Малыш (2)
Иманд (33) - Анна (30-31)
- Детей, которые цепляются за мамину юбку, называют юбошными, а наш держится за папины штаны. Значит, Малыш у нас штанинный, - грустно шутит Анна.
Ей не до веселья. Она теперь видит сына урывками, во время кормлений. Осень и прошедшая зима стали самыми трудными в ее жизни. Внезапная болезнь и скоропостижная кончина отца, возвели Анну на вершину общественной пирамиды. Горе, траурные хлопоты, бесчисленные новые обязанности и безотлагательные дела - все это в одночасье обрушилось на нее, поглотило без остатка время и силы.
Дети, оставленные на попечение отца и двух нянь (Сири - она растила когда-то саму Анну, а теперь пестует Соланж, и нянюшку Малыша - Мэй) подрастают без нее. Зато Иманд проводит в детской почти все свободное время.
Соланж, которой уже четыре, очень ценит его общество. Она только рада тому, что неугомонный братец сам рвется прочь, свешивается с рук (а что там?), слезает с коленей и устремляется вдаль, оставляя их наедине. Правда, ненадолго. Только успеют они начать сказку про тролля или раскрасить петушку хвост, как Малыш, обрушив башню из кубиков или набив шишку, торопится назад за утешением. Подражая отцу, Соланж тоже гладит брата по головке - она чувствует себя большой, снисходя до маленького. Вдвоем с папой они строят новую башню, и смеются, глядя, как Малыш разваливает и ее: «Как тролль, да пап?»
Анна все пропустила…
- Захожу в детскую, - рассказывает муж, а Малыш у няниных колен топчется. Она - ему: «Оскар, глянь, кто пришел!» Увидел меня, разулыбался. Бросил нянину коленку и стоит, качается - на днях только сам стоять научился. Я зову: «Иди ко мне!», а он палец в рот сунул - не решается. Тут Соланж с прогулки привели, и она на мне повисла. У Малыша сердечко взыграло: без него обнимаются! И он, знаешь, как конь, высоко поднимая ножки, три шага к нам…
И первое его слово досталось не маме, а сестре.
- На, Малыш, на! - Соланж совала братцу кубики, колечки, шарики от погремушек. - Кидай! - и оба вопили от восторга. Однажды сестра протянула руку:
- А дай я кину!
И он отдал ей, что держал - красное колечко от пирамидки: «На!»
Эту историю Анне вчера рассказали четыре раза - все свидетели сцены, включая дочку.
Так что она не удивилась, услышав опять спешащие к ней шаги. Очередные новости о Малыше? Так и есть. Дверь грохнула, отлетев к стене.
- Твой муж настраивает против меня внука!
- Мам! - Анна выронила кипу документов и те веером разлетелись по полу.
- Я к нему, а он от меня! Прячется за отца и ревет, будто не бабушку - монстра увидел! Что надо внушить ребенку, чтоб он так боялся?!
- Вот именно - что? - присев на корточки, Анна собирает бумаги. - Как ты себе это представляешь? Иманд показывал Малышу твой портрет и говорил «Баба бяка, баба бука»?
- Не знаю. Но твой сын теперь меня боится.
Ей очень обидно. Раньше Малыш с радостью шел на ручки, гулил, улыбался, а теперь отворачивается, отталкивает ее, кричит.
- Ну что ты! Никто его не настраивал. Просто он подрос и научился узнавать домашних.
- Но Соланж-то меня не боялась!
- Ты же возилась с ней каждый день. А Малыш давно тебя не видел. Конечно, ты не могла его навещать, не до того было. Но сейчас Оскар начинает ходить, и природа его подстраховывает - велит бояться чужих, чтоб не увязался за ними.
- Прекрасно! Значит я теперь для него чужая. И что сделал твой муж? Нет, чтоб объяснить ребенку, напомнить - спрятал его, закрыл! Бойся, Малыш, бабушку и дальше!
- А ты бы как сделала? - Анна собрала бумаги и шлепнула ими о стол. - Стала бы принуждать его к общению с тем, кого он боится?
- Ребенок должен вежливо…
- Должен - уже? Ему и года нет! Это мы должны заботиться о нем. На кого ему полагаться, как не на родных?
- А мне - на кого? Шла к дочери, надеялась на сочувствие…
- В чем? Кто тебя обидел - кроха, который едва на ногах стоит? Так завоюй его доверие снова - улыбками, игрушками, лаской. Напомни, чей он внук!
***
К лету Оскар с бабушкой сделались неразлучны: вдвоем осваивали самокаты, копались в песочнице, устроенной за домом между цветниками, поливали из леечек петуньи на клумбах, строили домики из конструктора.
Пока родители пьют чай на террасе, внизу на лужайке кипит работа: Малыш сооружает башню из разноцветных пластиковых блоков. Башня будет высокая-превысокая - до неба! Кубик на кубик, и еще один, и сверху еще два - эх, развалилась! Он строит снова и снова - вот уже башня ростом с него, но от неловкого движения все опять рушится. Еще попытка и еще. «Нижние кубики криво стоят, - подсказывает бабушка, - ставь ровнее, а то упадет». Малыш очень старается. Вот теперь все «этажи» ровные, и песок под ними они утоптали на совесть, но крыша нечаянно съехала набок, и все рассыпалось.
- Если бы у меня столько раз не получилось, я бы уже плюнул, - наблюдая за сыном, говорит Иманд. - Любой взрослый уже разочаровался бы. И где Малыш берет силы не сдаваться?
Еще немного и он получает наглядный ответ.
Оскар догадался положить в основание два кубика, и башня обрела устойчивость. Вот он уже еле дотягивается до верхнего… сейчас-сейчас… Подставив садовую скамеечку для ног, строитель, пыхтя, забирается на нее и добавляет еще пару этажей «небоскребу». Браво! Высоченная башня горделиво красуется на солнце - осталось только крышу положить. Малыш тянется изо всех сил - скамейка шатается, выскальзывает из под ног и…
- Ааааа!! - он летит носом в песок, а сверху на него сыплются легкие пластмассовые блоки.
Вопя от разочарования, Малыш выбирается из под развалин, перелезает через бортик песочницы и бежит к бабушке. Та подвязывала ирисы, но все бросила и спешит навстречу, подхватывает внука на руки, целует зарёванного. Припав к ее плечу, Малыш выплакивает свои горести и затихает, хлюпая носом.
- Смотри, - тихо говорит Анна, глядя, как любовь побеждает невзгоды, - сейчас он пойдет и попробует снова.
Она права.
Кубики опять построены в боевой порядок. Скамейка для верности прикопана в песок.
- Вот тебе и ответ. Главное, чтоб было к кому на ручки залезть. А уж там ему вернут веру в себя.
Каждый знает: когда «все плохо» надо укрыться в родных руках. Там пожалеют, ободрят, спрячут от всех зол мира, придадут сил. Оскар и бежит прямиком туда, где утихнет всякая боль и вернется надежда.
- Видел, как он сразу кинулся к бабушке? - спрашивает Анна, когда они идут через парк к ожидающей их машине. - Не остался рыдать в песочнице, а сразу, будто заранее знал, что делать в случае провала. А она? Обняла, пожалела - всё. И эти объятия вместили то, с чем Малыш не мог справиться сам. Его как бы прикрыли на время от мира, дали погрузиться в переживания целиком, освободиться от них.
- Что-то вроде, ты поплачь, а я пока не дам тебя в обиду?
- Да. Я с тобой, я за тебя - расслабься. И все, стресс снят. Можно по новой…
***
Разгар лета. Лихой гонщик в красной бейсболке, надетой задом наперед, летит на своем верном самокате по дорожке полого сходящей из цветников в каштановую аллею. Ездить под горку одно удовольствие - оттолкнулся и кати! Он отталкивается еще и еще, и летит вниз, переполненный визжачим восторгом. Анна этого не видит. Она сидит на качелях под липами, изучая скучный акт и комментарии к нему. Завтра с утра совещание. Но ребенок конечно не один - с ним папа.
- Малыш, не смей! - слышит она. - Малыш!!
Поздно. Стук отлетевшего в сторону самоката, зловещая пауза, пока пострадавший набирает побольше воздуха… Душераздирающее «АААА!!!» застает Анну уже на полпути к месту аварии. Пронзительный крик буравит ей уши, пока она бегом пересекает лужайку, уверенная, что Иманд конечно уже подхватил сына на руки и наверно дует на содранные коленки.
Но нет. Коленки у Малыша целы - мало того, он еще и ногами топает, заходясь в отчаянном злом крике. Отец крепко держит бузотера за руку и что-то строго говорит ему. Увидев маму, сын голосит так, что с веток каштаны сыплются и, отпущенный, несется к ней в подставленные руки. Дальше все идет своим чередом: надсадное протестующее «Ааа!!» скоро сменяется горестным «Ыыы… ыыы…» и длинными сырыми всхлипами. Иманд подбирает самокат, находит в траве упавшую бейсболку и потерянный гонщиком сандалик.
Малыш не слушался папу, и больше на самокате кататься не будет. Ведь это додуматься надо - разогнаться со всей дури с горки и бросить руль! В первый раз всё вышло случайно, во второй - неслух был решительно схвачен подмышки и снят с дистанции. Папа сердит и объясняет маме, что за такое безобразие надо не на ручки брать, а… дальше Малыш не слышит - опять заливается слезами.
- Хватит реветь! - говорит папа. - Ты сам виноват. Надо слушаться.
Мама ничего не говорит - молча обнимает и гладит по спинке.
***
Месяц спустя, Малыш поправляется после гнойного отита - ушко у него уже почти не болит, но инъекции, переломившие ход болезни, еще нужны, и доктор Эриксон стоически принимает на себя шквал негодования маленького пациента. Едва завидев врача, Оскар испускает оглушительный вопль и в ужасе забивается под стол, или прячется за нянину юбку. Однако доктор находит его и там. Он тщательно моет руки, открывает белый, едко пахнущий чемоданчик и начинает кошмарные приготовления. Тогда Малыш пытается спастись бегством - он шустр и ловок, извернувшись, проскакивает мимо ловящих рук и стремглав несется прочь, оглашая дом плачем. Его настигают, хватают - он неистово брыкается, кусается и орет, срывая голос. Даже побежденный, он продолжает истошно орать и отбиваться - уже не со страху, но от ярости. Ох, он и сердит! Только троньте его, только попробуйте!!
Эти сцены глубоко возмущают Иманда. Сын-трусишка и скандалист - еще не хватало! Все дети боятся уколов, но разве кто-нибудь так распускается?! Меньше всего ему хочется пожалеть маленького буяна - тот нуждается не в сочувствии, а в укрощении.
- Перестань, - морщась, твердо говорит он.
Фу, смотреть тошно: щеки обвисли, рот безвольно распущен, из запухших глаз текут слезы.
- Мальчики так себя не ведут. Нельзя быть таким трусом.
Он уверен, что поступает правильно. Потворствовать истерикам? Ну нет! Кого он растит, в конце концов - неженку и дебошира или будущего мужчину, которому предстоит справляться с невзгодами пострашней укола?
Этими мыслями он делится с женой. Покончив наконец с делами, она вялая и отрешенная (нет, ничего, просто устала) сидит на упругом бортике бассейна, свесив ноги в голубую воду. Собиралась поплавать, да что-то сил нет.
Иманд, растерев спину полотенцем и отжав мокрые волосы, садится рядом - от него тянет холодком и купальной свежестью.
Влажная теплота и тропические ароматы оранжереи, слабый плеск воды, омывающей узкие белые ступни. Наконец-то они одни. И как редко это теперь бывает - чтоб она сидела вот так ничем не занятая и просто слушала его.
Качнувшаяся ветка роняет в бассейн большой красный цветок, и он тихо скользит по голубой глади. Жена поднимает на него печальные глаза:
- Бедный мой… Я теперь тебя понимаю.
Этого он никак не ждал. Смотрит с недоумением: Анна переутомилась, что ли? Она вытягивает одну ногу из воды, обвивает колено руками и опускает на него подбородок.
- Тебе в детстве тоже так говорили: «Не распускай нюни! Стыдно бояться. Мальчик должен быть храбрым» да?
Он не отрицает: говорили конечно. Всем мальчикам это говорят. Да, отец был строгим, не терпел капризов. Учил держать себя в руках и справляться с трудностями. Разве плохо? Он с вызовом спрашивает вслух:
- По-твоему, это плохо?
Анна долго молчит, смотрит на цветок, уже зачерпнувший воды нижними лепестками, отяжелевший.
- Когда ты маленький чувствовал страх, обиду, гнев - куда девались потом эти чувства?
Вопрос странный, и в ответ он молча пожимает плечами: куда-то девались, наверно - какая теперь разница?
- Плакать тебе запрещали: за это ругали, говорили, мальчики так себя не ведут. Тебя бросали одного с трудными переживаниями - не обнимали, не утешали, «воспитывали мужчину». Но умение освобождаться от стресса не падает с неба - мы учимся этому в детстве от других. А тебя не учили, не помогали выразить, прожить эти чувства, освободиться от них. От тебя требовали, чтоб ты их не проявлял, держал в себе.
И ты научился подавлять, блокировать то, с чем не мог справиться. Сумел отключиться от эмоций, притерпеться к боли, не замечать ее. Ты - живой, но ничего не чувствуешь, как мертвый: всегда спокоен, ничем тебя не проймешь. Больно - терпишь. Плохо - не жалуешься. Обидят - не огорчаешься. Не раскисаешь, держишь себя в узде - всю жизнь. И что там - под этой броней невозмутимости?
Ты не умеешь избавляться от стресса - просто замуровываешь его в себе. Не справляешься, а расправляешься со своими чувствами. Но если однажды твоя броня треснет… Ярость Малыша - это всего лишь много шума и крика, а твоя ярость - ярость взрослого, обросшего панцирем… Вряд ли отец, говоривший тебе в детстве: «Соберись, не ной!» хотел именно этого, но получилось вот так.
Знает ли Анна, какое ужасное действие производят ее слова? Он будто внезапно без всякой вины исхлестан ими. Зачем она так?! Боль и злость бушуют в нем - загляни жена ему в глаза, испугалась бы. Но ее взгляд прикован к размокшему медленно тонущему цветку. Иманд молча поднимается и уходит. Она не спрашивает «куда ты?» - тихо без всплеска соскальзывает с бортика и с головой уходит под воду.
***
Анна больше не возвращается к этой теме. Она много гуляет с детьми и вообще старается чаще бывать на свежем воздухе - ловит последние теплые деньки. Набегавшись с детворой в догонялки, ложится на широкий садовый шезлонг, за которым живописной стеной вьются по решетчатым опорам лиловые и розовые клематисы. Заботы о Малыше принимает на себя няня Мэй. Дочка, сорвав цветок мальвы, бутон и сухую травинку, приносит все это маме:
- Сделай куколку!
Вдвоем они мастерят красотку в пышной бордово-красной юбке и смеются, склоняя друг к дружке светловолосые головы. Глазастая Соланж первой замечает отца, идущего к ним через лужайку, и со счастливым визгом виснет на нем. Анна подвигается, давая место мужу.
После полного забот дня понежиться на вечернем солнышке, наблюдая за играющей малышней - славно-то как! Он с удовольствием вытягивается рядом, чувствуя теплый бок и ласково прильнувшее плечо жены. Последние дни были трудными - не только из-за навалившихся дел, их всегда много. Разговор в оранжерее разбередил ему душу.
Раньше он думал, воспитывать ребенка - значит направлять его к образцу. Он сам и есть этот образец, выкованный собственным отцом - сдержанный, твердый, умеющий владеть собой «как папа». Эти качества он всегда считал своими достоинствами. Анна все перевернула: Малыш - не объект, не надо лепить из него свое подобие.
С точки зрения жены, совершенства, которыми он гордится - ущербность. «Ты не справляешься, а расправляешься…» Да, он просто загоняет стресс внутрь. Иначе не смолчал бы тогда у бассейна, не проглотил бы, как обычно, злость и обиду. Почему он встал и ушел? Сорваться боялся! Не ожидал, что сочувствие жены так ранит. Выходит, всё, чему он научился за тридцать лет - не давать себе воли. А теперь и Малыша на этот путь…
Он не знает, как научить сына справляться с жизнью. Как проживать стресс, оставаясь живым, и выходить из него, а не прятать свою боль под коркой бесчувствия. Анна говорит, пусть Малыш огорчается, плачет, боится, негодует, пусть выплескивает свои эмоции, а мы будем обнимать и утешать. Не стыдить, не уговаривать «не плачь», просто принимать его переживания. Мир несовершенен, и маленькому трудно это принять. Но с нашей помощью он научится переходить от разочарования и протеста к примирению с реальностью. Что ж, в этом есть логика, и доброта. И никакого насилия.
Он столько передумал за эти дни, что теперь просто смотрит в блаженном безмыслии, как Малыш обхаживает сливовое деревце. Он очень любит сливы, особенно желтые продолговатые, сахаристые. Золотистый бочок заманчиво светит ему сквозь листву. Малыш влезает на скамейку под деревом - так ближе, но все равно не достать.
- Хочешь сливу? - говорит няня и поднимает его на руках высоко-высоко. Малыш, сопя от натуги, тянется к ветке - нет, не схватить.
- Как думаешь, если он не достанет - что будет? - Анна болеет за сына. - Заплачет и побежит к нам? Как ему выйти из мобилизации, когда «хочу» наталкивается на «не могу»? Собраться с силами и победить, или погоревать и смириться - нет других способов снять напряжение.
Няня что-то шепчет ему на ушко и опускает на землю. Малыш бежит к отцу и тянет его за собой: «Иди! Иди!» Вот кто достанет ему сливу - папа! Он все может, он выше всех.
Няня моет добычу водой из бутылки и разламывает надвое - червяков нет? Щеки у Малыша в сладком соке, глазенки сияют. Вторую сливу они с няней добывают сами: находят длинную палку - няня Мэй пригибает ветку, и Оскар, стоя на цыпочках на скамейке срывает плод.
Солнце уже низко. Холодные тени лежат в саду, пора домой. Соланж спрашивает, можно ли взять с собой цветочную куколку и, получив разрешение, кутает «дочку» в опавший кленовый листик. Анна собирает в корзинку лопатки и ведерки, машинки и формочки для песка. Иманд тоже встает. Заходящее солнце бьет ему в глаза. Ничего не видя перед собой, он делает шаг и, споткнувшись о бортик песочницы, падает. Жена в испуге оборачивается:
- Цел? Больно?
Ответить он не успевает. С одной стороны его горячо обнимает Соланж: «Папа, папочка, не плачь!». С другой - к нему со всех ног - пожалеть упавшего - несется Малыш. Липкие от сока слив ручонки старательно гладят его по спине, по волосам. Анна смотрит на них, прикрыв ладонью смеющиеся глаза и кусая губы.
- Детей, которые цепляются за мамину юбку, называют юбошными, а наш держится за папины штаны. Значит, Малыш у нас штанинный, - грустно шутит Анна.
Ей не до веселья. Она теперь видит сына урывками, во время кормлений. Осень и прошедшая зима стали самыми трудными в ее жизни. Внезапная болезнь и скоропостижная кончина отца, возвели Анну на вершину общественной пирамиды. Горе, траурные хлопоты, бесчисленные новые обязанности и безотлагательные дела - все это в одночасье обрушилось на нее, поглотило без остатка время и силы.
Дети, оставленные на попечение отца и двух нянь (Сири - она растила когда-то саму Анну, а теперь пестует Соланж, и нянюшку Малыша - Мэй) подрастают без нее. Зато Иманд проводит в детской почти все свободное время.
Соланж, которой уже четыре, очень ценит его общество. Она только рада тому, что неугомонный братец сам рвется прочь, свешивается с рук (а что там?), слезает с коленей и устремляется вдаль, оставляя их наедине. Правда, ненадолго. Только успеют они начать сказку про тролля или раскрасить петушку хвост, как Малыш, обрушив башню из кубиков или набив шишку, торопится назад за утешением. Подражая отцу, Соланж тоже гладит брата по головке - она чувствует себя большой, снисходя до маленького. Вдвоем с папой они строят новую башню, и смеются, глядя, как Малыш разваливает и ее: «Как тролль, да пап?»
Анна все пропустила…
- Захожу в детскую, - рассказывает муж, а Малыш у няниных колен топчется. Она - ему: «Оскар, глянь, кто пришел!» Увидел меня, разулыбался. Бросил нянину коленку и стоит, качается - на днях только сам стоять научился. Я зову: «Иди ко мне!», а он палец в рот сунул - не решается. Тут Соланж с прогулки привели, и она на мне повисла. У Малыша сердечко взыграло: без него обнимаются! И он, знаешь, как конь, высоко поднимая ножки, три шага к нам…
И первое его слово досталось не маме, а сестре.
- На, Малыш, на! - Соланж совала братцу кубики, колечки, шарики от погремушек. - Кидай! - и оба вопили от восторга. Однажды сестра протянула руку:
- А дай я кину!
И он отдал ей, что держал - красное колечко от пирамидки: «На!»
Эту историю Анне вчера рассказали четыре раза - все свидетели сцены, включая дочку.
Так что она не удивилась, услышав опять спешащие к ней шаги. Очередные новости о Малыше? Так и есть. Дверь грохнула, отлетев к стене.
- Твой муж настраивает против меня внука!
- Мам! - Анна выронила кипу документов и те веером разлетелись по полу.
- Я к нему, а он от меня! Прячется за отца и ревет, будто не бабушку - монстра увидел! Что надо внушить ребенку, чтоб он так боялся?!
- Вот именно - что? - присев на корточки, Анна собирает бумаги. - Как ты себе это представляешь? Иманд показывал Малышу твой портрет и говорил «Баба бяка, баба бука»?
- Не знаю. Но твой сын теперь меня боится.
Ей очень обидно. Раньше Малыш с радостью шел на ручки, гулил, улыбался, а теперь отворачивается, отталкивает ее, кричит.
- Ну что ты! Никто его не настраивал. Просто он подрос и научился узнавать домашних.
- Но Соланж-то меня не боялась!
- Ты же возилась с ней каждый день. А Малыш давно тебя не видел. Конечно, ты не могла его навещать, не до того было. Но сейчас Оскар начинает ходить, и природа его подстраховывает - велит бояться чужих, чтоб не увязался за ними.
- Прекрасно! Значит я теперь для него чужая. И что сделал твой муж? Нет, чтоб объяснить ребенку, напомнить - спрятал его, закрыл! Бойся, Малыш, бабушку и дальше!
- А ты бы как сделала? - Анна собрала бумаги и шлепнула ими о стол. - Стала бы принуждать его к общению с тем, кого он боится?
- Ребенок должен вежливо…
- Должен - уже? Ему и года нет! Это мы должны заботиться о нем. На кого ему полагаться, как не на родных?
- А мне - на кого? Шла к дочери, надеялась на сочувствие…
- В чем? Кто тебя обидел - кроха, который едва на ногах стоит? Так завоюй его доверие снова - улыбками, игрушками, лаской. Напомни, чей он внук!
***
К лету Оскар с бабушкой сделались неразлучны: вдвоем осваивали самокаты, копались в песочнице, устроенной за домом между цветниками, поливали из леечек петуньи на клумбах, строили домики из конструктора.
Пока родители пьют чай на террасе, внизу на лужайке кипит работа: Малыш сооружает башню из разноцветных пластиковых блоков. Башня будет высокая-превысокая - до неба! Кубик на кубик, и еще один, и сверху еще два - эх, развалилась! Он строит снова и снова - вот уже башня ростом с него, но от неловкого движения все опять рушится. Еще попытка и еще. «Нижние кубики криво стоят, - подсказывает бабушка, - ставь ровнее, а то упадет». Малыш очень старается. Вот теперь все «этажи» ровные, и песок под ними они утоптали на совесть, но крыша нечаянно съехала набок, и все рассыпалось.
- Если бы у меня столько раз не получилось, я бы уже плюнул, - наблюдая за сыном, говорит Иманд. - Любой взрослый уже разочаровался бы. И где Малыш берет силы не сдаваться?
Еще немного и он получает наглядный ответ.
Оскар догадался положить в основание два кубика, и башня обрела устойчивость. Вот он уже еле дотягивается до верхнего… сейчас-сейчас… Подставив садовую скамеечку для ног, строитель, пыхтя, забирается на нее и добавляет еще пару этажей «небоскребу». Браво! Высоченная башня горделиво красуется на солнце - осталось только крышу положить. Малыш тянется изо всех сил - скамейка шатается, выскальзывает из под ног и…
- Ааааа!! - он летит носом в песок, а сверху на него сыплются легкие пластмассовые блоки.
Вопя от разочарования, Малыш выбирается из под развалин, перелезает через бортик песочницы и бежит к бабушке. Та подвязывала ирисы, но все бросила и спешит навстречу, подхватывает внука на руки, целует зарёванного. Припав к ее плечу, Малыш выплакивает свои горести и затихает, хлюпая носом.
- Смотри, - тихо говорит Анна, глядя, как любовь побеждает невзгоды, - сейчас он пойдет и попробует снова.
Она права.
Кубики опять построены в боевой порядок. Скамейка для верности прикопана в песок.
- Вот тебе и ответ. Главное, чтоб было к кому на ручки залезть. А уж там ему вернут веру в себя.
Каждый знает: когда «все плохо» надо укрыться в родных руках. Там пожалеют, ободрят, спрячут от всех зол мира, придадут сил. Оскар и бежит прямиком туда, где утихнет всякая боль и вернется надежда.
- Видел, как он сразу кинулся к бабушке? - спрашивает Анна, когда они идут через парк к ожидающей их машине. - Не остался рыдать в песочнице, а сразу, будто заранее знал, что делать в случае провала. А она? Обняла, пожалела - всё. И эти объятия вместили то, с чем Малыш не мог справиться сам. Его как бы прикрыли на время от мира, дали погрузиться в переживания целиком, освободиться от них.
- Что-то вроде, ты поплачь, а я пока не дам тебя в обиду?
- Да. Я с тобой, я за тебя - расслабься. И все, стресс снят. Можно по новой…
***
Разгар лета. Лихой гонщик в красной бейсболке, надетой задом наперед, летит на своем верном самокате по дорожке полого сходящей из цветников в каштановую аллею. Ездить под горку одно удовольствие - оттолкнулся и кати! Он отталкивается еще и еще, и летит вниз, переполненный визжачим восторгом. Анна этого не видит. Она сидит на качелях под липами, изучая скучный акт и комментарии к нему. Завтра с утра совещание. Но ребенок конечно не один - с ним папа.
- Малыш, не смей! - слышит она. - Малыш!!
Поздно. Стук отлетевшего в сторону самоката, зловещая пауза, пока пострадавший набирает побольше воздуха… Душераздирающее «АААА!!!» застает Анну уже на полпути к месту аварии. Пронзительный крик буравит ей уши, пока она бегом пересекает лужайку, уверенная, что Иманд конечно уже подхватил сына на руки и наверно дует на содранные коленки.
Но нет. Коленки у Малыша целы - мало того, он еще и ногами топает, заходясь в отчаянном злом крике. Отец крепко держит бузотера за руку и что-то строго говорит ему. Увидев маму, сын голосит так, что с веток каштаны сыплются и, отпущенный, несется к ней в подставленные руки. Дальше все идет своим чередом: надсадное протестующее «Ааа!!» скоро сменяется горестным «Ыыы… ыыы…» и длинными сырыми всхлипами. Иманд подбирает самокат, находит в траве упавшую бейсболку и потерянный гонщиком сандалик.
Малыш не слушался папу, и больше на самокате кататься не будет. Ведь это додуматься надо - разогнаться со всей дури с горки и бросить руль! В первый раз всё вышло случайно, во второй - неслух был решительно схвачен подмышки и снят с дистанции. Папа сердит и объясняет маме, что за такое безобразие надо не на ручки брать, а… дальше Малыш не слышит - опять заливается слезами.
- Хватит реветь! - говорит папа. - Ты сам виноват. Надо слушаться.
Мама ничего не говорит - молча обнимает и гладит по спинке.
***
Месяц спустя, Малыш поправляется после гнойного отита - ушко у него уже почти не болит, но инъекции, переломившие ход болезни, еще нужны, и доктор Эриксон стоически принимает на себя шквал негодования маленького пациента. Едва завидев врача, Оскар испускает оглушительный вопль и в ужасе забивается под стол, или прячется за нянину юбку. Однако доктор находит его и там. Он тщательно моет руки, открывает белый, едко пахнущий чемоданчик и начинает кошмарные приготовления. Тогда Малыш пытается спастись бегством - он шустр и ловок, извернувшись, проскакивает мимо ловящих рук и стремглав несется прочь, оглашая дом плачем. Его настигают, хватают - он неистово брыкается, кусается и орет, срывая голос. Даже побежденный, он продолжает истошно орать и отбиваться - уже не со страху, но от ярости. Ох, он и сердит! Только троньте его, только попробуйте!!
Эти сцены глубоко возмущают Иманда. Сын-трусишка и скандалист - еще не хватало! Все дети боятся уколов, но разве кто-нибудь так распускается?! Меньше всего ему хочется пожалеть маленького буяна - тот нуждается не в сочувствии, а в укрощении.
- Перестань, - морщась, твердо говорит он.
Фу, смотреть тошно: щеки обвисли, рот безвольно распущен, из запухших глаз текут слезы.
- Мальчики так себя не ведут. Нельзя быть таким трусом.
Он уверен, что поступает правильно. Потворствовать истерикам? Ну нет! Кого он растит, в конце концов - неженку и дебошира или будущего мужчину, которому предстоит справляться с невзгодами пострашней укола?
Этими мыслями он делится с женой. Покончив наконец с делами, она вялая и отрешенная (нет, ничего, просто устала) сидит на упругом бортике бассейна, свесив ноги в голубую воду. Собиралась поплавать, да что-то сил нет.
Иманд, растерев спину полотенцем и отжав мокрые волосы, садится рядом - от него тянет холодком и купальной свежестью.
Влажная теплота и тропические ароматы оранжереи, слабый плеск воды, омывающей узкие белые ступни. Наконец-то они одни. И как редко это теперь бывает - чтоб она сидела вот так ничем не занятая и просто слушала его.
Качнувшаяся ветка роняет в бассейн большой красный цветок, и он тихо скользит по голубой глади. Жена поднимает на него печальные глаза:
- Бедный мой… Я теперь тебя понимаю.
Этого он никак не ждал. Смотрит с недоумением: Анна переутомилась, что ли? Она вытягивает одну ногу из воды, обвивает колено руками и опускает на него подбородок.
- Тебе в детстве тоже так говорили: «Не распускай нюни! Стыдно бояться. Мальчик должен быть храбрым» да?
Он не отрицает: говорили конечно. Всем мальчикам это говорят. Да, отец был строгим, не терпел капризов. Учил держать себя в руках и справляться с трудностями. Разве плохо? Он с вызовом спрашивает вслух:
- По-твоему, это плохо?
Анна долго молчит, смотрит на цветок, уже зачерпнувший воды нижними лепестками, отяжелевший.
- Когда ты маленький чувствовал страх, обиду, гнев - куда девались потом эти чувства?
Вопрос странный, и в ответ он молча пожимает плечами: куда-то девались, наверно - какая теперь разница?
- Плакать тебе запрещали: за это ругали, говорили, мальчики так себя не ведут. Тебя бросали одного с трудными переживаниями - не обнимали, не утешали, «воспитывали мужчину». Но умение освобождаться от стресса не падает с неба - мы учимся этому в детстве от других. А тебя не учили, не помогали выразить, прожить эти чувства, освободиться от них. От тебя требовали, чтоб ты их не проявлял, держал в себе.
И ты научился подавлять, блокировать то, с чем не мог справиться. Сумел отключиться от эмоций, притерпеться к боли, не замечать ее. Ты - живой, но ничего не чувствуешь, как мертвый: всегда спокоен, ничем тебя не проймешь. Больно - терпишь. Плохо - не жалуешься. Обидят - не огорчаешься. Не раскисаешь, держишь себя в узде - всю жизнь. И что там - под этой броней невозмутимости?
Ты не умеешь избавляться от стресса - просто замуровываешь его в себе. Не справляешься, а расправляешься со своими чувствами. Но если однажды твоя броня треснет… Ярость Малыша - это всего лишь много шума и крика, а твоя ярость - ярость взрослого, обросшего панцирем… Вряд ли отец, говоривший тебе в детстве: «Соберись, не ной!» хотел именно этого, но получилось вот так.
Знает ли Анна, какое ужасное действие производят ее слова? Он будто внезапно без всякой вины исхлестан ими. Зачем она так?! Боль и злость бушуют в нем - загляни жена ему в глаза, испугалась бы. Но ее взгляд прикован к размокшему медленно тонущему цветку. Иманд молча поднимается и уходит. Она не спрашивает «куда ты?» - тихо без всплеска соскальзывает с бортика и с головой уходит под воду.
***
Анна больше не возвращается к этой теме. Она много гуляет с детьми и вообще старается чаще бывать на свежем воздухе - ловит последние теплые деньки. Набегавшись с детворой в догонялки, ложится на широкий садовый шезлонг, за которым живописной стеной вьются по решетчатым опорам лиловые и розовые клематисы. Заботы о Малыше принимает на себя няня Мэй. Дочка, сорвав цветок мальвы, бутон и сухую травинку, приносит все это маме:
- Сделай куколку!
Вдвоем они мастерят красотку в пышной бордово-красной юбке и смеются, склоняя друг к дружке светловолосые головы. Глазастая Соланж первой замечает отца, идущего к ним через лужайку, и со счастливым визгом виснет на нем. Анна подвигается, давая место мужу.
После полного забот дня понежиться на вечернем солнышке, наблюдая за играющей малышней - славно-то как! Он с удовольствием вытягивается рядом, чувствуя теплый бок и ласково прильнувшее плечо жены. Последние дни были трудными - не только из-за навалившихся дел, их всегда много. Разговор в оранжерее разбередил ему душу.
Раньше он думал, воспитывать ребенка - значит направлять его к образцу. Он сам и есть этот образец, выкованный собственным отцом - сдержанный, твердый, умеющий владеть собой «как папа». Эти качества он всегда считал своими достоинствами. Анна все перевернула: Малыш - не объект, не надо лепить из него свое подобие.
С точки зрения жены, совершенства, которыми он гордится - ущербность. «Ты не справляешься, а расправляешься…» Да, он просто загоняет стресс внутрь. Иначе не смолчал бы тогда у бассейна, не проглотил бы, как обычно, злость и обиду. Почему он встал и ушел? Сорваться боялся! Не ожидал, что сочувствие жены так ранит. Выходит, всё, чему он научился за тридцать лет - не давать себе воли. А теперь и Малыша на этот путь…
Он не знает, как научить сына справляться с жизнью. Как проживать стресс, оставаясь живым, и выходить из него, а не прятать свою боль под коркой бесчувствия. Анна говорит, пусть Малыш огорчается, плачет, боится, негодует, пусть выплескивает свои эмоции, а мы будем обнимать и утешать. Не стыдить, не уговаривать «не плачь», просто принимать его переживания. Мир несовершенен, и маленькому трудно это принять. Но с нашей помощью он научится переходить от разочарования и протеста к примирению с реальностью. Что ж, в этом есть логика, и доброта. И никакого насилия.
Он столько передумал за эти дни, что теперь просто смотрит в блаженном безмыслии, как Малыш обхаживает сливовое деревце. Он очень любит сливы, особенно желтые продолговатые, сахаристые. Золотистый бочок заманчиво светит ему сквозь листву. Малыш влезает на скамейку под деревом - так ближе, но все равно не достать.
- Хочешь сливу? - говорит няня и поднимает его на руках высоко-высоко. Малыш, сопя от натуги, тянется к ветке - нет, не схватить.
- Как думаешь, если он не достанет - что будет? - Анна болеет за сына. - Заплачет и побежит к нам? Как ему выйти из мобилизации, когда «хочу» наталкивается на «не могу»? Собраться с силами и победить, или погоревать и смириться - нет других способов снять напряжение.
Няня что-то шепчет ему на ушко и опускает на землю. Малыш бежит к отцу и тянет его за собой: «Иди! Иди!» Вот кто достанет ему сливу - папа! Он все может, он выше всех.
Няня моет добычу водой из бутылки и разламывает надвое - червяков нет? Щеки у Малыша в сладком соке, глазенки сияют. Вторую сливу они с няней добывают сами: находят длинную палку - няня Мэй пригибает ветку, и Оскар, стоя на цыпочках на скамейке срывает плод.
Солнце уже низко. Холодные тени лежат в саду, пора домой. Соланж спрашивает, можно ли взять с собой цветочную куколку и, получив разрешение, кутает «дочку» в опавший кленовый листик. Анна собирает в корзинку лопатки и ведерки, машинки и формочки для песка. Иманд тоже встает. Заходящее солнце бьет ему в глаза. Ничего не видя перед собой, он делает шаг и, споткнувшись о бортик песочницы, падает. Жена в испуге оборачивается:
- Цел? Больно?
Ответить он не успевает. С одной стороны его горячо обнимает Соланж: «Папа, папочка, не плачь!». С другой - к нему со всех ног - пожалеть упавшего - несется Малыш. Липкие от сока слив ручонки старательно гладят его по спине, по волосам. Анна смотрит на них, прикрыв ладонью смеющиеся глаза и кусая губы.