Отказ от Аввакума
Одной из отличительных черт общественной дискуссии о праве деления ветеранов войны на сорта (что говорит о появлении в либеральном дискурсе фашистских мотивов) оказывается - весьма неожиданно - навязывание обществу отказа от традиций не десятилетних. Вековых, скорее.
Русская культура слова, одним из родоначальников которой был протопоп Аввакум, отличилась от западной, - это общеизвестно. Основными ее чертами были необходимость выстраданности и ответа перед обществом за сказанное.
И она, мне кажется, намного более глубока, нежели пресловутая свобода слова, в которой можно говорить о чем угодно, не опасаясь никаких последствий. Сейчас мало кто помнит, как взвешивались слова, которые должны были быть опубликованы. Во время работы в "Правде" с болью сокращал текст, в котором прогнозировал очередное буйство межнациональных разборок в Узбекистане, чтобы просто донести до общества свой прогноз. Делать это приходилось подавляющему большинству журналистов - и не только в советские времена. Оставляли главное, самое существенное. И иметь ввиду возможность "ответа за базар" нужно было также.
Пока дискуссия о праве Подрабинека писать мерзости, оскорбляя не только живущих ветеранов, но и память ушедших, шла в блогах и интернет-СМИ, она все-таки не находилась "на грани". Точка зрения Артема Акопяна, получившая широкое осуждение в либеральной жж-шной аудитории, находилась вполне в либеральном дискурсе: разве не точно также они высказывались в отношении защитников "Белого дома" в октябре 1993-го (с одним лишь отличием - их слова привели к жертвам среди абсолютно невинных людей, а чуть раньше их прихлопывания и притопывания приводили к аресту того же Варенникова, чуть позже через суд доказавшего свою невиновность). В этом же ряду находятся и те люди, что работали на Национальные фронты прибалтийских и других республик, благодаря деятельности которых русскоязычные их граждане были обращены в людей второго сорта - сейчас эти же ублюдки пытаются проделывать и в России то же самое. Так что в случае с Артемом, что называется, "неча на зеркало пенять".
Грань была перейдена после появления мнения Эллы Памфиловой об экстремизме "Наших" в отношении Подрабинека. Марина Юденич тут совершенно справедливо спрашивает, о каких признаках экстремизма идет речь? Но я б задумался вот о чем: о каком преследовании журналиста заявляет председатель Совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека? Отмечу - президентского совета по развитию институтов гражданского общества. "Наши" собираются у дома обозревателя "Новой газеты" на несанкционированные пикеты? Вроде на каждый из них получены, в соответствии с законом, разрешения. Они публично заявляют какие-то неконституционные требования? А что в них неконституционного, включая призыв уехать за границу? Это ж тоже высказывание собственной точки зрения. Она у общественных организаций должна быть, правильно?
Впрочем, дело не в "Наших" и их действиях, а в том, что Памфилова от имени президентского совета пытается воспрепятствовать людям, имеющим другую точку зрения от Подрабинека, выражать ее публично. Т.е., по сути, под прокурорскую проверку подводит возможность некоторых видов реакции гражданского общества. Я намеренно оставляю за скобками, кстати, отсутствие осуждения самой Памфиловой фашистских взглядов Подрабинека, которые в гражданском обществе недопустимы.
Суть в том, что бывший член МГД своим заявлением от имени президентских структур атакует то самое незыблемое право русской культуры слова "ответа за базар". Действительно - к чему отвечать за слова? Они ж для того, чтобы болтать, языком шевелить, по клавиатуре настукивать... Правильна ли такая позиция? Правилен ли призыв председателя совета по развитию институтов гражданского общества, который по сути предлагает отказаться этому обществу от реализации конституционного права на самозащиту?
Кстати, по моей информации, Памфилова использовала служебное положение, публикуя заявление от имени всего президентского совета. По крайней мере, с тремя его членами она егог даже не обсуждала. Следует ли из этого, что использовала она служебное положение в собственных политических целях?
Русская культура слова, одним из родоначальников которой был протопоп Аввакум, отличилась от западной, - это общеизвестно. Основными ее чертами были необходимость выстраданности и ответа перед обществом за сказанное.
И она, мне кажется, намного более глубока, нежели пресловутая свобода слова, в которой можно говорить о чем угодно, не опасаясь никаких последствий. Сейчас мало кто помнит, как взвешивались слова, которые должны были быть опубликованы. Во время работы в "Правде" с болью сокращал текст, в котором прогнозировал очередное буйство межнациональных разборок в Узбекистане, чтобы просто донести до общества свой прогноз. Делать это приходилось подавляющему большинству журналистов - и не только в советские времена. Оставляли главное, самое существенное. И иметь ввиду возможность "ответа за базар" нужно было также.
Пока дискуссия о праве Подрабинека писать мерзости, оскорбляя не только живущих ветеранов, но и память ушедших, шла в блогах и интернет-СМИ, она все-таки не находилась "на грани". Точка зрения Артема Акопяна, получившая широкое осуждение в либеральной жж-шной аудитории, находилась вполне в либеральном дискурсе: разве не точно также они высказывались в отношении защитников "Белого дома" в октябре 1993-го (с одним лишь отличием - их слова привели к жертвам среди абсолютно невинных людей, а чуть раньше их прихлопывания и притопывания приводили к аресту того же Варенникова, чуть позже через суд доказавшего свою невиновность). В этом же ряду находятся и те люди, что работали на Национальные фронты прибалтийских и других республик, благодаря деятельности которых русскоязычные их граждане были обращены в людей второго сорта - сейчас эти же ублюдки пытаются проделывать и в России то же самое. Так что в случае с Артемом, что называется, "неча на зеркало пенять".
Грань была перейдена после появления мнения Эллы Памфиловой об экстремизме "Наших" в отношении Подрабинека. Марина Юденич тут совершенно справедливо спрашивает, о каких признаках экстремизма идет речь? Но я б задумался вот о чем: о каком преследовании журналиста заявляет председатель Совета по развитию институтов гражданского общества и правам человека? Отмечу - президентского совета по развитию институтов гражданского общества. "Наши" собираются у дома обозревателя "Новой газеты" на несанкционированные пикеты? Вроде на каждый из них получены, в соответствии с законом, разрешения. Они публично заявляют какие-то неконституционные требования? А что в них неконституционного, включая призыв уехать за границу? Это ж тоже высказывание собственной точки зрения. Она у общественных организаций должна быть, правильно?
Впрочем, дело не в "Наших" и их действиях, а в том, что Памфилова от имени президентского совета пытается воспрепятствовать людям, имеющим другую точку зрения от Подрабинека, выражать ее публично. Т.е., по сути, под прокурорскую проверку подводит возможность некоторых видов реакции гражданского общества. Я намеренно оставляю за скобками, кстати, отсутствие осуждения самой Памфиловой фашистских взглядов Подрабинека, которые в гражданском обществе недопустимы.
Суть в том, что бывший член МГД своим заявлением от имени президентских структур атакует то самое незыблемое право русской культуры слова "ответа за базар". Действительно - к чему отвечать за слова? Они ж для того, чтобы болтать, языком шевелить, по клавиатуре настукивать... Правильна ли такая позиция? Правилен ли призыв председателя совета по развитию институтов гражданского общества, который по сути предлагает отказаться этому обществу от реализации конституционного права на самозащиту?
Кстати, по моей информации, Памфилова использовала служебное положение, публикуя заявление от имени всего президентского совета. По крайней мере, с тремя его членами она егог даже не обсуждала. Следует ли из этого, что использовала она служебное положение в собственных политических целях?