... и нету других забот
Вчера узнал, что бабка из квартиры над нами таки померла. Ей было сильно за восемьдесят. Она, полупарализованная, несколько лет уже почти совсем не вставала с постели. И медленно умирала в жутких, нечеловеческих, да что там - просто свинских условиях.
Жила она в собственной квартире вместе с сыном-алкоголиком. Глубоким, абсолютно конченным алкоголиком, который в редкие периоды просветления с трудом волочил ноги и производил более-менее членораздельную речь. Понятно, что ни о какой заботе об умирающей матери с его стороны не могло идти и речи. Самыми частыми звуками, доносящимися до нас сверху, были грохот падения алкогольного тела с кровати и многочасовые злобные стоны "Есть хочу! Жрать давай!" и "Когда же ты сдохнешь, сука драная!"
В результате такого "ухода" квартира превратилась в натуральный свинарник. Вонь из нее просачивалась через все щели и заполняла подъезд - последнее время его приходилось проветривать непрерывно. А мимо нехорошей квартиры можно было пройти, лишь ускорив шаг и зажав нос.
Мы, как могли, пытались участвовать в облегчении состояния старушки. Вызывали скорую помощь, когда ее хватил удар. Я помогал вытаскивать и затаскивать ее грузное тело в машину и обратно, когда ее, немного подлечив, вернули помирать домой. Мама постоянно относила наверх остатки борща и супов, зная, что соседка уже с трудом может доползти до плиты и остаться голодной до очередного просветления сына.
Подъездный актив пытался использовать все возможности, чтобы устроить бабушку в какой-нибудь интернат, хоспис или дом престарелых. Или хотя бы организовать приход социального работника для помощи по уборке квартиры и готовке. Это оказалось не так-то просто, потому что формально у бабушки ведь был взрослый сын, И чиновников оказалось очень трудно убедить в том, что он является не защитой матери, а угрозой. Тем не менее, работники социальной службы, казалось, уже пошли навстречу, подсказали, какие нужно собрать документы, поставили бабушку в очередь. Пообещали, что этой осенью ее, наконец-то, переместят в более человеческие условия. Но бабушка не дотерпела. Померла. Примерно, в те же дни, что и ее муромцевская товарка по несчастной старости. Только она, кажется, не накладывала на себя руки, потому что вряд ли была в состоянии это сделать.
В стране, где значительную долю населения составляют патриофилы, любящие отечество не просто странной, а извращенной садо-мазохистской любовью, человек не является высшей ценностью. Ни для других людей, ни даже для себя. Это по-настоящему страшно.
P.S. Сейчас перебирал бумаги на столе и наткнулся на записку от мамы с текстом: "Материал о старушке из кв №6 находится в IN под названием "текстовый документ". И вспомнил, как я около месяца тому назад просил ее подготовить обращение на имя мэра, которое можно было бы попробовать отправить через недавно созданный официальный сайт администрации Омска. И даже продиктовал несколько основных тезисов этого обращения, но попросил ее написать его все-таки "своими словами", чтобы это выглядело более естественно и не напоминало мой обычный жесткий стиль общения с чиновниками. Это значит, текст она подготовила. И даже, помнится, напоминала о нем. Но мне все было некогда… Понимаю, что этим обращением уже вряд ли можно было спасти бабушку, учитывая нерасторопность нашей бюрократической машины. Но все равно от чувства стыда избавиться трудно.
Жила она в собственной квартире вместе с сыном-алкоголиком. Глубоким, абсолютно конченным алкоголиком, который в редкие периоды просветления с трудом волочил ноги и производил более-менее членораздельную речь. Понятно, что ни о какой заботе об умирающей матери с его стороны не могло идти и речи. Самыми частыми звуками, доносящимися до нас сверху, были грохот падения алкогольного тела с кровати и многочасовые злобные стоны "Есть хочу! Жрать давай!" и "Когда же ты сдохнешь, сука драная!"
В результате такого "ухода" квартира превратилась в натуральный свинарник. Вонь из нее просачивалась через все щели и заполняла подъезд - последнее время его приходилось проветривать непрерывно. А мимо нехорошей квартиры можно было пройти, лишь ускорив шаг и зажав нос.
Мы, как могли, пытались участвовать в облегчении состояния старушки. Вызывали скорую помощь, когда ее хватил удар. Я помогал вытаскивать и затаскивать ее грузное тело в машину и обратно, когда ее, немного подлечив, вернули помирать домой. Мама постоянно относила наверх остатки борща и супов, зная, что соседка уже с трудом может доползти до плиты и остаться голодной до очередного просветления сына.
Подъездный актив пытался использовать все возможности, чтобы устроить бабушку в какой-нибудь интернат, хоспис или дом престарелых. Или хотя бы организовать приход социального работника для помощи по уборке квартиры и готовке. Это оказалось не так-то просто, потому что формально у бабушки ведь был взрослый сын, И чиновников оказалось очень трудно убедить в том, что он является не защитой матери, а угрозой. Тем не менее, работники социальной службы, казалось, уже пошли навстречу, подсказали, какие нужно собрать документы, поставили бабушку в очередь. Пообещали, что этой осенью ее, наконец-то, переместят в более человеческие условия. Но бабушка не дотерпела. Померла. Примерно, в те же дни, что и ее муромцевская товарка по несчастной старости. Только она, кажется, не накладывала на себя руки, потому что вряд ли была в состоянии это сделать.
В стране, где значительную долю населения составляют патриофилы, любящие отечество не просто странной, а извращенной садо-мазохистской любовью, человек не является высшей ценностью. Ни для других людей, ни даже для себя. Это по-настоящему страшно.
P.S. Сейчас перебирал бумаги на столе и наткнулся на записку от мамы с текстом: "Материал о старушке из кв №6 находится в IN под названием "текстовый документ". И вспомнил, как я около месяца тому назад просил ее подготовить обращение на имя мэра, которое можно было бы попробовать отправить через недавно созданный официальный сайт администрации Омска. И даже продиктовал несколько основных тезисов этого обращения, но попросил ее написать его все-таки "своими словами", чтобы это выглядело более естественно и не напоминало мой обычный жесткий стиль общения с чиновниками. Это значит, текст она подготовила. И даже, помнится, напоминала о нем. Но мне все было некогда… Понимаю, что этим обращением уже вряд ли можно было спасти бабушку, учитывая нерасторопность нашей бюрократической машины. Но все равно от чувства стыда избавиться трудно.