Любить и быть любимым
Ставлю на ту же дату, как ты просил. Содержание не изменилось - только подача. Помнишь первую версию этой главы? Сравни! Лучше? Мне тут приятельница из Калининграда написала, мол, мастерство растет. Да, говорю, это видно по тому, как меня тошнит от глав, написанных в первые два года. Не будет ли меня и от новых тошнить - лет эдак через пять?..
Иманд (35) - Анна (32)
Иманд
Любить - значит быть заинтересованным в любимом существе, отдавать себя для его блага. Так думает Иманд. Знание о том, как надо любить, у него от матери. Перенятое в самом нежном возрасте, оно никогда не подвергалось сомнению. Беззаветная материнская любовь, осветившая начало его жизни, сияет ему подобно путеводной звезде. И хотя слова «преданность», «самоотречение», «жертвенность» у него не в ходу - слишком высокопарны, именно они самые точные.
Эта участливая заинтересованность возникла и держится в нем сама собой без всяких усилий - она-то и побуждает его, видя Аннины страдания, лететь со всех ног на ее безмолвный призыв: что, что для тебя сделать? Его неусыпная внимательность, готовность впрячься в ее дела, оградить, поддержать, уберечь - и есть любовь в практическом смысле.
Вот корпит она - это еще в их первую совместную поездку по стране было - над какой-то хартией трехсотлетней давности, заключенной между двумя муниципиями Вермланда. Управы двух коммун вдрызг разругались из-за этого образца средневекового крючкотворства. Упросили Анну рассудить их. Как ни старалась она увильнуть от знакомства с почтенной бумагой, добросовестность не позволила. Вот и сидит до ночи - вникает. Зевает, голова чугунная. «Нет, говорит, не могу больше… черт знает, из-за чего они там копья ломают - утром разберусь» - и спать пошла. А он - нет. Перед завтраком, мигая покрасневшими глазами, на пальцах растолковал жене лукавый смысл положений хартии.
- Если аннулировать первый и четвертый параграфы - спору конец. Сами они не могут: любая уступка сопернику - плевок в своих же патриотично настроенных граждан. Но ты - другое дело, ты - над схваткой.
Анна глянула удивленно.
- Ты ж еле читаешь - как ты вообще это разобрал?
Да как - молча! Легче самому отмучиться, чем на ее муки смотреть. Вот и вся его любовь: не страсть, не жажда обладания - а только эта беспокойная готовность отринуть себя ради нее.
Любить женщину и хотеть женщину - это разное. Не то чтоб ему приелся супружеский секс… Но вчера на премьере «Королевы чардаша» он с четверть часа наблюдал, как оторопело пялился на Анну какой-то жгучий не то румын, не то мадьяр из посольской ложи - прямо пожирал ее глазками-маслинами, сверкавшими из под бараньей челки, только что не причмокивал. Иманд тоже на супругу взглянул: интересно же увидеть ее глазами чужака - отчаянно-прекрасную незнакомку, с которой еще только предстоит попытать счастья. Никогда бы не подумал, что будет скучать по тем временам, когда ее внимание и улыбка могли достаться конкуренту.
- Ты что? - жена почувствовала взгляд, обернулась. Вот если б она немножко подыграла… будто они чужие. Любит-то он Анну, а хочет - как все - недоступного.
Анна
Для Анны любить - значит, принимать человека в его истинном обличье, включая то, что порицает общество и с негодованием отвергает он сам. Ее понимание любви сложилось «от противного». Она росла, слыша: «Мы тебя любим, желаем только добра!» Под эти уверения ее наставляли, формировали, полировали, прививали одно, пресекали другое и требовали, требовали, требовали - «для твоего же блага, дорогая!» О да, «дорогая» - как инвестиция или проект, в который вбухали столько сил и средств, что было бы просто свинством разочаровать целую армию воспитателей. Повзрослев, она сумела понять разницу между культивацией и любовью.
Человек не виноват в чувствах и желаниях, возникающих помимо его воли, так что никто не вправе осуждать за них. Давать им ход или нет - дело другое, но стыдить, корить, словно вина лежит в самой его природе, значит любить выдуманный образ, а не его самого. Анна не верит в испорченность дорогого существа. Любовь к дурному - это что-то противоестественное.
Муж предлагает невинную эротическую игру, где ей отведена роль обольстительной неприступной незнакомки. Анне стыдно отказывать в такой малости - ведь это просто игра, но разве его просьба не означает, что Иманду мало ее одной? Ей неприятно и обидно изображать другую в то время как она хотела бы оставаться единственной желанной для него. К обиде примешивается страх: вдруг он разлюбит меня? Проще всего укрыться от пугающих мыслей за праведным гневом, предстать оскорбленной добродетелью - глупо конечно так взбрыкивать из-за игры, но страх безрассуден. Однако возмутись она - желание мужа никуда не денется. Он только пожалеет о своей откровенности и уйдет в оборону.
По тому, как жена медлит, Иманд угадывает ее ответ.
- Ты не хочешь?
Она качает головой:
- Прости.
- За что?
- За отказ. Я бы хотела сама удовлетворять твои желания, не притворяясь никем, но не могу заменить тебе всех женщин.
- Тогда это я должен извиниться.
- Тебе - не за что.
- Но я тебя огорчил…
- Ты не виноват в своих желаниях. И я ценю твое доверие, правда.
- Хотя оно пугает тебя?
- Не оно, а то, что я в себе не уверена. Мне самой надо преодолеть это.
Возразить нечего, она права. Но Иманд все равно недоволен собой. Мог бы и догадаться, как жена воспримет эту забаву. Он примирительно гладит ее по руке:
- Забудем об этом, ладно?
Но Анна упрямо мотает головой.
- Я хочу привыкнуть к тому, какой ты, научиться жить с этим знанием, ничего не ломая в тебе. Иначе, что нас ждет - тайны, вранье, отчуждение? Мне хватит мужества принять тебя настоящего.
Все-таки странный у них разговор. Анна на его «поиграй со мной» ответила отказом. Разве не должен он испытывать досаду? А он - только смущен и благодарен ей.
Иманд
Что значит быть любимым - для него? Иманд никогда не пытался определить это словами. Он просто чувствует, что любим, и этого довольно! Жена лучше всех его понимает и никогда не использует понятое против него - жалеет. Даже если он сам кругом виноват или ведет себя как последний...
Вот сегодня - что на него нашло? - разобиделся на Анну, ёлки-палки! Она, видите ли, не спросясь, приняла предложение провести свободный вечер в кругу старых (еще с Сорбонны) друзей-французов. Дала согласие за них обоих. А с какой стати? Он не собирается никуда идти. Услышав новость за обедом, опускает вилку, нацеленную на ломтик запечённого в горчичной глазури окорока.
- Почему ты меня не спросила?
Анна, смущенная не столько вопросом, сколько претензией в его голосе, тоже перестала жевать и попыталась оправдаться.
- Ты был занят с секретарем.
- Ну и что? Мы могли обсудить это позже.
Жена виновато склонила голову.
- Конечно, следовало спросить тебя. Прости. Не думала, что ты станешь возражать. Не ходи, раз не хочется - отдохни. Но я обещала быть. Теперь невежливо отказываться.
Так и ушла, оставив его одного: «Не скучай, скоро вернусь!» Как же, скоро! Знает он эти посиделки однокашников: «Куда спешишь - посиди, сто лет не виделись! Давай еще выпьем!» Нет, раньше полуночи и ждать нечего! Иманд пытается занять себя чтением, да где там! Ему жаль пропавшего вечера и самого себя. Будь Анна здесь, они отлично провели бы время: поужинали бы вдвоем в зимнем саду, посмотрели в обнимку кино… эх! Он жалеет, что не пошел с ней. Лучше быть вместе в компании, чем сидеть тут одному. Анне должно быть весело с друзьями - они болтают, пьют коктейли и смеются - он так и видит эту картину!
Анна
На самом деле она, рассеянно улыбаясь, сначала всё на дверь поглядывала (может он надумает и придет?), а теперь незаметно - на часы, прикидывая, когда уже будет прилично откланяться? У нее душа не на месте.
Нехорошо вышло. Иманд конечно надеялся на вечер вдвоем - это теперь так редко бывает, но нынешнюю встречу уже и без того дважды переносили из-за ее занятости, нельзя же вечно откладывать. Она думала, ну посидим пару часиков - неужто это так обременительно? А теперь… Что он там делает один - дуется на нее, ревнует? Ах, если бы просто дулся и ревновал! Может соврать, что голова разболелась? К счастью, телефонный звонок выводит ее из затруднительного положения. Она удаляется поговорить в соседнюю комнату, а когда возвращается, старина Поль Лакур, невольно подбрасывает ей предлог, восклицая с сожалением:
- Что, моя королева, труба зовет?
Остается лишь с подходящей миной развести руками. И домой! Домой!
Спроси ее кто: что ж тебе не сидится? Муж - не дитё. Ей и сказать нечего - словами такое не очень-то выразишь, Анна просто чувствует, что нужна ему сейчас.
Иманд
Отбросив книгу, он погружен в какое-то душевное оцепенение как в летаргию. Мысли тяжелые, вялые, бессильные. Почему единственный на этой неделе свободный вечер она посвятила друзьям? На следующей - все дни заняты, сезон в разгаре… Кто эти французы? Он видел их раза два, ни с кем толком не говорил. Там вроде одни мужчины… кто-нибудь наверняка влюблен в Анну. Ему не хватает энергии выкинуть эти глупости из головы. Он сердится - немножко на жену, но больше на самого себя: вместо того, чтоб принять приглашение, сидит тут в тоске и выдумывает всякую чушь.
Анна возвращается раньше, чем он ожидал, (может, ей стало скучно - ему-вредине хочется, чтоб так и было). Иманд слышит ее шаги - мимо, какое-то распоряжение, отданное вполголоса, вот она поднимается наверх…
Погруженный в мрачную неподвижность, он не собирается покидать комнату, словно выйти, окликнуть жену, означает признать: он не вправе огорчаться из-за того, что они весь вечер врозь. Умом он понимает всю нелепость своего затворничества, но чувство, что его несправедливо отвергли, сильнее. И чем дольше он упорствует, тем глупей и безнадежней выглядит случай. Позвать Анну, все равно, что сказать: я не сержусь, что ты предпочла мне друзей. Но это неправда - он сердится! Хотя и не должен, наверно.
Все эти сложные запутанные чувства - не осмыслены, свалены в кучу где-то в углу сознания и отдаются эхом глухого безадресного раздражения. Он сидит пригорюнившись в темноте, смотрит в одну точку и думает, что хорошо бы ему уснуть тут, что ли. Тогда можно оправдаться усталостью: читал-читал и заснул. На худой конец (даже думать об этом стыдно) можно притвориться спящим - все лучше, чем объяснять, какого черта он засел тут как бирюк. Додумать эту мысль он не успевает.
По коридору проносятся возвратные, спешащие к нему шаги Анны - сердце дрогнуло, он встает ей навстречу, замирая от подкатившего волнения, и опять торопливо садится, боясь выглядеть глупо. Она рывком распахивает дверь.
Анна
Быть любимым для Иманда значит быть понятым в том, что он объяснить не в силах. В глубине души он верит, что настоящее понимание возможно только от сердца к сердцу - убеждение, сложившееся в раннем детстве из младенческого опыта, когда его понимали без слов. Анна давно, еще по первым ссорам с ним, обо всем догадалась.
Почему здесь так темно? Со свету ей виден только черный силуэт - очертания головы и плеч на фоне окна - неужели все еще хуже, чем представлялось?
- Ты что же тут в потемках? Иманд!
Обнимает его окаменевшего за плечи, тормошит, смеется.
- Я читал тут, читал… - он вымучивает из себя слова. Электронная книжка, закрытая и отброшенная в сторону, выдает его.
- Читал? - она заглядывает ему в глаза. - Господи, какой смешной! - и с чувством чмокает его в нос. - Думаешь, я пренебрегла тобой, да? Но обижаться на мой выбор слишком мелочно для великодушного тебя. Вот и мучишься. Ну, права я?
Он молча дергает плечом и отводит взгляд.
- А мне тебя не хватало. Я сначала все на дверь смотрела, надеялась, может, ты передумаешь и придешь. Потом на часы… - она со всей душой ему в этом признается, облегчая ответное признание.
- Надо было пойти с тобой, - все еще глядя вбок, отвечает он и вздыхает.
Анна прижимает к себе его голову, гладит по волосам, шепчет над ним что-то ласковое. Он с облегчением приникает к ней горячей щекой, слипшимися от влаги ресницами, объятый ее нежностью и любовью.
Иманд
Для Анны быть любимой, значит первенствовать в сердце мужчины, ощущать себя в центре его чувств, мыслей, поступков, быть той, ради кого он - всё. Нет, она ничего такого мужу не говорила - он сам знает. Жена не спрашивает: «Ты меня любишь?», не учиняет проверок с пристрастием, помнит ли он важные для их союза даты (она сама их вечно забывает) и равнодушна к традиционным знакам внимания - цветам, подаркам.
Но вот что для нее действительно важно - так это его отклик. Как он реагирует, если заговорить с ним, позвать - оставит свои дела, повернется к ней или буркнет, не глядя «подожди»? Она только года через три после свадьбы призналась. Сказала: «Когда ты отзываешься - даже если это сущие пустяки - откладываешь в сторону книгу, работу, телефон, поворачиваешься ко мне и слушаешь… когда мне это нужно или просто хочется, и не говоришь «минутку», «я занят», «давай потом», даже если действительно занят - я понимаю, что и правда важна для тебя. Важнее любых дел. Что бы там ни было, все равно найдешь время взглянуть, обменяться хоть парой слов. Ты просто обращаешь на меня внимание. Всегда. Смотришь в глаза, вовлекается в разговор - и никакие признания в любви этого не перевесят».
Их разговор хотя и произвел на него сильное впечатление, однако, не был воспринят как послание «я хочу быть главной в твоем сердце» - она ведь и так главная. Даже его просьба поиграть в незнакомку не означает, как втайне думает Анна, желания приударить за кем-то еще, оттеснив ее в сторону. Напротив, ему хочется взглянуть на жену другими глазами, заново очароваться ею. Жаль, он не мастак объяснять. Зато интуитивно чувствует желание любимой безраздельно царить в его душе. Правда, она никогда не выказывает ревности - это не в ее стиле. Что ж, тем больше у него оснований оберегать душевный покой своей женщины даже от тени сомнений.
Анна
Нет, ревновать, изводить мелочными подозрениями, рыскать по карманам в поисках улик или совать нос в его переписку - до такого она никогда не опустится. Из брезгливости. Поводы-то всегда найдутся - как не быть, когда ты замужем за принцем!
Нынче за завтраком в поданной ему почте выделяется большой конверт, от которого вызывающе разит духами. Изысканный ультрамодный аромат смущает ее явным притязанием на нечто большее, чем деловая переписка. Но муж, мельком взглянув на соблазнительное послание, откладывает его в сторону и отдает должное горячим тостам с ежевичным джемом. Корреспондентка просчиталась - к парфюмерным ароматам Иманд равнодушен и замечает их только если совсем уж перебор: «Фу, кто это так накеросинился!» Он любит чистые природные запахи: малины, скошенной травы, мокрого мха, свежего снега, но плененные и втиснутые в хрустальные флакончики, они не вызывают в нем интереса. Парфюм, обязательный для него как галстук, так уж повелось, Анна подбирает ему сама, отдавая предпочтение легким прохладным акватическим и фужерным нотам.
Любопытно конечно, кто это шлет ему благоухающие депеши, но спрашивать она не станет. Во-первых, это неделикатно - чуть ли не оскорбительно, вопрос прозвучит так, словно она ему не доверяет. Но она доверяет. Всецело. Во-вторых, у Иманда обширная переписка - имя адресанта наверняка ничего не скажет ей. Все же, после завтрака, проходя мимо подноса с почтой, она немножко замедляет шаг и скашивает глаза - двурогий силуэт Тынского храма подсказывает, что письмо из Праги.
Иманд
Он сообразил, что чем-то пахнет, когда Анна потянула носом, принюхиваясь к конверту из Национального музея искусств, лежавшему сверху. Хотела о чем-то спросить, но удержалась - заглянула в молочник, вылила остатки сливок себе в чашку и с задумчивым видом стала намазывать хлебец творожным сыром: «Может пополам, а?» Он взял половинку, исподволь наблюдая за ней: что-то не так? Если спросить, вскинет бровь: с чего ты взял? Все в порядке.
Связать ее тайное беспокойство с музейным посланием, чем бы оно ни пахло, ему невдомек, для него надушенная бумага - это скорее странно, чем привлекательно (разве почта должна пахнуть?). Однако пристальный взгляд, украдкой брошенный ею после завтрака на конверт, он замечает. Анну чем-то интригует эта рядовая корреспонденция. Но в письме просто не может быть ничего такого… Что там - каталог с выставки?
Канцелярский нож - серебряный в форме кортика - у него в кабинете. Орудуя им, он вскрывает плотный конверт из латексной бумаги - дурацкий запах усиливается, шибает в нос. Так и есть, каталог - глянцевый итог почти двухлетней работы по возвращению шедевров из коллекции Рудольфа II. А вот и источник этого амбре - лопнувший по шву рекламный пробник духов - конечно Анна учуяла! И не стала оскорбить подозрением. Бедная…
Чтоб не оставлять ее в сомнениях, он, захватив конверт, заглядывает в жене: «Есть минутка?» Анна знает об этой его работе, не раз спрашивала о ней, даже помогала отследить по архивам судьбу трофейного обоза с сокровищами - многотысячного собрания картин, скульптур и ювелирных редкостей, вывезенного шведами из Праги в конце Тридцатилетней войны и доставленного в Стокгольм ко двору королевы Кристины. Ей будет приятно взглянуть.
Склонив головы, они вместе листают породистые мелованные страницы: Тинторетто, Веронезе, Тициан, Арчимбольдо, Дюрер, Брейгель Старший…
- А что, у Рудольфа II были обе «Вавилонские башни»*? - удивляется Анна.
О злополучном пробнике между ними не сказано ни слова.
-----------------------------------
*В собрании Рудольфа II действительно были обе «Вавилонские башни» Брейгеля старшего. У нас одна из них (та, что 1563 года) - в Венском Музее истории искусств, я ее своими глазами видела, а «малая» панель (1565 года) - где-то в Голландии.
Иманд (35) - Анна (32)
Иманд
Любить - значит быть заинтересованным в любимом существе, отдавать себя для его блага. Так думает Иманд. Знание о том, как надо любить, у него от матери. Перенятое в самом нежном возрасте, оно никогда не подвергалось сомнению. Беззаветная материнская любовь, осветившая начало его жизни, сияет ему подобно путеводной звезде. И хотя слова «преданность», «самоотречение», «жертвенность» у него не в ходу - слишком высокопарны, именно они самые точные.
Эта участливая заинтересованность возникла и держится в нем сама собой без всяких усилий - она-то и побуждает его, видя Аннины страдания, лететь со всех ног на ее безмолвный призыв: что, что для тебя сделать? Его неусыпная внимательность, готовность впрячься в ее дела, оградить, поддержать, уберечь - и есть любовь в практическом смысле.
Вот корпит она - это еще в их первую совместную поездку по стране было - над какой-то хартией трехсотлетней давности, заключенной между двумя муниципиями Вермланда. Управы двух коммун вдрызг разругались из-за этого образца средневекового крючкотворства. Упросили Анну рассудить их. Как ни старалась она увильнуть от знакомства с почтенной бумагой, добросовестность не позволила. Вот и сидит до ночи - вникает. Зевает, голова чугунная. «Нет, говорит, не могу больше… черт знает, из-за чего они там копья ломают - утром разберусь» - и спать пошла. А он - нет. Перед завтраком, мигая покрасневшими глазами, на пальцах растолковал жене лукавый смысл положений хартии.
- Если аннулировать первый и четвертый параграфы - спору конец. Сами они не могут: любая уступка сопернику - плевок в своих же патриотично настроенных граждан. Но ты - другое дело, ты - над схваткой.
Анна глянула удивленно.
- Ты ж еле читаешь - как ты вообще это разобрал?
Да как - молча! Легче самому отмучиться, чем на ее муки смотреть. Вот и вся его любовь: не страсть, не жажда обладания - а только эта беспокойная готовность отринуть себя ради нее.
Любить женщину и хотеть женщину - это разное. Не то чтоб ему приелся супружеский секс… Но вчера на премьере «Королевы чардаша» он с четверть часа наблюдал, как оторопело пялился на Анну какой-то жгучий не то румын, не то мадьяр из посольской ложи - прямо пожирал ее глазками-маслинами, сверкавшими из под бараньей челки, только что не причмокивал. Иманд тоже на супругу взглянул: интересно же увидеть ее глазами чужака - отчаянно-прекрасную незнакомку, с которой еще только предстоит попытать счастья. Никогда бы не подумал, что будет скучать по тем временам, когда ее внимание и улыбка могли достаться конкуренту.
- Ты что? - жена почувствовала взгляд, обернулась. Вот если б она немножко подыграла… будто они чужие. Любит-то он Анну, а хочет - как все - недоступного.
Анна
Для Анны любить - значит, принимать человека в его истинном обличье, включая то, что порицает общество и с негодованием отвергает он сам. Ее понимание любви сложилось «от противного». Она росла, слыша: «Мы тебя любим, желаем только добра!» Под эти уверения ее наставляли, формировали, полировали, прививали одно, пресекали другое и требовали, требовали, требовали - «для твоего же блага, дорогая!» О да, «дорогая» - как инвестиция или проект, в который вбухали столько сил и средств, что было бы просто свинством разочаровать целую армию воспитателей. Повзрослев, она сумела понять разницу между культивацией и любовью.
Человек не виноват в чувствах и желаниях, возникающих помимо его воли, так что никто не вправе осуждать за них. Давать им ход или нет - дело другое, но стыдить, корить, словно вина лежит в самой его природе, значит любить выдуманный образ, а не его самого. Анна не верит в испорченность дорогого существа. Любовь к дурному - это что-то противоестественное.
Муж предлагает невинную эротическую игру, где ей отведена роль обольстительной неприступной незнакомки. Анне стыдно отказывать в такой малости - ведь это просто игра, но разве его просьба не означает, что Иманду мало ее одной? Ей неприятно и обидно изображать другую в то время как она хотела бы оставаться единственной желанной для него. К обиде примешивается страх: вдруг он разлюбит меня? Проще всего укрыться от пугающих мыслей за праведным гневом, предстать оскорбленной добродетелью - глупо конечно так взбрыкивать из-за игры, но страх безрассуден. Однако возмутись она - желание мужа никуда не денется. Он только пожалеет о своей откровенности и уйдет в оборону.
По тому, как жена медлит, Иманд угадывает ее ответ.
- Ты не хочешь?
Она качает головой:
- Прости.
- За что?
- За отказ. Я бы хотела сама удовлетворять твои желания, не притворяясь никем, но не могу заменить тебе всех женщин.
- Тогда это я должен извиниться.
- Тебе - не за что.
- Но я тебя огорчил…
- Ты не виноват в своих желаниях. И я ценю твое доверие, правда.
- Хотя оно пугает тебя?
- Не оно, а то, что я в себе не уверена. Мне самой надо преодолеть это.
Возразить нечего, она права. Но Иманд все равно недоволен собой. Мог бы и догадаться, как жена воспримет эту забаву. Он примирительно гладит ее по руке:
- Забудем об этом, ладно?
Но Анна упрямо мотает головой.
- Я хочу привыкнуть к тому, какой ты, научиться жить с этим знанием, ничего не ломая в тебе. Иначе, что нас ждет - тайны, вранье, отчуждение? Мне хватит мужества принять тебя настоящего.
Все-таки странный у них разговор. Анна на его «поиграй со мной» ответила отказом. Разве не должен он испытывать досаду? А он - только смущен и благодарен ей.
Иманд
Что значит быть любимым - для него? Иманд никогда не пытался определить это словами. Он просто чувствует, что любим, и этого довольно! Жена лучше всех его понимает и никогда не использует понятое против него - жалеет. Даже если он сам кругом виноват или ведет себя как последний...
Вот сегодня - что на него нашло? - разобиделся на Анну, ёлки-палки! Она, видите ли, не спросясь, приняла предложение провести свободный вечер в кругу старых (еще с Сорбонны) друзей-французов. Дала согласие за них обоих. А с какой стати? Он не собирается никуда идти. Услышав новость за обедом, опускает вилку, нацеленную на ломтик запечённого в горчичной глазури окорока.
- Почему ты меня не спросила?
Анна, смущенная не столько вопросом, сколько претензией в его голосе, тоже перестала жевать и попыталась оправдаться.
- Ты был занят с секретарем.
- Ну и что? Мы могли обсудить это позже.
Жена виновато склонила голову.
- Конечно, следовало спросить тебя. Прости. Не думала, что ты станешь возражать. Не ходи, раз не хочется - отдохни. Но я обещала быть. Теперь невежливо отказываться.
Так и ушла, оставив его одного: «Не скучай, скоро вернусь!» Как же, скоро! Знает он эти посиделки однокашников: «Куда спешишь - посиди, сто лет не виделись! Давай еще выпьем!» Нет, раньше полуночи и ждать нечего! Иманд пытается занять себя чтением, да где там! Ему жаль пропавшего вечера и самого себя. Будь Анна здесь, они отлично провели бы время: поужинали бы вдвоем в зимнем саду, посмотрели в обнимку кино… эх! Он жалеет, что не пошел с ней. Лучше быть вместе в компании, чем сидеть тут одному. Анне должно быть весело с друзьями - они болтают, пьют коктейли и смеются - он так и видит эту картину!
Анна
На самом деле она, рассеянно улыбаясь, сначала всё на дверь поглядывала (может он надумает и придет?), а теперь незаметно - на часы, прикидывая, когда уже будет прилично откланяться? У нее душа не на месте.
Нехорошо вышло. Иманд конечно надеялся на вечер вдвоем - это теперь так редко бывает, но нынешнюю встречу уже и без того дважды переносили из-за ее занятости, нельзя же вечно откладывать. Она думала, ну посидим пару часиков - неужто это так обременительно? А теперь… Что он там делает один - дуется на нее, ревнует? Ах, если бы просто дулся и ревновал! Может соврать, что голова разболелась? К счастью, телефонный звонок выводит ее из затруднительного положения. Она удаляется поговорить в соседнюю комнату, а когда возвращается, старина Поль Лакур, невольно подбрасывает ей предлог, восклицая с сожалением:
- Что, моя королева, труба зовет?
Остается лишь с подходящей миной развести руками. И домой! Домой!
Спроси ее кто: что ж тебе не сидится? Муж - не дитё. Ей и сказать нечего - словами такое не очень-то выразишь, Анна просто чувствует, что нужна ему сейчас.
Иманд
Отбросив книгу, он погружен в какое-то душевное оцепенение как в летаргию. Мысли тяжелые, вялые, бессильные. Почему единственный на этой неделе свободный вечер она посвятила друзьям? На следующей - все дни заняты, сезон в разгаре… Кто эти французы? Он видел их раза два, ни с кем толком не говорил. Там вроде одни мужчины… кто-нибудь наверняка влюблен в Анну. Ему не хватает энергии выкинуть эти глупости из головы. Он сердится - немножко на жену, но больше на самого себя: вместо того, чтоб принять приглашение, сидит тут в тоске и выдумывает всякую чушь.
Анна возвращается раньше, чем он ожидал, (может, ей стало скучно - ему-вредине хочется, чтоб так и было). Иманд слышит ее шаги - мимо, какое-то распоряжение, отданное вполголоса, вот она поднимается наверх…
Погруженный в мрачную неподвижность, он не собирается покидать комнату, словно выйти, окликнуть жену, означает признать: он не вправе огорчаться из-за того, что они весь вечер врозь. Умом он понимает всю нелепость своего затворничества, но чувство, что его несправедливо отвергли, сильнее. И чем дольше он упорствует, тем глупей и безнадежней выглядит случай. Позвать Анну, все равно, что сказать: я не сержусь, что ты предпочла мне друзей. Но это неправда - он сердится! Хотя и не должен, наверно.
Все эти сложные запутанные чувства - не осмыслены, свалены в кучу где-то в углу сознания и отдаются эхом глухого безадресного раздражения. Он сидит пригорюнившись в темноте, смотрит в одну точку и думает, что хорошо бы ему уснуть тут, что ли. Тогда можно оправдаться усталостью: читал-читал и заснул. На худой конец (даже думать об этом стыдно) можно притвориться спящим - все лучше, чем объяснять, какого черта он засел тут как бирюк. Додумать эту мысль он не успевает.
По коридору проносятся возвратные, спешащие к нему шаги Анны - сердце дрогнуло, он встает ей навстречу, замирая от подкатившего волнения, и опять торопливо садится, боясь выглядеть глупо. Она рывком распахивает дверь.
Анна
Быть любимым для Иманда значит быть понятым в том, что он объяснить не в силах. В глубине души он верит, что настоящее понимание возможно только от сердца к сердцу - убеждение, сложившееся в раннем детстве из младенческого опыта, когда его понимали без слов. Анна давно, еще по первым ссорам с ним, обо всем догадалась.
Почему здесь так темно? Со свету ей виден только черный силуэт - очертания головы и плеч на фоне окна - неужели все еще хуже, чем представлялось?
- Ты что же тут в потемках? Иманд!
Обнимает его окаменевшего за плечи, тормошит, смеется.
- Я читал тут, читал… - он вымучивает из себя слова. Электронная книжка, закрытая и отброшенная в сторону, выдает его.
- Читал? - она заглядывает ему в глаза. - Господи, какой смешной! - и с чувством чмокает его в нос. - Думаешь, я пренебрегла тобой, да? Но обижаться на мой выбор слишком мелочно для великодушного тебя. Вот и мучишься. Ну, права я?
Он молча дергает плечом и отводит взгляд.
- А мне тебя не хватало. Я сначала все на дверь смотрела, надеялась, может, ты передумаешь и придешь. Потом на часы… - она со всей душой ему в этом признается, облегчая ответное признание.
- Надо было пойти с тобой, - все еще глядя вбок, отвечает он и вздыхает.
Анна прижимает к себе его голову, гладит по волосам, шепчет над ним что-то ласковое. Он с облегчением приникает к ней горячей щекой, слипшимися от влаги ресницами, объятый ее нежностью и любовью.
Иманд
Для Анны быть любимой, значит первенствовать в сердце мужчины, ощущать себя в центре его чувств, мыслей, поступков, быть той, ради кого он - всё. Нет, она ничего такого мужу не говорила - он сам знает. Жена не спрашивает: «Ты меня любишь?», не учиняет проверок с пристрастием, помнит ли он важные для их союза даты (она сама их вечно забывает) и равнодушна к традиционным знакам внимания - цветам, подаркам.
Но вот что для нее действительно важно - так это его отклик. Как он реагирует, если заговорить с ним, позвать - оставит свои дела, повернется к ней или буркнет, не глядя «подожди»? Она только года через три после свадьбы призналась. Сказала: «Когда ты отзываешься - даже если это сущие пустяки - откладываешь в сторону книгу, работу, телефон, поворачиваешься ко мне и слушаешь… когда мне это нужно или просто хочется, и не говоришь «минутку», «я занят», «давай потом», даже если действительно занят - я понимаю, что и правда важна для тебя. Важнее любых дел. Что бы там ни было, все равно найдешь время взглянуть, обменяться хоть парой слов. Ты просто обращаешь на меня внимание. Всегда. Смотришь в глаза, вовлекается в разговор - и никакие признания в любви этого не перевесят».
Их разговор хотя и произвел на него сильное впечатление, однако, не был воспринят как послание «я хочу быть главной в твоем сердце» - она ведь и так главная. Даже его просьба поиграть в незнакомку не означает, как втайне думает Анна, желания приударить за кем-то еще, оттеснив ее в сторону. Напротив, ему хочется взглянуть на жену другими глазами, заново очароваться ею. Жаль, он не мастак объяснять. Зато интуитивно чувствует желание любимой безраздельно царить в его душе. Правда, она никогда не выказывает ревности - это не в ее стиле. Что ж, тем больше у него оснований оберегать душевный покой своей женщины даже от тени сомнений.
Анна
Нет, ревновать, изводить мелочными подозрениями, рыскать по карманам в поисках улик или совать нос в его переписку - до такого она никогда не опустится. Из брезгливости. Поводы-то всегда найдутся - как не быть, когда ты замужем за принцем!
Нынче за завтраком в поданной ему почте выделяется большой конверт, от которого вызывающе разит духами. Изысканный ультрамодный аромат смущает ее явным притязанием на нечто большее, чем деловая переписка. Но муж, мельком взглянув на соблазнительное послание, откладывает его в сторону и отдает должное горячим тостам с ежевичным джемом. Корреспондентка просчиталась - к парфюмерным ароматам Иманд равнодушен и замечает их только если совсем уж перебор: «Фу, кто это так накеросинился!» Он любит чистые природные запахи: малины, скошенной травы, мокрого мха, свежего снега, но плененные и втиснутые в хрустальные флакончики, они не вызывают в нем интереса. Парфюм, обязательный для него как галстук, так уж повелось, Анна подбирает ему сама, отдавая предпочтение легким прохладным акватическим и фужерным нотам.
Любопытно конечно, кто это шлет ему благоухающие депеши, но спрашивать она не станет. Во-первых, это неделикатно - чуть ли не оскорбительно, вопрос прозвучит так, словно она ему не доверяет. Но она доверяет. Всецело. Во-вторых, у Иманда обширная переписка - имя адресанта наверняка ничего не скажет ей. Все же, после завтрака, проходя мимо подноса с почтой, она немножко замедляет шаг и скашивает глаза - двурогий силуэт Тынского храма подсказывает, что письмо из Праги.
Иманд
Он сообразил, что чем-то пахнет, когда Анна потянула носом, принюхиваясь к конверту из Национального музея искусств, лежавшему сверху. Хотела о чем-то спросить, но удержалась - заглянула в молочник, вылила остатки сливок себе в чашку и с задумчивым видом стала намазывать хлебец творожным сыром: «Может пополам, а?» Он взял половинку, исподволь наблюдая за ней: что-то не так? Если спросить, вскинет бровь: с чего ты взял? Все в порядке.
Связать ее тайное беспокойство с музейным посланием, чем бы оно ни пахло, ему невдомек, для него надушенная бумага - это скорее странно, чем привлекательно (разве почта должна пахнуть?). Однако пристальный взгляд, украдкой брошенный ею после завтрака на конверт, он замечает. Анну чем-то интригует эта рядовая корреспонденция. Но в письме просто не может быть ничего такого… Что там - каталог с выставки?
Канцелярский нож - серебряный в форме кортика - у него в кабинете. Орудуя им, он вскрывает плотный конверт из латексной бумаги - дурацкий запах усиливается, шибает в нос. Так и есть, каталог - глянцевый итог почти двухлетней работы по возвращению шедевров из коллекции Рудольфа II. А вот и источник этого амбре - лопнувший по шву рекламный пробник духов - конечно Анна учуяла! И не стала оскорбить подозрением. Бедная…
Чтоб не оставлять ее в сомнениях, он, захватив конверт, заглядывает в жене: «Есть минутка?» Анна знает об этой его работе, не раз спрашивала о ней, даже помогала отследить по архивам судьбу трофейного обоза с сокровищами - многотысячного собрания картин, скульптур и ювелирных редкостей, вывезенного шведами из Праги в конце Тридцатилетней войны и доставленного в Стокгольм ко двору королевы Кристины. Ей будет приятно взглянуть.
Склонив головы, они вместе листают породистые мелованные страницы: Тинторетто, Веронезе, Тициан, Арчимбольдо, Дюрер, Брейгель Старший…
- А что, у Рудольфа II были обе «Вавилонские башни»*? - удивляется Анна.
О злополучном пробнике между ними не сказано ни слова.
-----------------------------------
*В собрании Рудольфа II действительно были обе «Вавилонские башни» Брейгеля старшего. У нас одна из них (та, что 1563 года) - в Венском Музее истории искусств, я ее своими глазами видела, а «малая» панель (1565 года) - где-то в Голландии.