Сотканный мир Кайто
Я любил смотреть, как она держит сигарету, чуть подняв плечо и по-птичьи, испытующе, глядя на меня.
Где-то там, за окном, уже розовело небо над старинными крышами Таганки. Приближающееся утро торопило своей неизбежностью и какой-то поспешной, но еще пронзительной тишиной, за которой вот-вот уже начинал просыпаться город.
В старинные бокалы на таких хрупких граненых ножках она наливала вино, изящно поддерживая шелковый рукав кимоно. В ячейках, под стеклом стола, лежали японские диковины: заколки и веера, цубы от мечей, амулеты и еще какие-то осколки того, совершенно другого мира, того, где герои и куртизанки шли, «вслед за кистью», мира, в котором она была своей.
На полках теснились причудливые вазы и чаши, статуэтки, изображения богов и духов, театральные маски и все неистощимое, чуть подернутое пылью изобилие мозаики далеких островов, которое отступало в тень, когда хозяйка этой удивительной вселенной зажигала свечи.
Ей, безусловно, нравилось то, какое впечатление она производила, однако в этом не было какого-то самодовольства, скорее - чуть тревожный взгляд экзотической, необычайной птицы, которая привыкла, что на неё смотрят именно так. Вся Япония, наверное, и была в ней - в цвета моря блестящих глазах, в тщательно скрываемой хрупкости, в глубине мысли и, одновременно, в почти стальной жесткости жеста, мнения, слова.
Я любил приезжать к ней.
Она садилась на пуфы, изящно подобрав ноги, и мы говорили о дальних странах, о том, как стареет и покрывается кракелюрами фаянс, о том, каков аромат древних погребальных пелен, о том, как пахнет сабейский ладан и почему он прозрачнее и лучше, чем красная эфиопская мирра. Да-да, обо всем этом, ненужном и постылом для мира людей, с ней можно было поговорить всласть. Этого так не хватает сейчас.
В середине ночи, словно из ниоткуда появлялась цветная, будто художником расписанная Кошка, вывезенная когда-то хозяйкой из святилища на японских островах. Она беззаботно ложилась рядом, глядя на запястье хозяйки, наливающей чай так, как никто больше в моей жизни не умел его наливать, и на всполохи свечей.
Она обладала таинственным искусством творить тот мир, который окружал её, словно покрывало, скрывая истинные черты реальности. Это искусство, увы, потеряли многие женщины, это - тайное умение ведьм, антикваров, художников и тех, кто умеет слагать буквы в смыслы. И в этом её мире - сотканном, нарисованном, грань между выдумкой и реальностью была той чертой, за которую было не принято заглядывать. Не было, наверное, и нужды - зачем разрушать чудо, ведь чудес нынче так мало. Лучше было нестись на такси в ночь, стучать в дверь, обитую полосками бамбука, проходить, кланяясь, внутрь удивительной «японской шкатулки», которая, словно по недоразумению была кем-то позабыта в недрах Москвы, и перебрасываться с её хозяйкой смыслами, удивляясь иному и шепчась об общем...
Она любила, когда ее называли Кайто. Еще она любила виски, свечи, скорость, недоступных женщин и ярких мужчин. Она любила Галу Дали, из гардероба которой купила и порой носила несколько платьев, которые так шли ей. Еще она так любила Венецию и её призраков, с которыми порой, казалось, шепталась. Но это все был тот, другой, внешний мир. Главный мир был там, в ночи, близ Таганки, среди масок, кимоно и разговоров о духах, там, где она, чуть лукаво улыбаясь, была такой настоящей.
(с) Виктор Солкин, 2016