Вирджиния Вулф. Роман "Миссис Дэллоуэй".
"Загадочная, восхитительная бесценная жизнь".
"Взгляды прохожих, качание, шорох, шелест; грохот, клекот, рев автобусов и машин; шарканье ходячих реклам; духовой оркестр, стон шарманки и поверх всего странно тоненький взвизг аэроплана, - вот что она так любит: жизнь; Лондон; вот эту секунду июня".
"... и, приняв из рук миссис Дэллоуэй зонтик, как священный меч, оброненный богиней на славном поле битвы, торжественно отнесла к подставке".
"Но самое удивительное при влюбленности (а это была влюбленность, ведь верно?) - совершенное безразличие к окружающим".
"... вызывали в душе Люси... ощущение совершенства".
"Теперь пора было уходить, и как дама в ложе собирает накидку, перчатки, бинокль и встает, чтоб идти из театра на улицу, так она поднялась с кушетки и подошла к Питеру".
"Только б открыть глаза; но на них что-то давило; давил страх. Септимус поднатужился; вытянулся; открыл глаза; увидел перед собой Риджентс-Парк. Длинные полотнища света льнули к его ногам. Деревья колыхались, шатались; мы рады, будто говорил мир; мы согласны; мы создаем; создаем красоту, будто говорил мир. И словно для того, чтобы это доказать (научно), куда б ни взглянул Септимус - на дома, ограды, на антилоп, выглядывающих из зоологического сада, - отовсюду навстречу ему вставала красота. Какая радость - видеть бьющийся на ветру листок. В вышине ласточки виляют, ныряют, взмывают, но с неимоверной правильностью, будто качаются на невидимой резинке; а как вверх-вниз носятся мухи; и солнце пятнает то тот листок, то этот, заливая жидким золотом, исключительно от избытка счастья. И такой идет, идет по траве колдовской перезвон (возможно, это часто-часто гудит машина) - и все, как бы ни было просто, как бы ни составлялось из пустяков, но стало отныне истиной. Красота - вот что есть истина. И красота - всюду".
"Но запомните вы непременно Клариссу. Не то чтоб она бросалась в глаза; не очень красивая даже; ничего в ней особенного; и не скажет она ничего такого уж умного; просто это она; она есть она".
"Потом-то, пожалуй, она поутихла; сочла, что нет никаких богов; винить некого; и отсюда эта ее атеистическая религия - делать добро ради самого добра".
"В таких вещах даже страшно сознаваться (он снова надел шляпу), но теперь, в свои пятьдесят три, он почти не нуждается в людях".
"... господи, какое счастье, что никто не может подслушать его мыслей".
"Что же до всех прочих переживаний, которые каждый одолевает в одиночку, в спальне, за рабочим столом, бродя по полям, и лугам, и по лондонским улицам, - они были у него".
"Очень возможно, думал Септимус, глядя на Англию из окна поезда, когда они ехали из Ньюхейвена, очень возможно, что мир вообще бессмыслен".
"Нельзя обрекать детей на жизнь в этом мире. Нельзя вековечить страдания и плодить похотливых животных, у которых нет прочных чувств, одни лишь порывы, причуды, швыряющие их по волнам".
"Стоит зазеваться, - записал Септимус на открытке, - и человеческая природа тебя одолеет".
"Он называет это нарушением чувства пропорций". (Про склонность к суициду)
"... просто воля ее утонула в его воле, и она пошла ко дну".
"Она вовсе не слабая; но ей нужна опора".
"...плавает задержавшееся тепло и воздух ударяет тебя по щекам, словно птичье крыло на лету".
"Ему не хочется умирать. Жизнь хороша. Солнце светит. Но люди..."
"Когда-то она выбросила шиллинг в Серпантин, и больше никогда ничего. А он взял и все выбросил". (Про самоубийство Септимуса)