Плачь, плачь, моя Саломея…
Плачь, плачь моя Саломея…
Вот он - пепел былого. Он жжет руки и болит сердце при виде его. Возьми его в ладони свои. До дна возьми его, до самого дна, ибо иначе скажут, что не испытала ты боли до всей глубины ее.
Возьми, вглядись в дни, что прошли и, смеясь, развей былое, дочь моя, Саломея.
И скажут: ее отец Ирод. И скажут: она - блудница отца своего. А ты отвечай, что теперь и впредь нет никого, кого бы ты назвала отцом своим. И нет никого, кого бы назвала ты любимым. Такова воля судьбы.
Плачь, плачь моя Саломея… Не твоих ли губ граната цветки пурпурны, не твоих ли волос черны ночи беззвездны, не твоих ли глаз искры играют на вине в кубке царя твоего, царя небесного…
Лучшая мирра на членах твоих и обручи золоты и червонны, словно полночный огонь, на запястьях твоих! До дна испей, до самого дна, бросив кубок под ноги страже дворцовой. Ибо иначе скажут, что не возлюбила ты царя своего. Зашепчут старухи из-под пыльной парчи морщин, тревожа прах мертвых своими словами. Заворкуют, как птицы, глядя на сердолик и яшму уборов твоих служанки дворца, мечтая, что и они, и они тоже увидят зарю дня грядущего…
Как больно звенит черная бронза кубка о белый мрамор полов! Как тот, кого ударили мечом в спину, ударили исподтишка! Как кричит металл, как стонет камень от плача его! Как темная кровь убитого льются капли вина к ногам твоим.
Плачь, плачь, моя Саломея…
Когда огонь возгорится выше стен дворца, выше стен храма бога, то вознесется он выше этого мира, вновь и вновь тебя призывая. Не обожжет он руки твои, ибо не ты, не ты - жертва его. В нем, Саломея, бог твой, так услади же его. Так танцуй же и пой пред ним и плачь пред ним. Возвеселится сердце его, и он простит нам. Ведь нет такого бога, что был бы рад счастью людскому…
Танцуй, танцуй, моя Саломея! Ради жизни моей танцуй! Ибо огонь священный призвал тебя! Вновь и вновь касаться он будет раскаленными перстами тела твоего. Обними же плечи его, смотри, как прекрасны бедра его, взгляни, как манят тебя руки его. Нет рук горячее, нет совершенней тела, чем у божьего огня! Нет страсти жарче, нет любви постоянней, чем божья страсть и любовь. Помни, помни, дочь моя, Саломея.
Ибо сжигают забывших; словно пепел былого они чернеют.
Обнажи, обнажи тело свое, Саломея!
Брось, швырни мне покрывала свои.
Одно за одним. Отринь любви расшитый алый атлас и нежности шелк небесный и верности белый лен египетский. Брось, к ногам своим, брось надежды сукно, что темнее вод Иордана ночью и тяжесть персидской парчи веры своей. К чему, скажи мне, к чему тебе души тепло, словно тонкая, золотая шерсть сирийская? Подальше, подальше отбрось мечты свои, словно индийский хлопок, что легче пуха!
Ибо богу угодно видеть совершенство твое. Совершеннее ли ты всех тех, кто поутру выйдет набрать воды к колодцам земли нашей, или язвами гнойными покрыто все тело твое - кто знает? Никто не смеет глядеть на ту, что обнаженная танцует для бога. Таков его закон и утром проклянут тех, кто сквозь щели меж век крал божью невесту. Вон, погляди, дочь моя Саломея, - на кольях головы тех, кто на тебя вчера бросил взгляд, уж стали тронами воронам и престолами грифам. Ибо они - цари мира этого.
Расскажи, поведай Саломея, богу нашему, что мы любим его. Обними его слаще, чем обнимать возможно. Приласкай его так, чтобы возлюбил он тебя. Чтобы возжелал он тебя И в Вавилоне и в Египте скажут украдкой: нет у бога невесты слаще, чем Саломея! Вот она, слава твоя, дочь моя! Воистину, слава! Смотри: везде шепчут, когда идешь ты, с лицом, скрытым шелком и парчой: «Она, она, Саломея, та, чье тело не жжет священный огонь!»
Ох, как влюбленно звенят цимбалы, как со страстью шепчет цитра, как флейта стонет по тебе, о дочь моя! Как сладок сабейский ладан, что курится на брачном ложе твоем!
Танцуй, танцуй, моя Саломея… Ибо такая судьба твоя, дочь моя!
И когда меня спросят, от кого рождена она, моя Саломея, я скажу, что не знаю. Ибо кто знает отца невесты бога? Кто осмелится назвать имя его? От кого родиться может та, от слова чьего смолкает ветер песков и у стоп чьих цветет мандрагора?
Когда скажут, что в дар за танец свой божья невеста взяла чью-то голову на блюде, я им не поверю. Разве нужен мертвый той, кто владеет жизнью? Но носят ночами на блюдах из серебра и меди головы тех, кто глядел на танец твой. Ибо такова судьба тех, кто возлюбил тебя, дочь моя…
И когда остынет огонь священный, на месте его вновь и вновь, рыдая, ты погрузишь руки свои в пепел былого, украденная, но не отданная, желанная, но навеки запретная.
Плачь, плачь, моя Саломея…
(c) Виктор Солкин