***
Я родилась спустя почти 30 лет после войны. И все же с ней связано самое жуткое мое переживание…
С отцовской стороны в семье не воевал никто; родителей отца - чистокровных немцев в 41-м выслали… куда Макар телят не гонял. Другой мой дедушка вернулся с войны с наградами. Он умер, когда я была совсем маленькой. А бабушка о войне не говорила. Никогда.
В детстве я боялась "кукурузников", опылявших окрестные поля - их низкий вой наводил на меня, семилетнюю, неописуемый ужас. Заслышав этот звук, я стремглав неслась к укрытию: в кусты, под скамейку, или падала между грядок, закрыв руками голову… Больше всего мне хотелось залезть в погреб, но его деревянная крышка была слишком тяжелой.
Никто не рассказывал мне про авиа-налеты, я не знала слова "бомбардировщик", а по телевизору мне разрешали смотреть только "Спокойной ночи…". Откуда бы взяться этому страху?
И еще взрывы и пожары. Ничего у нас не взрывалось и не горело, но… малейший запах дыма, вспышка, внезапный грохот - с младенчества и по сей день ввергают меня в мгновенную панику.
Со временем детские страхи вытеснились в темные пыльные углы памяти, я почти забыла о них. Но спустя двадцать лет война неожиданно догнала меня, успевшую дважды стать матерью.
Ёлку я носила легко, не замечая тяжести. Много ходила пешком по мещёрским лесам, собирала цветы, ягоды, и прислушивалась к своей девочке. Безотчетная тоска и тревога таскались за мной по полям и оврагам - будто я что-то знала об этом ребенке, только никак не могла вспомнить… Нет, "беременные" страхи меня не мучили, я не склонна к неврозам, и причин поливать слезами окрестности не было решительно никаких. Но мрачное, угнетенное душевное состояние не проходило, напротив, усугублялось с каждым днем, я буквально изнемогала под тяжестью необъяснимого... Что-то не так было с этой беременностью. Светлая девочка, которую я ждала, несла в себе страшный, чудовищный груз, грозивший раздавить нас обеих. За несколько месяцев из цветущей женщины я превратилась в пузатый остов с сухой кожей и блестящими от вечно сдерживаемых слез, глазами. Муж, видевший, как далеко все зашло, уговорил меня ехать в Москву, искать спасения. И нам действительно помогли (не буду рассказывать как; средство было действенным и никакого отношения к медицине не имело).
Ёлке было чуть больше двух лет, когда я все вспомнила… Она играла в комнате на ковре; свет из окна падал на русую макушку в младенческих кудряшках. Я окликнула ее, она обернулась, довольная, показывая мне свою игрушку - полуодетую куклу. В ту же секунду я вспомнила! …маленькую девочку в темном сарае, на куче слежавшейся соломы - почти голую, чумазую, с сухими травинками в спутанных волосах…
Нас было много в том запертом сарае. Духота, всхлипы, сдавленные рыдания… (голосить нельзя - стреляют!), Сильный запах дыма лезет во все щели. Но горит не наш сарай - соседский, через дорогу. Там тоже люди… их крики еще слышны… Вся деревня горит! Я не помню, кто была эта девочка… Кто она была мне… соседка? сестренка? дочь? И как она попала в этот жуткий сарай… ее загнали вместе с нами или она пряталась тут раньше? У нее грязное лицо, со следами слез, но сейчас она не плачет, занятая важным делом - баюкает щепку. У нее нет нижнего зубика, у нее исцарапаны руки, она вся в синяках и болячках… ей года два, не больше… И она играет в этом обреченном сарае, в куче соломы, не понимая, что нас всех скоро сожгут… Кто-то рывком распахивает снаружи дверь, свет падает на русую макушку в младенческих кудрях…Девочка поворачивает головку и показывает мне свою "куколку" - тем же жестом!..
В сарай что-то плеснули… Мгновенная вспышка жара, едкий дым…
Ёлка не просила у нас ни игрушек, ни лакомств, не закатывала истерик перед прилавком: "Купиии!! Хочуууу!" Мы сами без просьб, без счета покупали ей кукол, самых лучших, роскошных… Я не склонна потакать детским капризам, и вообще довольно строгая мать. Но когда я смотрю, как моя девочка грызет мороженное или вертится перед зеркалом в новых туфельках у меня такое чувство, будто я сдержала обещание…
С отцовской стороны в семье не воевал никто; родителей отца - чистокровных немцев в 41-м выслали… куда Макар телят не гонял. Другой мой дедушка вернулся с войны с наградами. Он умер, когда я была совсем маленькой. А бабушка о войне не говорила. Никогда.
В детстве я боялась "кукурузников", опылявших окрестные поля - их низкий вой наводил на меня, семилетнюю, неописуемый ужас. Заслышав этот звук, я стремглав неслась к укрытию: в кусты, под скамейку, или падала между грядок, закрыв руками голову… Больше всего мне хотелось залезть в погреб, но его деревянная крышка была слишком тяжелой.
Никто не рассказывал мне про авиа-налеты, я не знала слова "бомбардировщик", а по телевизору мне разрешали смотреть только "Спокойной ночи…". Откуда бы взяться этому страху?
И еще взрывы и пожары. Ничего у нас не взрывалось и не горело, но… малейший запах дыма, вспышка, внезапный грохот - с младенчества и по сей день ввергают меня в мгновенную панику.
Со временем детские страхи вытеснились в темные пыльные углы памяти, я почти забыла о них. Но спустя двадцать лет война неожиданно догнала меня, успевшую дважды стать матерью.
Ёлку я носила легко, не замечая тяжести. Много ходила пешком по мещёрским лесам, собирала цветы, ягоды, и прислушивалась к своей девочке. Безотчетная тоска и тревога таскались за мной по полям и оврагам - будто я что-то знала об этом ребенке, только никак не могла вспомнить… Нет, "беременные" страхи меня не мучили, я не склонна к неврозам, и причин поливать слезами окрестности не было решительно никаких. Но мрачное, угнетенное душевное состояние не проходило, напротив, усугублялось с каждым днем, я буквально изнемогала под тяжестью необъяснимого... Что-то не так было с этой беременностью. Светлая девочка, которую я ждала, несла в себе страшный, чудовищный груз, грозивший раздавить нас обеих. За несколько месяцев из цветущей женщины я превратилась в пузатый остов с сухой кожей и блестящими от вечно сдерживаемых слез, глазами. Муж, видевший, как далеко все зашло, уговорил меня ехать в Москву, искать спасения. И нам действительно помогли (не буду рассказывать как; средство было действенным и никакого отношения к медицине не имело).
Ёлке было чуть больше двух лет, когда я все вспомнила… Она играла в комнате на ковре; свет из окна падал на русую макушку в младенческих кудряшках. Я окликнула ее, она обернулась, довольная, показывая мне свою игрушку - полуодетую куклу. В ту же секунду я вспомнила! …маленькую девочку в темном сарае, на куче слежавшейся соломы - почти голую, чумазую, с сухими травинками в спутанных волосах…
Нас было много в том запертом сарае. Духота, всхлипы, сдавленные рыдания… (голосить нельзя - стреляют!), Сильный запах дыма лезет во все щели. Но горит не наш сарай - соседский, через дорогу. Там тоже люди… их крики еще слышны… Вся деревня горит! Я не помню, кто была эта девочка… Кто она была мне… соседка? сестренка? дочь? И как она попала в этот жуткий сарай… ее загнали вместе с нами или она пряталась тут раньше? У нее грязное лицо, со следами слез, но сейчас она не плачет, занятая важным делом - баюкает щепку. У нее нет нижнего зубика, у нее исцарапаны руки, она вся в синяках и болячках… ей года два, не больше… И она играет в этом обреченном сарае, в куче соломы, не понимая, что нас всех скоро сожгут… Кто-то рывком распахивает снаружи дверь, свет падает на русую макушку в младенческих кудрях…Девочка поворачивает головку и показывает мне свою "куколку" - тем же жестом!..
В сарай что-то плеснули… Мгновенная вспышка жара, едкий дым…
Ёлка не просила у нас ни игрушек, ни лакомств, не закатывала истерик перед прилавком: "Купиии!! Хочуууу!" Мы сами без просьб, без счета покупали ей кукол, самых лучших, роскошных… Я не склонна потакать детским капризам, и вообще довольно строгая мать. Но когда я смотрю, как моя девочка грызет мороженное или вертится перед зеркалом в новых туфельках у меня такое чувство, будто я сдержала обещание…