Стокгольм. Присвоение себя
Иманд (46) - Анна (44)
- Как видите, люди не меняются, - говорит Анна начальнику канцелярии Избирательной комиссии Швеции. - Вы получили карт-бланш, реализовали его, как сочли нужным, и лишь подтвердили старую истину.
Собеседник слушает её, наклонив седую голову, и Анна делает вежливую паузу, давая ему возразить. Опровержения, однако, не следует.
- К счастью, мы знаем, как это исправить, - милосердно заключает она и встаёт, давая знак к окончанию встречи.
- По-моему, он ждал разноса, - с иронией, но не без сочувствия говорит Иманд, когда за визитером закрывается дверь и его шаги гаснут в гулком коридоре.
Анна смеётся.
- В юности я бывала на таких встречах, проводимых отцом, и знаешь, что он говорил мне потом: «Хороший нагоняй от нянюшки - это то, к чему они с детства привыкли. Однажды роль нянюшки перейдет к тебе, готовься».
- Неожиданный довод в пользу того, что люди не меняются, - хмыкает Иманд.
Анна комично разводит руками: мол, сам видишь.
Двери малого аудиенц-зала выходят в парадную галерею, чьи широкие крылья смыкаются по обеим сторонам пологой мраморной лестницы, сходящей в просторный холл, где из окон Браманте открывается превосходный вид на цветники, мреющие под июльским солнцем. В холле они расстаются до вечера, до того часа, когда включатся дождевальные установки, и маленькие радуги повиснут над пышно цветущими клумбами. Тогда сад наполнится музыкой и фланирующими гостями, собравшимися на традиционный Цветочный прием.
Пока же Анна отправляется к себе в кабинет, а Иманда ждут дела в департаменте внешней политики в трех кварталах отсюда. Несмотря на жару, ему хочется пройтись по набережной Норр-Мэларстранд мимо статных фасадов со ступенчатыми крышами, где наверняка поддувает с озера прохладный с соленым привкусом ветерок. На набережной Кунгхольма полдневный жар и ослепительное солнце распугали даже всепогодных вездесущих туристов. Пустынные, разлинованные тенями домов кварталы, лежат перед ним. Но того кто вырос под африканским солнцем, зноем северных широт не испугать.
Что мы имеем в виду, говоря, что люди не меняются? - спрашивает он себя. Что изменения, связанные с возрастом и житейским опытом затрагивают не сущность человека, а только личность? Внутри себя наше «я» всегда одинаково - так же радуется, грустит, верит и боится как раньше. Мы можем не замечать этого, поскольку сущность скрывается за социально одобряемой личиной - вот она-то меняется всю жизнь, создавая видимый образ, как создают ее рыцарские латы, облекающие музейную пустоту. Но иллюзия рушится, когда из-под маски выглядывает тот, кто носит ее, - Иманд вступает в прохладный вестибюль департамента, и должен отложить свои размышления.
***
Цветочный прием в саду устраивают в разгаре лета. Клумбы, пестреющие цветами бесстыдно-обольстительных форм и чарующих расцветок, собирают толпы влюбленных ценителей, соблазненных их буйной красой. Праздник открывает костюмированное шествие маленьких цветочных фей. В главной аллее звучит «Рояль в кустах» - играют дипломанты престижных национальных и международных конкурсов. А завершает вечер благотворительная лотерея Линнеевского общества, ее призы - редкие сорта цветов из Королевской оранжереи.
С подачи Анны Цветочный прием, бывший когда-то дипломатическим мероприятием, сменил статус и стал открытым праздником, попасть на него могут увлеченные цветоводы - профессионалы и любители, достигшие публичного успеха, а также призеры садоводческих выставок и конкурсов со всей страны. Именные билеты заранее рассылают приглашенным, наполняя сердца счастливцев сладостным предвкушением.
Когда солнце начинает клониться к западу и воздух тяжелеет от благоухания ночных растений, двери холла гостеприимно распахиваются, открывая взглядам великолепие пятицветного мрамора парадной лестницы, откуда вскоре начнется шествие цветочных фей. Хозяева праздника спускаются к гостям, ведя за руки четырехлетнюю Софию. Бледно-зелёный лиф её платьица с баской в виде длинных узких чашелистиков, переходит в пышную темно-алую юбку-розу. На одном из «лепестков» вышита чёрная-золотая пчелка размером с детскую ладонь. Кудряшки Софии убраны белыми и красными розами того же оттенка.
На Анне открытое платье с цветочным принтом и широкополая шляпка. У Иманда в петлице желтая хризантема. Все трое живописной группой ненадолго замирают на ступеньках, позируя фотографам. В саду София присоединяется к другим нарядным малышам, резвящимся среди клумб. Вскоре «феечек» незаметно уведут в галерею на втором этаже, откуда они сойдут торжественной процессией с «волшебными палочками» и фонариками в руках, чтобы, обойдя весь сад, зажечь праздничную иллюминацию цветников, и роскошные световые фонтаны. После чего всех ждет угощение, и умиленные взрослые вернутся к светскому общению.
Сад не чопорная гостиная, разговоры тут завязываются без особых церемоний. Прогуливаясь среди куртинок с пышно цветущими тигровыми лилиями, Анна замечает бывшего сокурсника по Уппсальскому университету, а ныне ландшафтного дизайнера Лукаса Свантесона. Иманд тоже его знает. Изредка они встречаются на разных мероприятиях вроде этого.
- Вы что же, один сегодня? - удивляется Анна.
Нет, фру Свантесон пожелала осмотреть дворцовую оранжерею, а у него от тропических ароматов голова болит.
Они садятся на полукруглую скамейку окаймленную бордюром голубых и розовых гортензий. Тяжелые рыхлые головки цветов, доверительно склоненные друг к другу, обступают их тесным кружком будто прислушиваются. Заводя беседу, Анна хвалит уголок в одном из парков Стокгольма, преображенный Лукасом в рамках недавнего конкурса: «Свежо, современно и так естественно, будто создано природой».
Тот слушает, напряженно улыбаясь, как человек, который мечтал поразить шедевром, а получил премию за оформление песочницы.
- Ну что вы, это же чепуха, просто мое имя сочли недостаточно громким, чтоб дать проект посерьезней.
- Причём тут имя? - поднимает бровь Анна. - Разве это был конкурс имен, а не идей?
- Не будьте наивны! - восклицает Лукас. - Поставьте себя на место муниципалов. Вдруг людям не понравится, что наворотил дизайнер? Тогда они смогут прикрыться известным именем.
- Прятаться от стрел налогоплательщиков за авторитетом - обычный ход бюрократов, - признаёт Анна.
- О том и речь: нет имени - нет хороших заказов, значит и успеха тоже.
- А что для вас успех? - вступает в разговор Иманд.
- Разве не очевидно? - Лукас пожимает плечами, - Получить признание. Все этого хотят.
- Не все, - возражает Анна. - Ваш коллега Ларс Нюквист на днях говорил, что восторги публики ему по боку, а счастлив он, когда удается воплотить задумку.
- Да, это приятно, - Лукас перекатывает носком ботинка светлый камешек на дорожке, - но работать ради кайфа, это, простите, любительство. А профессионалами движет честолюбие.
- Я бы не назвал Нюквиста дилетантом, - с вежливой улыбкой замечает Иманд. - хотя он больше инженер, чем художник. Вы читали его эссе в «Экспрессен», где он говорит, что дело творца диктовать вкусы, а не следовать им?
- Что ж, Нюквист у всех на слуху, может позволить себе любой эпатаж, - хмуро отвечает Лукас.
Недолгая беседа подходит к концу, Свантесон замечает свою жену, идущую по дорожке, среди рододендронов, чья темная блестящая зелень почти исчезла в непроглядной гуще алых, лиловых и бледно-розовых цветов.
***
Праздник кончается незадолго до полуночи. И менее чем через час Анна уже в постели - крутится так и эдак, ища удобное положение для ноющей поясницы. После рождения Софии её изводят боли в спине, против которых мало что помогает. Войдя в спальню после душа, Иманд застаёт её в разгар мучений.
- Сунь подушку под живот и ляг сверху, - сочувственно говорит он. - Очень болит?
Он заглядывает в тумбочку, шарит в угловом шкафчике:
- Где твоё индийское снадобье?
- Тут, - Анна шлепает ладонью по боковой панели кровати. - Пять капель, не больше, - просит она, - а то буду всю ночь как на сковородке.
Густой зеленоватый гель с сильным пряно-травянистым запахом печет ладони.
- Тебе и трех хватит, - обещает он. - Воспаления нет, просто ты слишком долго была на ногах. Надо больше отдыхать.
Тепло скользящих рук проникает вглубь, растекается под кожей, расслабляет. Она вздыхает облегчённо, но муж не останавливается, умело и привычно разгоняя ей кровь. Освобожденная от боли, Анна возвращается к впечатлениям минувшего дня, к неприятно задевшему её разговору с Лукасом:
- Что ты думаешь о Свантесоне?
- Он относится к себе как к недооцененной вещи, и потому несчастен.
Удивлённая неожиданным ходом его мысли, она пробует обернуться, но крепкая рука упирается в разогретую ложбинку: «Не вертись, лежи спокойно. Если хочешь, завтра поговорим об этом». Сейчас у него другие планы. Поглаживания спинки делаются недвусмысленно ласковыми, игривыми. К ним добавляются соблазнительные поцелуи в шею: «Ты такая красивая сейчас, тёпленькая...»
- Знаешь, - мурлычет она в подушку, - у меня уже и не болит ничего, - и слышит над собой шорох сброшенного купального халата, жалея, что не сама развязала на нём пояс. Он не спешит лечь, остается над ней. Поцелуи длятся, нежность расходится по плечам, по вздрагивающим от щекотки подмышкам, лопаткам, возвращаясь к нему сладостным ознобом, пронизывающим ее от затылка до копчика.
Сейчас страсть - это он: его руки, млеющие губы, полузакрытые глаза жар, исходящий от бедер. Сейчас вожделение - это она, изнемогающая от желания прильнуть спиной к его груди, ткнуться чуткими сосками в его ладони, ощущать его в себе, над собой, быть с ним нерасторжимо. Бёдра приподняты подушкой - только ласкать, только насыщать собою ее неудержимую жажду наслаждения, бесстыдно шепча в розовое ухо всё, что само выплескивается из сердца.
***
Погулять в свободный час до обеда мешает дождь. Коварный серый лоскут завис в полном безветрии прямо над головой и поливает что есть мочи. Самое обидное, справа и слева солнечно-голубое небо с пышными громадами облаков, но чертова туча встала как взвод на рубеже - насмерть.
- Ладно, - созерцая кипящие молочными пузырями дорожки, среди осевших от влаги роз, говорит Иманд, - раз не вышло погулять, пойдем поплаваем.
- В лужах? - вяло шутит Анна.
- А бассейн тебя не устроит? - с интересом спрашивает он, глядя на жену сбоку. - Ну же, не куксись. Плавать полезно для спины, - и, приобняв ее за плечи, внятным шепотом: «Хочешь, помогу купальник надеть?»
- Нет уж, в камеристки я тебя не возьму! - смешливо фыркает Анна, вспомнив, как однажды муж уже «помогал» ей - о, всего лишь застегнуть молнию на платье! - после чего вылет в Париж пришлось отложить на три часа.
Плавать ей вовсе не хочется, но на стороне Иманда семейный врач и еще парочка светил. Она и сама замечала: после хорошего заплыва поясница как новенькая. Но в такую сырость лезть в воду никакого настроения.
- Соглашайся, я тебя покатаю, - чувствуя, что лентяйка колеблется, уговаривает он.
Всё, уговорил.
Водный термометр показывает 27 градусов, но Анна зябко жмется на мягко-упругом бортике, сунув одну ногу под себя, а другую спустив в воду. Только что в безмятежной, сияющей глади отражались путаные заросли тропических «лопухов» вдоль стен, и вот уже вода бурлит, приняв в себя гибкое тело пловца. Внезапно властная рука хватает Анну за ногу и бесцеремонно стаскивает в бассейн. Вода не холодная, мягкая, пахнущая свежестью, но жертва, вынырнув из голубой купели, слишком возмущена, чтоб оценить ее прелесть. Сейчас она догонит эту вредную помесь утки с дельфином, ох, и накостыляет она ему!
Месть рассвирепевшей женщины - страшное дело, так что виновник улепетывает во все лопатки: бросается в глубину, всячески изворачивается, рискуя лишиться плавок, и наконец, выскочив на мелководье, замирает по колено в воде с комично поднятыми руками: «Все, сдаюсь! Можешь меня отшлепать»
- Ну тебя! - изнемогая от смеха, Анна плюхается на дно бассейна у его ног, - хватит с меня начальника канцелярии…
Отдышавшись, он подхватывает жену под руки: «Пошли кататься!»
***
После купания, слегка утомленные, они устраиваются на шезлонгах, и Анна вспоминает про вчерашний разговор:
- Ты говорил про отношение к себе как к вещи. Вот симптом нашего века.
- Почему только нашего? Люди-вещи - это и раньше было. Разве каждый не ощущает себя товаром на рынке труда?
- Ну, продают-то все-таки не себя, а услуги, опыт, знания, - уточняет Анна.
- Нет, именно себя, - энергично возражает он. - Бизнесмены, врачи, юристы, педагоги, артисты, менеджеры - все должны иметь личность, чтобы продать свой товар, услуги. И она должна нравиться покупателям, обладать харизмой, а еще лучше - узнаваемым именем. И как со всяким товаром, рынок решает, кто сколько стоит. Не можешь себя продать - не стоишь ничего, как никчемный товар, который никто не берёт - он тоже ничего не стоит, хотя у него есть потребительская стоимость.
- Ну, допустим. Так от чего, по-твоему, страдает наш приятель - от того, что не может продать себя задорого?
- Нет, от того, что относится к себе как к вещи.
- Но ведь и те, кто дает ему работу, смотрят на него так же: им не имярек нужен, а функция - преобразователь ландшафта.
Иманд кивает: да, и они тоже.
- Так в чём проблема?
- В том, что человек - не вещь. Несчастны даже те, кто сумел выгодно продаться.
- Почему?
- Потому, что они не живут, а только и делают, что вкладываются проект под названием «я», который должен привести к успеху.
Анна испытывает неприятное чувство. Ей кажется, муж свысока критикует её способ жить - она ведь тоже вкладывается, как все. И, защищаясь, она нападает в ответ.
- Не люблю, когда ты так говоришь.
- Как?
- Будто ты один знаешь как жить.
- Это несправедливо, - Иманд сдерживает неудовольствие. - Я такого не говорил.
- Ну, о том, как не надо жить, - с досадой поправляется Анна, не желая признавать его правоту. - Ты сам не образец.
Он вздыхает (что ж, это верно), ему больше не хочется продолжать разговор.
- Чувствуешь себя задетой, так и скажи, - резче, чем хотел, замечает он и встаёт. - Пойду переодеваться.
***
Анна знает, что неправа. И что Иманд даже ради мира между ними не будет делать вид, будто размолвки не было. Что ж, тем хуже для неё. Одеваясь к обеду, она раздумывает над его словами. Что он такого обидного сказал? Отчего так болезненно укололо замечание, что мы смотрим на себя как на проект? Ведь так и есть. Нас воспитывают, нацеливая на достижение разных высот, внушая, что это наше право и обязанность, тратить все силы на личный успех. Мы воспринимаем себя как ценный актив, в который вкладываем массу энергии и времени, начиная с образования и заканчивая выбором модного туалета. Анна не без удовольствия оглядывает бледно-голубое муслиновое платье с завышенной талией, эффектно облегающее грудь. К нему она выбирает серьги и оправленный в белое серебро кулон из лазурита. Волосы после купания высохли и лежат небрежными волнами. Она приглаживает их щеткой и скручивает в низкий элегантный пучок, закрывающий шею - просто и хорошо.
Анна довольна тем, как выглядит. Но сейчас, придирчиво рассматривая себя в большом зеркале, сознает, что ухоженность и вкус, осанка и манеры - это всё успешный «проект», к которому она сама - уставшая после купания, голодная и опечаленная глупой стычкой с мужем, имеет отношения не больше, чем стрелок к оружию. Однако свое оружие она сейчас без колебаний пустит в ход, чтоб ещё до обеда помириться с любимым.
Иманд разочарован. Анна могла бы его понять. Вместо этого сочла себя уязвленной и ополчилась на него, нисколько не интересуясь истиной. Застегивая манжеты на любимой рубашке в тонкую полоску, он чувствует, что в ней, пожалуй, жарковато (или ему после купания так кажется?).
Выбирает другую сорочку - с коротким рукавом, но едва надев её, спохватывается: точно ли они будут одни за столом? Кажется, кто-то приглашен к обеду - он хоть убей не помнит кто, да это и неважно, все равно голые руки недопустимы. Или это завтра кто-то будет? Недельного расписания с отметками о дресс-коде в гардеробной почему-то нет - рамка справа от зеркала пуста. В кабинете на столе оно точно есть, но посылать за ним уже некогда. Через пару минут ему следует быть внизу. Сердясь, он переодевается в третий раз. Нравится ему это или нет, а церемонии играют важную роль в их жизни, и, пренебрегая ими, он рискует поставить в глупое положение не только себя, но, что еще хуже, Анну.
Раздраженный, он спускается в гостиную, где пока никого нет, и, бросив блейзер на подлокотник кресла, останавливается у окна, за которым всё ещё лучится на солнце ливень, алмазными каплями распускаясь на цветах вместо бутонов. Минуту спустя, Анна, неслышно ступая, подходит к нему сзади и с виноватой лаской касается плеча.
- Тебе не жарко?
- А разве сегодня никто не приглашен?
- Нет, это завтра.
По мимолетной гримаске, она легко восстанавливает его колебания у зеркала. И милосердно подворачивает ему рукава, открывая загорелые руки выше локтя, снимает галстук и расстегнув пару пуговок сверху, раздвигает ворот рубашки. А потом, потянувшись на носочках, шепчет на ухо несколько просительных слов.
***
Крем-суп из брокколи со шпинатом и пармезаном - то, что ей сейчас нужно. Иманд не любит суп «из травы», но печёный в золотистой корочке молодой рассыпчатый картофель и лесное жаркое в горшочке примиряют его с жизнью. Анна хрустит сырными гренками и говорит, что картошечку и то, что в горшочке, она тоже будет.
- Надо тебя почаще в бассейне гонять, - смеётся муж. - Вон какой аппетит хороший.
Утолив первый голод и чувствуя прилив благодушия, Анна готова вернуться к опасной теме.
- Я думала над тем, что ты сказал. Это оскорбительная правда: мы - люди-вещи, не только для других, но и для себя.
Она ждет одобрения или хоть кивка, но Иманд просто смотрит на нее задумчиво, отложив нож и вилку, машинально разминая в пальцах кусочек хлеба. И ей ничего не остается, кроме как продолжать.
- «Я» - наверно самый важный объект, каким мы владеем. В нем столько всего: тело, имя, социальный статус. Вообще всё, присущее личности: характер, опыт, представления о себе и даже тот образ себя, какой мы создаем у других людей.
Анна переводит дыхание, наблюдая за его лицом.
- Наше «я» - оно для нас «вещь», которую мы присвоили. Каждый из нас, - заметив огонек любопытства, с удовлетворением продолжает она. - И эта «вещь» лежит в основе нашего самоосознания. Вот.
Теперь он улыбается:
- Вспомни, на что Свантесон жаловался.
- На то, что его мало знают?
- Имя, Анна. Человек и его имя - в нашем понимании одно и то же. Имя создает иллюзию, будто человек - устойчивый объект, а не процесс.
Она смотрит в немом удивлении, слегка приоткрыв рот: процесс?
- За именем нет никакой постоянной реальности. «Я» - это процессы в человеческом существе. Господи, да ты же сама говорила, вспомни: «Жизнь - это процесс, а не результат» Ну?
- А процессы присвоить нельзя. Любовь, радость, боль, гордость - их нет, как конкретных вещей, это переживания. Но сами слова звучат так, будто это предметы.
- Да, да!
- И в этом причина страданий?
- Да. В самом подходе: иметь и ассоциировать себя с тем, что имеешь, вместо того, чтобы жить, проживать.
Анна неловко кивает и опускает глаза в тарелку: ей нужно обдумать это.
- Очень вкусное жаркое, правда?
- Да. Ешь, пока не остыло.
Они заканчивают обед в приятном молчании, понимающе переглядываясь и улыбаясь, словно соединенные общей тайной.
- Дождь кончился, - управившись с десертом, замечает Анна. - Погуляем?
***
Цветники, глазированные влажным солнечным блеском, манят к себе. Но они выбирают уютные боковые дорожки, где уже легли длинные тени кустов, взъерошенных ветром.
- Как перестать цепляться за свое «я»? - Анна с надеждой поворачивается к нему.
- Разве я могу давать советы? Сам не образец.
- Все еще обижаешься?
- Нет, ты правильно сказала. Я тоже связываю себя с тем, что имею. Мы держимся за свою собственность, потому, что нам страшно.
- Страшно?
- Конечно. Потерять имя, статус, успехи, представление о себе, как о «фигуре» - значит стать никем, пустым местом. Собственник всего боится: воров, революций, экономических кризисов, болезни, смерти. Он в вечной тревоге, и со страху суров, подозрителен, замкнут, агрессивен. Хочет иметь еще и еще, чтоб чувствовать себя в большей безопасности.
- Значит, нужно делать ставку на то, что нельзя потерять - на то, что я есть.
- Логично, - Иманд улыбается. - Если я - то, что я есть, а не то, что имею, ничто не лишит меня чувства идентичности.
- Нюквист это понял.
- А?
- Ларс Нюквист - он просто делает, что ему нравится. Любит это. Он - создающий. И его талант проявляется, развивается, растет - это же видно.
Они останавливаются у мокрой скамейки, окруженной гортензиями, где беседовали накануне.
- Суток не прошло, как мы сидели здесь, и сколько всего изменилось, - замечает Анна. - В нас, я имею в виду.
- Нет, - неожиданно возражает он. - Люди не меняются. Мы те же, что и вчера - просто из-под личины «я» выглянули те, кто ее носит - такие, какие мы для самих себя, неизвестные другим. Редкий момент.
Ты это понимаешь, с уважением думает Анна, пристально вглядываясь в него, а вслух говорит:
- Хочу запомнить тебя настоящим. И ты тоже запомни меня такой, пожалуйста.
- Как видите, люди не меняются, - говорит Анна начальнику канцелярии Избирательной комиссии Швеции. - Вы получили карт-бланш, реализовали его, как сочли нужным, и лишь подтвердили старую истину.
Собеседник слушает её, наклонив седую голову, и Анна делает вежливую паузу, давая ему возразить. Опровержения, однако, не следует.
- К счастью, мы знаем, как это исправить, - милосердно заключает она и встаёт, давая знак к окончанию встречи.
- По-моему, он ждал разноса, - с иронией, но не без сочувствия говорит Иманд, когда за визитером закрывается дверь и его шаги гаснут в гулком коридоре.
Анна смеётся.
- В юности я бывала на таких встречах, проводимых отцом, и знаешь, что он говорил мне потом: «Хороший нагоняй от нянюшки - это то, к чему они с детства привыкли. Однажды роль нянюшки перейдет к тебе, готовься».
- Неожиданный довод в пользу того, что люди не меняются, - хмыкает Иманд.
Анна комично разводит руками: мол, сам видишь.
Двери малого аудиенц-зала выходят в парадную галерею, чьи широкие крылья смыкаются по обеим сторонам пологой мраморной лестницы, сходящей в просторный холл, где из окон Браманте открывается превосходный вид на цветники, мреющие под июльским солнцем. В холле они расстаются до вечера, до того часа, когда включатся дождевальные установки, и маленькие радуги повиснут над пышно цветущими клумбами. Тогда сад наполнится музыкой и фланирующими гостями, собравшимися на традиционный Цветочный прием.
Пока же Анна отправляется к себе в кабинет, а Иманда ждут дела в департаменте внешней политики в трех кварталах отсюда. Несмотря на жару, ему хочется пройтись по набережной Норр-Мэларстранд мимо статных фасадов со ступенчатыми крышами, где наверняка поддувает с озера прохладный с соленым привкусом ветерок. На набережной Кунгхольма полдневный жар и ослепительное солнце распугали даже всепогодных вездесущих туристов. Пустынные, разлинованные тенями домов кварталы, лежат перед ним. Но того кто вырос под африканским солнцем, зноем северных широт не испугать.
Что мы имеем в виду, говоря, что люди не меняются? - спрашивает он себя. Что изменения, связанные с возрастом и житейским опытом затрагивают не сущность человека, а только личность? Внутри себя наше «я» всегда одинаково - так же радуется, грустит, верит и боится как раньше. Мы можем не замечать этого, поскольку сущность скрывается за социально одобряемой личиной - вот она-то меняется всю жизнь, создавая видимый образ, как создают ее рыцарские латы, облекающие музейную пустоту. Но иллюзия рушится, когда из-под маски выглядывает тот, кто носит ее, - Иманд вступает в прохладный вестибюль департамента, и должен отложить свои размышления.
***
Цветочный прием в саду устраивают в разгаре лета. Клумбы, пестреющие цветами бесстыдно-обольстительных форм и чарующих расцветок, собирают толпы влюбленных ценителей, соблазненных их буйной красой. Праздник открывает костюмированное шествие маленьких цветочных фей. В главной аллее звучит «Рояль в кустах» - играют дипломанты престижных национальных и международных конкурсов. А завершает вечер благотворительная лотерея Линнеевского общества, ее призы - редкие сорта цветов из Королевской оранжереи.
С подачи Анны Цветочный прием, бывший когда-то дипломатическим мероприятием, сменил статус и стал открытым праздником, попасть на него могут увлеченные цветоводы - профессионалы и любители, достигшие публичного успеха, а также призеры садоводческих выставок и конкурсов со всей страны. Именные билеты заранее рассылают приглашенным, наполняя сердца счастливцев сладостным предвкушением.
Когда солнце начинает клониться к западу и воздух тяжелеет от благоухания ночных растений, двери холла гостеприимно распахиваются, открывая взглядам великолепие пятицветного мрамора парадной лестницы, откуда вскоре начнется шествие цветочных фей. Хозяева праздника спускаются к гостям, ведя за руки четырехлетнюю Софию. Бледно-зелёный лиф её платьица с баской в виде длинных узких чашелистиков, переходит в пышную темно-алую юбку-розу. На одном из «лепестков» вышита чёрная-золотая пчелка размером с детскую ладонь. Кудряшки Софии убраны белыми и красными розами того же оттенка.
На Анне открытое платье с цветочным принтом и широкополая шляпка. У Иманда в петлице желтая хризантема. Все трое живописной группой ненадолго замирают на ступеньках, позируя фотографам. В саду София присоединяется к другим нарядным малышам, резвящимся среди клумб. Вскоре «феечек» незаметно уведут в галерею на втором этаже, откуда они сойдут торжественной процессией с «волшебными палочками» и фонариками в руках, чтобы, обойдя весь сад, зажечь праздничную иллюминацию цветников, и роскошные световые фонтаны. После чего всех ждет угощение, и умиленные взрослые вернутся к светскому общению.
Сад не чопорная гостиная, разговоры тут завязываются без особых церемоний. Прогуливаясь среди куртинок с пышно цветущими тигровыми лилиями, Анна замечает бывшего сокурсника по Уппсальскому университету, а ныне ландшафтного дизайнера Лукаса Свантесона. Иманд тоже его знает. Изредка они встречаются на разных мероприятиях вроде этого.
- Вы что же, один сегодня? - удивляется Анна.
Нет, фру Свантесон пожелала осмотреть дворцовую оранжерею, а у него от тропических ароматов голова болит.
Они садятся на полукруглую скамейку окаймленную бордюром голубых и розовых гортензий. Тяжелые рыхлые головки цветов, доверительно склоненные друг к другу, обступают их тесным кружком будто прислушиваются. Заводя беседу, Анна хвалит уголок в одном из парков Стокгольма, преображенный Лукасом в рамках недавнего конкурса: «Свежо, современно и так естественно, будто создано природой».
Тот слушает, напряженно улыбаясь, как человек, который мечтал поразить шедевром, а получил премию за оформление песочницы.
- Ну что вы, это же чепуха, просто мое имя сочли недостаточно громким, чтоб дать проект посерьезней.
- Причём тут имя? - поднимает бровь Анна. - Разве это был конкурс имен, а не идей?
- Не будьте наивны! - восклицает Лукас. - Поставьте себя на место муниципалов. Вдруг людям не понравится, что наворотил дизайнер? Тогда они смогут прикрыться известным именем.
- Прятаться от стрел налогоплательщиков за авторитетом - обычный ход бюрократов, - признаёт Анна.
- О том и речь: нет имени - нет хороших заказов, значит и успеха тоже.
- А что для вас успех? - вступает в разговор Иманд.
- Разве не очевидно? - Лукас пожимает плечами, - Получить признание. Все этого хотят.
- Не все, - возражает Анна. - Ваш коллега Ларс Нюквист на днях говорил, что восторги публики ему по боку, а счастлив он, когда удается воплотить задумку.
- Да, это приятно, - Лукас перекатывает носком ботинка светлый камешек на дорожке, - но работать ради кайфа, это, простите, любительство. А профессионалами движет честолюбие.
- Я бы не назвал Нюквиста дилетантом, - с вежливой улыбкой замечает Иманд. - хотя он больше инженер, чем художник. Вы читали его эссе в «Экспрессен», где он говорит, что дело творца диктовать вкусы, а не следовать им?
- Что ж, Нюквист у всех на слуху, может позволить себе любой эпатаж, - хмуро отвечает Лукас.
Недолгая беседа подходит к концу, Свантесон замечает свою жену, идущую по дорожке, среди рододендронов, чья темная блестящая зелень почти исчезла в непроглядной гуще алых, лиловых и бледно-розовых цветов.
***
Праздник кончается незадолго до полуночи. И менее чем через час Анна уже в постели - крутится так и эдак, ища удобное положение для ноющей поясницы. После рождения Софии её изводят боли в спине, против которых мало что помогает. Войдя в спальню после душа, Иманд застаёт её в разгар мучений.
- Сунь подушку под живот и ляг сверху, - сочувственно говорит он. - Очень болит?
Он заглядывает в тумбочку, шарит в угловом шкафчике:
- Где твоё индийское снадобье?
- Тут, - Анна шлепает ладонью по боковой панели кровати. - Пять капель, не больше, - просит она, - а то буду всю ночь как на сковородке.
Густой зеленоватый гель с сильным пряно-травянистым запахом печет ладони.
- Тебе и трех хватит, - обещает он. - Воспаления нет, просто ты слишком долго была на ногах. Надо больше отдыхать.
Тепло скользящих рук проникает вглубь, растекается под кожей, расслабляет. Она вздыхает облегчённо, но муж не останавливается, умело и привычно разгоняя ей кровь. Освобожденная от боли, Анна возвращается к впечатлениям минувшего дня, к неприятно задевшему её разговору с Лукасом:
- Что ты думаешь о Свантесоне?
- Он относится к себе как к недооцененной вещи, и потому несчастен.
Удивлённая неожиданным ходом его мысли, она пробует обернуться, но крепкая рука упирается в разогретую ложбинку: «Не вертись, лежи спокойно. Если хочешь, завтра поговорим об этом». Сейчас у него другие планы. Поглаживания спинки делаются недвусмысленно ласковыми, игривыми. К ним добавляются соблазнительные поцелуи в шею: «Ты такая красивая сейчас, тёпленькая...»
- Знаешь, - мурлычет она в подушку, - у меня уже и не болит ничего, - и слышит над собой шорох сброшенного купального халата, жалея, что не сама развязала на нём пояс. Он не спешит лечь, остается над ней. Поцелуи длятся, нежность расходится по плечам, по вздрагивающим от щекотки подмышкам, лопаткам, возвращаясь к нему сладостным ознобом, пронизывающим ее от затылка до копчика.
Сейчас страсть - это он: его руки, млеющие губы, полузакрытые глаза жар, исходящий от бедер. Сейчас вожделение - это она, изнемогающая от желания прильнуть спиной к его груди, ткнуться чуткими сосками в его ладони, ощущать его в себе, над собой, быть с ним нерасторжимо. Бёдра приподняты подушкой - только ласкать, только насыщать собою ее неудержимую жажду наслаждения, бесстыдно шепча в розовое ухо всё, что само выплескивается из сердца.
***
Погулять в свободный час до обеда мешает дождь. Коварный серый лоскут завис в полном безветрии прямо над головой и поливает что есть мочи. Самое обидное, справа и слева солнечно-голубое небо с пышными громадами облаков, но чертова туча встала как взвод на рубеже - насмерть.
- Ладно, - созерцая кипящие молочными пузырями дорожки, среди осевших от влаги роз, говорит Иманд, - раз не вышло погулять, пойдем поплаваем.
- В лужах? - вяло шутит Анна.
- А бассейн тебя не устроит? - с интересом спрашивает он, глядя на жену сбоку. - Ну же, не куксись. Плавать полезно для спины, - и, приобняв ее за плечи, внятным шепотом: «Хочешь, помогу купальник надеть?»
- Нет уж, в камеристки я тебя не возьму! - смешливо фыркает Анна, вспомнив, как однажды муж уже «помогал» ей - о, всего лишь застегнуть молнию на платье! - после чего вылет в Париж пришлось отложить на три часа.
Плавать ей вовсе не хочется, но на стороне Иманда семейный врач и еще парочка светил. Она и сама замечала: после хорошего заплыва поясница как новенькая. Но в такую сырость лезть в воду никакого настроения.
- Соглашайся, я тебя покатаю, - чувствуя, что лентяйка колеблется, уговаривает он.
Всё, уговорил.
Водный термометр показывает 27 градусов, но Анна зябко жмется на мягко-упругом бортике, сунув одну ногу под себя, а другую спустив в воду. Только что в безмятежной, сияющей глади отражались путаные заросли тропических «лопухов» вдоль стен, и вот уже вода бурлит, приняв в себя гибкое тело пловца. Внезапно властная рука хватает Анну за ногу и бесцеремонно стаскивает в бассейн. Вода не холодная, мягкая, пахнущая свежестью, но жертва, вынырнув из голубой купели, слишком возмущена, чтоб оценить ее прелесть. Сейчас она догонит эту вредную помесь утки с дельфином, ох, и накостыляет она ему!
Месть рассвирепевшей женщины - страшное дело, так что виновник улепетывает во все лопатки: бросается в глубину, всячески изворачивается, рискуя лишиться плавок, и наконец, выскочив на мелководье, замирает по колено в воде с комично поднятыми руками: «Все, сдаюсь! Можешь меня отшлепать»
- Ну тебя! - изнемогая от смеха, Анна плюхается на дно бассейна у его ног, - хватит с меня начальника канцелярии…
Отдышавшись, он подхватывает жену под руки: «Пошли кататься!»
***
После купания, слегка утомленные, они устраиваются на шезлонгах, и Анна вспоминает про вчерашний разговор:
- Ты говорил про отношение к себе как к вещи. Вот симптом нашего века.
- Почему только нашего? Люди-вещи - это и раньше было. Разве каждый не ощущает себя товаром на рынке труда?
- Ну, продают-то все-таки не себя, а услуги, опыт, знания, - уточняет Анна.
- Нет, именно себя, - энергично возражает он. - Бизнесмены, врачи, юристы, педагоги, артисты, менеджеры - все должны иметь личность, чтобы продать свой товар, услуги. И она должна нравиться покупателям, обладать харизмой, а еще лучше - узнаваемым именем. И как со всяким товаром, рынок решает, кто сколько стоит. Не можешь себя продать - не стоишь ничего, как никчемный товар, который никто не берёт - он тоже ничего не стоит, хотя у него есть потребительская стоимость.
- Ну, допустим. Так от чего, по-твоему, страдает наш приятель - от того, что не может продать себя задорого?
- Нет, от того, что относится к себе как к вещи.
- Но ведь и те, кто дает ему работу, смотрят на него так же: им не имярек нужен, а функция - преобразователь ландшафта.
Иманд кивает: да, и они тоже.
- Так в чём проблема?
- В том, что человек - не вещь. Несчастны даже те, кто сумел выгодно продаться.
- Почему?
- Потому, что они не живут, а только и делают, что вкладываются проект под названием «я», который должен привести к успеху.
Анна испытывает неприятное чувство. Ей кажется, муж свысока критикует её способ жить - она ведь тоже вкладывается, как все. И, защищаясь, она нападает в ответ.
- Не люблю, когда ты так говоришь.
- Как?
- Будто ты один знаешь как жить.
- Это несправедливо, - Иманд сдерживает неудовольствие. - Я такого не говорил.
- Ну, о том, как не надо жить, - с досадой поправляется Анна, не желая признавать его правоту. - Ты сам не образец.
Он вздыхает (что ж, это верно), ему больше не хочется продолжать разговор.
- Чувствуешь себя задетой, так и скажи, - резче, чем хотел, замечает он и встаёт. - Пойду переодеваться.
***
Анна знает, что неправа. И что Иманд даже ради мира между ними не будет делать вид, будто размолвки не было. Что ж, тем хуже для неё. Одеваясь к обеду, она раздумывает над его словами. Что он такого обидного сказал? Отчего так болезненно укололо замечание, что мы смотрим на себя как на проект? Ведь так и есть. Нас воспитывают, нацеливая на достижение разных высот, внушая, что это наше право и обязанность, тратить все силы на личный успех. Мы воспринимаем себя как ценный актив, в который вкладываем массу энергии и времени, начиная с образования и заканчивая выбором модного туалета. Анна не без удовольствия оглядывает бледно-голубое муслиновое платье с завышенной талией, эффектно облегающее грудь. К нему она выбирает серьги и оправленный в белое серебро кулон из лазурита. Волосы после купания высохли и лежат небрежными волнами. Она приглаживает их щеткой и скручивает в низкий элегантный пучок, закрывающий шею - просто и хорошо.
Анна довольна тем, как выглядит. Но сейчас, придирчиво рассматривая себя в большом зеркале, сознает, что ухоженность и вкус, осанка и манеры - это всё успешный «проект», к которому она сама - уставшая после купания, голодная и опечаленная глупой стычкой с мужем, имеет отношения не больше, чем стрелок к оружию. Однако свое оружие она сейчас без колебаний пустит в ход, чтоб ещё до обеда помириться с любимым.
Иманд разочарован. Анна могла бы его понять. Вместо этого сочла себя уязвленной и ополчилась на него, нисколько не интересуясь истиной. Застегивая манжеты на любимой рубашке в тонкую полоску, он чувствует, что в ней, пожалуй, жарковато (или ему после купания так кажется?).
Выбирает другую сорочку - с коротким рукавом, но едва надев её, спохватывается: точно ли они будут одни за столом? Кажется, кто-то приглашен к обеду - он хоть убей не помнит кто, да это и неважно, все равно голые руки недопустимы. Или это завтра кто-то будет? Недельного расписания с отметками о дресс-коде в гардеробной почему-то нет - рамка справа от зеркала пуста. В кабинете на столе оно точно есть, но посылать за ним уже некогда. Через пару минут ему следует быть внизу. Сердясь, он переодевается в третий раз. Нравится ему это или нет, а церемонии играют важную роль в их жизни, и, пренебрегая ими, он рискует поставить в глупое положение не только себя, но, что еще хуже, Анну.
Раздраженный, он спускается в гостиную, где пока никого нет, и, бросив блейзер на подлокотник кресла, останавливается у окна, за которым всё ещё лучится на солнце ливень, алмазными каплями распускаясь на цветах вместо бутонов. Минуту спустя, Анна, неслышно ступая, подходит к нему сзади и с виноватой лаской касается плеча.
- Тебе не жарко?
- А разве сегодня никто не приглашен?
- Нет, это завтра.
По мимолетной гримаске, она легко восстанавливает его колебания у зеркала. И милосердно подворачивает ему рукава, открывая загорелые руки выше локтя, снимает галстук и расстегнув пару пуговок сверху, раздвигает ворот рубашки. А потом, потянувшись на носочках, шепчет на ухо несколько просительных слов.
***
Крем-суп из брокколи со шпинатом и пармезаном - то, что ей сейчас нужно. Иманд не любит суп «из травы», но печёный в золотистой корочке молодой рассыпчатый картофель и лесное жаркое в горшочке примиряют его с жизнью. Анна хрустит сырными гренками и говорит, что картошечку и то, что в горшочке, она тоже будет.
- Надо тебя почаще в бассейне гонять, - смеётся муж. - Вон какой аппетит хороший.
Утолив первый голод и чувствуя прилив благодушия, Анна готова вернуться к опасной теме.
- Я думала над тем, что ты сказал. Это оскорбительная правда: мы - люди-вещи, не только для других, но и для себя.
Она ждет одобрения или хоть кивка, но Иманд просто смотрит на нее задумчиво, отложив нож и вилку, машинально разминая в пальцах кусочек хлеба. И ей ничего не остается, кроме как продолжать.
- «Я» - наверно самый важный объект, каким мы владеем. В нем столько всего: тело, имя, социальный статус. Вообще всё, присущее личности: характер, опыт, представления о себе и даже тот образ себя, какой мы создаем у других людей.
Анна переводит дыхание, наблюдая за его лицом.
- Наше «я» - оно для нас «вещь», которую мы присвоили. Каждый из нас, - заметив огонек любопытства, с удовлетворением продолжает она. - И эта «вещь» лежит в основе нашего самоосознания. Вот.
Теперь он улыбается:
- Вспомни, на что Свантесон жаловался.
- На то, что его мало знают?
- Имя, Анна. Человек и его имя - в нашем понимании одно и то же. Имя создает иллюзию, будто человек - устойчивый объект, а не процесс.
Она смотрит в немом удивлении, слегка приоткрыв рот: процесс?
- За именем нет никакой постоянной реальности. «Я» - это процессы в человеческом существе. Господи, да ты же сама говорила, вспомни: «Жизнь - это процесс, а не результат» Ну?
- А процессы присвоить нельзя. Любовь, радость, боль, гордость - их нет, как конкретных вещей, это переживания. Но сами слова звучат так, будто это предметы.
- Да, да!
- И в этом причина страданий?
- Да. В самом подходе: иметь и ассоциировать себя с тем, что имеешь, вместо того, чтобы жить, проживать.
Анна неловко кивает и опускает глаза в тарелку: ей нужно обдумать это.
- Очень вкусное жаркое, правда?
- Да. Ешь, пока не остыло.
Они заканчивают обед в приятном молчании, понимающе переглядываясь и улыбаясь, словно соединенные общей тайной.
- Дождь кончился, - управившись с десертом, замечает Анна. - Погуляем?
***
Цветники, глазированные влажным солнечным блеском, манят к себе. Но они выбирают уютные боковые дорожки, где уже легли длинные тени кустов, взъерошенных ветром.
- Как перестать цепляться за свое «я»? - Анна с надеждой поворачивается к нему.
- Разве я могу давать советы? Сам не образец.
- Все еще обижаешься?
- Нет, ты правильно сказала. Я тоже связываю себя с тем, что имею. Мы держимся за свою собственность, потому, что нам страшно.
- Страшно?
- Конечно. Потерять имя, статус, успехи, представление о себе, как о «фигуре» - значит стать никем, пустым местом. Собственник всего боится: воров, революций, экономических кризисов, болезни, смерти. Он в вечной тревоге, и со страху суров, подозрителен, замкнут, агрессивен. Хочет иметь еще и еще, чтоб чувствовать себя в большей безопасности.
- Значит, нужно делать ставку на то, что нельзя потерять - на то, что я есть.
- Логично, - Иманд улыбается. - Если я - то, что я есть, а не то, что имею, ничто не лишит меня чувства идентичности.
- Нюквист это понял.
- А?
- Ларс Нюквист - он просто делает, что ему нравится. Любит это. Он - создающий. И его талант проявляется, развивается, растет - это же видно.
Они останавливаются у мокрой скамейки, окруженной гортензиями, где беседовали накануне.
- Суток не прошло, как мы сидели здесь, и сколько всего изменилось, - замечает Анна. - В нас, я имею в виду.
- Нет, - неожиданно возражает он. - Люди не меняются. Мы те же, что и вчера - просто из-под личины «я» выглянули те, кто ее носит - такие, какие мы для самих себя, неизвестные другим. Редкий момент.
Ты это понимаешь, с уважением думает Анна, пристально вглядываясь в него, а вслух говорит:
- Хочу запомнить тебя настоящим. И ты тоже запомни меня такой, пожалуйста.