезными делами, и не позволяла себе капризничать.» Я начала спрашивать).
Родилась Валентина Петровна, как все филологи-классики помнят, 3 января 1942 г. (запомнить легко: день рождения Цицерона). Жили они в районе нынешней «Войковской». В войну мать оставалась в Москве, не эвакуировалась, а отец воевал. Родилась Валентина Петровна семимесячной, у матери начались преждевременные роды: немцы были у Химок, район, где они жили, жутко бомбили, т.к. рядом находилось немало заводов. На всю жизнь запомнился звук сирены, страх.
После освобождения Смоленска они уехали к родным, кажется, отцовским, в Смоленскую область (Валентина Петровна) упомянула, что семью раскулачили. Она знала, что папа воюет с немцами, представляла их себе в виде волков, за которыми папа охотится в лесу. И думала: ему не нужно ходить в лес, тогда и немцев не будет. Потом вернулись в Москву. Отец вернулся в 1946 г. (оставался еще год в Литве в армии).
В семь лет она пошла в 201 школу, изначально - женскую. Очень хотела в школу и именно в эту, т.к. в ней снимали известный в своё время фильм «Первоклассница» (1948 год, режиссёр Илья Фрэз, с Тамарой Макаровой в роли первой учительницы, по повести Евгения Шварца):
Click to viewШкола знаменитая и москвичам известная не только своей весьма примечательной архитектурой (построена в 1931-1935 годах, архитектор И.А. Звездин, оригинальный проект): в ней училась Зоя Космодемьянская. Валентина Петровна удивилась, что я про это знаю, и рассказ свой продолжила с бОльшим увлечением. Она сидела за зоиной партой (там обычно сидели отличники, это я знаю из книг о Зое Космодемьянской и об этой школе). Любовь Тимофеевна Космодемьянская каждый год приходила в школу. В первый раз, когда она рассказывала о Зое первоклассникам, все рыдали. Но за 10 лет выучили её весьма эмоциональную речь наизусть. Об этом мне приходилось читать и у других выпускников 201-й школы, учившихся там в разное время.
Латыни в школе у них уже не было, была только у старшеклассников, именно тогда были изданы книжечки для школьников (думаю, она говорила о брошюрах Соболевского, по которым ещё мы на первом курсе готовились к экзамену по латыни - Цезарь и что там еще было).
Весь класс после школы собирался поступать в МАИ. С одной стороны - время такое, стране нужны технари. С другой - МАИ находился рядом, в нескольких остановках от нынешней «Войковской». А Валентина Петровна ходила на филфак на курсы для школьников (предшественники нынешней Школы юного филолога). Там преподавал Андрей Анатольевич Зализняк, тогда аспирант. Однажды он сказал ей: «Вам нужно прочитать книгу Сепира «Язык».» Она пошла в юношеский зал «Ленинки» (тогда - в доме Пашкова), прочла за несколько дней. Когда сдавала книжку, библиотекарша спросила: «Вы прочитали?» Она уверенно ответила: «Да». «И поняли?» - «Да» (теперь она мне сказала, что тогда всё же не поняла). Потом ее отговаривали поступать на филологический факультет, т.к. не ожидалось работы. Но она хотела именно на филфак, и говорит, что это было правильное решение: в основном девочки, поступившие в МАИ, потом работали непонятно, где, и было это неинтересно. Она же всю жизнь занималась любимым делом.
(Не могу тут не вставить: мой отец, получается, учился в МАИ с кем-то из ее одноклассников, он родился в августе 1941 года, так что или на том же курсе, или курсом старше. Собиралась в следующий раз прийти к ней с фотографиями, может, она бы узнала кого-нибудь из своих бывших одноклассников. Не получилось).
Про поступление на классику: когда она подавала документы, и всё еще колебалась, на классику или на другое отделение, ей встретился Зализняк, спросил, куда она подает документы. Узнав о колебаниях, сказал уверенно: «Вам надо поступать на классику». Так что решил, можно сказать, ее судьбу.
Было собеседование с А.Н. Поповым (я не поняла, до или после экзаменов; о подобном собеседовании, правда, с С.И. Радцигом, вспоминала и О.М. Савельева). Она страшно волновалась, но он спросил, не родственница ли она той Завьяловой, которая в том году окончила классическое отделение, это разрядило обстановку. Очень забавно и живо она описывала Радцига и Попова вместе: два весьма уважаемых старичка, один с руками на палке, другой - на животе, они всегда восседали на кафедре и друг с другом общались. Они были единственные из дореволюционных классиков, из другого мира.
Про А.А. Тахо-Годи (по телефону, когда мы говорили про ее «Воспоминания») сказала, что именно Аза Алибековна ввела на кафедре такое большое число часов греческого и латыни, по 10 каждого языка. В наше время латыни было уже меньше, 8 часов, да и греческого во втором семестре должно было бы быть 8 часов, однако Валентина Петровна назначила нам дополнительную пару вне расписания.
Через год после окончания университета А.А. Тахо-Годи взяла Валентину Петровну на кафедру преподавать, с большой нагрузкой (28-32 часа), аспирантуры не было, а вечерами она ежедневно сидела в «Ленинке», писала диссертацию. После защиты «Ленинку» видеть не могла вообще. (Сейчас я вспоминаю, как она нам на первом курсе рассказывала, что когда ехала забирать диссертацию от машинистки или от переплётчика, забыла свою фамилию - настолько была замученная; а ещё о том, как, проверяя сноски, накануне защиты вынуждена была перелопатить три тома Чернышевского - или Герцена? об искусстве - т.к. забыла некую цитату или нужно было исправить сноску).
Жалею, что не успела расспросить о дальнейшей работе на кафедре, о подготовке диссертации, выборе темы, о неоднократных встречах с Алексеем Фёдоровичем Лосевым, да и, наверное, не только с ним - Валентина Петровна при мне ни разу не говорила говорила о самом А.Ф., только о его книгах, хотя Аза Алибековна её в своих воспоминаниях не раз упоминает. Подумалось не связан ли интерес к Вячеславу Иванову и переводам Серебряного века с общением с Лосевым, большим поклонником Иванова.
Помню, она сожалела о том, что многие её ученики и ученицы живут не в России (из тех, кого она учила, за границей теперь работает, наверное, с десяток человек, это только те, кого я знаю), мечтала о том, чтобы мы вернулись. Разумеется, она понимала, что нам, наверное, за границей лучше в научном плане, но ей хотелось, чтобы мы работали дома, на родине. И это понятно.
Она радовалась успехам других, научным и жизненным. Всегда с восхищением говорила об Олеге Дмитриевиче Никитинском, о его работе в Германии, показывала нам его диссертацию о Каллимахе. Еще она всегда очень хорошо, с большим уважением говорила о своей сокурснице Татьяне Вадимовне Васильевой, о том, что та была талантливее остальных в группе, и это всегда для них было очевидно. Никакой научной ревности у неё не было, было уважение к таланту другого человека и понимание, признание того, что талант этот больше твоего собственного - как показывает мой уже не такой короткий опыт существования в академической среде, это вовсе не часто встречается. Ещё она не раз вспоминала, говоря о трудностях обучения на классическом отделении, что заканчивали они университет втроем (третьей была Людмила Александровна Малявина), остальные сошли с дистанции, и что к ним на классику поступил юноша, который думал, что классика - это русская классическая литература - эту байку от Валентины Петровны слышали на самом первом занятии, наверное, все первокурсники. Нас она спросила не думает ли кто-нибудь, что классическая филология - это изучение Пушкина и Толстого. Надо заметить, исключением на их курсе стало то, что все выпускницы остались в профессии - не так часто такое на классическом отделении случается.
Она обладала самоиронией, вспоминала разные ситуации, в которых могла бы показаться забавной или смешной - должна сказать, что подобное тоже не слишком часто случается, и не только в академической среде.
Мне кажется, ей очень не хватало внимания к ней как к учёному в университете. Её воспринимали как преподавателя «общего отделения» и элементарной грамматики у «маленьких», и, кажется, не замечали её научных интересов (в последние годы она много занималась рецепцией эллинистической поэзии у поэтов Серебряного века, не знаю, было ли что-то опубликовано). Она редко бывала чьим-нибудь научным руководителем.
Помню, она спрашивала меня о книгах и статьях о Каллимахе, которые выходят в Германии, я ей даже что-то сканировала и присылала. Ещё она хотела, чтобы её книгу «Каллимах и его гимны» передали в Германию, в университетские библиотеки. Увы, тут некому было бы читать её книгу - Rossica non leguntur, и я не раз находила в нашей университетской, да и в берлинской Государственной библиотеке отечественные книги по античности, которые не открывали просто никогда. Вот и Давид Анахт, которого выпускали в Ереване в шестидесятых-семидесятых, дождался меня явно нечитанным.
Один из последних её докладов - на Гаспаровских чтениях в 2014 году, о первом русском переводе гимнов Каллимаха, был, по-моему, весьма интересным.
Вспоминается её интерес к жизни и любовь к тому, чем она занималась, которые не исчезал, наверное, никогда. О своих научных занятиях она всегда говорила с огромным энтузиазмом. И с увлечением - о своих первокурсниках: она многое знала об их жизни, интересовалась ими. Думаю, интерес к жизни помогал во время тяжёлой болезни, когда нужно было полностью изменить образ жизни, приходилось проходить болезненные процедуры и следовать жёсткой диете, на которой, полагаю, тяжело следовать, если в течение всей жизни можно было себя ни в чём не ограничивать. Как это в таких случаях нередко бывает, Валентина Петровна старалась накормить своих гостей тем, чего нельзя было ей самой, в частности, сладостями, типа берлинских пирожных, которые она любила с юности.
Ей был свойственен интерес к людям, причём деятельный - я уже об этом упоминала. Я никогда не слышала от неё никаких плохих отзывов о людях. Как мне кажется, если в разговоре заходила речь о ком-то кто ей неприятен, она старалась сменить тему или максимально сдержанно и корректно говорить о таких людях. Злословия, сплетен, иронии, да и просто критики, даже обоснованной и конструктивной - ничего этого не было никогда. Вспоминается её доброта и терпимость, с которым сталкивался мой московский шовинизм и справедливое нетерпение к изменениям в родном городе: речь шла о разрушениях в Москве, особенно в последние годы Лужкова. Помню, говоря о том, как больно видеть разрушение старых московских домов, на месте которых воздвигают современное уродство, я натолкнулась на её слова о том, что она рада, если строят что-то новое, и в этом новом будут жить люди, и им будет хорошо. И даже если кто-то приедет, и их жизнь станет лучше, то и это хорошо.
Ещё вспоминается, что при каждой случайной встрече (в университете, на конференции или ещё где-то) Валентина Петровна старалась сказать встреченному что-то хорошее.
Вспоминается её всегдашняя благодарность университетским учителям. Она много и часто вспоминала всех, у кого училась - начиная с А.Н. Попова и С.И Радцига и заканчивая В.И. Мирошенковой. Много говорила она и о Азе Алибековне - помню, когда мы с ней обсуждали воспоминания Азы Алибековны, совпало наше мнение о том, что в книге, к сожалению, не написано о самом для нас обеих интересном - как Аза Алибековна преподавала и как она возглавляла кафедру. А ведь для кафедры она сделала очень много: можно вспомнить о словах М.Л. Гаспарова («Перемены на классической кафедре начались уже после нас - когда сперва там стал студентом Аверинцев, а потом стала заведующей Тахо-Годи. «Когда К. П. Полонская вслед за Аверинцевым вместо «новая комедия» стала говорить «νέα», мы поняли, что началась другая эпоха», - сказала мне Т. В.»).
Я не знаю, сколькими языками владела Валентина Петровна, помню, она говорила, что любит немецкий. Говорили мы как-то об изучении языков, о том, что те, которые не используешь, забываются. Так, сказала она, совсем забылся чешский язык, который она когда-то изучала. А почему чешский, я так и не спросила, к сожалению, разговор ушёл в другую сторону, а ведь интересно. По моим представлениям, в России в те годы, о которых шла речь, из славянских языков люди читающие чаще изучали польский, ради польских книжек и журналов, из которых можно было узнать многое, недоступное тогда по-русски.
У неё не было оттолкновения от нового, нередко встречающегося как у классиков, так и у людей не совсем молодых. Она не только освоила компьютер, но и активно пользовалась интернетом - у неё были «Одноклассники», она там активно переписывалась прежде всего со своими друзьями детства и юности, рассказывала мне об этом.
Помню, в один из визитов она показывала мне свои вышивки крестом, увлеклась вышиванием. Обещала и мне к следующему приезду что-то вышить. Увы...
Знаю, что не исполнилось несколько её желаний: она мечтала с мужем поездить по Германии, по небольшим городам. Она уже бывала в Германии, но далеко не везде. Мечтала побывать и в Израиле. Много расспрашивала меня о моей поездке в туда, говорила, что очень любит Дину Рубину и хорошо представляет себе жизнь тех, о ком та пишет, но хотелось бы посмотреть на Израиль самой, и не только на «русский». Хотела съездить в Испанию. Да и вообще мечтала больше путешествовать. Я не думала, что этого уже не случится: после нескольких лет тяжёлой болезни ног, изнурительного лечения казалось, ей стало лучше, она уже могла ходить без палочки и не хромала. Верилось, что будет ещё лучше и хотя бы какие-то её мечты осуществятся.
Написав всё это, я понимаю, насколько я Валентину Петровну мало знаю. Сколько ещё можно было бы спросить, узнать. Хотя казалось, что об очень многом мы с ней разговаривали.