(no subject)
ПОХОЖДЕНИЯ ШЕВЧУКА
(фантазия по мотивам Гоголя и Булгакова)
Одним из организаторов акции на Пушкинской площади
стал Ю.Шевчук.
Из газет.
Шевчук с Борзыкиным, плохо знающие Москву, с большим трудом отыскали в переулке неприметный обшарпанный домик и постучали сначала кулаком, потом ногами, в общем, проделали все, что нужно в наш век пара и электричества, чтобы им открыли дверь. Через некоторое время старческий голос недовольно забрюзжал.
- Ну, кто там? Кого черт принес? Чего надо?
- Приезжие, отец, пусти поговорить, - произнес Шевчук.
- Вишь ты, какой востроногой, - сказал охранник,- приехал в какое время! Здесь тебе не лимоновский подвал, а Хельсинкская группа.
- Что ж делать, отец, видишь, дело срочное. И время такое горячее. Не упускать же возможность».
- Да, время темное, нехорошее время, - прибавил Борзыкин.
- Молчи, дурак, - сказал Шевчук.
- Да кто вы такой?, - сказал охранник.
- Оппозиционер, батюшка.
Слово «оппозиционер» заставило охранника как будто несколько подумать. "Погодите, я скажу Алексеевой", - произнес он и минуты через две уже возвратился с фонарем в руке, - ты уж прости, отец, за коммуналку не плачено. Грант только получили, да все раздали, а новый никак не пришлют, бестии». Дверь отперлась, и Шевчук, оставив Борзыкина у машины, поднялся по замусоренной лестнице в убогую комнату с отстающими обоями. Минуту спустя с канделябром вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших правозащитниц, которые плачутся на то, что их никто не поддерживает, на убытки, и держат голову несколько набок, а между тем набирают понемногу иностранных деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов. В один мешочек отбирают всё доллары, в другой евро, в третий рублики, хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме писем из Госдепа, да поздравлений из разных фондов, да обращений Лимонова.
В какое это время вас Госдеп принес! Никого и нет, с дороги бы следовало чайку с печеньицем,
да пора-то такая, что все по митингам разбежались
Шевчук извинился, что побеспокоил неожиданным приездом. «Ничего, ничего, - сказала хозяйка, - в какое это время вас Госдеп принес! Никого и нет, с дороги бы следовало чайку с печеньицем, да пора-то такая, что все по митингам разбежались».
Шевчук поблагодарил хозяйку, сказавши, что ему не нужно ничего, чтобы она не беспокоилась ни о чем, что он ничего не требует, и полюбопытствовал только,, в какие места заехал он и как найти правозащитника Лукина, на что старуха сказала, что и не слыхивала такого имени и что такого правозащитника вовсе нет.
- По крайней мере, знаете Памфилову? - сказал Шевчук.
- А кто такова Памфилова?
- Правозащитница, матушка.
- Нет, не слыхивала, нет такой правозащитницы.
- Какие же есть?
- Каспаров, Доброхотов, Яшин, Кашин.
- Задержаний у них много или нет?
- Нет, отец, задержаний слишком много нет. У кого одно, у кого два, а таких, чтоб по двадцать нет.
Шевчук недовольно покрутил головой. «Ну да ладно», - подумал он.
- Каково почивали, матушка? - насильственно улыбнулся он.
- Плохо, отец мой.
- Как так?
- Бессонница. Всё поясница болит и нога, что повыше косточки, так вот и ломит.
- Пройдет, пройдет, матушка. На это нечего глядеть.
- Дай Госдеп, чтобы прошло. Я-то мазала свиным салом и скипидаром тоже смачивала. И «Новую газету» прикладывала».
- У вас, матушка, хорошенький офис. Сколько ж у вас сторонников?
- Сторонников- то, отец мой, без малого четырнадцать, - сказала хозяйка, - да беда, времена плохи, свободы нет, деньги еле капают, да акции каждый день, вот 31 было такое мероприятие, что Госдеп храни.
- Однако ж акции живенькие, статеек много. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся... приехал не вовремя...
- Алексеева, председатель Хельсинкской группы.
- Покорнейше благодарю. А имя и отчество?
- Людмила Михайловна.
- Людмила Михайловна? Хорошее имя Людмила Михайловна. У меня тетка родная, сестра моей матери, Людмила Михайловна.
- А ваше имя как? - спросила помещица, - ведь вы, я чай, от Лимонова?
- Нет, матушка, - отвечал Шевчук, усмехнувшись, - чай не от Лимонова, а так, ездим по своим делишкам.
- А, так вы финансист! Как же жаль, право, что я уже получила грант, а вот ты бы, отец мой, мне, верно, офис бы и оплатил?
- А вот офис и не оплатил бы.
- Что ж другое? Разве плакаты? Мегафон? Телефон сотовый? Да вить и телефонов у меня теперь маловато: четыре всего.
- Нет, матушка, другого рода дельце: скажите, что вы скажете насчет Химкинского леса?
- Ох, батюшка, хороший лес! - сказала старуха вздохнувши, - всякой лес хороший. И водится там все славное такое зверье - белки, ежики, дятлы, комары всякие. Дух отрадный, листва, иголки прелые. Давно я в лесу не была, давно… Обалдеешь тут с этими акциями.
- На всё воля Госдепа, матушка! - сказал Шевчук, вздохнувши, - против мудрости его ничего нельзя сказать... А пойдемте с нами его спасать, Людмила Михайловна.
- Кого, батюшка?
- Да вот этот-то лес.
- Да как же спасать-то?
- Да так, просто.
- Да как же, я, право, в толк-то не возьму. Нешто лес этот в реке тонет или голодает, или письмо тебе написал?
Шевчук увидел, что старуха хватила далеко и что ей нужно растолковать, в чем дело. В немногих словах объяснил он ей, что спасать - это значит защищать от властей, которые хотят лес этот извести напрочь.
- Да на что ж это тебе? - сказала старуха, выпучив на него глаза.
- Это уж мое дело.
- Да ведь он же к тебе сам не обращался.
- Да кто же говорит, что он должен обращаться? Он и не может обращаться, поскольку он лес. А надо его защищать. Вот я вас и зову. Понимаете? Да не только зову, да еще сверх того чего-нибудь вам того... Песню спою. В газетах напишут. Ну, теперь ясно?
- Право, не знаю, - произнесла хозяйка с расстановкой, - ведь мне песен еще никто никогда не пел. Гранты вот - это другое дело. Да и никогда никого не защищала, если сами не обращались.
- Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вам кто-нибудь пел. А это не кто-нибудь, а я. Или вы думаете, что лес не надо защищать, если он не с руками и ногами?
- Нет, этого-то я не думаю. А хоть бы и с руками... Меня только то и затрудняет, что он сам не обращался.
- Ну, баба, кажется, крепколобая! - подумал про себя Шевчук, - послушайте, матушка, да вы рассудите только хорошенько: ведь вы правозащитница, к вам по сто раз на дню шушера всякая обращается...
- Ох, отец мой, и не говори об этом! - подхватила помещица, - еще третью неделю обратилось сто каких-то ненормальных. То тараканы у них в квартире из Кремля управляются, то грибы на стенах власть вырастила и на них натравила, то поля торсионные…
- Ну, видите, матушка. А теперь примите только в соображение то, что это лес, который хотят сгубить. Он тихий, спокойный, беззащитный. Тем более, что организую все я. Мы. Я принимаю на себя все повинности. Я сам все оплачу, на свои деньги, понимаете ли вы это?
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое, а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее этот оппозиционер, приехал же Госдеп знает откуда, да еще и в такое время.
- Так что ж, матушка, по рукам, что ли? - говорил Шевчук.
- Право, отец мой, никогда еще не случалось мне защищать лес, - Лимонова и Каспарова-то я защищала, вот и каждое 31 заявки с ними подаем, выходим, если здоровье позволяет, и очень благодарят, такие вышли славные оппозиционеры, сами власть свергают.
- Ну, да не о них, Госдеп с ними. Я спрашиваю о лесе.
- Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести политического убытку. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а он того... он и без защиты сам как-нибудь устоит.
- Послушайте, матушка... Эх, какие вы! Как же он устоит? Рассмотрите: ведь это лес. Понимаете ли? Это просто лес. Птички там, вороны разные, жуки… Сам себя защитить не может. А вы правозащитница.
- Уж это точно правда. Уж точно жуки, вороны… да ведь меня одно только и останавливает, что ведь он лес. Какие ж у него права? Я ведь не лесозащитница. Вот если б это нацбол какой был… Да и ведь сам лес то не обращался.
«Эк ее, дубинноголовая какая! - сказал про себя Шевчук, уже начиная выходить из терпения - Пойди ты, сладь с нею! В пот бросила, проклятая старуха!» - тут он, вынувши из кармана «Новую газету», начал отирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Шевчук напрасно сердился: иной и почтенный, и правозащитный даже человек, а на деле выходит совершенная Алексеева. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных, как день, всё отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Отерши пот, Шевчук решился попробовать, нельзя ли ее навести на путь какою-нибудь иною стороною.
- Ну, признайтесь, сколько получили за последнюю акцию?
- По 100 долларов за человека и по пятьсот за задержание.
- Вы, матушка, - сказал он, - или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить... Хорошо. Я вам даю деньги: пять тысяч долларов зелеными бумажками. Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, сколько получили за последнюю акцию?
- По 100 долларов за человека и по пятьсот за задержание.
- Хватили немножко греха на душу, матушка. По пятьсот не давали.
- Ей-Госдепу, давали.
- Ну, видите ль, так зато же это задержание. Хватают, волокут, сажают, лицо могут повредить, палец вывихнуть, а тут лес. Просто лес. Много деревьев. Там вы получили за труд, за старание, за отделения полторы тысячи, а тут вы берете ни за что, даром, да и не полторы, а три, да и не переводом по безналу, а всё зелеными бумажками.
После таких сильных убеждений Шевчук почти уже не сомневался, что старуха, наконец подастся.
- Право, - отвечала правозащитница, - мое такое неопытное дело! Лучше уж я маненько повременю, авось понаедут другие оппозиционеры, да применюсь к ценам.
- Страм, страм, матушка! просто страм! Ну, что вы это говорите, подумайте сами! Кто ж станет давать вам больше? На что им лес? Ну, какой рейтинг они могут на нем сделать?
Старуха вновь задумалась.
- О чем же вы думаете, Людмила Михайловна?
- Право, я всё не приберу, как мне быть; лучше я 31 на Триумфальную схожу.
- Да что ж Триумфальная? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне Триумфальную суете! Триумфальная Триумфальною, в другой раз приеду, приглашу и на Триумфальную. Так как же, Людмила Михайловна?
- Ей-богу, объект для защиты такой странный, совсем небывалый!
Здесь Шевчук вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол и посулил ей Путина.
Путина правозащитница испугалась необыкновенно.
- Ох, не припоминай его, Госдеп с ним! - вскрикнула она, вся побледнев, - еще третьего дня весь вечер выступал по телевизору, окаянный. Вздумала было в Белый дом позвонить, да, видно, в наказание-то Госдеп и наслал его. Всю ночь не спала.
- Я дивлюсь, как они вам десятками не снятся. Из одного оппозиционного человеколюбия хотел: вижу, бедная правозащитница убивается, терпит нужду... да пропади вы и околей со всей вашей Хельсинкской группой и Мемориалом.
- Ах, какие ты забранки пригинаешь! - сказала старуха, глядя на него со страхом.
- Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не ест сена, и другим не дает. Я хотел было регулярно к вам обращаться, потому что я известный организатор оппозиционных мероприятий и знаменитый музыкант.. - здесь он прилгнул, хоть и вскользь, и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Оппозиционные мероприятия подействовали сильно на Людмилу Михайловну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом:
- Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила.
- Есть, из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться!
- Ну, да изволь, я готова пойти за три косарика зеленью! Только смотри, отец мой, насчет акций. Если случится тебе организовывать какую нацбольскую или у Каспарова, так уж, пожалуйста, не обидь меня.
- Нет, матушка, не обижу, - говорил он, а между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его. Он расспросил ее, не имеет ли она еще каких знакомых правозащитников или лимоновцев, которых тоже можно было бы пригласить. "
- Как же, Лимонова, Леню с такой кличкой неприятной, Доброхотова, ну и других, - сказала Алексеева. Шевчук попросил ее позвонить к ним и пригласить.
- Смотри, отец мой, насчет акций. Если случится тебе организовывать какую нацбольскую или у Каспарова, так уж, пожалуйста, не обидь меня.
- Нет, матушка, не обижу.
"Хорошо бы было, - подумала между тем про себя Алексеева, - если бы он давал мне за каждую акцию что-нибудь, нужно его задобрить, листовок дать и книжек». Хозяйка вышла с тем, чтобы привести в исполненье мысль насчет листовок, а Шевчук вышел тоже в другую комнату с тем, чтобы вынуть деньги из своей барсетки. Взяв барсетку, он несколько отдохнул, ибо чувствовал, что был весь в поту, как в реке: всё, что ни было на нем, начиная от рубашки до носков, всё было мокро. "Эк уморила как, проклятая старуха!", - сказал он, немного отдохнувши, и открыл барсетку. Тут взошла Алексеева, и он попросил маленький списочек оппозиционеров. Оказалось, что правозащитница не вела никаких записок, ни списков, а знала почти всех наизусть; он заставил ее тут же продиктовать их. Шевчук вынул из барсетки плоский продолговатый пакетик и отдал ей.
- Да что же, батюшка, вы так спешите? - проговорила она, увидя, что Шевчук взял в руки барсетку, - ведь и акция еще не скоро.
- Скоро, матушка, скоро. У меня все скоро делается.
- Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет других акций.
- Не забуду, не забуду, - говорил Шевчук, выходя в коридор.
- А против подтасовки выборов не будете выходить? - сказала хозяйка, следуя за ним.
- Почему не будем? Будем, только после.
- Я и на другие акции готова.
- Пригласим, пригласим, всюду пригласим, и на выборы пригласим.
- Может быть, понадобится еще за Ходорковкого. Я и за него пойду.
- Хорошо, хорошо, - говорил Шевчук.
- А, вот машина, вот машина! - вскричал Шевчук, увидевши, наконец, подъезжавший свой Мерседес, - что ты, болван, так долго копался? Видно, вчерашний хмель у тебя не весь еще выветрило.
Борзыкин на это ничего не отвечал.
- Прощайте, матушка! - сказал Шевчук и хлопнул дверью. Машина понеслась.