Хотеть замуж
Анна (23)
Замужество - это то, что однажды случится в моей жизни. С детства привыкла к мысли, что так надо. Все вокруг уверены, что я должна хотеть замуж, хотеть детей - «вообще». Считается, что замужество - это такое ммм… состояние, которое должно привлекать женщину само по себе. Но чего при этом хочется - спать с мужчиной, нянчить его ребенка? А если мне не понравится ни то ни другое, куда потом из «замужа» деваться? Влюбиться и жить вместе - да. С любимым наверно и секса захочется, и мысль о детях перестанет смущать. Но я разве люблю? По-настоящему?
Мы расстались почти три месяца назад, я начинаю забывать его лицо. И, однако, он все время в моих глазах, в моей памяти, во всем, на что я смотрю, о чем думаю. Вдруг ловлю себя на вожделении к случайно попавшему на глаза небрежно засученному рукаву, открывающему локоть, загорелую руку, или к расстегнутым у горла пуговицам, абрису шеи в белом клинышке воротника, или к ловкости всадника, взлетающего в седло. Знаю, что не он, и все равно каждый раз обмираю. Откуда у него - отсутствующего - такая власть надо мной? Значит ли это, что мне надо за него замуж или само пройдет?
И что такое вообще супружеские отношения - те, ради которых стоит жениться? Душевная близость, общие интересы, поддержка - это же дружба называется, нет? Значит, я должна хотеть замуж за друга, к которому питаю физическое влечение. Тогда почему не Эдмунд? Он умный, добрый, хоть и шалопай, мы с детства дружны. И он мне вовсе не противен. Когда он обнимает или шепчет что-нибудь на ухо, мне не хочется отстраниться. Однажды он полмили нес меня на руках с корта, где я подвернула ногу. Я стеснялась, а он сказал: «Ты не тяжелая. Обопрись мне на плечо». Я так и сделала. Слушала его дыхание, стук сердца, чувствовала, и не без удовольствия, его руку на бедре, чуть ниже края юбки.
Одно время я, правда, думала, что мы поженимся, это казалось естественным, я хорошо его знаю. Наши взрослые отношения станут продолжением того, что было раньше. В них будет близость и участие, к которым мы привыкли. Мы же к этому и стремимся - не к счастью, которое, как ни крути, остается фигурой речи (желаю счастья!), некой лучезарной абстракцией, а к эмоциональному комфорту - чувству семейного тепла и защищенности, которое узнали в детстве.
Я не идеализирую - там конечно не одна любовь была, всякие разрушительные чувства тоже. Помню, как боялась рассердить маму, лишиться ее ласки - это было так легко. И недоверие к родителям - нельзя говорить, что думаешь, приходится хитрить. И жалость к ним - вечно озабоченным, недовольным, усталым. Мы с Эдмундом такие же несовершенные взрослые, мы стоим друг друга. Разумно взять в мужья того, кто свой в доску потому, что он будет успокоительно предсказуем, разочаровывая меня. А я - его. И это совершенно не убьет наши отношения, в первый раз, что ли!
С Имандом не так. Он кажется таким серьезным, уравновешенным, надежным и это… настораживает, даже пугает. Мне чужда его правильность, я ее не заслуживаю. У него безошибочное чутье в умении держать себя, выбирать именно ту манеру поведения, ту реакцию, какая безупречно отвечает обстоятельствам (это как сходу угадать правила игры, никогда не играв в нее раньше). Дело не в выучке - это в крови: быть бессознательно уместным всюду, как воздух в пейзаже. У Эдмунда такого нет - хотя его, как и меня, с детства муштровали. Мы знаем как себя вести и полагаемся на это знание в трудных случаях. А здесь другое: чтоб в человеке ощущалось столько безотчетного благородства, вся натура должна быть устремлена к высшим целям.
Поверить не могу, что он вне, а не внутри меня - что я его такого не выдумала, не намечтала, что он не в сердце моем, а рядом - был. Я к нему не то что ничего не прибавила, никаких фантазий, а - еле вместила его реального!
Такого - страшно разочаровать. Нет, я не чудовище и наверно пригодна для совместной жизни с подходящим человеком. Я себе нормальной кажусь. Не нахожу «ничего такого» в том, что паникую, мол, все плохо, хотя ничего еще неизвестно. Или в приверженности к распорядку - всегда знаю, что надену вечером, и где буду обедать через неделю. Или в том, что злюсь, когда планы рушатся, и все выходит из под контроля. Пока это скрыто от чужих глаз, некому считать, что я странная, не говоря уж о человеке, которому смешны мои «нервы» потому, что он верит в лучшее, привык жить без расписаний, ловить момент и вообще требует объяснить, чего это я бешусь из-за такой ерунды как перенесенная встреча или отложенная поездка. Может, я просто плаваю в иллюзиях, считая, что не стану обузой для того, кто рядом? Наверно каждый о себе думает: я то нормальный!
Летом пару раз заходила в комнату Иманда в его отсутствие - из чистого любопытства и не дальше порога. Хотелось посмотреть, чем он себя окружает, хоть что-то понять про него. Удивил порядок. Не знаю, что я ожидала увидеть: разбросанную одежду, кинутые где придется книжки и журналы, почеркушки какие-нибудь, хаос мелких предметов, которые мы обычно держим под рукой. Ничего этого не было. Но спальня не казалась пустой - напротив, порядок и был его явственным следом. Порядок как присутствие жил там. Видно, что не разовая акция, не иступленное наведение чистоты, когда человек в кои-то веки решил прибраться и что не выбросил, расставил по линеечке.
В первую минуту даже подумалось, может это невроз такой, мания чистоты? Хотя почему сразу невроз? Будь у него свинарник, я бы меньше удивилась? А сейчас думаю, насколько нормальными человеку с такими привычками кажутся те, кто устраивает вокруг себя бардак? Приемлемо ли для него - сдержанного, замкнутого, корректного - чужое открытое проявление чувств? Я не о бытовой притирке характеров говорю. О том, что мы смотрим на себя как на людей разумных, терпимых, готовых к совместному проживанию. Но может у нас неверные представления о себе? Мы же свои «психи» и заскоки за «ку-ку» не считаем.
Я прожила с ним под одной крышей почти шесть недель, но и сегодня знаю о нем не больше, чем в день знакомства. Он почти не говорит о себе, спросишь - ответит, а так нет. Но иногда проговаривается. Например, его замечание о живописи, картинах. В маленькой гостиной, подняв взгляд на пейзаж с кукурузным полем, сходу: «Это Рёйсдал, да?» Неплохо! Я конечно спросила, откуда такие познания. Оказалось, он «свой» во всех галереях от Амстердама до Делфта и Гааги, не говоря уж о Королевских музеях изящных искусств в Брюсселе. Пояснил неохотно: «Надо же чем-то занимать себя в выходные…»
Действительно, что еще делать молодому мужчине в свободное время - только в галереях торчать! Почему он так одинок - в силу житейских обстоятельств или это характер?
Или вот еще. Отвечая на вопрос, нравится ли ему работа, заметил вскользь, что, помимо прочего, это хороший способ отвлечься. Иными словами, он использует работу, чтоб оградить себя от треволнений, в разряд которых попадает все, с чем нельзя справиться усилием воли. И, однако, в его непроницаемой улыбке ясно читается: у меня все хорошо - было, есть и будет. Ни слова жалобы из-за этого блестящего фасада, ни намека на трудности. Можете оставить при себе ваше сочувствие, участие и душевное тепло.
Мы не стали друзьями. Не были откровенны, ничем всерьез не поделились, не доверились друг другу. Временами казалось, ему этого хочется. Но то ли интуиция подвела, то ли конфидент из меня никудышный, а только он ни слова не проронил. В один из таких моментов, когда казалось: вот сейчас не выдержит, сорвется с этого благовоспитанного тона - вспомнила наш разговор об именах в Лилле. Он тогда назвал как бы в шутку интимное детское имя, и та случайная откровенность вдруг сделала его страшно родным, уколола острой жалостью и будто чувством вины перед ним. Как бы я хотела узнать его такого - искреннего, нуждающегося в любви, по-человечески уязвимого.
Иногда воображаю, что мы женаты. Мысленно обращаюсь к нему с какой-нибудь фразой, вопросом - что бы он ответил? Почему-то об Эдмунде никогда так не думала, не репетировала мысленно разговоров с ним, даже в те времена, когда еще не огрызалась на шуточки о нашей свадьбе. Ловлю себя на том, что все эти выдуманные разговоры затеваются ради одного. Я тешу себя смутным желанием помочь ему. Его замкнутость, отстраненность, нежелание и чуть ли не боязнь выказать свои чувства - эти слабости «железного человека» я расцениваю самым лирическим образом, как возможность сделать ему что-то хорошее. Боюсь только, как бы моя помощь не оказалась сущим испытанием для того, кто в ней нуждается.
Но означает ли все это, что я хочу за него замуж? Скажем иначе: если бы предложение сделал не Эдмунд, а он? Да я бы уже к свадьбе готовилась! Это если принимать за желание «замужа» нерассуждающую тягу к нему - желание быть вместе, говорить с ним, за столом сидеть, смотреть как он ест, спит. Но ведь это не «замуж хотеть» - для такого по нынешним временам «замуж» не нужен.
А готова я всю жизнь с ним провести, узнать этого человека по-настоящему и позволить ему узнать меня (и может разочароваться), родить от него, состариться вместе? Не знаю. Но уверена, захоти я такого всерьёз - ни одна душа в моем окружении не обрадуется.
Замужество - это то, что однажды случится в моей жизни. С детства привыкла к мысли, что так надо. Все вокруг уверены, что я должна хотеть замуж, хотеть детей - «вообще». Считается, что замужество - это такое ммм… состояние, которое должно привлекать женщину само по себе. Но чего при этом хочется - спать с мужчиной, нянчить его ребенка? А если мне не понравится ни то ни другое, куда потом из «замужа» деваться? Влюбиться и жить вместе - да. С любимым наверно и секса захочется, и мысль о детях перестанет смущать. Но я разве люблю? По-настоящему?
Мы расстались почти три месяца назад, я начинаю забывать его лицо. И, однако, он все время в моих глазах, в моей памяти, во всем, на что я смотрю, о чем думаю. Вдруг ловлю себя на вожделении к случайно попавшему на глаза небрежно засученному рукаву, открывающему локоть, загорелую руку, или к расстегнутым у горла пуговицам, абрису шеи в белом клинышке воротника, или к ловкости всадника, взлетающего в седло. Знаю, что не он, и все равно каждый раз обмираю. Откуда у него - отсутствующего - такая власть надо мной? Значит ли это, что мне надо за него замуж или само пройдет?
И что такое вообще супружеские отношения - те, ради которых стоит жениться? Душевная близость, общие интересы, поддержка - это же дружба называется, нет? Значит, я должна хотеть замуж за друга, к которому питаю физическое влечение. Тогда почему не Эдмунд? Он умный, добрый, хоть и шалопай, мы с детства дружны. И он мне вовсе не противен. Когда он обнимает или шепчет что-нибудь на ухо, мне не хочется отстраниться. Однажды он полмили нес меня на руках с корта, где я подвернула ногу. Я стеснялась, а он сказал: «Ты не тяжелая. Обопрись мне на плечо». Я так и сделала. Слушала его дыхание, стук сердца, чувствовала, и не без удовольствия, его руку на бедре, чуть ниже края юбки.
Одно время я, правда, думала, что мы поженимся, это казалось естественным, я хорошо его знаю. Наши взрослые отношения станут продолжением того, что было раньше. В них будет близость и участие, к которым мы привыкли. Мы же к этому и стремимся - не к счастью, которое, как ни крути, остается фигурой речи (желаю счастья!), некой лучезарной абстракцией, а к эмоциональному комфорту - чувству семейного тепла и защищенности, которое узнали в детстве.
Я не идеализирую - там конечно не одна любовь была, всякие разрушительные чувства тоже. Помню, как боялась рассердить маму, лишиться ее ласки - это было так легко. И недоверие к родителям - нельзя говорить, что думаешь, приходится хитрить. И жалость к ним - вечно озабоченным, недовольным, усталым. Мы с Эдмундом такие же несовершенные взрослые, мы стоим друг друга. Разумно взять в мужья того, кто свой в доску потому, что он будет успокоительно предсказуем, разочаровывая меня. А я - его. И это совершенно не убьет наши отношения, в первый раз, что ли!
С Имандом не так. Он кажется таким серьезным, уравновешенным, надежным и это… настораживает, даже пугает. Мне чужда его правильность, я ее не заслуживаю. У него безошибочное чутье в умении держать себя, выбирать именно ту манеру поведения, ту реакцию, какая безупречно отвечает обстоятельствам (это как сходу угадать правила игры, никогда не играв в нее раньше). Дело не в выучке - это в крови: быть бессознательно уместным всюду, как воздух в пейзаже. У Эдмунда такого нет - хотя его, как и меня, с детства муштровали. Мы знаем как себя вести и полагаемся на это знание в трудных случаях. А здесь другое: чтоб в человеке ощущалось столько безотчетного благородства, вся натура должна быть устремлена к высшим целям.
Поверить не могу, что он вне, а не внутри меня - что я его такого не выдумала, не намечтала, что он не в сердце моем, а рядом - был. Я к нему не то что ничего не прибавила, никаких фантазий, а - еле вместила его реального!
Такого - страшно разочаровать. Нет, я не чудовище и наверно пригодна для совместной жизни с подходящим человеком. Я себе нормальной кажусь. Не нахожу «ничего такого» в том, что паникую, мол, все плохо, хотя ничего еще неизвестно. Или в приверженности к распорядку - всегда знаю, что надену вечером, и где буду обедать через неделю. Или в том, что злюсь, когда планы рушатся, и все выходит из под контроля. Пока это скрыто от чужих глаз, некому считать, что я странная, не говоря уж о человеке, которому смешны мои «нервы» потому, что он верит в лучшее, привык жить без расписаний, ловить момент и вообще требует объяснить, чего это я бешусь из-за такой ерунды как перенесенная встреча или отложенная поездка. Может, я просто плаваю в иллюзиях, считая, что не стану обузой для того, кто рядом? Наверно каждый о себе думает: я то нормальный!
Летом пару раз заходила в комнату Иманда в его отсутствие - из чистого любопытства и не дальше порога. Хотелось посмотреть, чем он себя окружает, хоть что-то понять про него. Удивил порядок. Не знаю, что я ожидала увидеть: разбросанную одежду, кинутые где придется книжки и журналы, почеркушки какие-нибудь, хаос мелких предметов, которые мы обычно держим под рукой. Ничего этого не было. Но спальня не казалась пустой - напротив, порядок и был его явственным следом. Порядок как присутствие жил там. Видно, что не разовая акция, не иступленное наведение чистоты, когда человек в кои-то веки решил прибраться и что не выбросил, расставил по линеечке.
В первую минуту даже подумалось, может это невроз такой, мания чистоты? Хотя почему сразу невроз? Будь у него свинарник, я бы меньше удивилась? А сейчас думаю, насколько нормальными человеку с такими привычками кажутся те, кто устраивает вокруг себя бардак? Приемлемо ли для него - сдержанного, замкнутого, корректного - чужое открытое проявление чувств? Я не о бытовой притирке характеров говорю. О том, что мы смотрим на себя как на людей разумных, терпимых, готовых к совместному проживанию. Но может у нас неверные представления о себе? Мы же свои «психи» и заскоки за «ку-ку» не считаем.
Я прожила с ним под одной крышей почти шесть недель, но и сегодня знаю о нем не больше, чем в день знакомства. Он почти не говорит о себе, спросишь - ответит, а так нет. Но иногда проговаривается. Например, его замечание о живописи, картинах. В маленькой гостиной, подняв взгляд на пейзаж с кукурузным полем, сходу: «Это Рёйсдал, да?» Неплохо! Я конечно спросила, откуда такие познания. Оказалось, он «свой» во всех галереях от Амстердама до Делфта и Гааги, не говоря уж о Королевских музеях изящных искусств в Брюсселе. Пояснил неохотно: «Надо же чем-то занимать себя в выходные…»
Действительно, что еще делать молодому мужчине в свободное время - только в галереях торчать! Почему он так одинок - в силу житейских обстоятельств или это характер?
Или вот еще. Отвечая на вопрос, нравится ли ему работа, заметил вскользь, что, помимо прочего, это хороший способ отвлечься. Иными словами, он использует работу, чтоб оградить себя от треволнений, в разряд которых попадает все, с чем нельзя справиться усилием воли. И, однако, в его непроницаемой улыбке ясно читается: у меня все хорошо - было, есть и будет. Ни слова жалобы из-за этого блестящего фасада, ни намека на трудности. Можете оставить при себе ваше сочувствие, участие и душевное тепло.
Мы не стали друзьями. Не были откровенны, ничем всерьез не поделились, не доверились друг другу. Временами казалось, ему этого хочется. Но то ли интуиция подвела, то ли конфидент из меня никудышный, а только он ни слова не проронил. В один из таких моментов, когда казалось: вот сейчас не выдержит, сорвется с этого благовоспитанного тона - вспомнила наш разговор об именах в Лилле. Он тогда назвал как бы в шутку интимное детское имя, и та случайная откровенность вдруг сделала его страшно родным, уколола острой жалостью и будто чувством вины перед ним. Как бы я хотела узнать его такого - искреннего, нуждающегося в любви, по-человечески уязвимого.
Иногда воображаю, что мы женаты. Мысленно обращаюсь к нему с какой-нибудь фразой, вопросом - что бы он ответил? Почему-то об Эдмунде никогда так не думала, не репетировала мысленно разговоров с ним, даже в те времена, когда еще не огрызалась на шуточки о нашей свадьбе. Ловлю себя на том, что все эти выдуманные разговоры затеваются ради одного. Я тешу себя смутным желанием помочь ему. Его замкнутость, отстраненность, нежелание и чуть ли не боязнь выказать свои чувства - эти слабости «железного человека» я расцениваю самым лирическим образом, как возможность сделать ему что-то хорошее. Боюсь только, как бы моя помощь не оказалась сущим испытанием для того, кто в ней нуждается.
Но означает ли все это, что я хочу за него замуж? Скажем иначе: если бы предложение сделал не Эдмунд, а он? Да я бы уже к свадьбе готовилась! Это если принимать за желание «замужа» нерассуждающую тягу к нему - желание быть вместе, говорить с ним, за столом сидеть, смотреть как он ест, спит. Но ведь это не «замуж хотеть» - для такого по нынешним временам «замуж» не нужен.
А готова я всю жизнь с ним провести, узнать этого человека по-настоящему и позволить ему узнать меня (и может разочароваться), родить от него, состариться вместе? Не знаю. Но уверена, захоти я такого всерьёз - ни одна душа в моем окружении не обрадуется.