и ад в душе, и рай под сердцем там же: колеблется - но на другой волне [БДСМ = кинематограф]
"Герцог Бургундии" (The Duke of Burgundy, 2014) Питера Стрикланда
В этом фильме легко представить какую-нибудь эмоционально-сильную сцену, которая перебьет все пробки в неподготовленном (да и подготовленном) зрителе: одна героиня уходит, она больше «ее» не любит, другая лежит, обняв подушку, и рыдает. Или ходит молча по дому, глотая слезы - кадры передергиваются волнующим ностальгическим монтажем. А в финале молчаливое изваяние покинутой любимой любящей: за столом, в кресле, на диване, в парке на скамье. Осень. Поеживаясь девушка, укладывая воспоминания в тюки и сбрасывая все обиды в самое глубокое подполье, начинает новую жизнь! Ничего подобного, сентиментального или драматургически необходимого, в фильме синефила Стрикланда нет. Его ошеломляющей красоты кино снято в холодной манере «это было уже в тысячи фильмах, мне все равно, как оно должно быть». В декорациях киносемидесятых, старых особняков, БДСМ-тематики, жанра adult, энтомологии, красивых женщин бальзаковского возраста в элегантных, изящных «тематических нарядах» с огромными шляпами (на таких сегодня даже в столицах будут оборачиваться старомодные дяди и тети: «что эта сучка о себе там думает!»). Лучший в мире фильм о БДСМ Стрикланд снимает также, как он снимал лучший фильм о джалло («Berberian Sound Studio»), лучше всех понимая душу явления. Потому что Стрикланд, кажется, первый автор, прекрасно знающий, что БДСМ это прежде всего игра, партнерские отношения, распределение ролей. Кинематограф! БДСМ как кинематографический жанр Стрикланд преподносит так, как будто до него вообще не было ни одного фильма в эротическом жанре.
Его персонажи играют роли также, как госпожа с рабой играли бы в действительности, но слои БДСМ, оммажа 70-м, киноигры и «киноизвращений» перемешаны. Важно то, что для Стрикланда это ни разу не извращение, ни капли болезненности. Это скорее высочайшая степень условности в жизни, любви и сексе. Жизнь как кино. Любовь как кино. Секс как кино. Поставленный по всем правилам, заранее расписанный по ролям, прекрасно снятый и озвученный. Сама стилистика постмодернистского оммажа, кино о кино, идеально подходит для способа рассказа о такой истории любви. Даже не способа, а скорее попытки передать те странные чувства героинь фильма, «садистки» и «мазохистки»: игры и не игры, всамделишного извращения или «как будто я тебя люблю». И да, и нет. И черное, и белое. И, разумеется, прозрачное и золотое. Как бы сквозь тусклое стекло
Это нежнейшее кино о любви. Тончайшее, воздушное. Киностихотворение. Поэма о диких формах любви и страсти. Обычно в таких случаях стыдливые критики записывают, роняя перья, что «на самом деле это все антураж, но фильм-то о любви». Не будем-те ханжами: кино о доминировании, об унижении и подчинении, садизме, мазохизме, о суматошной, милой, детской, животной влюбленности одной женщины за 40, а то и 50 - в другую, помоложе. Но да, и о любви вообще: о том, как две фемины, по психотипу разные, и разные по чувству нормы (по нормам чувства!), притираются друг к другу. И трутся друг о друга, чего уж там. Лежат. Касаются. Целуются. Стихотворение касаний, «соната двух извращенок», живущих друг для друга, в особом мире, где больше на самом деле нет никого, не единой души, ни мира и планеты, ни вас, читающих, ни меня, описывающих такую странную любовь. Кино и о мутации в конечном счете - одна мутируют в другую, точнее «под другую»: я буду той, какая нравится тебе - я постараюсь, правда! - мне тяжело, но, если хочешь, я буду делать больно, и буду госпожой, но только если хочешь - мне больно делать тебе больно…. При этом, и я совсем серьезно сейчас - кино, друзья мои, комедия! Во всяком случае - часть первая, до точки, где героини утягивают в омут свой и режиссера, и тех, кто им покорен,
и отдается им во власть «безудержного воображения» (как говорится в таких случаях). Но не комедия «ха-ха-ха-ха», а лента, во время просмотра коей в ответ на реплики, и сценки, и даже взгляд двух дам слегка так улыбаешься, и светишься радиоактивно. Так как о фильме и правда сложно говорить, такой он эфемерный, эфирный и ускользающий, разделаем все наши впечатления и чувства на столе. На вивисекционном столике - как редкую бабочку - безжалостно, но и со всей любовью. Отнесемся к фильму так, как героини любятся друг с дружкой: по-са-до-ма-зо-хист-ки.
Во-первых, перед нами Питер Стрикланд, автор «Berberian Sound Studio», оммажа киносемидесятым, итальянским джалло - самому безумному подвиду фильма ужасов. И в новом своем фильме Стрикланд магически воскрешает мир эротического кино 70-х и джалло (вот только джалло на аллюзих, с каким-то эхом, отзвуком, дыханием скорее). Смотрю я в свою базу просмотров: в 1975 году выходят знаковые фильмы в жанре adult для БСДМ-социума. «История О» Жюста Жакена (автора «Эммануэль») и «Отражение» Рэдли Метцгера. Это экранизации двух культовых опять же книг для тех, кто в «Теме»: за авторством Полин Реаж, про уничтожение женщины в свободном и опять же «безудержном» садомазохистском выгорании в мужском «я» (реальная автор - Доминик Ори/Анна Декло - конечно, красавица, что бы она там не думала о себе), и Жана де Берга - про любовь втроем, и превращение садистски в мазохистку, да и вообще про разные парижские сексуальные радости и свободы (конечно, «Отражение» могла написать только женщина - ею оказалась жена известного соавтора «В прошлом году в Мариенбаде» Катрин Роб-Грийе).
Надо признаться, обе экранизации кошмарны, это концентрированная пошлость, нафталин, пластик, извращение скорее в смысле киноискусства. И вообще, положа руку на сердце - классика эротического кино 1970-х, к которому отсылает Стрикланд - устарела. Возможно обнаружив сей печальный факт (а никто не будет трицать, сколько эротическое кино 70-х сделало для эмансипации целых поколений, и не только в СССР, правда?) Стрикланд задался целью снять настоящее хорошее кино в этом жанре, сшив из adult чудесное платье, как влитое, ретро, но удивительно живое - таким должно было бы быть «эротическое кино семидесятых», если бы его снимали художники (другое дело - кому художественная сторона тогда была нужна?). И темы самосгорания и выгорания в другом - и темы мотыльков у свечи - Стрикланд замечательно ассимилировал и растворил в своем парфюме. Но в итоге он скорее снял комментарий к великим, рефлексию на заданные темы. Низко поклонясь своим фильмом мастерицам жанра - как и д’олжно кланяться Госпожам! - Доминик Ори и Катрин Роб-Грийе.
Титульные кадры как из семидесятых под чарующую мелодию как из семидесятых (Морриконе, например). Огромный особняк, явно не по карманам героине фильма (ее играет знаменитая премьерша Дании из сериала «Правительства», леди, созданная словно специально для таких ролей: полудомашняя полувласть, само очарование), энтомологу, занимающуюся медведками. В доме её множество бабочек, всякого рода жучков, насекомых, пришпиленных к стенам. Все перечисленное, конечно, яркая киношная условность. К дому на велосипеде подъезжает горничная (привет, кино!). Звонит. И долго ждет. Открывается дверь - обтянутая в сексуальное платье стоит гордая и надменная Синтия (ну, вы поняли). «Ты опоздала». - «Простите…». Синтия, пока сидит и читает в кресле, приказывает горничной убраться в доме. Кидает на пол фантики. И вообще ведет себя как хозяйка положения, в мире, показанном нами, таких зовут «госпожа». Эвелин - пугливая девушка из старых романов Бронте, выполняет практически все указания хозяйки, но - разумеется, "как будто бы" нарочно - не то чтоб все. Надо вот было постирать нижнее белье госпожи, и - совершенно случайно, безусловно! - оказались нестиранными симпатичные трусики. Да как же так? - строго смотрит на Эвелин Синтия. Тебя ждет наказание, милочка. Дверь в ванной закрывается. И мы понимаем (по звукам - а они для Стрикланда, как и в «Студии Берберян», такой же инструмент создания кинополотна, как и кинокамера, и текст), что там, за дверями, сцена «золотого дождя». Порка или секс разбили бы хрупкую конструкцию выдуваемого Стрикландом и его героинями мира-в-себе (разбили бы для зрителя - женщины в этом смысле рыцарски неуничтожимы!), поэтому эротические сцены сняты как бы сквозь тусклое стекло - то ли они есть, то ли их нет, то ли все это чья-то фантазия (Ори, Роб-Грийе, Арсан?). За кадром бьет по эстетическим чувствам некоторых сбивающийся задыхающийся голос Эвелин: «Мне нравится быть твоей. Быть использованной. Я люблю тебя. Я никогда тебя не покину».
Уже через 10-15 минут, впрочем, мы выясняем, что все на самом деле не так, как на самом деле. Садистка Синтия, старше Эвелин лет на 20, читает указания последней («Заставь меня ждать у двери минут 5», «Скажи, чтобы я выстирала твои трусики», «Накажи меня!»). Синтия - фейк. Она не садистка. Она притворяется. Почему? Потому что любит Эвелин, конечно. Которая настоящая мазохистка, но и она притворяется, что нашла для себя, наконец, настоящую Госпожу! Как я рада - светятся ее глаза. Синтия покровительственно смотрит на Эвелин, и как будто на самом деле принимает ее покорность как должное. Хотя вообще-то она немного устала от притворства. Именно Эвелин понакупила ей кучу эротических нарядов, в половину своего гардероба, по словам Синтии, она не может залезть без инструкции! На день рождения Эвелин женщины решают купить подарок: кровать, устроенную так, чтобы «раба» могла спать в ящике внутри, а сверху бы спала «госпожа». Следует сцена общения с продавщицей (все пьют чай): «Вы знаете, эти кровати так и раскупают в вашей округе! Не далее, как вчера, одну приобрела ваша соседка. Так что раньше, чем через 8 недель, я сделать не смогу, извините». Любовницы расстроены. «Но если вы хотите, в качестве подарка у нас есть «человеческий туалет»! Глаза Эвелин загораются, Синтия от смущения и стыда не знает куда себя деть, и сбегает в соседнюю комнату. Синтия выслушивает указания Эвелин устало, и даже временами недовольно («Только ты сделай мне сюрприз с наказанием не раньше часа - а то это будет не сюрприз!», - смотрит котенком Эвелин; взгляд Синтии полон ненависти; «И не позднее, чем через 23 часа!», - выпаливает «раба»; «Еще указания будут?»). Синтия запирает связанную «рабу» на ночь в какой-то пыльный сундук, который Эвелин откопала в подвале. Стоп-слово: Pinastri («Бражник»). «Пинастри!!!» - истошно кричит Эвелин среди ночи, в ужасе госпожа бежит к сундуку - оказалось, "рабу" укусил москит, и ей никак было не почесаться. «А давай ты снова меня туда уложишь, но не связывая», - умоляюще и виновато смотрит на Синтию «раба». Та в ярости тащит ее в постель - хватит, мол, детских игр! Но как же без игр? Без игр совсем некуда, считает Эвелин, и всячески пытается помочь Синтии в создании ее образа Госпожи. Так, во время одного из любимого Эвелин наказания (того самого непоказываемого нам «золотого дождя») у Синтии, извините, ничего не журчит. «Открой кран…», - слышим мы смущенный голосок Эвелин. «Замолчи!», - огрызается еще более смущенная Синтия.
Да, перед нами игра/киноигра про госпожу и ее рабу, разыгрываемая двумя женщинами, только одна из которых настоящая «извращенка». Но обе - актрисы. Актрисы во имя любви, и ради съемок и сотворения этого настояшего чувства. Где-то приврать, где-то смолчать, где-то представить, что оно так и есть на самом деле, где-то выйти из рамок иллюзии. Две женщины взволнованно снимают кино о своей жизни, жизнь как кино, вливают поток невозможного, небытия, несуществующего - в мехи любви. Их любовь при этом совсем не иллюзия, скорее ради неё они готовы играть, как играют люди по жизни, только их игры немного другие. Чтение записочек - явно сценарий. А поставленные режиссером Эвелин наказания - эпизоды на "съемочной площадке", в которых Синтия порой играет свою роль Госпожи «неубедительно» (о чем Эвелин тут же намекает хозяйке - и та в ответ только тяжко вздыхает и кряхтит, а тут еще и поясница стреляет!). И все это так мило и трогательно, словно тебе показывают советское пионерское кино про Машу и Петю, их шалости в лагере. Такой себе, казалось бы, вариант садомазо-ромкома «Секретарша». Или же саркастичной «Венеры в мехах» Романа Полански. Ироничный, фривольный, про любовь. На ум приходят и другие ленты, совсем другие, и не про БДСМ - зато про ту самую иллюзию, и про мутации, и про странную завораживающую бездну в каждом. Чудесный фильм про лесбийскую любовь и ностальгию «Мое лето любви» Павликовского (как там одна девушка ни разу не лесбиянка, так и здесь Синтия лишь играет свою роль). Или Кроненберг, ранний и поздний: энтомология плюс секс, вечные аллюзии на спаривание насекомых, множество мертвых бабочек и сама тема мутации как бы намекают. От джалло же тут умопомрачительные картины, сменяющиеся в продолжение фильма: и золотой, желтый, коричневый колер цветовой гаммы. Фильм пахнет старыми особняками, занавески, кажется, колышатся по-настоящему. Всюду лето, солнце, красивые женщины и - ни одного мужчины! Но еще больше зачаровывает звуковая палитра: стрекоты, шепоты, лепеты, верещания насекомых, голос героинь, музыка (гениальный саундтрек дрим-поп группы Cat’s Eyes - от оперных арий до мелодий в стиле старого итальянского кино). Это своя, особая вселенная, нити которой оборваны, и она, как воздушный шар, болтается где-то под облаками - в сияющих миражах. Это настолько замкнутый на себя мир, что, кажется, женщины дышат дыханием друг дружки, поедают себя, и живут - каждая - в глубине любимой. Это кино - нора, в которую медведки забираются, и живут там, обнявшись вместе, нарушая законы природы - и выбираются в скучный мир - разве только в лекционный зал (тоже нора) или библиотеку (всем нора - нора!). Или ночью. В сновидении. Своем или чужом, для них, наверное, не так уж важно.
Пишут, что декадентские обои в особняке - из-за небольшого бюджета - режиссер нашел в интернете: распечатал картинки и наклеил на стены. Также он поступил, оформив ванную комнату. В женскую лекционную аудиторию понапихал аудиторию - вместо половины дам - сидят и слушают про бабочек и медведок молчаливые манекены. Словно чтобы спрятаться ото всех, героини заметают следы, и неясно, кто они, где они. В Англии? Но у всех почти героинь акцент. В тридцатых-пятидесятых, на что намекают нарочито искусственные интерьеры? Тогда откуда продавщица БДСМ-антуража, и ее заявление, что БДСМ-кровати пользуются на этой улице популярностью? Что за университет, где сидят «госпожа» с «рабой»? Почему «госпожа» заворожена медведками? Откуда «раба»? Она ее студентка? Пишет дипломную работу? На зиму библиотека закрывается - почему? "Иллюзии" на зиму, наверное, тоже должны были бы впадать в спячку - как медведки в своей норе, думаешь про себя. Этот купол над миром двоих - он стушевывает их реальность до состояния невесомости:
от того, что в то «как будто кино 70-х» режиссер поместил их «как будто «тематические» отношения. Это «как будто» - забор, и там территория для своих только, там чужие наткнутся на пустоту, больно ударившись о полотно картины - только эта картина «как будто» живая.
На самом деле, конечно, героини живут - и вы догадывались об этом с самого начала - в мире кино! Если кто-то собирается отправить им письмо, придется на конверте так и писать: «Планета - Кинематограф. Страна - Питер Стрикланд. Город - «Герцог Бургундии». Улица adult и джалло, дом БДСМ, 45».
За 20-25 минут до конца фильм преображается. Как из гусеницы в бабочку. И эта мутация восхитительна: комедия истончается, рвется как паутина, сцены идут на повторе, словно музыкальные фразы, кино и становится сжатой музыкальной формой, и одновременно кинематографической пружиной, спиралью, которая крутится и закручивается, и сжимается, и давит на Синтию, уставшую играть. И потом сны! Ох, сны точно из джалло, из хорроров 60-х, из Линча. Из мира странных девочковых снов. Они дикие, сказочные - но и страшно пугают своей ненормальностью, «нарисованной красотой». Совсем скоро героини рифмуются с медведками, их дом - окончательно обращается в извилистую тонкую норку, куда на холодный сезон залезают поспать насекомые. Нора Синтии и Эвелин - уютное «нигде», там нет ни времени, ни страны, ни норм, ни правил. Музыкальное и крохотное «как будто» парит в киношной реальности, и даже среди своих сестер - тех же лент 1970-х в эротическом жанре - кажется «не такой, как другие». Ненормальной. «Фу, такими быть», - сказали бы фильмы джалло и эротические мелодрамы того десятилетия, сурово качая головы. «Фу, такими быть». Это какая-то фантазия си бемоль, в отдельные минуты на одних образах, музыке, звуках пронизывающая чем-то нездешним тебя до мозга костей: и на ту же крохотную секунду «как будто» отчего-то вот очень даже и хочется именно вот «такими и быть». И ад в душе, и рай под сердцем там же: колеблется - но на другой волне
Госпожа спит и видит сны: как она закрывает сундук и убивает «рабу». «Раба» же встает ночью с завязанными глазами и идет по дому, ничего не видя, но со страшно обостренным слухом (сцена, возможно, отсылает, к «Феномену» Ардженто). И, кажется, мы видим то, что она, как ей кажется, слышит: бабочки, много бабочек, тысячи бабочек, миллионы бабочек шуршат, жутко и отвратительно заполняя экран от и до, кишат по всей диагонали, уже нет ни дома, ни девушки, только бабочки, насекомые, личинки, гусеницы, палые, лежалые листья, деревья, корни, запах земли, норы медведок, и вот уже перед нами, или же нам только кажется, просто стрекот кинопленки, застревающей в аппарате, и этот золотистый колер, золото на черном, золото на прозрачном, точно как мотылек сообщает нам предсмертными всхлипами: «Сейчас я сгорю под ярким светом лампы! Ах, мои крылышки! Спасите!» В последние где-то 15 минут, когда режиссер совсем отпускает себя, мы погружается в энтомологическую вселенную огромного особняка, и взлетаем в этой ауре безумной, и громкой, и тихой, и молчаливой, и какой-то подкожной, подкнижной любви двух женщин куда-то к сводам самого прекрасного в мире флорентийского храма.
У фильма, как, наверное, и в «Студии Берберян» его тоже не было - фактически нет финала. Нет сюжета в привычном смысле этого слова. Есть характеры. Есть настроение. Есть две мощные роли. И прозрачная и музыкальная тема любви, за которой шлейфом по дому шелестят «доминирование», «подчинение», «госпожа», «наказание». Это восхительное и совершенно, на мой взгляд, уникальное кино, представляющее одновременно и оммаж кино 70-м, и трогательный фильм о влюбленности, и кроненберговский конспект об энтомологических мутациях, и лирическая зарисовка та темы «волшебной сказки из самых детских снов». С Набоковым закладкой в кино, между строк, безусловно. По-моему, лучшие режиссеры на свете - те, кто умеют снимать чувственное кино про любовь, не снимая секса; музыкальное кино, полное настоящей, непридуманной тишины; кино о «всяческих извращениях», которое на деле стыдливое в своей невинности, и которое, чего уж там, спокойно можно показывать подросткам (пока их родителей дома нет!). Стрикланд именно такой режиссер. Он умеет волшебно, ярко и как-то тлеюще-возбуждающе рассказывать мучительные истории, превращая их в цветные сказки из книжек-раскрасок, где на титульной обложке будет красоваться незнакомый для какой-нибудь пятилетней малышки «Герцог Бургундии» или, по латыни, hamearis lucina - небольшая бабочка оранжевого и коричнего колера, посещающая южные сельские местности Англии каждую весну.
Лист скриншотов: раз и два.
В этом фильме легко представить какую-нибудь эмоционально-сильную сцену, которая перебьет все пробки в неподготовленном (да и подготовленном) зрителе: одна героиня уходит, она больше «ее» не любит, другая лежит, обняв подушку, и рыдает. Или ходит молча по дому, глотая слезы - кадры передергиваются волнующим ностальгическим монтажем. А в финале молчаливое изваяние покинутой любимой любящей: за столом, в кресле, на диване, в парке на скамье. Осень. Поеживаясь девушка, укладывая воспоминания в тюки и сбрасывая все обиды в самое глубокое подполье, начинает новую жизнь! Ничего подобного, сентиментального или драматургически необходимого, в фильме синефила Стрикланда нет. Его ошеломляющей красоты кино снято в холодной манере «это было уже в тысячи фильмах, мне все равно, как оно должно быть». В декорациях киносемидесятых, старых особняков, БДСМ-тематики, жанра adult, энтомологии, красивых женщин бальзаковского возраста в элегантных, изящных «тематических нарядах» с огромными шляпами (на таких сегодня даже в столицах будут оборачиваться старомодные дяди и тети: «что эта сучка о себе там думает!»). Лучший в мире фильм о БДСМ Стрикланд снимает также, как он снимал лучший фильм о джалло («Berberian Sound Studio»), лучше всех понимая душу явления. Потому что Стрикланд, кажется, первый автор, прекрасно знающий, что БДСМ это прежде всего игра, партнерские отношения, распределение ролей. Кинематограф! БДСМ как кинематографический жанр Стрикланд преподносит так, как будто до него вообще не было ни одного фильма в эротическом жанре.
Его персонажи играют роли также, как госпожа с рабой играли бы в действительности, но слои БДСМ, оммажа 70-м, киноигры и «киноизвращений» перемешаны. Важно то, что для Стрикланда это ни разу не извращение, ни капли болезненности. Это скорее высочайшая степень условности в жизни, любви и сексе. Жизнь как кино. Любовь как кино. Секс как кино. Поставленный по всем правилам, заранее расписанный по ролям, прекрасно снятый и озвученный. Сама стилистика постмодернистского оммажа, кино о кино, идеально подходит для способа рассказа о такой истории любви. Даже не способа, а скорее попытки передать те странные чувства героинь фильма, «садистки» и «мазохистки»: игры и не игры, всамделишного извращения или «как будто я тебя люблю». И да, и нет. И черное, и белое. И, разумеется, прозрачное и золотое. Как бы сквозь тусклое стекло
Это нежнейшее кино о любви. Тончайшее, воздушное. Киностихотворение. Поэма о диких формах любви и страсти. Обычно в таких случаях стыдливые критики записывают, роняя перья, что «на самом деле это все антураж, но фильм-то о любви». Не будем-те ханжами: кино о доминировании, об унижении и подчинении, садизме, мазохизме, о суматошной, милой, детской, животной влюбленности одной женщины за 40, а то и 50 - в другую, помоложе. Но да, и о любви вообще: о том, как две фемины, по психотипу разные, и разные по чувству нормы (по нормам чувства!), притираются друг к другу. И трутся друг о друга, чего уж там. Лежат. Касаются. Целуются. Стихотворение касаний, «соната двух извращенок», живущих друг для друга, в особом мире, где больше на самом деле нет никого, не единой души, ни мира и планеты, ни вас, читающих, ни меня, описывающих такую странную любовь. Кино и о мутации в конечном счете - одна мутируют в другую, точнее «под другую»: я буду той, какая нравится тебе - я постараюсь, правда! - мне тяжело, но, если хочешь, я буду делать больно, и буду госпожой, но только если хочешь - мне больно делать тебе больно…. При этом, и я совсем серьезно сейчас - кино, друзья мои, комедия! Во всяком случае - часть первая, до точки, где героини утягивают в омут свой и режиссера, и тех, кто им покорен,
и отдается им во власть «безудержного воображения» (как говорится в таких случаях). Но не комедия «ха-ха-ха-ха», а лента, во время просмотра коей в ответ на реплики, и сценки, и даже взгляд двух дам слегка так улыбаешься, и светишься радиоактивно. Так как о фильме и правда сложно говорить, такой он эфемерный, эфирный и ускользающий, разделаем все наши впечатления и чувства на столе. На вивисекционном столике - как редкую бабочку - безжалостно, но и со всей любовью. Отнесемся к фильму так, как героини любятся друг с дружкой: по-са-до-ма-зо-хист-ки.
Во-первых, перед нами Питер Стрикланд, автор «Berberian Sound Studio», оммажа киносемидесятым, итальянским джалло - самому безумному подвиду фильма ужасов. И в новом своем фильме Стрикланд магически воскрешает мир эротического кино 70-х и джалло (вот только джалло на аллюзих, с каким-то эхом, отзвуком, дыханием скорее). Смотрю я в свою базу просмотров: в 1975 году выходят знаковые фильмы в жанре adult для БСДМ-социума. «История О» Жюста Жакена (автора «Эммануэль») и «Отражение» Рэдли Метцгера. Это экранизации двух культовых опять же книг для тех, кто в «Теме»: за авторством Полин Реаж, про уничтожение женщины в свободном и опять же «безудержном» садомазохистском выгорании в мужском «я» (реальная автор - Доминик Ори/Анна Декло - конечно, красавица, что бы она там не думала о себе), и Жана де Берга - про любовь втроем, и превращение садистски в мазохистку, да и вообще про разные парижские сексуальные радости и свободы (конечно, «Отражение» могла написать только женщина - ею оказалась жена известного соавтора «В прошлом году в Мариенбаде» Катрин Роб-Грийе).
Надо признаться, обе экранизации кошмарны, это концентрированная пошлость, нафталин, пластик, извращение скорее в смысле киноискусства. И вообще, положа руку на сердце - классика эротического кино 1970-х, к которому отсылает Стрикланд - устарела. Возможно обнаружив сей печальный факт (а никто не будет трицать, сколько эротическое кино 70-х сделало для эмансипации целых поколений, и не только в СССР, правда?) Стрикланд задался целью снять настоящее хорошее кино в этом жанре, сшив из adult чудесное платье, как влитое, ретро, но удивительно живое - таким должно было бы быть «эротическое кино семидесятых», если бы его снимали художники (другое дело - кому художественная сторона тогда была нужна?). И темы самосгорания и выгорания в другом - и темы мотыльков у свечи - Стрикланд замечательно ассимилировал и растворил в своем парфюме. Но в итоге он скорее снял комментарий к великим, рефлексию на заданные темы. Низко поклонясь своим фильмом мастерицам жанра - как и д’олжно кланяться Госпожам! - Доминик Ори и Катрин Роб-Грийе.
Титульные кадры как из семидесятых под чарующую мелодию как из семидесятых (Морриконе, например). Огромный особняк, явно не по карманам героине фильма (ее играет знаменитая премьерша Дании из сериала «Правительства», леди, созданная словно специально для таких ролей: полудомашняя полувласть, само очарование), энтомологу, занимающуюся медведками. В доме её множество бабочек, всякого рода жучков, насекомых, пришпиленных к стенам. Все перечисленное, конечно, яркая киношная условность. К дому на велосипеде подъезжает горничная (привет, кино!). Звонит. И долго ждет. Открывается дверь - обтянутая в сексуальное платье стоит гордая и надменная Синтия (ну, вы поняли). «Ты опоздала». - «Простите…». Синтия, пока сидит и читает в кресле, приказывает горничной убраться в доме. Кидает на пол фантики. И вообще ведет себя как хозяйка положения, в мире, показанном нами, таких зовут «госпожа». Эвелин - пугливая девушка из старых романов Бронте, выполняет практически все указания хозяйки, но - разумеется, "как будто бы" нарочно - не то чтоб все. Надо вот было постирать нижнее белье госпожи, и - совершенно случайно, безусловно! - оказались нестиранными симпатичные трусики. Да как же так? - строго смотрит на Эвелин Синтия. Тебя ждет наказание, милочка. Дверь в ванной закрывается. И мы понимаем (по звукам - а они для Стрикланда, как и в «Студии Берберян», такой же инструмент создания кинополотна, как и кинокамера, и текст), что там, за дверями, сцена «золотого дождя». Порка или секс разбили бы хрупкую конструкцию выдуваемого Стрикландом и его героинями мира-в-себе (разбили бы для зрителя - женщины в этом смысле рыцарски неуничтожимы!), поэтому эротические сцены сняты как бы сквозь тусклое стекло - то ли они есть, то ли их нет, то ли все это чья-то фантазия (Ори, Роб-Грийе, Арсан?). За кадром бьет по эстетическим чувствам некоторых сбивающийся задыхающийся голос Эвелин: «Мне нравится быть твоей. Быть использованной. Я люблю тебя. Я никогда тебя не покину».
Уже через 10-15 минут, впрочем, мы выясняем, что все на самом деле не так, как на самом деле. Садистка Синтия, старше Эвелин лет на 20, читает указания последней («Заставь меня ждать у двери минут 5», «Скажи, чтобы я выстирала твои трусики», «Накажи меня!»). Синтия - фейк. Она не садистка. Она притворяется. Почему? Потому что любит Эвелин, конечно. Которая настоящая мазохистка, но и она притворяется, что нашла для себя, наконец, настоящую Госпожу! Как я рада - светятся ее глаза. Синтия покровительственно смотрит на Эвелин, и как будто на самом деле принимает ее покорность как должное. Хотя вообще-то она немного устала от притворства. Именно Эвелин понакупила ей кучу эротических нарядов, в половину своего гардероба, по словам Синтии, она не может залезть без инструкции! На день рождения Эвелин женщины решают купить подарок: кровать, устроенную так, чтобы «раба» могла спать в ящике внутри, а сверху бы спала «госпожа». Следует сцена общения с продавщицей (все пьют чай): «Вы знаете, эти кровати так и раскупают в вашей округе! Не далее, как вчера, одну приобрела ваша соседка. Так что раньше, чем через 8 недель, я сделать не смогу, извините». Любовницы расстроены. «Но если вы хотите, в качестве подарка у нас есть «человеческий туалет»! Глаза Эвелин загораются, Синтия от смущения и стыда не знает куда себя деть, и сбегает в соседнюю комнату. Синтия выслушивает указания Эвелин устало, и даже временами недовольно («Только ты сделай мне сюрприз с наказанием не раньше часа - а то это будет не сюрприз!», - смотрит котенком Эвелин; взгляд Синтии полон ненависти; «И не позднее, чем через 23 часа!», - выпаливает «раба»; «Еще указания будут?»). Синтия запирает связанную «рабу» на ночь в какой-то пыльный сундук, который Эвелин откопала в подвале. Стоп-слово: Pinastri («Бражник»). «Пинастри!!!» - истошно кричит Эвелин среди ночи, в ужасе госпожа бежит к сундуку - оказалось, "рабу" укусил москит, и ей никак было не почесаться. «А давай ты снова меня туда уложишь, но не связывая», - умоляюще и виновато смотрит на Синтию «раба». Та в ярости тащит ее в постель - хватит, мол, детских игр! Но как же без игр? Без игр совсем некуда, считает Эвелин, и всячески пытается помочь Синтии в создании ее образа Госпожи. Так, во время одного из любимого Эвелин наказания (того самого непоказываемого нам «золотого дождя») у Синтии, извините, ничего не журчит. «Открой кран…», - слышим мы смущенный голосок Эвелин. «Замолчи!», - огрызается еще более смущенная Синтия.
Да, перед нами игра/киноигра про госпожу и ее рабу, разыгрываемая двумя женщинами, только одна из которых настоящая «извращенка». Но обе - актрисы. Актрисы во имя любви, и ради съемок и сотворения этого настояшего чувства. Где-то приврать, где-то смолчать, где-то представить, что оно так и есть на самом деле, где-то выйти из рамок иллюзии. Две женщины взволнованно снимают кино о своей жизни, жизнь как кино, вливают поток невозможного, небытия, несуществующего - в мехи любви. Их любовь при этом совсем не иллюзия, скорее ради неё они готовы играть, как играют люди по жизни, только их игры немного другие. Чтение записочек - явно сценарий. А поставленные режиссером Эвелин наказания - эпизоды на "съемочной площадке", в которых Синтия порой играет свою роль Госпожи «неубедительно» (о чем Эвелин тут же намекает хозяйке - и та в ответ только тяжко вздыхает и кряхтит, а тут еще и поясница стреляет!). И все это так мило и трогательно, словно тебе показывают советское пионерское кино про Машу и Петю, их шалости в лагере. Такой себе, казалось бы, вариант садомазо-ромкома «Секретарша». Или же саркастичной «Венеры в мехах» Романа Полански. Ироничный, фривольный, про любовь. На ум приходят и другие ленты, совсем другие, и не про БДСМ - зато про ту самую иллюзию, и про мутации, и про странную завораживающую бездну в каждом. Чудесный фильм про лесбийскую любовь и ностальгию «Мое лето любви» Павликовского (как там одна девушка ни разу не лесбиянка, так и здесь Синтия лишь играет свою роль). Или Кроненберг, ранний и поздний: энтомология плюс секс, вечные аллюзии на спаривание насекомых, множество мертвых бабочек и сама тема мутации как бы намекают. От джалло же тут умопомрачительные картины, сменяющиеся в продолжение фильма: и золотой, желтый, коричневый колер цветовой гаммы. Фильм пахнет старыми особняками, занавески, кажется, колышатся по-настоящему. Всюду лето, солнце, красивые женщины и - ни одного мужчины! Но еще больше зачаровывает звуковая палитра: стрекоты, шепоты, лепеты, верещания насекомых, голос героинь, музыка (гениальный саундтрек дрим-поп группы Cat’s Eyes - от оперных арий до мелодий в стиле старого итальянского кино). Это своя, особая вселенная, нити которой оборваны, и она, как воздушный шар, болтается где-то под облаками - в сияющих миражах. Это настолько замкнутый на себя мир, что, кажется, женщины дышат дыханием друг дружки, поедают себя, и живут - каждая - в глубине любимой. Это кино - нора, в которую медведки забираются, и живут там, обнявшись вместе, нарушая законы природы - и выбираются в скучный мир - разве только в лекционный зал (тоже нора) или библиотеку (всем нора - нора!). Или ночью. В сновидении. Своем или чужом, для них, наверное, не так уж важно.
Пишут, что декадентские обои в особняке - из-за небольшого бюджета - режиссер нашел в интернете: распечатал картинки и наклеил на стены. Также он поступил, оформив ванную комнату. В женскую лекционную аудиторию понапихал аудиторию - вместо половины дам - сидят и слушают про бабочек и медведок молчаливые манекены. Словно чтобы спрятаться ото всех, героини заметают следы, и неясно, кто они, где они. В Англии? Но у всех почти героинь акцент. В тридцатых-пятидесятых, на что намекают нарочито искусственные интерьеры? Тогда откуда продавщица БДСМ-антуража, и ее заявление, что БДСМ-кровати пользуются на этой улице популярностью? Что за университет, где сидят «госпожа» с «рабой»? Почему «госпожа» заворожена медведками? Откуда «раба»? Она ее студентка? Пишет дипломную работу? На зиму библиотека закрывается - почему? "Иллюзии" на зиму, наверное, тоже должны были бы впадать в спячку - как медведки в своей норе, думаешь про себя. Этот купол над миром двоих - он стушевывает их реальность до состояния невесомости:
от того, что в то «как будто кино 70-х» режиссер поместил их «как будто «тематические» отношения. Это «как будто» - забор, и там территория для своих только, там чужие наткнутся на пустоту, больно ударившись о полотно картины - только эта картина «как будто» живая.
На самом деле, конечно, героини живут - и вы догадывались об этом с самого начала - в мире кино! Если кто-то собирается отправить им письмо, придется на конверте так и писать: «Планета - Кинематограф. Страна - Питер Стрикланд. Город - «Герцог Бургундии». Улица adult и джалло, дом БДСМ, 45».
За 20-25 минут до конца фильм преображается. Как из гусеницы в бабочку. И эта мутация восхитительна: комедия истончается, рвется как паутина, сцены идут на повторе, словно музыкальные фразы, кино и становится сжатой музыкальной формой, и одновременно кинематографической пружиной, спиралью, которая крутится и закручивается, и сжимается, и давит на Синтию, уставшую играть. И потом сны! Ох, сны точно из джалло, из хорроров 60-х, из Линча. Из мира странных девочковых снов. Они дикие, сказочные - но и страшно пугают своей ненормальностью, «нарисованной красотой». Совсем скоро героини рифмуются с медведками, их дом - окончательно обращается в извилистую тонкую норку, куда на холодный сезон залезают поспать насекомые. Нора Синтии и Эвелин - уютное «нигде», там нет ни времени, ни страны, ни норм, ни правил. Музыкальное и крохотное «как будто» парит в киношной реальности, и даже среди своих сестер - тех же лент 1970-х в эротическом жанре - кажется «не такой, как другие». Ненормальной. «Фу, такими быть», - сказали бы фильмы джалло и эротические мелодрамы того десятилетия, сурово качая головы. «Фу, такими быть». Это какая-то фантазия си бемоль, в отдельные минуты на одних образах, музыке, звуках пронизывающая чем-то нездешним тебя до мозга костей: и на ту же крохотную секунду «как будто» отчего-то вот очень даже и хочется именно вот «такими и быть». И ад в душе, и рай под сердцем там же: колеблется - но на другой волне
Госпожа спит и видит сны: как она закрывает сундук и убивает «рабу». «Раба» же встает ночью с завязанными глазами и идет по дому, ничего не видя, но со страшно обостренным слухом (сцена, возможно, отсылает, к «Феномену» Ардженто). И, кажется, мы видим то, что она, как ей кажется, слышит: бабочки, много бабочек, тысячи бабочек, миллионы бабочек шуршат, жутко и отвратительно заполняя экран от и до, кишат по всей диагонали, уже нет ни дома, ни девушки, только бабочки, насекомые, личинки, гусеницы, палые, лежалые листья, деревья, корни, запах земли, норы медведок, и вот уже перед нами, или же нам только кажется, просто стрекот кинопленки, застревающей в аппарате, и этот золотистый колер, золото на черном, золото на прозрачном, точно как мотылек сообщает нам предсмертными всхлипами: «Сейчас я сгорю под ярким светом лампы! Ах, мои крылышки! Спасите!» В последние где-то 15 минут, когда режиссер совсем отпускает себя, мы погружается в энтомологическую вселенную огромного особняка, и взлетаем в этой ауре безумной, и громкой, и тихой, и молчаливой, и какой-то подкожной, подкнижной любви двух женщин куда-то к сводам самого прекрасного в мире флорентийского храма.
У фильма, как, наверное, и в «Студии Берберян» его тоже не было - фактически нет финала. Нет сюжета в привычном смысле этого слова. Есть характеры. Есть настроение. Есть две мощные роли. И прозрачная и музыкальная тема любви, за которой шлейфом по дому шелестят «доминирование», «подчинение», «госпожа», «наказание». Это восхительное и совершенно, на мой взгляд, уникальное кино, представляющее одновременно и оммаж кино 70-м, и трогательный фильм о влюбленности, и кроненберговский конспект об энтомологических мутациях, и лирическая зарисовка та темы «волшебной сказки из самых детских снов». С Набоковым закладкой в кино, между строк, безусловно. По-моему, лучшие режиссеры на свете - те, кто умеют снимать чувственное кино про любовь, не снимая секса; музыкальное кино, полное настоящей, непридуманной тишины; кино о «всяческих извращениях», которое на деле стыдливое в своей невинности, и которое, чего уж там, спокойно можно показывать подросткам (пока их родителей дома нет!). Стрикланд именно такой режиссер. Он умеет волшебно, ярко и как-то тлеюще-возбуждающе рассказывать мучительные истории, превращая их в цветные сказки из книжек-раскрасок, где на титульной обложке будет красоваться незнакомый для какой-нибудь пятилетней малышки «Герцог Бургундии» или, по латыни, hamearis lucina - небольшая бабочка оранжевого и коричнего колера, посещающая южные сельские местности Англии каждую весну.
Лист скриншотов: раз и два.
